ладывается  это  в   твоей
милицейской башке или нет? Столько же  об  этом  говорили.  Пошел  бы  в
библиотеку, книжку об этом почитал, может быть, успокоишься.
   - Я ей не верю.
   - Твои проблемы. -  Почему  глубокой  ночью  люди  так  любят  лениво
поговорить ни о чем? - Слушай, а что это за вонь от тебя идет?
   -  Пациентка  постаралась,  -  нехотя  объяснил  капитан.  -  Она  же
подследственная. Она же свидетель.
   - Она же - валютная проститутка, - с удовольствием включился  в  игру
врач. Он явно издевался над сыщиком. Даже я, лежа на  стылой  больничной
каталке, понимала это. - Она  же  -  укротительница  тигров.  Она  же  -
владелица домашнего серпентария. Она же -  первая  женщина,  построившая
дирижабль. Она может быть кем угодно. Но тебе  до  этого  не  добраться,
пока она сама не доберется... Пока не очнется. Пока  будет  больна.  Она
больна, понимаешь?
   - Больна-то  больна,  а  блюет  как  здоровая,  -  мстительно  сказал
капитан.
   - А она и  должна  блевать,  -  загадочно  произнес  врач,  -  вполне
естественно в ее нынешнем положении. Мы с нашими хирургами  из  "травмы"
даже ставки делали, что из  всей  этой  ситуации  получится.  Любопытный
медицинский эксперимент. И если ты нам его подгадил, старичок,  в  своем
милицейском раже, то я тебе не позавидую.  У  нашего  грузина  приличные
связи, а эта крошка ему нравится. Уж не  знаю,  в  каком  контексте.  Ты
спирт-то пьешь?
   Капитан поднял голову и непонимающе посмотрел на врача.
   - Спирт?
   - Ну да.  Может,  хряпнем  по  мензурке  за  выздоровление  владелицы
домашнего серпентария? Тут от тоски по ночам загнуться можно, ненавижу я
эти ночные дежурства. Хорошо еще, что ты на меня нарвался, иначе были бы
у тебя неприятности. А я добрый славянофил, и кинжала у меня нет...
   - А она? - Лапицкий повернул  голову  в  мою  сторону,  на  его  лице
застыло выражение позднего раскаяния. - Здесь останется?
   - Еще чего не хватало. Сейчас переведем в  палату.  Оклемается,  если
ты, конечно, не применил к ней третью степень устрашения.
   Вот как. Сейчас мой домовой, мой  падший  ангел  с  мензуркой  спирта
предаст меня и отправится пить с моим же инквизитором. Никогда еще я  не
чувствовала себя такой покинутой и одинокой...
 
*** 
 
   ...Они долго везли меня на каталке, два  молчаливых,  осатаневших  от
пустой холодной ночи санитара: маленький с лицом херувима  и  большой  с
лицом серийного убийцы. Видимо, они так опостылели друг  другу,  что  за
весь долгий путь не проронили ни слова. Как во сне  я  ощущала  вибрацию
грузового  лифта  и  легкий,  почти  домашний,  запах  неизвестных   мне
медикаментов. Я понимала, что возвращаюсь в свою палату, и никогда еще я
не хотела так вернуться туда. Мне совершенно  необходимо  было  остаться
одной и подумать. Меня не пугал капитан Лапицкий, нет.  Меня  не  пугали
его странные товарищи, меня не пугали собаки, лай  которых  до  сих  пор
стоял у меня в ушах. Гораздо больше я боялась самой себя - я  не  знала,
чего от себя ожидать. Этот странный бессвязный разговор  о  пластической
операции... Сейчас я боялась поднять руку, чтобы  не  привлечь  внимания
санитаров, хотя больше всего мне  хотелось  сделать  именно  это.  Нужно
только добраться до палаты, и там все станет ясно...
   ...Наконец они привезли меня  в  палату  и  аккуратно  переложили  на
кровать. Видимо, врач что-то все же вколол  мне,  во  всяком  случае,  я
ощущала неестественную  легкость  в  теле  и  неестественную  тяжесть  в
голове. Оба санитара - большой  и  маленький  -  казались  мне  крупными
птицами с одинаковыми  застывшими  глазами  серийных  убийц,  оставалось
надеяться, что они не применят ко мне силу.
   Они не применили силу.
   Спустя несколько  минут  после  того,  как  херувим  ловко  подключил
какой-то прибор, а серийный убийца заботливо  подоткнул  мне  одеяло,  я
осталась одна.  Попискивание  осциллографа  успокаивало,  как  настенные
ходики, и я с трудом боролась с тяжестью в голове. Нельзя,  нельзя  дать
забытью войти в меня и овладеть мной... Эта мысль преследовала меня  все
последнее время: я боялась проснуться с внезапно вернувшейся памятью,  я
боялась проснуться и забыть то, что  уже  знаю.  Но  услышанное  сегодня
ночью не укладывалось ни в какие рамки.
   Пластическая операция, о которой никто из персонала  не  сказал  мне.
Может быть, это только  блеф  милицейского  капитана,  желание  добиться
показаний любой ценой? Я вспомнила его руки под  мочками  ушей  и  почти
машинально повторила этот ищущий жест.
   Так и есть. Он не соврал, этот чертов капитан.
   Это были чуть заметные рубчики, выступавшие  над  поверхностью  кожи,
нежные на ощупь, похожие на неразвившиеся личинки. Как он  сказал,  этот
веселый шофер - "безмозглая личинка шелкопряда..."
   У меня вдруг засосало под ложечкой, к горлу подступило  уже  знакомое
ощущение тошноты, с которой невозможно было  бороться.  Веки!..  Капитан
что-то говорил о подтяжках на веках. Я прижала руки к глазам - и  ничего
не обнаружила. Сжавшись в  комок,  я  все  еще  надеялась,  что  тошнота
пройдет, но она не проходила. Не хватало только, чтобы тебя  вырвало  на
казенное одеяло, сказала я себе. Не хватало только, чтобы  пришедшая  на
утреннее дежурство Настя нашла тебя беспомощной и замызганной...
   Устав бороться с собой, я поднялась с кровати, легко  оторвавшись  от
пуповины пластмассовых трубок, все еще связывающих меня. Они  отделились
с легким хрустом. Борясь с тошнотой, волнами в животе и головокружением,
я спустила ноги с кровати.
   В конце коридора должен быть туалет. Нужно дойти туда. Нужно дойти...
   ...Этот  короткий  путь  занял  гораздо   больше   времени,   чем   я
предполагала. Но  все-таки  я  добралась,  сильная  девочка,  ничего  не
скажешь. "Девочка" - почему бы именно так не обратиться к  себе,  почему
бы  не  сделать  попытки  полюбить  себя,  раз  уж  никого  другого   не
остается?..
   ...Белый кафель, такой же, как в приемном покое; выложенный  холодной
плиткой пол.  Довольно  чисто,  и  почти  полностью  отсутствует  запах.
Образцово-показательная клиника, ничего не скажешь.
   Но не это занимало меня.
   Зеркало.
   Широкое зеркало перед умывальниками.  Я  даже  на  секунду  забыла  о
тошноте и слабости в ногах и голове. Не маленькая пудреница медсестры, а
холодная поверхность, дающая полное представление о том, как я  выгляжу.
Нужно только приблизиться, набрать в легкие воздуха и попытаться нырнуть
в эти стоячие зеркальные воды. И снова у меня возникло ощущение, что все
это уже происходило со  мной.  Оно  наполняло  мое  существо  непонятным
страхом и непонятным торжеством: я уже стояла перед зеркалом и  пыталась
изучить себя.
   Когда? Когда же это было, черт возьми?! И с чем это связано?
   С чем связано это бледное лицо, эти брови  -  черные  на  белом;  эти
глаза, этот нос, эти губы,  растрескавшиеся  от  тщетных  вопросов?  Эта
линия плеч, перечеркнутая казенным халатом?..  То,  о  чем  мне  говорил
сегодня  капитан,  может  принести  только   дополнительные   страдания:
пластическая операция. Значит, перед тем как потерять память, я потеряла
и свою внешность... Может быть, именно поэтому никто не ищет меня?  И  я
сама загнала себя в угол? Может быть, именно теперь  я  обречена  видеть
себя в каждой исчезнувшей женщине?..
   Равнодушная поверхность зеркала была так соблазнительно близка, что я
ударилась об нее головой. Это принесло такое облегчение, что я билась  и
билась своим ничего не  помнящим  измененным  лицом,  пока  не  потеряла
сознание...
   ... - Боже мой... Боже мой! Что с вами?! -  Голос  шел  издалека,  он
разрывал кольцо беспамятства.
   Я медленно приходила в себя - и от этого голоса,  и  от  космического
холода во всем теле. Я лежала на полу  под  умывальниками,  а  медсестра
Настя аккуратно и  самоотверженно  поддерживала  мою  голову.  Произошло
именно то, чего я боялась больше всего, - задранный халат,  беспорядочно
разбросанные ноги, отвратительный запах - меня все-таки вырвало...
   - Зачем вы встали? - Настя прижимала меня к себе,  она,  кажется,  не
обращала внимания на всю неприглядность картины.  -  Зачем  вы  встали?!
Запрокиньте  голову,  сейчас  вам   должно   стать   легче.   Потерпите,
пожалуйста...
   - Ничего,  все  в  порядке,  -  ответила  я  слабым  голосом  и  даже
попыталась  улыбнуться.  Ничего  не  получилось   -   улыбка   оказалась
вымученной.
   - Вы вся в крови, - от испуга Настя совсем забыла, что все  последнее
время, подкрепленное прогулками по февральскому  парку  и  краденными  у
врачей и пациентов сигаретами, мы были на "ты".
   Действительно, я и сама почувствовала  это:  лицо  стянула  невидимая
засохшая пленка. И если  Настя  говорит,  что  это  кровь,  -  ей  нужно
верить...
   - Зачем вы встали, Господи!  -  Медсестра  не  могла  успокоиться.  -
Хорошо еще, что я сообразила, где вас искать! Вы же могли умереть здесь!
Ужасно... Вам же нельзя. Вам вообще нельзя нервничать!  Полный  покой...
Вы еще очень слабенькая... Вы даже не знаете...
   Бедная моя птичка на жердочке, это ты ничего не  знаешь!  Что  бы  ты
сказала о ночном похищении и поездке  за  пределы  не  только  палаты  и
клиники, но и города (в душе моей неожиданно  поднялась  глухая  ярость:
этот проклятый капитан попробовал  распорядиться  мной  так  же,  как  и
своими манекенами).
   И пластическая операция!.. Я вспомнила о ней и застонала. Сама  Настя
интерпретировала этот стон по-своему. Не выпуская моей  головы  из  рук,
она приподнялась, смочила платок под струей, бившей  из  умывальника,  и
обтерла мне лицо.
   - Сейчас должно быть легче, миленькая, - в  ее  голосе  проскользнули
интонации умудренной жизнью женщины. - Вы ведь не знаете главного...
   Главного? Ошибаешься, Настя! Я  знаю  главное.  Мне  уже  никогда  не
увидеть своего настоящего лица...
   Я начала смеяться, ударясь затылком о кольцо Настиных рук. Я смеялась
так безудержно, что она наконец-то по-настоящему испугалась.  Я  видела,
как ей хочется надавать мне по щекам, чтобы привести меня в чувство.  Но
сделать этого она не решилась, а все прижимала и прижимала мою голову  к
твердой и острой груди.
   - Вам действительно нельзя...  Полный  покой.  И  ни  одной  сигареты
больше, клянусь! Вы ведь ждете ребенка...
   Я сначала даже не  поняла  того,  что  сказала  мне  медсестра,  лишь
спросила машинально:
   - Что?
   - Я сама  случайно  вчера  узнала,  правда.  Мне  Катя  проболталась,
операционная сестра, мы с  ней  кофе  пьем.  Здесь  кафешка  рядом,  там
замечательный кофе по-турецки, его на песке готовят, знаете?.. У  Катьки
роман с нашим анестезиологом, - Настя целомудренно хихикнула. - Я, между
прочим, всегда ей завидовала. Но мне операционная не светит, так и  буду
по палатам скакать... А все потому, что крови боюсь, в морге три раза  в
обморок падала. Меня даже хотели из медучилища отчислить.
   - Что ты сказала? - Я попыталась сесть и вцепилась в Настю глазами.
   - Вроде все в порядке, - Настя ощупала мою голову и не нашла  никаких
повреждений. - Только царапина на лбу... Слава Богу, удачно упали...
   - Что ты сказала о ребенке?! - последнее слово далось мне с трудом.
   - Вы на третьем месяце  беременности.  Они  вам  пока  специально  не
говорили, Теймури приказал. Чтобы не было лишних потрясений, у вас и так
их предостаточно... Ой! - отпустив меня, Настя зажала себе рот рукой.  -
И я не должна была вам говорить.  Но  я  случайно  узнала,  так  что  не
считается... Павлик, анестезиолог, тоже хорош - Катьке проговорился.  Ну
а она...
   - Помоги мне встать, - оставаться на холодном полу было невыносимо.
   Она  помогла  мне  подняться,  не  переставая  болтать,  видимо,   ей
казалось, что это отвлекает меня от  моего  плачевного  положения.  Так,
поддерживаемая медсестрой, я добрела до палаты. Она помогла мне  лечь  и
накрыла одеялом до подбородка.
   - Никаких фокусов, лежите смирно. А я сейчас  позову  кого-нибудь  из
врачей.
   - Нет. Пожалуйста, нет. Мне уже лучше. Никого не надо. - Если  сейчас
появится кто-нибудь из этих экспериментаторов, которые наблюдали за мной
и даже делали  ставки  (теперь  мне  стал  пугающе  ясен  смысл  ночного
разговора дежурного врача с капитаном Лапицким), я просто не выдержу.
   - Я посижу с вами.
   Только этого не хватало! Я поморщилась, как от зубной боли:
   - Нет. Хочу побыть одна. Ничего со мной не случится, обещаю вам.
   - Вам правда лучше? - Настя недоверчиво посмотрела на меня.
   - Да.
   - И вы обещаете лежать смирно и без всяких фокусов?
   - Да.
   - Хорошо, - наконец решилась она, - хорошо. Я  заскочу  к  вам  через
часок.
   Я так хотела остаться  одна  (сколько  раз  за  последние  сутки  мне
хотелось остаться одной?), что нетерпеливо прикрыла глаза. Мне нравилась
Настя, мне действительно она нравилась, но сейчас  ее  присутствие  было
невыносимо.
   Я  едва  дождалась,  пока  за  ней  закроется  дверь  палаты,  быстро
поднялась и подошла к окну. Подоконник был достаточно  широк  (почему  я
никогда не замечала этого?) - и чтобы усесться на нем, и чтобы,  раскрыв
заколоченные на зиму рамы, сигануть вниз.
   Четвертый этаж.
   Я выбрала первое. Забравшись с ногами на подоконник, я положила  руку
на живот и расплющила нос по стеклу.
   Если бы я точно знала, что в  прошлой  жизни  была  умна,  то  сейчас
просто сошла бы с ума. Но ничего такого я  о  себе  не  знала,  а  имела
сейчас  то,  что  имела:  амнезию,  пластическую   операцию,   полностью
изменившую мое лицо, и ребенка в животе. Можно было отказываться  верить
чему-либо в отдельности, но все вместе рождало во мне безусловную веру.
   Это  я,  Господи.  Ты,  должно  быть,  давно  потерял  меня.  В  этом
запущенном парке  неизвестной  мне  клиники,  неизвестного  мне  города,
неизвестной мне страны. Да и так ли я верила в тебя, когда  была  собой.
Собой - католичкой или  православной.  Чувствовала.  Что  снова  начинаю
гонять мысли  по  кругу,  как  взмыленных  лошадей.  А  в  центре  круга
находилась я сама с ребенком в животе.
   Ребенок.
   Откровение Насти было так внезапно и простодушно, что ему нельзя было
не верить. Ну что ж, еще одно испытание в ряду  других  испытаний,  тупо
подумала я. И вдруг поймала себя на мысли, что никак не отношусь к этому
ребенку, что он ничего для меня не значит. Я даже не знаю, хотела  ли  я
когда-нибудь  ребенка  или  нет.  Был  ли  он  желанным?  Был  ли   моей
единственной любовью отец этого ребенка? Или это  последствия  случайной
связи, одной из многих возможных  случайных  связей.  Банальный  трах  в
чужой постели (медсестра Настя целомудренно хихикнула бы в этом  месте).
Если бы я только могла знать, если бы только могла...
   Даже стекло не охладило мой горячий лоб. Я бы бежала отсюда, если  бы
знала - куда. Я бы осталась здесь, если бы знала - зачем. Впрочем,  меня
скорее всего оставят. Медицинский  эксперимент,  как  же,  как  же...  Я
догадывалась о его сути: женщина лежит в коме,  а  в  самой  глубине  ее
чрева зреет плод. Выживет он  или  нет  -  чем  не  тотализатор,  ставки
принимаются в любое время. И если у тебя нет имени, и  нет  прошлого,  и
некому защитить тебя - то ты вполне можешь сойти за лабораторную  крысу,
за красноглазого кролика, за препарированную лягушку...
   На том и стоит успокоиться.
   И когда Настя через час заглянула в мою палату, я лежала  в  кровати,
положив руки поверх одеяла: пай-девочка, просто загляденье.
   - Как себя чувствуешь? - спросила Настя, по-прежнему путаясь в "ты" и
"вы".
   - Уже лучше, - я ободряюще ей улыбнулась, - только мутит немного.
   - Это ничего, - воодушевилась Настя, - обыкновенный токсикоз. Знаешь,
что было с моей двоюродной сестрой? Ее просто наизнанку выворачивало.  А
ты молодец, держишься. Только знаешь что? Не говори никому, что  я  тебе
сказала о ребенке... С меня тогда точно голову снимут.
   Она сама принесла мне обед, от которого  я,  впрочем,  отказалась.  И
даже просидела со  мной  до  конца  своей  смены.  Теперь  я  знала  всю
немудреную историю ее жизни, в которой было  задействовано  два  десятка
персонажей, не больше. Если учесть  несостоявшегося  жениха  из  прытких
самовлюбленных  ординаторов,  почти  мифическую  тетку  в  Нюрнберге   и
недосягаемого грузина Теймури - ровно двадцать три человека.  Боже  мой,
как я завидовала ей, ведь у меня не было даже этого. Только сама  Настя,
заменившая мне  кормилицу,  Теймури,  заменивший  мне  мать,  и  капитан
Лапицкий, заменивший мне все остальное... Насте  не  хотелось  отпускать
меня в мое всегдашнее одиночество, но и дежурство подходило к концу.
   Выкурив все украденные сигареты, она наконец-то решила попрощаться.
   - Знаешь, я теперь буду только послезавтра... Мало  ли  что.  Я  тебе
свой  домашний  телефон  оставлю,  от  дежурной  сестры   всегда   можно
позвонить. Сейчас принесу ручку и запишу.
   - Не стоит, - сказала я, - я и так запомню.
   - Ну тогда запоминай.
   Она медленно проговорила телефон и заставила меня повторить его.
   А потом еще о чем-то пощебетала со мной, покачиваясь на одной ножке у
моей  кровати,  и  снова  заставила  повторить  номер.  Я  добросовестно
повторила.
   - Теперь я  за  тебя  спокойна,  -  констатировала  она  прежде,  чем
исчезнуть за дверью.
   И в ту минуту я даже предположить не могла, как моя маленькая  птичка
на жердочке была далека от истины...
 
*** 
 
   ...Катастрофа,  которая  как-то  связана  с  домом,   где   произошло
убийство, еще одна мертвая женщина, которую не могут  опознать  так  же,
как меня. Кома с последующей амнезией, ребенок - мальчик или девочка,  -
которым я беременна. Весь вечер я перебирала все это, как четки, и ни на
чем не могла остановиться. Все  события,  произошедшие  со  мной,  могли
иметь несколько взаимоисключающих объяснений: либо  в  прошлой  жизни  я
была исключительно удачливой стервой (это даже  тешило  мое  самолюбие),
либо - исключительно удачливой простачкой (и это даже тешило мое чувство
самосохранения). И весь вечер меня сверлила мысль, высказанная Теймури и
гвоздем засевшая у меня в голове: "Мне кажется, что вы так сильно что-то
хотели забыть в своем прошлом, что подбили на это свой организм, сделали
его своим соучастником".
   Соучастником. Термин в духе капитана Лапицкого. Может быть, он не так
уж ошибается насчет меня, этот капитан?..
   И только когда в незашторенное больничное окно вплыла полная луна,  я
позволила себе отключиться и не думать ни о чем. Полнолуние -  не  самое
лучшее время для  мрачных  мыслей,  они  слишком  легко  превращаются  в
оборотней с волчьими клыками. Интересно, откуда я знаю  об  оборотнях  -
наверняка  смотрела  какой-нибудь  фильмец  в   прокуренном   кинотеатре
повторного фильма. Сидя в середине  зала  с  той  женщиной,  погибшей  в
катастрофе...  Сидя  на  последнем   ряду.   Вот   только   с   кем?   С
сентиментальным любителем блондинок и  просроченных  детективов  майором
Олегом Мариловым? Или с отцом будущего ребенка?..
   Я вдруг  обнаружила,  что  держу  руку  на  животе,  подчиняясь  едва
слышимому плеску живой волны. Но теперь эта волна шла не от  ребенка,  а
от меня самой. Во всяком случае, ты теперь не  одинока.  Тебе  есть  для
кого жить и кого защищать. И пока ты можешь спать спокойно.
   - Спокойной ночи, - неожиданно нежно прошептала я и осторожно провела
рукой по животу. - Надеюсь, ты слышишь меня. Конечно, слышишь.
   ...Они появились среди  ночи.  Я  проснулась  на  секунду  раньше  их
появления, может быть, во  всем  был  виноват  лунный  свет,  сочившийся
сквозь веки. Может  быть,  подступившая  к  горлу  тошнота,  которая  не
оставляла меня даже во сне. И все равно я оказалась не готовой  к  этому
тихому вороватому вторжению. Обычно никто  не  тревожил  меня  вот  так,
бесцеремонно, я слишком хорошо изучила нравы клиники за  все  то  время,
что находилась здесь. Но, может  быть,  нравы  изменились...  Во  всяком
случае, я не