ренно, как  мне
хотелось. И как хотелось ему самому.
   - Вдоль берега... Вдоль  скал,  да?  Здесь  на  четыреста  километров
ничего нет. И растительность может появиться только... Я даже  не  знаю,
когда она может появиться. У вас нет даже ружья...
   - У меня есть нож. - упрямо сказал юный Мещеряков.
   - Нож! Таким ножом можно резать только хлеб.
   - Это хоть что-то? Во всяком случае, у меня хотя бы будет надежда.
   - Надежда? Какая надежда?
   - Надежда на то, что если я и умру, то умру сам. Я не хочу дожидаться
смерти на этом проклятом корабле. Все равно у вас осталось не так  много
дней... Я постараюсь продержаться дольше. Я не буду ждать, пока за  мной
придут. Что-тo или кто-то. Я ухожу.
   - Это путь в никуда, Витя.
   - Оставаться здесь - это путь в никуда.
   - Вы не дойдете...
   - Куда-нибудь да дойду. Хотя бы до своего конца.  Но  это  будет  мой
собственный конец. Потому что я сам его выбрал... Я сам.
   - Я ... Я не знаю, как помешать вам.
   - Никак Я все решил. Может быть, - глаза его на минуту  загорелись  и
тотчас же погасли. - вы пойдете вместе со мной? Вы все?
   - Нет. - Я в отчаянии сжала руки Мещерякова.
   - Так и будете ждать? Так и будете ждать, пока уйдете по одному?
   - Идти даже без палатки.
   - У меня есть брезент. Прощайте, Ева. Все так здорово начиналось...
   - Прощайте, ?московская торпеда?...
   - Уже нет. - Он вспомнил свое прозвище и грустно улыбнулся мне.
   - Подождите! Подождите... Витя, подожди меня... - На палубу выскочила
Карпик. Она была в плюшевой шубке, с шарфиком, накинутым на голову.
   С разбегу она ткнулась в полушубок Мещерякова - полушубок  отдал  ему
Антон. Мещеряков крепко обхватил Карпика, а потом нагнулся  и  поцеловал
ее в щеку.
   - До свидания, Карпик. Ты очень хорошая девочка. Было очень приятно с
тобой познакомиться...
   - Зачем ты уходишь?! Ты просто на тюленей?
   - Да, - соврал Мещеряков.
   - Ты врешь. - Карпик уличила хоккеиста и рассмеялась. - На тюленей не
ходят без ружей.
   - Ты же знаешь, у нас нет ружей.
   - Да. - Карпик нахмурилась - Ты уходишь насовсем?
   - Не знаю. Наверное, насовсем. Пойду искать помощи. Может  быть,  мне
удастся.
   - Но Макс... Макс говорит, что отсюда невозможно выбраться.
   - Я проверю. Не всегда можно доверять Максу, Карпик. Он не  истина  в
последней инстанции.
   - Не всегда можно, но всегда нужно, - заступилась  Карпик  за  своего
обожаемого Макса. - Ты должен остаться.
   - Нет. Я уже решил.
   - А... А если я пообещаю, что с тобой ничего не  случится?  Тогда  ты
останешься?
   - Нет.
   - Я правда обещаю тебе.
   - Нет, Карпик. До свидания.
   Мещеряков еще раз поцеловал Карпика в щеку, почтительно приложился  к
моей руке и пошел к боту. Когда он сел в него, Макс  привел  в  движение
портальные лебедки, и бот плавно опустился на чистую воду.
   Теперь, с борта, фанц-бот казался совсем игрушечным. Мещеряков поднял
руку и помахал нам на прощание. А потом завел мотор, и  маленькая  лодка
заскользила между льдами.
   Мы  стояли  у  борта  и  провожали  глазами   ?московскую   торпеду?,
восходящую звезду  НХЛ,  центрфорварда  Витю  Мещерякова.  Единственного
человека, который посмел бросить вызов кораблю. Лодка все еще  стояла  в
наших глазах, хотя давно уже должна была скрыться. Она не приближалась и
не удалялась, и это подтверждало  все  то,  о  чем  нам  так  настойчиво
пытались сообщить. ?Эскалибур? попал в ловушку времени, в мертвую  зону,
в стеклянную банку, очень ограниченную в пространстве. Если Мещеряков не
сможет уйти от корабля... Не уйти от корабля - еще страшнее, чем уйти...
Мне даже не хотелось думать об этом. Если он вернется,  значит,  мы  все
пленники... Значит, мы все обречены, все - грешные и праведные,  мертвые
и живые, убитые и убийцы...
   - Ну, давай, давай же, уходи, прорывайся, - шептала я.
   Наконец бот завернул за один из торосов  и  окончательно  скрылся  из
виду.
   - Все это ни к чему не приведет, - мрачно сказал Макс. - Он  обречен.
Добираться до людей по берегу - дохлый  номер.  Скоро  у  него  кончится
пища, а ночи на побережье... Нет, он не дойдет...
   - Зачем ты так говоришь, Макс? - В голосе Карпика стояли слезы.
   - Я говорю правду.
   - Почему ты не отговорил его?
   - Его отговоришь... Каждый выбирает  то,  что  ему  нравится  больше.
Мещеряков всю жизнь на льду, может быть, во льдах ему повезет...
   - Ты же сам в это не веришь, - уличила Макса Карпик. Она умела  чутко
определять интонации.
   - Ну и что, что я не верю. Главное, чтобы он верил... Пойдемте.
   Он скрылся в чреве  корабля  первым.  За  ним  потянулся  Филипп.  Мы
остались на палубе втроем: я, Антон и Карпик. Каждый из нас ждал,  когда
другой уйдет, ну и ситуация, глупее не придумаешь.
   - Пойдем к папе, Ева... - решилась наконец Карпик. - Ему очень плохо,
его нельзя надолго оставлять одного.
   - Мне кажется, сейчас ему нужно побыть одному, - сказала я,  и  Антон
посмотрел на меня с надеждой: сейчас мы  отвяжемся  от  девчонки,  и  он
сможет хотя бы поцеловать меня.
   - Ему нельзя быть одному. Это его убивает.  -  Она  сказала  это  так
по-взрослому, что я даже поежилась.
   - Тогда ему лучше быть с тобой. Я ведь, в сущности, чужой человек...
   - Нет, - с жаром ответила Карпик и вцепилась в мою ладонь.  -  Ты  не
чужой человек.
   - Я приду к вам попозже.
   - Может быть, сейчас?
   - Нет. Иди в каюту, Карпик. Здесь холодно, ты можешь простудиться...
   - Макс говорит, что никогда не нужно бояться холода.
   - Макс всю жизнь во льдах, он привык.
   - Хорошо, - неожиданно согласилась Карпик. - Я буду ждать тебя.
   Она ушла, а мы с Антоном остались на палубе. Он сразу же взял меня за
руку и поднес ее к губам.
   - Ты тоже замерзла.
   - Какое это имеет значение, Антон... Я нашла записку в душе.
   - Какую записку? - Он непонимающе посмотрел на меня, он был так далек
сейчас от этого.
   - Записку, которую получил Андрей незадолго до смерти.  Я  думаю,  ее
написал убийца...
   - С чего ты взяла?
   Потому что я сама  получила  записку,  написанную  тем  же  почерком,
милый... Как жаль, что я не могу сказать тебе об этом...
   - Кто-то назначил ему встречу в душе.
   - Странное место, ты не находишь? Даже носовой отсек  трюма,  где  мы
нашли Клио, выглядел правдоподобнее...
   - Я не знаю... Я знаю  только  то,  что  после  этой  встречи  Андрей
покончил с собой.
   - Думаешь, он решил больше не марать руки?
   - Нет, я думаю о другом. - Эта  мысль  пришла  мне  в  голову  только
сейчас, на этом ослепительном солнце, и я попыталась изложить ее Антону,
больше всего опасаясь, что  он  не  поймет  меня.  -  Я  думаю,  что  мы
приближаемся к развязке...
   - К развязке? А мне кажется,  что  все  только  набирает  ход.  -  От
странного цинизма этих слов повеяло холодом, и Антон страшно смутился. -
Прости меня...
   - Я думаю, мы приближаемся к развязке, - настойчиво повторила я. - Ты
видишь, что происходит?
   - А что происходит? Цепь убийств, вот что происходит...
   - Heт, не то... Корабль устал играть с нами. Никаких гудков,  никаких
флагов, никаких новых страниц  из  судового  журнала  двадцать  девятого
года... Ничего нового.
   - Ну и что? Прошло не так уж много времени.
   - Корабль устал... Или убийца устал?
   - Убийцы никогда не устают, ты же знаешь...
   - Теоретически... Но... Он либо устал... либо выбрал  лимит  времени.
Ты помнишь, я рассказывала тебе, что когда маньяк выходил на  охоту,  то
вся его жатва длилась сорок восемь часов. Двое суток.  Ты  понимаешь?  У
него больше нет времени убивать. Наступил  новый  день,  в  котором  мы,
возможно, будем  в  безопасности...  Двое  суток,  сорок  восемь  часов.
Странно, он убивал в строго определенный день, 30  июня...  Четыре  года
подряд. Сейчас  апрель,  но  это  не  меняет  дела...  Возможно,  что-то
спровоцировало его. Возможно, тюленья кровь...
   - Ты никогда не пробовала писать ужастики? - улыбнулся Антон.
   - Нет, но можно попробовать на досуге, когда все кончится...
   - Когда все кончится, я заберу тебя с собой. Я куплю тебе  письменный
стол. Компьютер у меня есть - Он обнял меня, он уже не мог сдерживаться.
- Я устрою тебе кабинет,  повешу  на  стену  картину,  которая  бы  тебя
вдохновляла... Ты  будешь  писать,  а  я  буду  приносить  тебе  кофе  и
сигареты...
   - ?Житан Блондз?, пожалуйста. - Я прижалась к нему и закрыла глаза.
   - Отлично, ?Житан? Но при одном условии.
   - При каком?
   - Ты должна выйти за меня замуж.
   - Так серьезно?
   - Нет, несерьезно. - Он вытащил из кармана очки.  Очки,  которые  так
нравились мне. Очки, которые так  шли  ему.  Он  водрузил  их  и  прижал
пальцем к переносице. - Вот теперь серьезно! Я прошу твоей руки...
   - Я подумаю.
   - Я прошу твоей руки.
   - Нет. Нет.
   Он сразу осунулся и выпустил меня из рук. И мне  стало  так  одиноко,
что я снова потянулась к нему и уткнулась липом в его грудь.
   - Милый... Ты же сам говорил это. А я запомнила... ?Нет?, повторенное
два раза, означает ?Да?...

***

   - Зачем ты выгнал Филю? - спросила я и  поцеловала  Антона  в  мокрые
волосы.
   - А ты хотела, чтобы он торчал здесь и наблюдал,  как  мы  занимаемся
любовью? - Он так крепко прижал меня к себе, что у меня заныло сердце. -
Это извращение.
   - А заставлять человека целый день и половину ночи бродить неизвестно
где - это просто свинство...
   - Целый день и половину ночи... Боже мой,  как  это  звучит...  Целый
день и половину ночи мы любили друг друга...
   - Ты устал?
   - Нет... - Он снова придвинулся ко мне. - Я никогда не устану  любить
тебя...
   - Любить...
   - Любить - как любить... Не только спать.
   - Но и спать - тоже.
   - Да. - Он покрыл мое лицо поцелуями. - Черт, я готов  целовать  тебя
вечно...
   - Вечно не получится...  Я  состарюсь,  и  ты  будешь  натыкаться  на
морщины. Не очень жизнеутверждающий пейзаж...
   - Мне все равно... Я буду любить тебя любую... Даже тогда,  когда  ты
родишь и не будешь влезать ни в одно платье...
   - Ты даже об этом думаешь?
   - Только об этом и думаю. Хочу от тебя ребенка.
   - Нет-нет. - Я положила ладонь ему на губы. -  Ты  говоришь  то,  что
обычно говорит женщина....
   - Разве? Мужчины ведь не меньше хотят детей. Я хочу.
   - Ты хочешь сына, ясно.
   - Мне все равно... Если родится девочка - еще лучше. Она будет похожа
на тебя.
   - А если на тебя?
   - Тогда пусть лучше будет мальчик. - Антон тихо засмеялся. - Когда он
родится и подрастет, я расскажу ему, что свою первую ночь  его  родители
провели...
   - Нет. Я никогда не позволю тебе рассказывать об этом. Я забуду  этот
корабль, как только все кончится... Я забуду его с таким наслаждением, с
каким еще не забывала ничего...
   - Хорошо, успокойся, все будет так, как ты скажешь...
   - Интересно, как будет  звучать  моя  фамилия?  Улманис,  но  ведь  у
латышских женщин другие фамилии...
   - Я хреновый латыш Обрусевший  до  безобразия  в  пяти  поколениях...
Наверное, это будет Улмане.
   - Нет, мне не нравится. Улманис лучше.
   - Хорошо, пусть Улманис. Все будет так, как ты скажешь...
   - Тогда я скажу - поцелуй меня...
   И он снова стал покрывать поцелуями мое лицо,  он  спустился  ниже...
Это были спокойные волны, которые накрывали меня с головой. Наконец-то я
обрела то, что всегда искала, то, чего была лишена, - покой... Теперь ты
отдохнешь, Ева, теперь ты отдохнешь...
   Но он не дал мне отдохнуть. Он спрятал меня в своем большом теле, как
в большом доме с камином, высокими окнами, с деревянным  полом  и  двумя
спящими далматинцами в прихожей... Это  был  мой  собственный  дом.  Там
появятся дети и тяжелые шторы на окнах, и немного коньяка перед сном,  и
огромная спальня. И влажные  птицы  во  влажном  от  дождя  лесу...  Мое
собственное тело, мой собственный дом... Да, да, говорила я ему; да, да,
говорил он мне, все будет так, как ты захочешь...

***

   ...Все-таки он уснул первым. Первым, хотя и не хотел этого. И даже во
сне не выпускал меня из своих объятий. Каждой клеточкой  своего  тела  я
чувствовала его тело и уже не знала, как разделить их. Он уснул, а я все
еще лежала без сна. Чуть-чуть горечи на губах,  самый  лучший  финальный
аккорд любви... Он уснул, как будто ушел, вышел ненадолго, на прогулку с
нашими детьми и нашими собаками, - кормить белок в лесу, сшибать шишки с
высоких корабельных сосен, мокнуть под дождем, - чтобы вернуться  домой,
обсохнуть и снова любить меня?
   Это то, о чем ты мечтала, Ева? Да, да...  Так  же,  как  говорил  он,
когда любил меня, - да, да...
   Но теперь он спал. И я была так одинока в его  объятьях...  Я  хотела
говорить с ним - обо всем, обо всем на свете, обо всем, что не  касается
проклятого корабля.
   Корабль. Чертов ?Эскалибур?.
   Я осторожно высвободилась из объятий спящего Антона и села в кровати.
Реальность возвращалась ко мне. Она вернулась яркой  вспышкой,  внезапно
озарившей мое сознание, - как только я  вспомнила  эту  дату,  тридцатое
июня. Ну конечно, как же я не сообразила сразу, мы с  Иваном  так  долго
толклись на этом пятачке.
   Тридцатое июня тридцать четвертого года. Ночь  длинных  ножей.  Казни
штурмовиков гомосексуалиста  Рема,  которые  продолжались  сорок  восемь
часов.
   Вот я и вспомнила.
   Но это знание ничего не дало мне,  кроме  морального  удовлетворения.
Оно никуда меня не продвинуло. Оно не приблизило  меня  к  убийце,  даже
отдалило. Точное соблюдение дат и времени, отпущенного на убийства, было
не больше чем ритуал, внешнее обрамление.  Во  всяком  случае,  хотя  бы
это...
   Сейчас  меня  куда  больше  интересовали,  записки.  Их   было   три.
Адресованные мне, Андрею и Клио. Содержание  двух  я  знала.  Но  как  и
почему выманили Клио? Господи, почему я не настояла, чтобы Макс  обшарил
ее карманы, почему я сама не сделала этого?
   Может быть, записка, отделенная от конверта, еще  спрятана  в  одежде
мертвой Клио?.. Нужно дождаться  утра  и  сходить  в  трюм  морозильного
цеха... Клио не поймалась бы на несколько ничего не значащих фраз. Пойти
одной в носовой отсек и ничего не сказать об этом любовнику, нет...  Для
того чтобы надменная Клио согласилась на  встречу,  нужны  более  веские
причины. И эти причины вполне могли быть изложены в послании...
   Стоп.
   Но ведь убийца не дурак, он сам уже несколько раз мог навести шмон  в
одежде Клио, обыскать ее  труп  и  найти  записку...  Но  ведь  записку,
адресованную Андрею, я все-таки нашла, убийца не подчистил за собой,  не
убрал... Должно быть, он не так дотошен, не  так  удручающе  пунктуален,
как его обожаемые немцы. Значит, у меня еще есть шанс.
   А если есть шанс, не стоит откладывать его на завтрашнее утро.
   Я быстро оделась, поцеловала спящего Антона (господи, как не  хочется
от него отрываться!) - и выскользнула из каюты, никого  не  встретив  по
дороге.  Еще  бы,  все  забаррикадировались   на   маленьких,   еще   не
оккупированных смертью, пространствах  кают,  -  ждут  своей  очереди...
Только раз мне показалось, что  кто-то  следит  за  мной:  у  выхода  на
кормовую палубу. Я  даже  остановилась  и  проворила,  нет  ли  за  мной
?хвоста?. И сделала лишний круг.
   Нет. У тебя просто разыгралось воображение, Ева...
   Я решила попасть в трюм не через морозильные камеры - черт его знает,
может быть, Макс запирает их на ночь, - а через двери  самого  трюма.  Я
хорошо помнила трапы, по которым выводила Сокольникова.
   Нижняя дверь в трюм никогда не закрывалась, я знала это точно.
   Перед дверью я постояла несколько минут, собираясь с духом. Сейчас  я
увижу мертвые тела: Андрей, Мухамеджан, Клио. Тела, окоченевшие еще  при
жизни. Там, наверху, рядом со  спящим  Антоном,  все  выглядело  просто.
Совсем по-другому было здесь, у самого порога смерти. Но можно  ведь  не
входить, можно дождаться утра и прийти сюда с Антоном и Максом...  Будет
немного страшно, но не будет ощущения вселенской пустоты, которая сейчас
пытается обойти меня со всех сторон и взять в  кольцо.  Но  ведь  я  уже
пришла. Значит, нужно закончить все сегодня.
   Кляня себя  за  малодушие,  я  приоткрыла  дверь  трюма  и,  едва  не
споткнувшись о комингс, все-таки вошла.
   Ничего  не  изменилось  с  моего  первого  прихода  сюда.  Первого  и
последнего. Так же горела красная аварийная  лампочка,  вот  только  тел
было больше: они лежали в один ряд:  Андрей,  Муха  и  Клио  посередине.
Максу нельзя отказать в чудовищной галантности: он обложил мертвую  даму
мертвыми валетами. По  странной  иронии  судьбы  Муха  лежал  в  том  же
положении, в котором я нашла его - на боку. Его остекленевшая от  холода
голова покоилась на плече Клио. Только Клио была  одета.  Голого  Андрея
перенесли сюда и так и оставили. Уже  потом  их  будут  одевать,  потом,
когда все кончится... Если кончится... Тела были прикрыты  твердым,  как
кусок железа,  брезентом.  Красный  неяркий  свет  делал  их  еще  более
мертвыми... Абсолютное воплощение смерти. Стараясь не смотреть  на  лица
убитых, едва сдерживая тошноту, я обыскала карманы Клио.
   Ничего. Что и требовалось доказать.
   Можно уходить, Ева. Твоя совесть чиста.
   Впрочем, я была почти уверена  в  таком  исходе  дела.  И  все  равно
почувствовала легкий укол разочарования. Должно  быть,  записка  утеряна
для меня навсегда, и придется  искать  другие  пути.  Завтра,  нет,  уже
сегодня Антон расскажет обо всем Максу (странно, что он до  сих  пор  не
сделал этого); он прав - одна голова хорошо, а две лучше...
   А сейчас нужно уходить отсюда, иначе холод проберет тебя до костей...
   Я уже взялась было за ручку двери, когда какой-то глухой звук в самой
глубине трюма остановил меня. Живые звуки здесь, в этом  холоде,  -  это
было, по меньшей мере,  необычно.  Наплевав  на  свой  страх  и  желание
поскорей уйти отсюда, я двинулась на звук, проклиная  свое  любопытство.
Когда я добралась до источника в самом дальнем, почти неосвещенном углу,
то едва не сплюнула себе под ноги от досады.
   Чертова коробка.
   Она упала с самого верха тяжелой коробочной пирамиды, на ходу  снесла
еще несколько и ударилась об пол, - и именно этот звук испугал  меня.  Я
повернулась, чтобы уйти, но вдруг под одной из нижних, снесенных коробок
заметила такое, что чуть не  закричала  от  ужаса.  Под  коробками  явно
просматривался кончик ботинка. Плохо соображая, что делаю,  я  принялась
сбрасывать коробки, которые валились на пол с  угрожающим  стуком:  весь
трюм был уже набит этим стуком до отказа. Но когда я добралась до самого
основания пирамиды...
   Когда я добралась до самого основания пирамиды, то увидела  еще  одно
тело.
   Это был Лаккай.
   Замерзший Лаккай с черным от крови животом.
   Я упала перед ним на колени и несколько минут не могла  пошевелиться.
А потом достала из кармана зажигалку - света тусклой лампочки, мерцающей
где-то на другом конце вселенной, не хватало - и поднесла ее к телу.  На
лице Лаккая застыло выражение удивленного ужаса. Может быть,  именно  об
этом выражении и говорил Макс...
   Макс... Макс...
   Рубаха  на  груди  Лаккая  была  расстегнута,  я   поднесла   к   ней
зажигалку.... и увидела то, что так долго, так безнадежно искала.
   Татуировка, обрамляющая большое родимое пятно. Черепаха!
   Татуировка оказалась именно такой, какой я ее  себе  и  представляла.
Представляла сотни раз, и вот наконец  увидела...  Трюм  поплыл  у  меня
перед глазами. Я не понимала ничего. Маньяк, который убил свою последнюю
жертву только сегодня ночью, - маньяк сам был мертв уже несколько  дней.
Но мертвый не может убивать.  Значит...  Значит,  кто-то  другой...  Как
сказал тогда Андрей в кают-компании - ?под шумок?.  Списать  на  другого
свои преступления - блестящая идея. Но тогда...
   Тогда чья это идея?
   Кажется, я сказала это вслух.
   И  тотчас   же   услышала   редкие   медленные   аплодисменты,   эхом
прокатившиеся по трюму.  Замирая  от  безотчетного  ужаса,  я  повернула
голову.
   Пер