ю, Ева.
   - Что-то срочное?
   - Звонил твой приятель.
   - Дядя Федор? Я же договорилась с ним... Что-то случилось?
   - Боюсь, что да. Убили вашу актрису.
   Я похолодела, сидя в самой середине жаркой постели, я  едва  не  потеряла
сознание, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Я не  испытала  чувства
облегчения от этого, я представила себе  сухой  неистовый  профиль  Бергман:
столько ненависти впустую, столько усилий напрасно - и все для  того,  чтобы
обнаженный молодой человек сказал обнаженной женщине в  квартире  где-то  на
Якиманке: ?Убили вашу актрису?.
   - Ее тело все-таки нашли? - бесцветным голосом спросила я.
   - Ты.., ты говоришь об этом так, как будто все знаешь.  -  Митяй  во  все
глаза смотрел на меня.
   - Да, я знаю. Нужно было рассказать тебе... Я  знала  об  этом  с  самого
начала. Наверное, я первой обнаружила труп.
   - О чем ты говоришь, Ева?! - крикнул  он.  Сейчас  я  все  расскажу  ему.
Господи, какое счастье  наконец-то  выговориться.  То,  что  смерть  актрисы
скрыли, то, что она прошла незамеченной, как и большая часть ее жизни,  -  в
этом была величайшая несправедливость. Теперь хоть это можно исправить.
   - Я говорю об Александровой.
   - Ну при чем здесь Александрова? Речь идет об убийстве.
   - Ну да.
   - Речь идет об убийстве, и ты не можешь  об  этом  знать.  Ты  просто  не
можешь, не можешь знать об этом.
   - Я сама видела тело.
   - Да что с тобой, Ева?! Как ты могла видеть  ее  тело?  Ты  могла  видеть
только мое тело, только мое, слышишь. Ничего другого. Потому  что  ее  убили
сорок минут назад.
   - Кого?!
   - Бергман. Сорок минут назад убили  Фаину  Францевну  Бергман.  Прямо  на
съемках, в перерыве.
   Вцепившись в край простыни, я смотрела на Митяя  и  не  слышала,  что  он
говорит. Бергман нельзя убить, потому  что  это  именно  она  заколола  свою
конкурентку.
   - Как - ?убили?? Этого не может быть!
   - Твой приятель ничего вразумительного не  сказал.  Он  твердил,  что  ты
должна приехать. Я поеду с тобой, Ева.
   ...Когда мы уже собрались уходить, раздался еще один  телефонный  звонок,
гораздо более  короткий,  чем  предыдущий.  Митяй  не  принимал  деятельного
участия в разговоре, лишь в финале ограничился  двумя  односложными  ?да?  и
фразой ?я постараюсь?.
   - Думаю, тебе не стоит ехать, Ева, - сказал он мне, положив трубку.
   - Федор наплел тебе с три короба. - На минуту я даже  перевела  дух,  ну,
конечно же, дитя порока дядя Федор решил разыграть меня,  никакого  убийства
нет и в помине. Но почему такая  странная  шутка?  Должно  быть,  флюиды  не
отомщенного убийства носятся в воздухе и с ними нужно быть поосторожней,  их
можно легко подцепить при пожатии рук или легком покашливании.
   - Нет.  К  несчастью,  твой  приятель  сказал  правду.  Звонил  босс,  он
подтвердил это. И просил меня  -  если  я,  конечно,  тебя  увижу,  пока  не
появляться на студии... Пока все не уладится.
   Значит, это правда, никакой надежды на жестокую шутку.
   - Я поеду. Мне нужно.
   - Нет, лучше тебе не ехать.
   - Неужели?
   - Хорошо. Я прошу тебя не ехать, иначе...
   - Иначе - что? Применишь силу к дамочке, с которой переспал?
   - К женщине, которую люблю, - с отчаянием в голосе поправил Митяй. - Но я
не применю силу. Если ты хочешь....
   - Мне нужно.
   - Тогда едем...

***

   ...Вот и все. Ни единой мысли в пустой голове, кроме навязчивого  рефрена
- ?этого не может быть, этого не может быть, этого  не  может  быть?,  впору
подобрать какой-нибудь популярный мотивчик. Вот  и  все,  господа  присяжные
заседатели,  защите  стали  известны  новые  обстоятельства  дела,   которые
полностью снимают вину с  обвиняемой:  она  убита  так  же,  как  и  жертва.
Заседание окончено, вердикт вынесен.
   Невиновна.
   Подсудимую освободить из-под стражи в зале суда.
   - Этого не может быть, - твердила я Митяю все время, пока  мы  добирались
до студии, - этого не может быть.
   Но если это правда - все твои аналитические записки на глянцевых грамотах
гроша ломаного не стоят; реальной остается только  одна:  ?Я  ЗНАЮ,  ЧТО  ВЫ
ЗНАЕТЕ. ЗАЧЕМ ВЫ СКРЫЛИ ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО..."
   Мне стало не по себе.
   То, первое, убийство еще можно было как-то объяснить, она выглядело почти
домашним, почти уютным, с вполне убедительным мотивом.  Такое  убийство  под
силу раскрыть даже практиканту отдела по расследованию тяжких  преступлений,
никаких экстраординарных следственных действий - ищи, кому выгодно.
   - Может быть, дядя Федор ошибся, - вслух пыталась убедить я себя. И Митяя
заодно, - дядя Федор известный паникер. Или  ты  чего-то  не  понял,  Митяй.
Может быть, это еще одна  его  дурацкая  шутка.  -  Я  не  хотела  верить  в
очевидное, и эта спасительная мысль случайно  забрела  мне  в  голову,  а  я
тотчас же уцепилась за нее:
   - Может быть, он просто хотел выманить меня, он обожает такие штучки.
   - Я не думаю, что дело обстоит именно так,  -  сказал  Митяй.  -  Кравчук
подтвердил, что это правда. Что это произошло на самом деле.
   - Ты просто не знаешь Федора. - Я совсем не слушала Митяя.
   - Во всяком случае, голос у  него  был  достаточно  серьезным.  И  потом:
шутить такими вещами - это законченное скотство. Я  просто  слышал,  как  он
говорил. Так не разыгрывают. Тем более я не думаю, что они решили  разыграть
тебя на пару с боссом. Послушай меня, я все понял правильно. Твой друг так и
пролепетал: ?Полчаса назад убили Бергман?. Убили в перерыве между  съемками,
что-то там у них случилось с  оборудованием,  и  поэтому  был  перерыв.  Это
во-первых. Потом позвонил босс. И сказал то же самое. Это во-вторых.
   - Может быть... Это самоубийство? Господи, о чем мы говорим!
   - Они ясно сказали, что ее убили.  И  только  что  приехала  следственная
группа. Сейчас всех допрашивают. Во всяком случае, у тебя есть алиби.
   Я посмотрела на Митяя с изумлением:
   - Алиби? Почему ты заговорил об алиби?
   - А о чем еще я должен говорить? Ее убили во время съемок, там сейчас  из
всех тянут жилы. Ты же понимаешь, всем будут задавать один и тот же  вопрос:
где вы были между таким-то промежутком времени, когда  вы  видели  ее  живой
последний раз и прочие  протокольные  формальности.  Ежу  понятно,  что  это
кто-то из съемочной группы постарался, кто-то сводил счеты.
   Я зажала рукой рот: кто-то сводил счеты... Тот, кто мог бы свести счеты с
Бергман, мертв уже несколько дней. Почему Митяю пришла  в  голову  мысль  об
алиби? И почему он ни разу не заговорил со мной об Александровой, почему  не
попросил  объясниться?  Или  счел  мои  откровения   внезапным   помутнением
рассудка, бредом впечатлительной дамочки? Или просто решил терпеливо  ждать,
пока я все расскажу ему сама... Самый предпочтительный вариант.
   Все  это  правда.  Я  поняла  это  уже  на  проходной  ?Мосфильма?  -  мы
почувствовали   немного   экзальтированную,   мрачно-истеричную   атмосферу,
сопутствующую любому преступлению. Она была разлита в воздухе и обволакивала
группки людей, о чем-то яростно шепчущих  друг  другу:  убийство,  убийство,
убийство, никто не произносил это слово вслух, но  оно  стояло  последним  в
очереди в бюро пропусков.
   У тебя просто разыгралось воображение, Ева.
   ...Все подступы к павильону были блокированы. Еще можно было  повернуться
и уйти, в конце концов, у тебя есть алиби - хотя бы на сегодняшний  день,  -
Митяй прав. Но я не сделала этого. Какая-то неведомая  сила  влекла  меня  к
павильону, я хотела во всем убедиться сама, я  так  до  конца  в  это  и  не
поверила.
   Не поверила я и тогда, когда меня остановил молоденький сержант.
   - Туда нельзя, - строго сказал он, - там работает следственная бригада.
   Значит, это действительно произошло.
   - Я выходила. Я работаю в  съемочной  группе...  В  съемочной  группе,  в
которой это  все  случилось.  -  Я  сунула  ему  пропуск,  и  сержант  долго
рассматривал его.
   - Проходите, - наконец  сказал  он,  -  а  этот  парень?  Митяй  умоляюще
посмотрел на меня.
   - Да-да, он тоже со мной. Ассистент оператора.
   - Проходите.
   Легко пробив оборону доблестного  сержанта,  мы  оказались  в  широком  и
темном коридоре перед павильоном. Почему я никогда не  замечала,  как  здесь
мрачно, даже банальный пожарный щит кажется  филиалом  готической  пыточной.
Уходящие вверх стены не прибавили мне оптимизма, и вся моя решимость куда-то
улетучилась. Я тихо поздоровалась со сбившейся в кучу группой; она встретила
мое появление с ревнивой завистью: только у меня хватило  ума,  наплевав  на
деспотичного Братны, прогулять сегодняшнюю  смену.  А  значит,  не  придется
выдерживать унизительной борьбы за алиби.
   У  самых  дверей  павильона  околачивался  телохранитель  Кравчука  Сеня.
Легонько пожав мне руку, Митяй сразу направился к нему.
   В уголке, возле окна, тихо плакала Ирэн:  ее  лицо,  мертвенно-бледное  и
остановившееся, казалось ритуальной маской  скорби.  Черные  от  туши  слезы
пробили тонкие бороздки в густом слое тонального крема и пудры. Вокруг  Ирэн
кольцом расположилась группа сочувствующих: они явно не знали,  что  делать.
Время от времени кто-то из сердобольных ассистенток гладил Ирэн по плечу,  а
личная секретарша Братны Муза держала наготове стакан с водой.
   Мужчины нервно курили.
   Особенно отличился Серега Волошко: он, как всегда, где-то разжился водкой
и  теперь  потреблял  ее  прямо  из  горла  вместе  с  Шуренком  Вепревым  и
ассистентом по съемочной технике Садыковым.
   - Я все понимаю, -  вполголоса  причитал  Серега,  -  я  человек  широких
взглядов, но чтобы безобидную старуху  мочить  в  павильоне  в  пятиминутный
перерыв - это перебор. Хорошо кино  начинается.  Сначала  одна  пропадает  к
ядреной фене, потом другую убивают... Нет, надо с этой нетленки ноги делать,
пока самого не удавили пленкой ?Кодак?...
   - Точно-точно, - вторил ему любитель выпить и потрахаться на  дармовщинку
съемочный техник Садыков, - не будет кина, это и коню понятно. Никто  играть
не согласится. Кому это надо? Сегодня же сваливаю...
   - Черт возьми, никогда  на  студии  такого  не  было,  -  поддержал  тему
Шуренок, - я больше в эти игры не играю, и денег мне никаких не нужно, чтобы
в результате, как старуху, пришпилили... Это просто Боженька говорит:  стоп,
ребята, задний ход, не будет фарта.
   Боже мой. Как Братны все просчитал, как  хорошо  он  знает  эту  киношную
трусость и эти киношные суеверия, как табу,  связывающие  всех  по  рукам  и
ногам...
   Дядя Федор чуть не сбил меня с ног:
   - Ты приехала? Слава Богу,  меня  колотит  всего...  Это  еще  ничего,  а
Володьку Чернышева вообще в медпункт снесли, так ему плохо  стало.  Пришлось
даже у Сереги водки хряпнуть, а ты же знаешь, не пью я без акцизных марок...
Ты единственный среди нас здравомыслящий человек. Ты  единственное  здоровое
начало... Здесь просто абсурд творится.
   - Господи, дядя Федор, что здесь произошло? Что здесь происходит?
   Дядя Федор попытался взять себя в руки и связно изложить  происшедшее.  В
его интерпретации это выглядело так.
   Съемки начались ровно в двенадцать (ты же знаешь нашего тирана!). Сегодня
Братны был особенно в ударе, да и старуха работала как надо, даже лучше, чем
обычно, ее просто перло (ты даже представить себе не  можешь,  Ева,  как  ее
перло)! Первый перерыв объявили около трех,  когда  старуха  отработала  два
часа на крупных планах, - полетел один из юпитеров (тиран рвал и  метал,  он
сам устанавливал этот юпитер, сам выбирал ракурс освещения, даже  Сереге  не
доверил!). С этим довольно легко справились, съемки продолжили, а еще  через
час полетели все юпитеры. И весь свет заодно. Вован Трапезников ломанулся  к
распределительному щиту, чтобы посмотреть, не вышибло ли пробки (взял у меня
мою ?Зиппо?, хрен, мой любимый ?зипарь?, и весь бензин  спалил,  сволочь,  а
сейчас  бензин  фирменный  сама  знаешь   сколько   стоит!).   Отправить   к
распределительному  щиту  Трапезникова  было  непростительной  ошибкой:  как
всегда, обдолбанный наркотиками художник долго не мог взять в  толк,  что  к
чему, по этому поводу Братны орал лишних пять минут, а  группа  лишних  пять
минут  отпускала  шуточки.  Особенно  старуха  старалась,  рот  у   нее   не
закрывался, разухабистая бабулька, ничего не скажешь... Вован орал,  что  он
боится темноты и что он в лампочку Ильича не нанимался... И что  его  сейчас
током долбанет, а если током долбанет, то запасы гашиша можно будет найти на
антресолях, а ключи от дома у него в куртке... И  все  это  таким  противным
голосом (ты же знаешь Вована по обкурке,  Ева,  какую  он  пургу  метет!)...
Потом на помощь Вовану отправили Садыкова, и  все  разрешилось  в  несколько
секунд. Садыков  врубил  пробки,  только  и  всего,  -  оказывается,  пробки
вышибло... Старуха к тому времени заткнулась, но тогда на это никто внимание
не обратил.
   А когда врубился свет, оказалось, что старуха умерла. То есть сначала  не
поняли, что к чему, суетились, Серега Волошко все  проверил,  переустановили
один из юпитеров на контражур... А потом поняли, что-то не  так.  А  не  так
было то, что старуха уже ни на что не реагировала. Ирэн  тогда  так  страшно
закричала - когда Братны подошел. Все думали, что она просто умерла, а потом
оказалось, что ей всадили нож - сзади и под  сердце.  Она  ведь  на  венском
стуле сидела, а там спинка вся дырявая...
   - Нож? - одними губами переспросила я дядю Федора.
   - Ну а что же еще? Правда, никто не вынимал, побоялись. И вообще  никакой
крови не было. И все было тихо-тихо...  Ну,  сразу  же  со  всеми  истерика.
Только Братны молчал. Ну, он-то  понятно.  В  прострации  человек,  сидел  и
бубнил все время:  ?Я  должен  был  предположить,  что  все  так  просто  не
закончится, я должен был это предположить...? Ну,  и  всякие  оскорбления  в
адрес покойной и всех  нас,  козлов  безрогих.  Ты  же  знаешь  его,  Ева...
Понять-то, в общем, нетрудно: одна актриса без вести пропала, с  другой  вот
тоже неприятность... Хорошо, к тому времени  уже  Кравчук  появился,  он  на
начало опоздал, а когда свет вырубился, только в павильон вошел. Орать сразу
начал - что это, мол, у вас там, ни на минуту нельзя группу оставить....  Он
ведь, когда это случилось.... Когда  все  выяснилось,  очень  правильно  все
организовал, старая оперативная крыса. Место преступления оцепил,  и  прочие
мелочи. Всех проверил, устроил личный досмотр... Никому  даже  в  голову  не
пришло обидеться. Идиотизм, надругательство над здравым смыслом....  А  ведь
какое кино могло бы быть. А теперь - ни кина, ни группы. Затаскают.
   - Почему - ?затаскают?? - глупо спросила я.
   - А ты не понимаешь? - Жалко сморщившись, дядя Федор посмотрел на меня. -
Ведь убил кто-то из съемочной группы. Нас всех можно заподозрить. И мы  друг
друга можем заподозрить. В чем угодно.
   - Это просто бред, дядя Федор! - Возможно, мой  голос  не  прозвучал  так
убедительно, как хотелось бы Бубякину,  и  он  посмотрел  на  меня  почти  с
ненавистью.
   - Почему же бред? Там и  табличка  горела  над  павильоном:  ?ТИХО!  ИДЕТ
СЪЕМКА?, никого из посторонних не было. Все свои, все родные и близкие,  как
вождь мировой революции в имении Горки.
   - Федя, успокойся!
   - Да я спокоен. Чего мне волноваться? Некоторые вот умно  поступили:  чем
на работу ездить, потрахаться решили лишний раз. И почему у меня с  утра  ни
на кого не стоит, тоже ведь мог бы тогда в постели кувыркаться... Сейчас все
в другом месте кувыркаться будем. С подпиской о невыезде в зубах!
   Теперь я начинала понимать, почему Бубякин так настойчиво вызывал меня на
студию. Из всей съемочной группы пофартило только  мне,  я  одна  осмелилась
прогулять смену, наплевав на жесткие инструкции деспота Братны. Такие штучки
с фанатиком-режиссером не проходили: любой, кто  не  встраивался  в  рабочий
график, изгонялся из группы с таким треском, что изгнание из рая Адама и Евы
выглядело легким променадом, детским лепетом на лужайке. А теперь дядя Федор
страстно хотел приобщить, подколоть к делу канцелярской скрепкой и меня.  Он
хотел разделить ответственность на всех.
   - Ты драматизируешь ситуацию, дядя Федор! - Я попыталась успокоить его.
   - Ни черта себе! В пятидесяти метрах на венском стульчике отдыхает  труп,
а я драматизирую ситуацию! Ее убили, ты понимаешь? Убили, когда в  павильоне
была уйма народу! Ты хоть это понимаешь?!
   Это я понимала. Это я понимала, лежа  под  обломками  своей  собственной,
идеально  выстроенной  версии.  Бергман  не   была   замешана   в   убийстве
Александровой, она привела убедительные доказательства  своей  невиновности.
Но если не Бергман - то кто? Кто  с  таким  маниакальным  упорством  убивает
актрис? Актрис одного режиссера, Анджея Братны, каннского триумфатора, новой
любимой игрушки мирового кино. Кто-то из людей Братны,  которых  отбирал  он
сам, по каким-то только ему одному  известным  критериям,  пользуясь  только
своей извращенной интуицией, следуя только своим правилам игры.
   Правила игры, вот оно что.
   Стоит только вспомнить продолжение записки: ?...ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕ МОЛЧАТЬ  И
ДАЛЬШЕ, ЭТО НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТ, НО ПРИДЕТСЯ МЕНЯТЬ ПРАВИЛА ИГРЫ?. Для  Анджея
это тоже было игрой, только  игрой,  он  не  отнесся  к  этому  опереточному
шантажу серьезно. Он вообще не посчитал это шантажом,  скорее  -  еще  одним
намеком на соучастие еще одного человека, дружеским  приветом,  посланием  к
коринфянам. Тогда легко было подумать, что правила игры относятся  только  к
формам шантажа, что в следующий раз он получит послание не в виде записки на
факсе из лодзинской киношколы, а в виде гравировки на пальмовой ветви.
   Возможно, я ближе всех подошла к истине, когда сказала, что  записку  мог
написать и убийца, - и тогда правила игры относились к убийству.
   Мы молчали, и правила игры были изменены.
   Александрову  убили  в  пустой  гримерке,  в  полном  одиночестве   среди
зеркальных створок. При включенных лампах дневного света.  Бергман  убили  в
павильоне, битком набитом людьми. В  полной  темноте,  или  в  относительной
темноте, - ее хватило, чтобы нанести  точный  удар.  Возможно,  Александрову
действительно закололи шилом, но ей нанесли удар в грудь.  Я  не  знаю,  чем
убили Бергман, но она получила удар в спину.
   Правила изменены, но они являются зеркальным отражением друг  друга.  Так
же, как Бергман и Александрова являются зеркальным  отражением  друг  друга.
Это не было похоже на почерк человека, скорее на  руку  провидения,  которое
решило примирить двух женщин таким жестоким, таким варварским способом.
   - ..Ева! Что с тобой, Ева?! - Вот уже несколько минут дядя  Федор  что-то
орал мне в лицо.
   - Ничего... Все в порядке.
   - Ты думаешь, что все в порядке? Ты юмористка!  Все  в  порядке...  Я  не
убивал ее, Ева, слышишь, ну подумай  сама,  зачем  мне  убивать,  зачем  мне
светиться, ведь я же сижу на годе  условно,  меня  Братны  отмазал...  Я  не
убивал, ты мне веришь? - Дядя Федор не мог остановиться.
   - Будь мужиком,  возьми  себя  в  руки,  -  сказал  подошедший  во  время
страстного монолога дяди Федора Митяй. Я даже забыла о его существовании.
   - Возьми в руки свой член, морячок! - окрысился дядя  Федор.  -  Господи,
что теперь будет, что будет?..
   - Будет расследование, - спокойно  сказал  Митяй,  -  думаю,  они  быстро
разберутся. Ограниченное пространство,  ограниченный  круг  людей.  Довольно
сомнительных людей. И  трусливых,  как  я  посмотрю.  Будете  колоться,  как
грецкие орехи. Как арахис в сахаре.
   - Ева, уйми его! Уйми своего морячка! Я за себя  не  отвечаю!  -  не  мог
успокоиться Бубякин.
   - Я никогда не служил во  флоте.  Это  во-первых,  так  что  морячком  не
являюсь по определению. И если ты не прекратишь вой и хипеж,  придется  дать
тебе в рыло. Это во-вторых. Устраивает такой расклад?
   Но дядя Федор не успокоился, он продолжал поскуливать и хватать  меня  за
руки.
   - Ева, ты пойми, у меня судимость, год усло