ающий ночной холод.
   - Нет. Я замерзла.
   - Пойдемте в машину, там бутерброды  и  кофе,  -  бесцветным  голосом
сказал капитан, но остался стоять.
   Не дожидаясь его, я отправилась к машине.
   - Эй! - Он нагнал меня в два прыжка и, задыхаясь, бросил:
   - Я все равно не верю тебе. Даже если бы все врачи  мира  выстроились
бы передо мной в очередь и начали бы  убеждать  меня  белым  стихом  или
каким-то там гребаным верлибром, что ты не знаешь,  что  творишь,  и  не
помнишь, что творила, - я бы и тогда им не поверил...
   - Белый стих и верлибр - одно и то же, - безразлично заметила я.  Мне
было совершенно все равно, что еще он мне скажет. - А вы - просто полный
кретин. Даже странно, что я села в машину человека,  который  был  вашим
другом...
   Я почувствовала его жесткие руки на своем затылке, они ухватили  меня
за шиворот, как нашкодившего щенка, с единственной целью - утопить  меня
в целях высшей справедливости.
   - Не нужно  испытывать  милицейского  терпения,  -  бросил  он  моему
затылку. - Обычно это неважно заканчивается. А для тебя может  кончиться
совсем плохо - Отвезите меня обратно, - равнодушно ответила я. - Неужели
вы не видите, что мне нечего вам сказать?
   Он ослабил хватку, а потом и  вовсе  отпустил  меня.  Приступ  ярости
прошел так же внезапно, как и начался.
   - Хорошо. Черт с тобой. Хорошо.
   Мы вернулись к машине.
   Водитель Виталик меланхолично крутил ручку настройки автомагнитолы  -
ни одна из радиостанций, похоже, не удовлетворяла его. Второй  (кажется,
его звали Вадимом) так же меланхолично жевал бутерброд с  сыром.  Оба  с
любопытством воззрились на нас.
   - Ну что, шеф? - с  развязной  почтительностью  промурлыкал  Виталик,
остановившись наконец на растрескавшемся от времени голосе Ива  Монтана.
- В порядке?
   - В полном, - капитан поморщился. - Трогаем.
   - Согласно утвержденному оперативному плану? - не  унимался  Виталик,
скосив на меня прозрачный от дерзости взгляд.
   - Согласно,  -  коротко  ответил  Лапицкий.  Провал  плана  с  местом
катастрофы у эстакады сделал его немногословным - Понял, - Виталик завел
машину, и спустя несколько секунд мы уже мчались по шоссе.
   Но не в сторону Москвы.
   С каждой минутой мы отдалялись от нее, а вместе с ней и  от  клиники.
От моей маленькой палаты с полом, покрытым прохладным линолеумом. Я даже
вспомнила узор на линолеуме - чередующиеся квадраты, созданные для  игры
в классики...
   Интересно, играла ли я в детстве в классики?
   И где прошло мое детство?.. Странно, что я еще не думала об  этом.  О
каких вещах я не успела подумать?
   Не успела подумать,  лежа  на  больничной  койке,  моем  единственном
ненадежном убежище на сегодняшний  день...  Эти  люди,  которые  вполуха
слушают Монтана и жуют плебейские бутерброды с толстыми ломтями сыра,  -
эти люди могут сделать со мной  все,  что  угодно.  И  никто,  никто  не
защитит меня...
   Возможно, меня защитило бы воспоминание об отце, если  бы  я  помнила
его... Возможно, меня бы защитило  воспоминание  о  матери,  если  бы  я
помнила ее... Тогда можно было бы смело сунуть  сжатый  кулак  в  рот  и
прошептать:  "Мамочка,  помоги  мне,  пожалуйста..."   Но   даже   этой,
обязательной для всех, малости я была лишена. В моей нынешней жизни было
только два человека,  проявивших  во  мне  участие:  медсестра  Настя  и
Теймури, который обещал мне вино и сны... Но Теймури сейчас в Грузии, он
ничем не может мне помочь. И  Настя  в  ее  всегда  восхитительно  мятом
халате ничем не может мне помочь.
   Есть от чего прийти в отчаяние.
   -  Куда  вы  меня  везете?  -  спросила  я  Лапицкого,  стараясь   не
разрыдаться.
   - Заедем в одно местечко, -  расплывчато  пояснил  капитан.  -  Много
времени это не займет. Отметимся - и сразу назад,  в  теплую  больничную
коечку.
   - Не самое подходящее время для  визитов,  -  держать  себя  в  руках
становилось  все  труднее  Но  больше  всего  я  боялась   сломаться   в
присутствии этих людей.
   - А она у вас разговорчивая, - вклинился в разговор водитель Виталик.
Голос  его  звучал  с  веселым  равнодушным  одобрением.  -  Вы  бы  нас
познакомили, герр капитан. Все-таки столько  времени  вместе  провели  с
симпатичной дамочкой, а я даже не знаю, как ей кофе предложить.
   - Я бы и сам познакомился, да она не колется.  Ни  имени,  ни  номера
телефона не выдает. С родителями  не  знакомит.  Как  зовут  ее  собаку,
понятия не имею. В общем, тяжелый случай для  возможных  поклонников,  -
лениво ответил капитан. Он не забыл слова "кретин" в своем  контексте  и
решил отыграться за унижение на эстакаде, ясно.
   - Может, вы не на той козе подъехали, герр капитан, а? - не  унимался
Виталик. - Может, вы вообще не  в  ее  вкусе?  Может,  я  бы  ей  больше
понравился...
   - За дорогой следи, Казанова! - поморщился капитан. - И не гони  так,
а то к праотцам отправимся раньше времени.
   - Не-а... К праотцам скучно. Ни тебе кровищи, ни тебе терпил, ни тебе
расчлененки.  Одни  ангелы  законопослушные  с  инвентарным  номером  на
крыльях, двинуться можно...
   Странно, но этот циничный треп даже не задел меня. Я сидела на заднем
сиденье рядом с капитаном и прислушивалась  к  себе.  Это  началось  еще
тогда, когда я пришла в себя, -  я  вернулась  из  небытия  с  ощущением
набегающих волн в самой глубине живота; приливы чередовались с отливами,
они не зависели ни от времени суток, ни от полной луны, они жили во  мне
постоянно. Я привыкала к ним и не могла привыкнуть. Это было  похоже  на
легкое  головокружение,  на  маленькую  карусель  в   самой   сердцевине
организма: деревянные облупленные лошадки и олени со сломанными  рогами,
мерно покачивающиеся в такт моим бредущим по кругу мыслям.
   Вот и сейчас - отлив, который  обнажит  подгнившие  остатки  снастей,
забытых на самом дне моего измученного болезнью тела...
   - Остановите машину, - слабеющим голосом попросила  я.  -  Я  неважно
себя чувствую.
   Виталик вопросительно повернулся к капитану, я  впервые  увидела  его
смазанный, нерезкий, почти женский профиль.  Мужчины  с  таким  профилем
вынуждены всю жизнь  самоутверждаться,  гонять  по  шоссе  с  предельной
скоростью и отбивать жен у своих лучших друзей...
   Были ли в моей прошлой жизни такие мужчины?..
   - Тормозни, - бросил капитан, - а то еще кони двинет,  отвечай  потом
за нее... Не разгребемся.
   Виталик послушно остановил машину, и я почти  вывалилась  из  машины,
хватая ртом загустевший от  холода  февральский  воздух.  Капитан  вышел
вслед за мной, остановился в отдалении и закурил.
   - Можно сигарету? - Я пришла в себя настолько, что даже почувствовала
неловкость оттого, что эти враждебные мне люди  стали  свидетелями  моей
слабости.
   - А вам можно? - проявил запоздалое участие капитан.
   - Мне все можно, - взяла на себя смелость установки диагноза я.
   - Без фильтра, - неожиданно смутился он.
   - Один черт. Валяйте без фильтра.
   Капитан протянул мне сигарету и щелкнул зажигалкой.  Я  затянулась  и
тотчас же решила, что с сигаретой без  фильтра  я  погорячилась:  в  рот
сразу же набились кислые крошки табака, и запершило в горле. Я судорожно
сплюнула и отбросила сигарету в снег. Капитан с интересом  проследил  за
траекторией ее полета и одобрительно покачал головой:
   - И  правильно.  Вот  Олег  вообще  никогда  не  курил.  Был  адептом
здорового образа жизни. Так и погиб, а ни  одной  сигареты  не  выкурил.
Таким вот образом обстоят дела. А я дымлю как паровоз. Бросать надо.
   - Да.
   - А как это - ничего про себя не помнить? -  вдруг  совсем  по-детски
спросил он и с любопытством посмотрел на меня.
   Вопрос застал меня врасплох, я и сама не знала, как ответить на него.
   - Кое-что я помню... Или думаю, что помню.
   - Что? - Капитан внутренне подобрался.
   -  Ну,  например,  мне  нравятся  старые   американские   черно-белые
детективы. Так же, как вашему другу.
   - И все? - разочарованно вздохнул капитан.
   - Да.
   - А все-таки -  что  значит  не  помнить  ничего,  кроме  черно-белых
детективов?
   - Не знаю... Это... Это как будто быть женой  Синей  бороды.  Открыты
все двери, кроме одной, в которую до смерти хочется попасть. А можно  не
попасть до самой смерти... Тебе нужна только эта дверь, и можно  сколько
угодно биться в нее головой. А где чертов ключ - неизвестно...
   Почему я вспомнила вдруг о Синей бороде? И не к нему  ли  везет  меня
капитан Лапицкий?
   - Куда мы все-таки едем?
   - Э-э, детка, тебе нужно научиться справляться с отчаянием, иначе  ты
просто сойдешь с ума.
   - Чертов ключ искать, - серьезно глядя на меня, ответил капитан.
 
*** 
 
   ...Этот маленький уснувший дачный поселок ни о чем  не  говорил  мне.
Еще одно место, которое ни о чем мне не говорит.
   Виталик  легко  ориентировался  в  непроглядной   тьме   каменных   и
деревянных заборов - чувствовалось, что здесь он был не  раз.  В  салоне
машины царило напряженное молчание, я даже не заметила, как оно  сменило
необязательную, немного нервную болтовню водителя и капитана.
   Я ждала конца этого ночного пути, и он наступил.
   - Приехали, герр капитан, -  скромно  возвестил  об  этом  Виталик  и
заглушил мотор.
   - Совсем тебя  стажировка  в  Германии  испортила,  дурила,  -  мягко
пожурил подчиненного капитан. - Сколько раз просил - прекращай эти  свои
бундесовые штучки...
   - Можно, конечно, в русском  стиле  -  "майн  херц",  -  не  унимался
водитель. - Но это уже нарушение субординации.
   - Посидите пока, - вежливо обратился ко мне капитан, - сейчас за вами
придут.
   Лапицкий и Виталик вышли из машины, и их тотчас же поглотила ночь.  Я
осталась  сидеть  в  салоне  автомашины  с  равнодушным,   как   сфинкс,
оперативником (кажется, его звали Вадим).  Минуту  я  наблюдала  за  его
неподвижным тяжелым затылком. Подобные затылки обычно намертво привязаны
к  коротким  борцовским  стрижкам...  (Господи,  откуда  такие  мысли  о
стрижках? Может быть, я невинная племянница  заведующего  мужским  залом
какой-нибудь провинциальной парикмахерской?) Я все смотрела  и  смотрела
на этот затылок - бессмысленно долго, как смотрят на дождь. И лишь когда
под жесткой  скобкой  волос  оперативника  проступили  контуры  родимого
пятна, поняла, что привыкла к темноте, что ночь перестала сопротивляться
глазам.
   Самое время осмотреться.
   ...Виталик подогнал машину вплотную к прочному основательному забору.
Наискосок от меня чернела железная  дверь,  ощетинившаяся  видеокамерой.
Неужели  именно  так  выглядят  конспиративные  особняки   следственного
управления? Я приоткрыла дверцу машины.
   - Вам же сказано было - сидеть, пока за вами не придут, - едва слышно
пробубнил   оперативник.   Очевидно,   он   стеснялся   своего   голоса,
несерьезно-тонкого для такого внушительного затылка. - Закройте дверь.
   Пришлось повиноваться.  Но  на  секунду,  перед  тем  как  захлопнуть
дверцу, я услышала лай и басовитое поскуливание за забором.
   Собаки. Только этого не хватало. Я поймала себя на том, что составляю
перечень пород собак. Самыми симпатичными  мне  казались  ризеншнауцеры.
Интересно, любила ли я ризеншнауцеров, когда  была  собой?..  И  вообще,
существует ли кто-то, кого я  любила?  Эта  мысль  вдруг  пронзила  меня
острой горечью; нет, черт возьми, лучше думать о собаках.
   ...Когда я дошла до ирландского сеттера, появился капитан Лапицкий.
   - Идемте, - сказал он и придержал меня за локоть,  помогая  выбраться
из машины.
   Спустя несколько секунд мы уже  были  возле  железной  двери.  Мутный
зрачок  видеокамеры  следил  за  нами  -   я   физически   ощущала   это
бесцеремонное разглядывание. Неожиданно я почувствовала, что  покрываюсь
испариной, - этот механический оценивающий  взгляд  был  странно  знаком
мне. Гораздо более знаком, чем глаза всех тех, кто  общался  со  мной  в
последнее время... Как будто он  сопутствовал  мне  всю  жизнь  в  самых
разных местах. Я даже зажмурилась от  близости  разгадки:  стоит  только
напрячь позвоночник, вытянуть шею - и  шрамы  на  ключицах  вытянутся  в
тонкую линию и я обязательно что-то вспомню...
   Нет, черт возьми, нет.  Я  свернула  не  в  тот  проход,  и  лабиринт
закончился тупиком.  Да  и  наваждение  видеокамеры  исчезло,  не  успев
укрепиться в сознании.
   - Нет, нет, я не могу вспомнить..
   - Что - "вспомнить"? - Капитан странно оживился. - Что-то кажется вам
знакомым?
   - Не знаю... Нет.
   - Звоните, - почти приказал  мне  капитан,  подбородком  указывая  на
кнопку звонка.
   Я подняла руку  и  сильно  надавила  на  черную  блестящую  пуговицу.
Автоматически  щелкнул  засов.  Капитан  галантно  толкнул  дверь,   она
приоткрылась В образовавшуюся щель я увидела,  как  какая-то  женщина  в
старом пуховике загоняет в дом двух собак.
   Кажется,  это  были  ротвейлеры...  Когда  несколько  минут  назад  я
перебирала породы, я даже не вспомнила о них. Теперь это показалось  мне
странным, я  вдруг  почувствовала,  что  именно  эту  злобную,  в  рыжих
подпалинах породу должна была вспомнить прежде всего. Но почему, почему,
Господи?..
   И  снова  пот  заструился  по  моему  заиндевевшему  от  предчувствия
позвоночнику, и я почувствовала такую слабость в коленях, что  уцепилась
за руку капитана.
   - Вам плохо? - спросил у меня капитан. Но теперь в его голосе не было
и следа участия. Он изучал, препарировал мои  реакции;  более  того,  он
находил их вполне естественными, он как  будто  ждал  их.  Это  ожидание
предполагало знание. Знание, которого я была напрочь лишена.
   Нельзя давать ему повод торжествовать.
   - Зачем вы приносили мне тогда фотографию Цыбульского?  -  совершенно
невпопад спросила я, только для того, чтобы не молчать, только для того,
чтобы не слышать приглушенного неистового лая собак в доме.
   - А мне он вообще  очень  симпатичен.  Белый  шарф,  очки,  настоящий
интеллектуал в настоящем времени. Вам нравятся шестидесятые?
   Я пожала плечами.
   - Но актера-то помните?
   Я повернулась к нему, переступила с пяток  на  носки,  стоя  прямо  в
середине расчищенной от снега дорожки:
   - Капитан. Я не помню, а знаю. В этом вся разница. Я знаю многое,  но
не помню ничего...
   - А мне нравится этот поляк, - Лапицкий пропустил мое откровение мимо
ушей. - Он стильно играл работников моей профессии и всегда справлялся с
такими дамочками, как вы.
   Кто бы мог подумать, что  милицейские  дуболомы  апеллируют  к  слову
"стильно" и у них тоже есть маленькие сентиментальные слабости...
   - Не называйте меня дамочкой.
   -  Могу  называть  девушкой,  но  это  предполагает   более   близкое
знакомство и совсем другие обстоятельства встречи.
   - Я вас ненавижу, - устало сказала я.
   - Радостное совпадение наших чувств. Можно хоть сейчас под  венец,  -
не остался в долгу капитан.
   Мы поднялись по ступенькам крыльца, и Лапицкий толкнул дверь.  Она  с
трудом  поддалась  и  открылась  только  наполовину.  Лай   собак   стал
невыносимым. Капитан протиснулся первым и уже из-за двери сказал мне:
   - Смелее!
   Я последовала за ним и у самого порога наткнулась на  что-то  мягкое,
лежащее на полу. Это было так неожиданно, что я не смогла удержаться  на
ногах и  оказалась  в  комнате  на  полу,  больно  ушибившись  коленкой.
Впрочем, я тотчас же забыла о боли, - возле двери  лежало  неестественно
скорчившееся тело человека. Оно и загораживало проход в дом. Я не успела
ничего сообразить,  когда  прямо  надо  мной  раздался  спокойный  голос
капитана:
   - Не ушиблись? Вставайте.
   Нет, это не было телом, скорее - большая, почти в человеческий  рост,
небрежно собранная тряпичная кукла. Она  вдруг  странно  испугала  меня,
внушила почти мистический ужас. Сидя на полу  и  держась  за  ушибленное
колено, я  не  могла  оторвать  взгляда  от  плохо  простроченного  шва,
делившего ее голову на две части.
   - Что это? - одними губами спросила я. Никто не ответил мне,  хотя  в
комнате, кроме капитана, еще  были  люди:  шофер  Виталик  и  женщина  в
расстегнутом пуховике, - именно она загоняла собак... Женщина  сидела  в
глубоком  кресле,  закинув  ногу  на  ногу,  и  со  жгучим  любопытством
наблюдала за  мной...  Потом  хмыкнула,  тряхнула  крашенными  перекисью
волосами и достала из кармана мятую пачку сигарет.
   Сейчас она закурит. От этого вдруг разболелась голова.  Я  опустилась
на пол и обхватила виски руками. Вставать мне не  хотелось.  Я  даже  не
знала, сколько времени прошло.
   - Иди помоги мне поднять ее, - властно сказал капитан Виталику.
   Шофер беспрекословно подчинился. Вдвоем они попытались оторвать  меня
от пола, за который я цеплялась, как за последнюю  надежду.  Если  бы  у
меня хватило сил, я бы забилась в какую-нибудь щель и пролежала  бы  там
до конца времен. Лицом  вниз  и  с  тонкими  горячими  иглами  в  шейных
позвонках...
   - Ты  смотри,  упирается,  -  ленивым  кошачьим  голосом  промурлыкал
Виталик, - а тяжелая какая, кто  бы  мог  подумать...  Никогда  не  буду
носить ее на руках, если женюсь...
   - Заткнись и делай свое дело, - процедил капитан.
   - Да какие у меня дела, - не унимался Виталик. - Делов у меня, как  у
барабанщика в струнном оркестре.
   Когда они поставили меня на ноги, я  почти  теряла  сознание.  Только
узкое тело шофера, обвившее мой позвоночник, как плеть,  не  давало  мне
уйти в блаженный мир небытия окончательно. И я  вдруг  доверилась  этому
телу, решила положиться на него  -  и  сразу  же  почувствовала  себя  в
безопасности. Знакомое ощущение, которое я тщетно пыталась вспомнить,  -
видимо, раньше, когда я была собой, я только то и делала, что полагалась
на чужие тела...
   Но ощущение безопасности сразу  же  прошло,  стоило  только  Виталику
повернуть меня лицом к капитану Лапицкому. Теперь  я  видела  не  только
самого капитана, но и всю комнату. Отличная, основательно  и  со  вкусом
подобранная обстановка не могла сбить меня с толку -  в  этом  доме  уже
давно никто не жил. Это было заметно по многим приметам,  они  сразу  же
бросались в глаза: пыль с палец толщиной на всех предметах,  неряшливый,
запущенный пол, безвольно висящие на противоположной  стене  винтовки...
Вещи опускаются и перестают за собой следить, когда их лишают  хозяев...
Впрочем, это не относилось к винтовкам на  стене.  Только  они  казались
здесь на месте, как будто только сегодня  были  специально  принесены  в
дом.
   Может быть, именно для меня.
   Капитан Лапицкий сидел на столе и вертел в руках маленький пистолет.
   - Это  "браунинг",  -  пояснил  капитан,  перехватив  мой  взгляд.  -
Разбираетесь в оружии?
   - Нет.
   - Хорошая штука. Можно хранить в дамском  концертном  ридикюле.  Бьет
поточнее "Макарова"...
   - Именно, - подтвердил Виталик. - "Макаров" - это лажа. Я  бы  вообще
всех "Макаровых" оптом отправил  на  Берег  Слоновой  Кости  в  качестве
пламенного  пролетарского  привета  аборигенам.  Пусть  из  них   кокосы
сшибают...
   Капитан поморщился. Видимо, Виталик портил ему всю игру.
   Я,  не  отрываясь,  смотрела  на  пистолет  в  руках  Лапицкого:   он
завораживал меня, как магический кристалл.
   - Хотите подержать? - спросил капитан, легко спрыгнул со стола и,  не
дожидаясь ответа, сунул "браунинг" мне в руку.
   И почти тотчас же Виталик отпустил меня, мягко отскочив в сторону.  Я
бы не удержалась на ногах,  если  бы  не  невесомая  тяжесть  пистолета,
которая удерживала меня, как якорь. Прошло несколько томительных секунд.
"Браунинг" согрелся в моей руке, и я вдруг почти перестала замечать его.
Нет, "замечать" было не тем словом, - я с ужасом поняла это.
   Пистолет показался мне  привычным.  Не  этот  пистолет  конкретно,  а
вообще пистолет. Я имела к нему отношение.
   - Ну как? - улыбнулся прорезью губ капитан. - Приятная тяжесть?
   И снова сотни игл  впились  мне  в  шею.  И  снова  я  увидела  плохо
простроченный шов, который делил голову манекена, лежащего на пороге, на
две части.
   - Смотрите в правиль