и спустя  минуту  почувствовала  себя
лучше.
   - Ну как? - спросила Настя, испытующе глядя на меня.
   - По-моему, неплохо.  По-моему,  я  была  заядлой  курильщицей,  -  я
позволила себе улыбнуться, ведь еще  никто  не  запрещал  мне  маленькие
радости.
   Голова с непривычки кружилась, я даже почувствовала легкое  опьянение
и стала исподтишка наблюдать за Настей, которая  искусно  выпускала  дым
через ноздри.
   - Здорово у тебя получается, - одобрила  я.  -  Теперь  будем  курить
вместе...
   - Я не против.
   Мы рассмеялись, довольные друг другом.
   - А теперь расскажи мне об этом твоем нейрохирурге,  -  должно  быть,
это тот самый врач с труднопроизносимым грузинским  отчеством.  Отчество
было первым, что я не  запомнила,  но  имя  оказалось  вполне  ласковым,
похожим на неумелую, но старательную  трель  флейты  -  "Теймури"...  За
неделю я уже несколько раз общалась с ним -  обстоятельные  разговоры  с
умолчанием диагноза и риторическими вопросами; невинные на первый взгляд
ловушки - то, чего я боялась больше всего.
   - Потрясный мужик! Умница и красавец, и  потом,  такая  борода!  Тебе
нравятся бородатые грузины?
   - Не знаю... - я действительно не знала.
   - Первые полгода я пыталась его закадрить,  но  он  неприступен,  как
витязь в тигровой шкуре. Ты почему улыбаешься?
   - Не знаю... Твой витязь в тигровой шкуре,  ты  сама,  этот  дурацкий
капитан из органов - круг знакомых растет, - мне пора заводить  записную
книжку, ты не находишь?
   Я легкомысленно произнесла это и тотчас же осеклась: тогда в  эту  же
записную книжку стоит внести и  погибшего  Олега  Марилова.  И  погибшую
женщину, имени которой не знаю. Была ли у меня в прошлой жизни  записная
книжка? И если да - то кто в ней отирался?
   ...Додумать я не успела -  дверь  палаты  резко  распахнулась,  и  на
пороге, как будто материализовавшись из Настиного необязательного трепа,
появился высокий бородатый человек в халате нараспашку.
   Я уже видела его - в самый первый день, когда пришла в себя, и потом.
Видела смутно, как сквозь пелену, как сквозь  слюдяное  оконце  дома,  в
котором я никогда не была. Он приходил ко мне нечасто, во всяком  случае
- реже, чем другие врачи (все они  были  для  меня  на  одно  лицо).  Но
оставался надолго - особенно в первые дни.
   Нейрохирург мгновенно оценил обстановку -  мизансцена  была  еще  та:
медсестра и пациентка, расположившись в непосредственной  близости  друг
от друга, самозабвенно курят сигареты.
   - Привет, девчонки, - хмуро сказал он. - Это что еще за посиделки?
   Настя густо покраснела - то ли от смущения, то ли от еще не до  конца
изжитой влюбленности. Но, несмотря на  румянец,  она  спокойно  затушила
сигарету и вполне независимо произнесла:
   - Так виделись уже, Теймури Шалвович.
   - Ты, я смотрю,  времени  зря  не  теряешь,  приобщаешь  пациентов  к
здоровому образу жизни. Гляди, уволю без выходного пособия.
   - Давайте-давайте, посмотрим, где вы еще таких  дур  найдете  с  вами
работать... А будете третировать - в онкологию уйду, на спокойное место.
   - Ну-ка, брысь отсюда, твое дежурство кончилось, домой пора, баиньки.
   У врача был акцент, сильно смахивающий на  его  бороду,  -  такой  же
густой и мягкий.
   - Уже ушла, - сказала Настя, не двигаясь с места. Теймури прошелся по
палате, подошел к окну и так и остался стоять там, покачиваясь  с  пятки
на носок. Теперь я видела только его спину, обтянутую  почти  щегольским
халатом, и буйно заросший затылок.
   - Ты еще здесь? - спросил наконец он.
   - А вы как думаете?
   - Думаю, что вора я все-таки поймал. Ясно теперь, кто крадет  у  меня
сигареты. Еще раз застукаю - голову откушу, клептоманка.
   - Самому же пришивать придется; - с готовностью ответила Настя, а мне
только  оставалось  следить  за  тем,  как  упругий  теннисный  мяч   их
необязательного и привычного диалога перескакивает с поля на поле.
   - Ладно, пошутили, и хватит. Мне нужно осмотреть нашу пациентку. Твое
присутствие необязательно.  И  еще  один  совет  на  сон  грядущий  -  в
следующий раз можешь принести коньяк. Только покупай его за свой счет...
   Настя нехотя встала, ободряюще сжала мне плечо:
   - Держитесь. До завтра. Я  обязательно  загляну...Спустя  секунду  мы
остались в  палате  одни.  Теймури  по-прежнему  стоял  возле  окна,  не
оборачиваясь. Он даже начал что-то тихонько насвистывать.  Черт  возьми,
даже свистел он с акцентом!..
   - Обещали холодный февраль. Опять обманули. Как вы себя чувствуете?
   - Что я должна сказать? - Его затылок вдруг стал меня раздражать.
   - Правду.
   - Все требуют от меня какой-то правды. Я не знаю, что такое правда.
   - Я вам верю. И все-таки, как вы себя чувствуете?
   - А как бы вы чувствовали себя на моем месте? - Мне вдруг захотелось,
чтобы он  повернулся,  подошел  бы  к  моей  постели.  -  Помогите  мне,
пожалуйста... Вы же можете мне помочь...
   Он услышал, он отошел от  окна,  уселся  на  стул  и  стал  методично
раскачиваться на нем, сунув руки в карманы. Некоторое время мы молчали -
я думала о том, как, должно быть,  он  устает  каждый  день  вытаскивать
такие безнадежные  случаи,  как  я;  как,  должно  быть,  он  устает  не
вытаскивать такие безнадежные случаи, как я... И что бы он сказал  себе,
если бы я умерла? И что бы он сказал другим, если бы я умерла?..
   Я гоняла одни и  те  же  мысли  по  кругу,  как  взмыленных  цирковых
лошадей, пока не заметила, что стул под Теймури перестал  раскачиваться,
- грозный бородатый нейрохирург спал.
   Очень мило.
   Он спит, а я даже не могу подняться, чтобы разбудить его.  А  почему,
собственно, я не могу подняться?
   Я села на кровати, осторожно высвободила ноги из-под одеяла - смелее,
смелее, - и спустила  их  на  холодный  линолеум.  Холодный  линолеум  -
значит, тело, в отличие от меня самой, прекрасно помнит, что  существует
холод. Значит, должно существовать тепло и много других вещей... Значит,
можно встать и уйти. Никуда ты не уйдешь.
   Для тебя даже не предусмотрено  никакой  обуви  -  и  намека  нет  на
стоптанные больничные тапочки. Но - если бы они и  были  -  куда  бы  ты
пошла?.. Но я все-таки сделала первый шаг по казенной медицинской тверди
- он дался неожиданно легко - и осторожно потрясла  спящего  Теймури  за
плечо.
   Он мгновенно открыл еще не успевшие провалиться в сон глаза:
   - Что?
   - Ничего. Вы, кажется, заснули.
   - Простите. Устал. Зачем вы встали? Ложитесь-ка обратно и  не  смейте
высовывать нос из-под одеяла до моего особого распоряжения.
   - Не разговаривайте со мной, как с идиоткой. - А,  собственно,  ты  и
есть идиотка, жалкое многолетнее растение, вывороченное с корнем...
   - Простите...
   - Что со мной будет, доктор? - Я  перевела  тему,  мне  не  хотелось,
чтобы он извинялся передо мной.
   - Подождем. Подождем. В вашей ситуации нужно только ждать.
   - Сколько?
   - Я не знаю, - искренне сказал он.
   - А если не произойдет ничего такого, - слова давались мне с  трудом,
но все-таки я произнесла их, - если я ничего не вспомню. Что тогда?
   - Вы производите впечатление  умного  человека.  -  Вот  как!  Лучший
комплимент, который мне пришлось выслушать в этих стенах. - Мозг в целом
не поврежден, заявляю вам это ответственно, как нейрохирург. А амнезия -
вещь прихотливая и до конца не изученная...
   В вашем случае, как мне кажется, это скорее  психологический  фактор.
Могло случиться, что вашей психике почему-то просто  не  хватило  запаса
прочности, она сломалась, как игрушка,  отказалась  вам  служить.  Такое
тоже бывает.
   - Но кто-то же может ее починить, - я не хотела  отпускать  врача,  я
все трепала и трепала его за холку. - Кто-то же может помочь мне...
   - Окрепните немного, и вами займутся психиатры. Вам снятся сны?
   Вопрос застал меня врасплох. Снятся ли мне сны? Я вдруг  поняла,  что
ни разу - с тех пор, как пришла в себя, - не видела ни  одного  сна.  Ни
одного намека даже на легкую цветную рябь - сплошная  чернота,  сплошной
провал.
   - Нет. Я не вижу снов.
   - Тогда караульте  их,  позвольте  им  подойти  близко.  Если  что-то
появится, - будем считать это маленькой победой. А  сейчас  сойдемся  на
том, что ваша психика просто взяла тайм-аут. Позволю себе повториться  -
никаких серьезных повреждений нет. В медицинском плане ваш  случай  даже
трудно классифицировать, - он нагнулся ко мне, - мне кажется, что вы так
сильно хотели забыть что-то в своем прошлом, что  даже  подбили  на  это
свой собственный организм, сделали его соучастником...
   - О чем вы говорите?! - Я с ужасом смотрела на Теймури. -  В  чем  вы
подозреваете меня?
   Боже мой. Боже мой, - капитан Лапицкий, ужасающие фотографии;  трупы,
кружащие, как стервятники, над моим беспамятством,  -  неужели  все  это
действительно связано со мной, и сейчас  этот  милый,  немного  циничный
грузин предъявит мне обвинение?..
   Но он не предъявил обвинения, он просто  попытался  лениво  успокоить
меня. Скорее всего Теймури был болезненно честолюбив, как все южане  (не
была ли война между Севером и Югом войной  честолюбий?  -  какие  только
мысли не забираются в опустевшую  голову,  -  но  хоть  обрывок  мировой
истории тебе известен...). Выйдя из комы, я вышла и из-под его опеки.  И
перестала представлять для него интерес -  так,  отработанный  материал,
уже прошедшая головная боль. Настолько  прошедшая,  что  можно  случайно
забрести ко мне в палату и даже прикорнуть на минутку на стуле по  этому
поводу...
   - Да  ни  в  чем  я  вас  не  подозреваю.  Это  не  моя  компетенция,
успокойтесь, - он не хотел задеть меня и  все  же  задел:  наверняка  он
знает, что ко мне ходит этот мрачный капитан из органов;  наверняка  они
даже говорили обо мне.
   - Вы говорили обо мне с капитаном?
   - Каким капитаном?  -  Нет,  врать  он  положительно  не  умеет,  мне
показалось, что даже борода у него вспыхнула.
   - С тем, что ходит ко мне, как на работу.
   - Я прав, вы действительно умны, - Теймури помедлил, подбирая  слова.
- Умная девочка. Мы действительно говорили, и довольно откровенно.
   - О чем?
   - О том,  что  судебно-медицинской  экспертизы  вам  не  избежать.  Я
пытался  убедить  его,  что  вы  действительно   страдаете   амнезией...
Насколько профессионально я могу судить...
   - Вы сами-то в это верите? - перебила я его.
   - Да, - серьезно ответил Теймури. - Да. И природа вашей амнезии  -  в
защитной реакции  психики,  которая  не  хочет  быть  разрушенной...  Не
волнуйтесь, этого я не сказал, вы мне симпатичны... И потом, за  те  два
месяца, что вы были  в  коме,  я  привык  к  вам,  -  он  обезоруживающе
улыбнулся,  -  как  к   жене   привыкают.   Грузинские   мужчины   очень
привязчивы... Но это так, беллетристика. Кстати, о беллетристике, -  что
это вам притащила наша сумасшедшая медсестра?
   Не дожидаясь ответа, он взял книгу, оставленную  Настей,  повертел  в
руках, потом беспечно полистал, не углубляясь в содержание:
   - Решила принять участие в вашей судьбе, девчонка! Гоните ее  в  шею,
если будет надоедать. И мой вам совет не стоит курить. Насчет коньяка  я
тоже пошутил. Когда-нибудь выпьем с вами хорошего грузинского вина...
   -  Когда?  Когда  станут  известны   результаты   судебно-медицинской
экспертизы?..
   Он постарался сохранить невозмутимость и сделал  вид,  что  пропустил
мое замечание мимо ушей.
   - Я уезжаю. Всего лишь на три недели. Домой, в Грузию. Еще два месяца
назад должен был уехать. Но вы казались мне тяжелым случаем,  я  не  мог
вас оставить... Теперь вы пришли в себя и...
   - И больше не кажусь вам тяжелым случаем.
   - Во всяком случае, в чувстве юмора вам не откажешь... Думаю, что  за
три недели ничего не произойдет.
   - Ну, если до сих пор ничего не произошло...
   - Вы действительно хорошо себя чувствуете? - Он пристально смотрел на
меня. - Никаких необычных ощущений? Что-то вроде тошноты или чего-нибудь
подобного?
   - По-моему, я стоик; и на такие вещи стараюсь не обращать внимания, -
не стоит раскисать перед этим вальяжным баловнем судьбы. - А что?
   - Нет, ничего... Когда приеду - у нас будет время поговорить...  Есть
одно обстоятельство, очень важное... Но вы к нему не  готовы  -  вы  еще
слишком  слабы.  И  останетесь  в   клинике   ровно   столько,   сколько
понадобится. Я обещаю вам, что с вами ничего не случится. Вы мне верите?
   - Да. Тем более что ничего другого  мне  не  остается.  Вы  выглядите
очень усталым...
   Теймури попытался улыбнуться мне, нагнулся к кровати, осторожно укрыл
меня одеялом до самого подбородка и посмотрел мне в глаза:
   - Как же все-таки вас зовут, хотелось бы мне знать...
   - Мне тоже, представьте себе, - сказала я, и  впервые  эта  мысль  не
доставила  мне  боли.  -  Вы  очень  странно  действуете  на   меня.   Я
действительно чувствую себя в безопасности с вами... Как будто мы  давно
знакомы.
   - А мы действительно давно знакомы, - Теймури был серьезен,  -  целых
два месяца. Я же говорил, что успел привязаться к вам. Мы продолжим  эту
тему после моего приезда.
   - Да-да... Должно быть, трудно общаться с человеком, у которого  даже
нет имени?
   - Я тоже думал, что трудно. Но оказалось - легко...
 
*** 
 
   ...Настя по-прежнему приносит мне книжки. Теперь  это  совсем  другие
книжки - "беллетристика", как сказал бы  уехавший  Теймури;  или  нет  -
"бэлэтрыстика",     именно     так,     с      грузинским      акцентом,
презрительно-оценочный вариант... Яркие обложки захватаны  нетерпеливыми
наивными руками, мягкие переплеты надорваны, и  обязательно  не  хватает
нескольких страниц в начале. Иногда в конце,  -  но  мне  плевать.  Если
финал не вырван с мясом - я  вполне  обхожусь  им  одним.  Все  книжонки
похожи друг на друга, имена авторов и имена героев меняются местами  без
всякого ущерба для действия; единственное, что привлекает меня, -  почти
животный жизнерадостный идиотизм ситуаций. Но нужно отдать им должное  -
всем этим картонным героинькам: с утра им еще  удается  убедить  меня  в
фальшивой мысли, что все будет  хорошо.  Вечера  проходят  тяжелее  -  в
ожидании снов, которые не наступают. Я  бесцельно  шляюсь  по  пустынным
коридорам своей стерильной  памяти,  надеясь  натолкнуться  хотя  бы  на
что-нибудь: никакого мусора, в котором можно порыться и  что-то  выудить
для себя, никакой смятой жести, никаких обрывков воспоминаний.
   У меня нет привычек.
   У меня нет пристрастий.
   У  меня  нет  любимых  сигарет.  У  меня  нет  любимых  блюд,   хотя,
объективности  ради,  нужно  отметить,  что  кухня  клиники  не   блещет
разнообразием. У меня нет любимого времени суток;  мне  все  равно,  как
спать: на животе или спине, со светом или без. Медицинские процедуры  не
раздражают меня; электроды, обсевшие мою бедную голову, как  пиявки,  не
раздражают  меня;  даже  капитан  Лапицкий  -   самая   большая,   самая
вдохновенная пиявка - не раздражает меня... Он по-прежнему  приходит  ко
мне почти каждый день, изматывая повторяющимися вопросами.  Он  все  еще
расставляет мне силки и ловушки,  в  которые  я  не  попадаю:  приманки,
лежащие в них, безотказно действуют на любого нормального  человека,  но
меня не привлекают. Я равнодушно обнюхиваю их и бреду мимо.
   Но я знаю, что где-то должен быть конец пути.
   Что будет ждать меня там?
   Закрытая  психиатрическая  больница  для  неопознанных  преступников?
Закрытая психиатрическая больница  для  неопознанных  жертв?  А  если  я
все-таки опознаю себя или меня все-таки опознают другие?
   Я так устала бояться произошедшего со мной,  что  согласна  на  любой
исход, - только  бы  он  был  определенным,  только  бы  он  назвал  мое
настоящее имя. А если этого не случится, успею ли я обрасти  привычками,
привязанностями  и  любимыми  сигаретами  до  того,  как  сойду  с   ума
окончательно?..
   Никто не может ответить мне ни на один вопрос -  так  почему  же  все
требуют каких-то ответов от меня? Мне не нравится эта игра.
 
*** 
 
   ...Сегодня он изменил себе первый раз - капитан Лапицкий.
   Я, как всегда, ждала его с  утра  -  обычное  время  для  утомленного
правосудия, - но утром он не явился.  Я  даже  не  смогла  по-настоящему
обрадоваться этому, хотя ежедневная игра в  вопросы  и  ответы  утомляла
меня. Так утомляла,  что  я  всерьез  начала  подумывать  о  том,  чтобы
облегчить ему работу, признаться во всех смертных  грехах.  Сказать  то,
что он так хочет от  меня  услышать.  Подтвердить  любые  снимки,  любые
убийства  и  взять  на  себя  что-нибудь  еще,  если  это  доставит  ему
удовольствие. Эта мысль пришла  мне  в  голову  совсем  недавно  и  даже
развлекла меня. Почему нет - тем более что капитан успел рассказать  мне
о своем друге  Олеге  Марилове  множество  маленьких  милых  историй.  Я
догадывалась, что он делает это, следуя четким инструкциям  относительно
моего диагноза: даже случайно упомянутая фраза, даже ничего не  значащая
деталь могли вернуть мне память.
   Может быть, женщина, сидевшая со мной в машине и погибшая, была  моей
подругой? Может быть, она была моей соперницей? Кого из нас выбрал  Олег
для ближайшей ночи? И выбрал  ли  он  кого-нибудь,  ведь  ему  нравились
блондинки... Была ли случайной попутчицей я?
   Была ли случайной попутчицей она? Я стараюсь не думать об  этом:  все
во мне вызывает зависть - и ее красота, и ее конец...
   Но я с удивлением обнаруживаю, что часто думаю о мужчине,  с  которым
была рядом вовремя катастрофы, - неожиданно это  придало  моей  нынешней
жизни какой-то смысл. Во всяком случае,  он  был  единственным  реальным
человеком, о котором я могла судить. Я  вдруг  поняла,  что  не  одобряю
влечения погибшего к подслеповатым блондинкам, подержанным  иномаркам  и
здоровому образу жизни. А вот его  страсть  к  черно-белым  американским
детективам пятидесятых годов мне импонировала.
   Именно с фильмами  происходили  странные  вещи.  Почему-то  именно  о
кинематографе я знала больше  всего.  Возможно,  я  была  старой  девой,
обожающей утренние  киносеансы  для  пенсионеров.  Я  набрела  на  кино,
гнездившееся в моей голове, случайно. И  теперь  развлекалась  тем,  что
целыми днями прокручивала в  воображении  самые  разные  ленты,  отдавая
предпочтение  черно-белым  американским  детективам  пятидесятых  годов.
Может быть, мы сошлись с погибшим оперативником именно на этой  почве  и
посещали один и тот же кинотеатр повторного фильма...
   Кино  -  это  зацепка.  Сегодня  я  скажу  об  этом  капитану,  пусть
порадуется.
   Но сегодня утром капитан Лапицкий не пришел.
   Я почувствовала  легкий  укол  сожаления  по  этому  поводу.  Призрак
судебно-медицинской экспертизы витал в воздухе, но капитан  ни  разу  не
позволил себе заговорить об этом.
   Более того, в последнее время наши отношения даже можно было  назвать
дружескими. Во  всяком  случае,  прежде  чем  начать  изматывающие  душу
допросы (они всегда проходили под  видом  непринужденных  бесед,  но  не
могли обмануть ни его, ни меня), он вполне  искренне  спрашивал  о  моем
самочувствии. А однажды (это было верхом галантности) спросил,  нравятся
ли мне пожарские котлеты.
   Я понятия не имела о пожарских котлетах, о чем и сообщила ему с милой
улыбкой. Я вообще старалась почаще ему улыбаться.
   Наивная дурочка, потенциальный кандидат в психушку.
   Но только не для него. Однажды  он  задержался  у  меня  дольше,  чем
обычно. В тот день впервые выглянуло солнце, слишком яркое  для  февраля
(я уже  знала,  что  сейчас  -  февраль,  а  все  произошедшее  со  мной
относилось к декабрю). Оно осветило стерильные стены палаты,  и  я  даже
отпустила   несколько   жизнерадостных   реплик   по    этому    поводу.
Жизнерадостных и вполне осознанных: конец зимы, весна, потом будет лето,
- неизменный, никогда не меняющийся цикл.  Никому  в  голову  не  придет
роптать на него, остается принять как должное. Эти вздорные  рассуждения
вызвали у капитана странную реакцию: по  его  лицу  п