в  иллюминатор
вороненой  стали  - за ним была чисто вымытая  палуба  "Анны
Карениной",  по ней шастали дети, которым было наплевать  на
морскую   болезнь;  под  ней  занимались  любовью  случайные
попутчики,  которым  было наплевать  на  презервативы,  а  в
ухоженном   ресторане  подрагивали  лепестки   искусственных
цветов  -  а  ты  ведь могла выбрать этот мир,  Ева,  могла,
могла.  Могла, но не захотела, вот и получай  то,  что  тебе
причитается...  Паром уплыл без тебя, оставляя  в  свинцовых
волнах  след  газовых  шарфов  -  почти  таких  же,  как  на
репродукциях  импрессионистов, которыми так  любят  украшать
коробки шоколадных конфет. А мне остается только смотреть  в
глаза  этой дурацкой пятнадцатизарядной "беретте",  кажется,
так  отрекомендовал Влас свою смертельную игрушку. И сонного
радиста в твоем распоряжении нет, и некому отправить в  эфир
"спасите наши души"...
      - Или ты откроешь наконец свою прелестную пасть, или я
снесу  тебе  башку,  -  ласково  сказал  Влас,  -  с  такого
расстояния у меня получится, не сомневайся.
      Я не сомневалась. Он вполне может это сделать: желание
любви  и  желание смерти всегда спонтанны. Я не сомневалась,
но   попыталась  укрыться  за  оградой  своего  собственного
насмешливого голоса:
     - Убери пушку и ляг проспись. Не хватало нам бытовухи.
      Влас  заскрежетал зубами - ему явно  не  нравился  мой
бесстрашный  покровительнный тон, должно быть, торгашка-мать
перекормила его подобными интонациями в несчастном детстве.
      -  Ну!  -  Влас потряс рукой для убедительности,  и  я
увидела,   что   "беретта"   является   самым   естественным
продолжением его вспотевшей от хмеля и напряжения ладони.  -
Будем колоться или глазки строить?
     - Не возьму в толк, что ты хочешь от меня услышать?
       -   Все   то,  что  ты  отсемафорила  старому  хрычу.
Продолжения не последовало - Влас отделался общей фразой,  у
него  не  было  свидетелей обвинения. Если бы он  видел  наш
короткий страстный танец, то сказал бы мне об этом. Но он не
сказал, хотя это было бы единственным весомым аргументом.
     - Заметь, я все еще жду, - подбодрил меня Влас.
      -  Ждешь, что я расскажу тебе о голубиной почте? Мы  с
тобой все время были вместе.
      -  Если  не считать того, что я периодически шлялся  в
сортир.
      - Это тебя извиняет. Думаю, Иисус Христос тоже этим не
брезговал. Так что ты в хорошей компании.
      -  Не заговаривай мне зубы! Тебе зачем-то понадобилось
поглазеть   на   него.  Зачем?  -  строил  свои   безнадежно
запоздалые  версии Влас. - Может, ты что-то  хотела  сказать
ему... Может, и сказала-. Решила меня подставить!
     - Какой смысл? - Я решила держаться до последнего: если
он  действительно хочет избавиться от меня, то избавится при
любых  обстоятельствах, для суда Линча даже  не  потребуется
высоких ковбойских сапог.
     - А вот ты мне и скажешь, какой смысл! Может, решила не
заморачиваться, сдать меня, а потом денежки стрясти  с  этой
падлы.  У  тебя  же  на роже написано, что  ты  любительница
прикорнуть сразу на двух стульях!
     Браво, Влас! Если ты попал и не в яблочко, то восьмерку
выбил точно...
     - Мелко плаваешь, друг мой Влас. И не нужно трясти этой
игрушкой  перед несчастной женщиной. У тебя есть  инструмент
поубедительнее. Если бы я хотела избавиться от тебя,  то  ты
пошел  бы  в  одном  комплекте  с  покойным  Сирином.   Есть
возражения?
     Возражений не было.
      Влас  тяжело дышал, но крыть ему было нечем. Его  лицо
еще  нависало  надо  мной, напряженное и мокрое,  как  перед
оргазмом. Я осторожно прикрыла глаза и зевнула - скорее от с
трудом  скрываемого страха; ширма тяжелых век  заслонила  от
меня   пистолет,  иллюзия  безопасности,  излюбленный  прием
детства  -  стоит  тебе закрыть глаза, и  все  бяки-закаляки
проходят  сами собой. Но сейчас они не проходили -  я  кожей
чувствовала, что стоит мне пошевелиться, не то  сказать,  не
так  вздохнуть - и он спустит курок, пробьет китайский шелк,
безнадежно испортит безделушку моей жизни.
      "Ничего  не  говори - может быть,  он  пытается  взять
реванш  за ту самую минуту, когда валялся в одной штанине  у
меня  в  ногах и корчился от нацеленного на него пистолета".
Проникнуть в карстовые пещеры его сознания я не могла, я  не
была  для этого достаточно экипирована, даже теплыми носками
не  запаслась... Из темного лабиринта, куда хотел  погрузить
меня  Влас,  было  только  два  выхода:  один  -  тот  самый
покровительственный насмешливый тон, возможности которого  я
уже   исчерпала.  И  второй,  подчеркнутый  жирной   меловой
стрелой:   Влас   жаждал   зеркального   отражения    своего
собственного недавнего страха, Влас не забыл его  остроту  и
хотел напомнить о нем и мне. Так что самое время испугаться.
     Я так и сделала. Я уперлась кулаками в его плечи и тихо
попросила:
     - Пожалуйста... Ну пожалуйста...
      -  Что, страшноватенько? - Он был вполне удовлетворен,
но   холод  пистолета,  приблизившись  вплотную,  обжег  мне
/%`%-.a(fc. - Очко-то играет? Не слышу, детка!
      -  Да.  -  Вот теперь мне действительно стало страшно.
Нужно  быть  законченной идиоткой, чтобы  пуститься  во  все
тяжкие с этим веселым убийцей и попытаться навязать ему свои
правила. - Да, да, да...
      -  То-то. Так что в следующий раз будь с дядей  Власом
повежливее  и  не строй из себя хренова суперагента.  -  Он,
смеясь,  отвел  пистолет, он передумал стрелять  в  фанерную
дамочку   из  тира,  он  наконец-то  ощутил  себя   хозяином
положения.  А ощутив, сразу же обмяк, как плюшевая  игрушка,
отхлебнул  водки из стоящей у изголовья бутылки  и  радостно
засопел.
      Я  не знала, сколько мы пролежали вот так - я, Влас  и
пистолет.  А  когда  он  заснул, я  вынула  из  его  пальцев
"беретту": черт возьми, он даже поленился вставить обойму, а
может,  спьяну  забыл, куда ее сунул, -  во  всяком  случае,
толку  от  нее было не больше, чем от газовой зажигалки,  но
акция устрашения удалась на славу.
      Чувствуя себя измочаленной, изнасилованной страхом,  я
на  подгибающихся ногах выползла на кухню, прислонилась лбом
к  холодной  батарее и зарыдала. Я явно не рассчитала  своих
сил  для этого доморощенного родео, в конце концов, я же  не
птичка  тари,  которая  одна может безнаказанно  копаться  в
зубах у аллигатора.
       "Хреново,  да?  -  участливо  спросил  Иван.  -  А  я
предупреждал, не будь самонадеянной дурой, ты же  не  Чарльз
Бронсон".
      "И  даже не Сталлоне, - поддержал его Нимотси. - Никто
от  тебя  таких жертв не требовал. Это не по тебе.  Так  что
езжай в провинцию и выращивай павлинов".
     "Да, да, да, - твердила я себе, - я не гожусь. Теперь я
могу   быть  кем  угодно  -  высокооплачиваемой  любовницей,
низкооплачиваемой гувернанткой, вот только орудием возмездия
я  не  буду никогда, не по Сеньке шапка, вы правы, вы правы,
как всегда".
      "Еще  бы не правы, - утешила Венька. - Каждый за себя,
только Бог за всех".
      Я  вернулась  в комнату и, наплевав на спящего  Власа,
стала   судорожно  собирать  свои  вещи.  Ну  его  к  черту,
помутнение  закончилось, можно только  сожалеть  о  бездарно
проигранном   билете  на  паром,  но  есть  еще   и   другие
возможности.  Ты действительно не годишься,  признай  это  и
удались в другую жизнь без пафоса, как в монастырь, - там-то
ты и найдешь успокоение...
      ...Дверь оказалась запертой изнутри - Влас позаботился
и  об этом, он страховался, как опытный альпинист, - взял  и
закрыл меня в клетке, как беременную лисицу.
      Все  пути  к отступлению были отрезаны, и я  не  стала
искать  ключей. Я просто вернулась в комнату, сняла ботинки,
как  после долгого пути; все верно, это не Влас запер  тебя,
ты   сама   набросила   засов  в  одиночной   камере   своих
обязательств.
      Оставаться  одной  было так невыносимо,  что  я  стала
расталкивать  Власа - дохлый номер, он беспробудно  спал.  И
bcb  меня  пронзила острая, как игла, мысль: ты не одна,  ты
никогда  не будешь одна, пока существуют зеркала. Волоча  за
собой   полуснятые  ботинки,  я  отправилась  в  ванную,   к
дешевенькому, наспех приколоченному осколку зеркала.
     Из него на меня смотрела Ева. Та самая, которая приняла
решение  мстить.  Она  решительно сдвинула  брови,  а  потом
подмигнула    -   нужно   следовать   за   обстоятельствами.
Послезавтра... Да нет, уже завтра все решится. И  ты  должна
пройти этот путь до самого конца, ничего не поделаешь, билет
действителен только в одну сторону. Остановки запрещены.
      Я  прижалась лбом к холодному утешительному лбу Евы  -
все в порядке, неси свой крест и веруй.
      ...Влас спал, раскинув руки, - и мне пришло в  голову,
что  точно  так  же разбрасывают руки и его жертвы,  мертвые
после нескольких удачных выстрелов. Сейчас, когда его сонное
дыхание  стало совсем незаметным, он напомнил мне  Ивана,  и
Веньку, и Нимотси - убийцы всегда похожи на убитых ими,  они
шляются, как мародеры, и забирают самое лучшее...
     Я допила водку и легла рядом с Власом.
      И  проснулась  в воскресенье. В будничном  воскресенье
семьи  палача. Влас встретил меня улыбкой, более похожей  на
гримасу  от  головной  боли, - он  объяснил  это  похмельным
синдромом.  О  ночной  сцене не было сказано  ни  слова?  но
чувствовалось, что роли расписаны Власом на несколько  серий
вперед:   разудалый  мафиози  и  его  бессловесная  набожная
католичка-жена.  Вместе мы сходили за кефиром,  по  которому
тосковала  его душа, и за новой губной помадой,  по  которой
почему-то  тосковала моя. Совместные покупки придали  нашему
альянсу   иллюзию  постоянства,  это  была  почти   идиллия.
Вошедший  в роль тирана-мужа Влас настоял, чтобы  мы  купили
туалетную  воду,  запах  которой  приводил  его  в  восторг:
"Теперь  духи  для  тебя, детка, буду  выбирать  я  сам,  не
возражаешь?"
     Я не возражала.
      К  тому же я не имела ничего против любви, которой  он
решил  забить  остаток вечера, после того  как  оружие  было
приготовлено  и заботливо уложено в отведенные гнезда.  Судя
по  всему,  альтернативы  сексу не было  -  чужая  квартирка
оказалась предусмотрительно лишенной не только видео,  но  и
завалящего   телевизора.  Так  что   Тарантино   ничего   не
оставалось,  как  пощипывать сено в стойле,  а  я  была  под
рукой.
      Вдохновленный этим, между вторым и третьим актами Влас
решил   изменить   своему  Квентину  с   челюстью   продавца
мороженого: он вспомнил "Прирожденных убийц" Стоуна и сказал
мне, что этот сюжет нравится ему больше - отстрелить кого ни
попадя,  а потом отправиться на покой и даже завести  детей.
"Как ты относишься к писающим младенцам, детка?"
     "В виде фонтанов?" - спросила я.
     "В виде наших с тобой общих детей". - Его явно тянуло к
домашним  шлепанцам  -  слабость, простительная  для  кануна
убийства.
      Я  так и не смогла ответить ничего вразумительного,  и
Влас, отвалившись от меня, мгновенно заснул - тема закрылась
a ,  собой.
     А я пролежала остаток ночи с открытыми глазами. А перед
самым  рассветом меня вдруг обожгло: а что, если Грек  решит
обратиться  к  властям?  Эта  мысль  даже  не  приходила   в
самоуверенную  головку  Евы,  поделом!  Грек  не  производил
впечатления человека, находящегося не в ладах с  законом,  я
ведь даже не знала толком, чем он занимается. А что, если он
законопослушный гражданин, почетный член Академии бизнеса  и
в прошлом году ему всучили мантию Оксфордского университета?
В  таком  случае он наверняка связался с местным РУОПом  или
как там называются подобные организации?..
       Как   можно  было  этого  не  просчитать  -   ошибка,
непростительная  даже для изготовителей  рекламы  прокладок,
которые решили заняться большим кино. Как можно было  вообще
не сказать об этом самому Греку - никаких правоохранительных
органов.  Но  ты  не  сказала, мямлила что-то  под  джазовый
аккомпанемент, а главного не сказала. А теперь вполне  может
быть,  что  вместо его волкодавов-телохранителей  нас  будут
поджидать  одомашненные  птички  из  РУОПа.  И  твоя  эпопея
закончится, так и не успев начаться...
      - И слава Богу, - вслух сказала я, успокаивая себя.  -
Может,   это   и  к  лучшему.  Стоило  только  тебе   начать
действовать по своему усмотрению - сразу появились жертвы. И
если я стану последней в списке - слава Богу, слава Богу...
     Странно, но такой вывод успокоил меня окончательно.
       Даже  Влас  подивился  моему  спокойствию,  когда  мы
тряслись   в  полусонном  утреннем  трамвае,  смешавшись   с
живописной массовкой питерских грибников и ягодников:
      -  Да  ты  просто какой-то Дима Якубовский в  Крестах!
Никаких эмоций, кроме положительных. Как будто мы на рыбалку
едем.
      -  А  мы и едем, - резонно заметила я, - надеюсь,  что
рыбке повезет меньше, чем рыбакам.
     - Я тоже на это надеюсь.
      ...На  чердаке мы оказались за десять минут до приезда
Грека.  Раньше появляться там не было смысла - лишний  риск,
как  объяснил  Влас, это тебе не мелких  сошек  в  подъездах
мочить.  Он  оборудовал  позицию с тщательностью  призывника
срочной  службы. И явно волновался - бравада последних  двух
дней  покинула  его,  как  неверная  жена,  это  было  видно
невооруженным глазом. Если бы сейчас я предложила ему уйти -
он с радостью ухватился бы за это предложение.
     Но я не предложила.
      Он  в  последний  раз поцеловал меня помертвевшими  от
близкого  ожидания  губами  - трогательное  единение  ловцов
жемчуга, отправляющихся в глубины.
      -  Он  будет через четыре минуты. - Влас посмотрел  на
часы. - С Богом.
      -  Ты  бы  еще  перекрестился перед таким  богоугодным
делом, - насмешливо сказала я ему.
     - Не обучен. Атеист.
     Крыши города влажно блестели, как спины морских котиков
на лежбище; Питер действительно был красив, я даже пожалела,
что  не  успела полюбить его, а теперь вряд ли  представится
b   *.)   случай...  Грязь  человеческих  страстей,  скрытая
коробками  домов, иссеченная рубцами улиц,  не  была  отсюда
видна;  теперь  я  понимала Бога  -  с  высоты  все  кажется
благостным и не требующим ежеминутного вмешательства...
       -   О,  жертва  в  зоне  видимости!  Приготовься,   -
провозгласил  Влас, подбадривая голосом скорее  не  меня,  а
самого себя.
      Сжав  в  руке пистолет, я аккуратно впилась в слуховое
окно и увидела "Мерседес" Грека - как ни в чем не бывало  он
подкатил  к стоянке. И на секунду меня захлестнула слезливая
детская обида: неужели он не поверил мне, неужели не захотел
считаться с предупреждением, даже таким торопливым.  Ну  что
ж, тем хуже...
      Дверца "Мерседеса" открылась, из него вышел человек  -
Влас поймал его в оптический прицел.
      -  Что  за  фигня, это же не Грек! - прошептал  он,  и
тотчас пыльный чердачный воздух заколебался - возникли тени,
они  выросли за нашими спинами. Это тот самый рапид, который
я   так   презирала   во   всех   средненьких   совдеповских
мелодрамках, скучая в гордом одиночестве на последнем  ряду.
Только  теперь  я поняла, что рапид - это достаточно  точная
имитация  длительности.  Между  двумя  ударами  моего  почти
остановившегося   сердца   эти   ребятки    с    одинаковыми
сосредоточенными   лицами  скрутили  Власа,   не   дав   ему
опомниться. Кто-то, из особо преданных, даже двинул  ему  по
зубам,  исподтишка, как в детской драке,  -  и  лицо  Власа,
которое  столько  раз  победно  зависало  надо  мной,  вдруг
расцвело  кровью.  Кровь  казалась  бутафорской,  необычайно
яркой,  почти  не правдоподобной. Я с ужасом, не  отрываясь,
смотрела на своего любовника - а ведь он был моим любовником
-  и  даже  чувствовала к нему глухую жалость.  Эта  жалость
покалывала  мое  лицо, как первые заморозки. Влас  мгновенно
обмяк  в  чужих  железных объятиях; сейчас  он  казался  мне
мальчиком,  застигнутым родителями за занятием  онанизмом  в
ванной:  наказание было неотвратимым, сейчас  получишь,  что
заслужил!  Ему легко выкрутили руки, наподдав  под  дых  для
острастки.
      Нет,  это  были  не руоповцы, никакой  помпы,  никакой
служебной  видеосъемки,  никаких  понятых,  никаких  ленивых
милицейских   околышей,  этих  вечных  спутников   людей   в
штатском, которые усердно подчищают поле боя...
     Не успевшего ничего сообразить Власа вынесли, выволокли
из чердака - он не сопротивлялся; я даже подозревала, что он
вполне  мог  спустить  в штаны от этого равнодушного,  почти
механического обращения с ним.
      Эти  люди  исчезли так же внезапно, как  и  появились,
казалось,  что  Власа  просто смыло  волной,  осталась  лишь
снайперская винтовка. И только теперь я поняла, что приговор
уже  вынесен, без всякого суда - и этот приговор  вынесла  я
сама,  даже не удосужившись напялить на себя белый судейский
парик.
     Я сама вынесла этот приговор.
      На  чердаке остался только один из бравых парней -  он
быстро и вполне профессионально разобрал винтовку, уложил ее
"  "дипломат"  и  только тогда обернулся ко мне:  я  увидела
ничего не выражающее лицо телохранителя-профессионала.
      "Интересно, есть ли у него жена, - тупо подумала я,  -
женщин должны вдохновлять такие лица - и на верность,  и  на
измену..."
      - Вас ждут, - глухо сказал мне телохранитель. Поднялся
и  вышел, унося с собой "дипломат". Он даже не забрал у меня
"беретту", которая бесполезно болталась в пальцах.
     Да, да, ждут...
      Мне  будет  жаль только одного - этот город  в  проеме
слухового   окна,  безмятежный  и  чисто  вымытый  неверными
небесами...
      Я  потеряла  счет времени - к конторе Грека  постоянно
подъезжали  иномарки, из них выпрыгивали  узкие,  казавшиеся
вырезанными   из   плотного   картона,   девочки-секретарши,
любовницы начальников отделов и специалистов по маркетингу.
      А  я уже не была ничьей любовницей, я чувствовала себя
пустой,  как смятая банка из-под пива... Никакого торжества,
никакого    удовлетворения,    только    тупая,    сжирающая
внутренности усталость. Но ты только сделала то, что  должна
была  сделать: люди, убившие твоих друзей, мертвы или  почти
мертвы.  Я знала, что должно произойти с Власом, -  медвежий
угол  на  самом  краю  карты Ленинградской  области,  наспех
вырытая  яма,  пуля в затылок. Конечно, все могло  быть  по-
другому,  но  суть  не менялась - пуля  в  затылок,  пуля  в
затылок...
      "Смотри-ка, у нашей лебедушки воображение прорезалось,
-   удивился   Иван,  -  с  такой  верой  в   предполагаемые
обстоятельства нужно заседать в налоговой инспекции".
      "Да  ладно тебе, - вступился за меня Нимотси,  -  наша
крошка  просто исполнила свой гражданский долг,  перехватила
волосатую   руку  насильника,  грабителя,  мучителя   людей.
Варенья и печенья ей, а лучше - почетную грамоту".
,  "Но,  даже  если  ты убьешь еще сто  человек,  -  сказала
Венька,  моя  мудрая девочка, - ты не сможешь  воскресить  и
одного..."
      Да.  Я исполнила свой долг. Но никто не воскрес, никто
не  потянул  меня в раскрытую постель, никто не расписал  со
мной  пульку, никто не предложил мне контракт на  пьесу  для
норвежцев.  И я вдруг вспомнила о Фарике: это  у  него  была
лицензия на убийство, это у него было право на месть - и это
право    давала   ему   безоглядная   страсть,   безоглядная
сумасшедшая любовь. Я никогда не испытывала таких  страстей,
я  никогда  так  не  любила,  рабская  покорность  и  слепое
подчинение  -  вот  мой  удел,  ровно  чадящее  пламя  серых
привязанностей, идущих не от силы, а от слабости. Значит,  и
сегодняшняя  месть  была неадекватной,  чужой,  нечестной...
Влас должен умереть из-за трагедии, которую я так никогда  и
не испытала по-настоящему...
        Затянутое   серыми   тучами   небо   вдруг   пронзил
заблудившийся  солнечный блик - ив мутном стекле  чердачного
окна  отразилось  лицо  Евы.  Нет,  черт  возьми,  нет,  мое
собственное лицо, теперь уже собст