ний.
Значит,  он назначил встречу, вот только состоялась она  или
только должна была состояться? Вряд ли, приехав в Москву, он
объявился  бы у Туманова - они никогда не были  друзьями,  а
если  еще  и  вспомнить, что он вчера говорил о  Володьке...
Теперь-то  мне  стали  ясны невнятные угрозы  Нимотси  "этой
шестерке, этому гаду" - сотрясая воздух в комнате, он обещал
достать  Туманова и потребовать отступных. Обычная словесная
пурга,   которой   я   не  придала  значения.   Значит,   он
действительно   решил   мелко   шантажировать   добродушного
Володьку,  значит,  он  не  надеялся  на  меня,  мой  бедный
запуганный друг...
      На  секунду мне стало обидно - эх ты, дурашка, неужели
ты мог подумать, что я оставлю тебя?..
     А я оставила.
      Слезы снова полились у меня из глаз, но теперь  к  ним
добавилось  еще и чувство злости - совершенно  необязательно
было говорить Володьке, что остановился у меня...
     "Сам виноват!" - громко сказала я.
      И тут же устыдилась нелепости своего предложения. Если
убийства как-то связаны с этим звонком Туманову... Нет,  это
/.+-  o  ерунда,  ты совсем зарапортовалась  -  желеобразный
Володька был редким кретином, полным раздолбаем, но уж никак
не  крестным  отцом.  В  конце  концов,  смерть  Нимотси   и
телефонный  звонок Туманову могут быть вообще не связаны,  и
скорее  всего  не  связаны  - эта  запись  вообще  могла  не
относиться  к Володьке, страница была выбрана  наугад.  И  с
другой  стороны, если за всем этим стоял он, то почему  было
не пристрелить Нимотси в красном "Форде" (прелестная, должно
быть,  вещь!), а посылать людей на окраину, в  Бибирево?  Но
Нимотси  был  мертв, и мне не у кого было спросить,  к  чему
действительно относится эта запись.
      Ясным  было  только одно - его убили как свидетеля.  И
Веньку  -  как свидетеля свидетеля. Вот только - просто  так
или вместо меня?
      Я  подумала  об этом вскользь, а потом задержалась  на
этой мысли и похолодела.
       Пока   Нимотси   не   приехал  в   Москву,   я   была
невостребованным персонажем, я была неопасна. Но он приехал,
и  вполне  логично было предположить, что обо всем рассказал
мне  или  показал (я вспомнила о кассете, которая  лежала  у
меня в рюкзаке). В конце концов, именно я написала несколько
сценариев...
      Ну  и  что?  Написала и написала. Но в  этой  ситуации
убрать   тебя   вполне   могли  не  только   как   случайную
свидетельницу, но и как сообщницу Нимотси. Возможно, в  этой
кассете есть что-то такое, чего они боятся. А возможно  -  и
нет.  Возможно,  они  даже  не подозревают  о  существовании
кассеты. А если подозревают?
      У  меня жутко болела голова - эти игры были не по мне,
ясно.  Быть  сообщницей  Нимотси меня  совсем  не  грело,  я
предпочла бы умереть случайной свидетельницей, с которой все
взятки  гладки. Но ты-то уже умерла, и странно, что тебя  не
пристрелили, а выбросили в окно...
      Действительно, странно. Что-то мучило меня,  и  теперь
наконец  я  поняла - что. В Нимотси разрядили, должно  быть,
целую  обойму,  хотя одного выстрела профессионала  было  бы
достаточно.   А  то,  что  работали  профессионалы,   я   не
сомневалась  -  уж  слишком  подготовленными  они  были,  уж
слишком  бесшумно  выходили  через  крышу,  и  даже   всегда
задраенный чердачный люк оказался открытым, и лифт  перестал
ходить  именно во время убийства, хотя до этого целый  месяц
работал  исправно.  Они убили его выстрелами  из  пистолета,
наплевав на контрольный выстрел в голову, а Веньку выбросили
из  окна, хотя с тем же успехом могли убить тоже; во  всяком
случае,  шуму  бы  было гораздо меньше, а  выталкивая  тело,
которое будет найдено тотчас же, они здорово рисковали.
      Риск - благородное дело. И с пистолетом ничего, сукины
вы  дети...  При  чем здесь пистолет, откуда  он  всплыл?  И
откуда  я  знаю, что это именно пистолет? И почти тотчас  же
вспомнила - кто-то в толпе сказал:
     "И пистолет рядом с ней".
     Вот и все.
       В   задумчивости  я  нарисовала  мужской  профиль   и
присобачила к нему козырек, а к козырьку - тулью. А на тулью
".$`c'(+   кокарду  нашей доблестной милиции.  Но  полковник
Зорин, он же дослужившийся до генерала Шарапов, получился  у
меня неважнец.
      Я  перевернулась на спину - ее покалывал жесткий  ворс
ковра   -  и  закинула  руки  за  голову.  Ну,  с  товарищем
Шараповым,  он же полковник Зорин, проблем не будет  вообще,
для них картина предельно ясна: двое любовничков-маргиналов,
а-ля  Ромео  и  Джульетта, Лейла и Меджнун, Бонни  и  Клайд,
страшно поцапались с утра пораньше - уж неизвестно по  какой
причине, - она его пристрелила, а потом сама выбросилась  из
окна...  Очень  правдоподобно, включая  наркотики  и  филиал
химической  лаборатории,  который Нимотси  устроил  на  моей
девственной кухне всего лишь за ночь. А если прибавить  сюда
полностью уничтоженную посуду...
      Именно  так  подумали  бы  унылые  типы  из  районного
отделения милиции, у них и без дешевой бытовухи забот полно.
А подумав, закрыли дело.
      И  никаких  проблем.  Так  что  со  стороны  районного
отделения я в полной безопасности.
      "Ни  фига  не  в безопасности, - вылез вдруг  Иван,  -
свеженькая, выбросившаяся с девятого этажа покойница встала,
отряхнулась и отправилась в банк получать денежки. Сняла всю
сумму  и  глазом  не моргнула, хотя имела  право  только  на
половину".
      "Не думаю, что какой-нибудь занюханный следователишка,
обремененный тремя детьми и маленькой зарплатой, может  даже
представить  себе,  что  у  меня  есть  счет  в  банке",   -
огрызнулась я.
      "Он-то  нет,  а  вот  журналист Фарик,  с  которым  вы
неоднократно  катались  в  этот  банк,  -  наверняка,  -  не
унимался Иван. - Он сразу прощелкает, что мертвая ты  -  это
вовсе  не  ты. А уж у твоей ненормальной подруги этот  Фарик
наверняка исследовал каждый сантиметр тела..."
     "Давай-ка без пошлостей", - поморщилась я.
     "Если без пошлостей - то как раз сейчас он наверняка не
спит  и  голову ломает - зачем ты это сделала? Может,  из-за
двенадцати тысяч? Но в любом случае - тебе каюк".
      "Точно-точно, это как два пальца об асфальт, -  встрял
Нимотси.  -  И  получишь ты пулю в плоскую  грудь  от  этого
отморозка,  как  его-то  бишь  зовут...  Марик,  что   ли?..
Сомнительное имя. А пуля - вещь неприятная, уж поверь  моему
жизненному  опыту. И они тебя достанут, ангелы мщения  легко
это делают. Достанут из-под земли и порешат".
     "Не хотелось бы тебя огорчать, но вполне может быть", -
грустно сказала Венька.
      "Но  я  же  ни  в  чем  не  виновата",  -  попробовала
оправдаться я.
      "Что  ж  не  осталась? Кто побежал - тот и виноват,  -
пожурил  меня  Иван. - Но если уж побежала, то беги  дальше,
пока хватит сил".
      "Ты  виноват уж тем, что хочется мне кушать!" -  не  к
месту пропел Нимотси.
       "Заткнитесь,   умники",  -  мысленно   ругнулась   я,
перевернула страницу альбома и разграфила ее на  три  равные
g ab(.
      В  первой  поставила знак, означавший вполне  невинные
случайные  связи,  но в моем случае - людей,  которые  убили
Нимотси.
      Во второй продублировала изображение так понравившейся
мне милицейской фуражки.
     В третьей просто написала ФАРИК и МАРИК.
     И спустя некоторое время страница выглядела так:
      Итак, я обвиняюсь сразу по трем статьям, тремя разными
творческими коллективами. Апеллировать было не к кому, разве
что к полумифическому Интерполу, если Нимотси не соврал.  Но
и  ему нужна была не я, а какие-то доказательства, которых у
меня не было.
      Натасканная  Венькой  и  тертым  калачом  криминальным
журналистом Фариком, я преодолела малодушное сопротивление и
выбрала наихудшие варианты во всех трех позициях, - и только
потом подвела черту. Финал моих размышлений выглядел скупо и
составил только два слова: "Делай ноги".
      Я  перевела  дух - теперь хоть что-то  прояснилось.  И
когда я решила, что делать, стал вопрос - как это делать.  У
меня  не было даже заграничного паспорта, а светиться сейчас
и   оформлять   его  было  чистым  безумием.  Должно   быть,
существовали  еще и нелегальные пути, которые  вполне  могли
настежь открыться с моими двенадцатью тысячами долларов,  но
беда моя состояла в том, что я всегда была законопослушна и,
даже за квартиру платила исправно.
      "Законопослушна-то законопослушна, - поддел меня Иван,
-  а  задница  того  и  гляди загорится.  Делай  нелегальный
паспорт и дуй до горы".
      "Во-во,  я  от  бабушки ушел, я  от  дедушки  ушел,  -
вклинился Нимотси, - а бьют, между прочим, не по паспорту, а
по  роже,  во  всяком  случае, эти  два  ташкентских  брата-
акробата".
      Это  было дельное замечание, но я пропустила его  мимо
ушей.   Идея   с   нелегальным  паспортом   показалась   мне
симпатичной,  но  совершенно  ко  мне  неприменимой.  Каналы
добывания  подобного  рода  документов  были  мне  неясны  и
знакомы  только по французским полицейским драмам,  которыми
одно время увлекался Нимотси.
      И  тут  я  вспомнила  об  Алене Гончаровой,  надменной
преуспевающей  суке из Питера с богатым лесбийским  прошлым.
Сама  по  себе  Алена  была любопытна  только  нестандартной
сексуальной  ориентацией,  а вот ее  родители  вполне  могли
представлять для меня интерес. Ее мать заведовала паспортным
столом, а отец занимал высокий пост в питерской таможне.
     Можно было уехать в Питер и...
      "И  что?  - ухмыльнулся Иван. - Вываливать  на  голову
честной  трудящейся  лесбиянки свою криминальную  историю  с
двумя свежими трупами вместо соуса? Очень интересно было  бы
посмотреть на ее реакцию".
      "А  также на реакцию се высокопоставленных папиков,  -
добавил  Нимотси, - так они и бросятся из-за неизвестной  им
занюханной Мыши рисковать своей карьерой и положением".
     Н-да, не в бровь, а в глаз. На этом варианте можно было
' ` -%% ставить крест.
     "Вот если бы это была я, - всплыла вдруг Венька, - уж я
бы нашла, чем ее пронять!"
     И чем же?
      "Обольстила бы эту твою Алену, влюбила бы в  себя.  За
неделю бы управилась. У таких людей любовь сразу и навсегда,
до  первых  ног,  которые длиннее, и  лучше  держать  их  на
коротком поводке... Но не суть. Так вот, влюбила бы в  себя,
а  потом  подала  бы какую-нибудь историю, да  позабористее.
Чувство   опасности   и  экстремальная   ситуация   сближают
влюбленных. Она бы для меня в лепешку разбилась".
     Так то для тебя.
      Я прожила с Аленой в одном блоке уйму лет, и ей даже в
голову  не пришло положить на меня глаз. Не в ее вкусе,  без
изюминки,  здорового  цинизма  и  авантюрной  жилки,  полная
преснятина.
      "Вот  если бы тебе измениться, - вздохнула  Венька,  -
хотя бы чуть-чуть Стать другой..."
      "И каким образом? - непотребно заржал Нимотси. - Кожу,
что ли, перетянуть с задницы на рожу? Может, посвежеешь и не
будешь такой законченной идиоткой".
      "Хорошая идея, - вдруг прорезался Иван, - и не  только
для  этого конкретного случая. Действительно, хорошая  идея.
Для  всех  ты исчезнешь в своем прежнем качестве, а  пройдет
время,  и всплывешь, как Борман в Аргентине, натурализуешься
в  Богом  забытом  сеттльменте, но уже под  другой  личиной.
Годится такой вариант?"
      Это  не  вариант.  Если ты имеешь в виду  пластическую
операцию...
      "Фи,  как грубо, - поморщился Иван, - я бы остановился
на термине "легкая корректировка лица".
      И  что  -  прикажешь записываться на прием в  Институт
красоты  и  там  подвергаться мучениям  на  глазах  у  всего
доблестного  ГУВД? Фильмам с подобными героями  и  сюжетными
закидонами присваивают обычно категорию "Б", не выше.
     "Зачем же Институт красоты, - вдруг сказала я себе, идя
на  поводу  у своих мертвых друзей, как в былые  времена.  -
Зачем  -  когда есть Лева Лейкинд? Мысль не такая абсурдная,
как  кажется  на  первый  взгляд, -  почему  бы  к  нему  не
подкатиться?"
      Лева  Лейкинд был одним из Гулиных мужей  и,  кажется,
неплохим   пластическим   хирургам.   Этот   совершенно   не
правильный   московский  еврей  гекалитрами  дул   чистейший
медицинский  спирт,  тащился только  от  "Лэд  Зеппелина"  и
принципиально  женился  не  на  соплеменницах,  а  на  самых
отъявленных,   самых  отпетых  "шик-сах".  В  его   обширной
коллекции,  кроме  татарки Гули,  были  еще  кореянка  Соня,
казашка Айгуль и мулатка, имя которой я напрочь забыла.
      В  Москве  Лева был один как перст - часть  его  родни
осела  в  Израиле,  часть - в Америке,  где-то  под  Чикаго.
Несколько  раз  мы выпивали с ним в разных компаниях  -  уже
после  того,  как он сбежал от Гули, оставив ей мальчика  по
имени Ленчик.
      Я чем-то нравилась ему, он даже пару раз подвез меня в
Aибирево и даже дал уговорить себя на кофе.
      Но  дальше кофе дело не пошло. И когда в следующий  (и
последний)  раз  я  оказалась на попойке  в  его  запущенной
квартире на проспекте Вернадского, суть его интереса ко  мне
всплыла сама собой.
      Он,  как  всегда, исподтишка наблюдал  за  мной  целый
вечер, а потом сказал: "Все-таки ты мне нравишься, мать".
      Я не могла с легким сердцем сказать того же - Лева был
не  в  моем вкусе: чудовищно густая копна черных проволочных
волос,  синий от щетины, всегда наспех выбритый  подбородок,
слишком  тонкие  немужские пальцы и горбатый нос,  Эверестом
возвышающийся над всей остальной плоскостью лица.
      Но,  в конце концов, не так уж часто я слышала в своей
жизни  "ты  мне нравишься". И ради одного этого была  готова
переспать  с ним на той же продавленной кушетке, на  которой
мы угнездились вместе с водкой.
       Но  следующая  тирада  не  оставила  во  мне  никаких
сомнений:
      -  Знаешь,  я бы поработал с твоим лицом, и  отдаю  на
отсечение   свои  несчастные  гениталии  -  нам  обязательно
удалось бы что-то проявить.
     - Да? - глупо сказала я.
      -  Никаких  сомнений! Это как кусок камня,  в  котором
определенно  что-то  есть... Или как  кусок  глины,  который
нужно  размять.  Роден  был бы счастлив,  не  говоря  уже  о
Микеланджело.
      - Это ты-то Микеланджело? - сглотнув обиду, усомнилась
я.
      -  В некотором роде. Профессия обязывает. Так сказать,
професьон де фуа.
     - Тогда, может быть, начнешь с себя?
      -  Сапожник без сапог, ты же знаешь. И потом, женщинам
нравится этот вопиющий семитский вариант внешности.
     - Не могу быть с ними солидарной.
     - А я и не настаиваю.
      Мы  чокнулись, допили водку, закусили ее  маринованным
чесноком, водившемся в доме Левы в угрожающих количествах, и
расстались навсегда.
      ...Обо  всем этом я вспомнила сейчас, сидя на ковре  в
комнате Гулиных старших детей.
      И подумала - почему нет? Деньги у меня были, а другого
выхода  не  было. И как только это решение пришло,  я  сразу
почувствовала, что смертельно хочу спать. В конце концов,  я
заслужила это. Хотя бы потому, что осталась жива.

                             ***

      ...Я  проснулась очень поздно и сначала долго не могла
понять,   где   я  нахожусь.  Прямо  в  лицо  мне   смотрела
жизнерадостная зеленая сороконожка из плюща, а бок  подпирал
видавший  виды  Санта-Клаус  с лицом  грузчика  из  овощного
магазина. Я положила руку ему на голову, и тотчас же в  носу
у  него  замигала  лампочка  и из чрева  исторглась  громкая
мелодия  рождественской песенки "Джингл беллз". Я не  знала,
*  *  заткнуть Санта-Клауса, и под незатейливый  мотивчик  с
ужасом   вспомнила  события  предыдущего  дня  и   бессонную
полубезумную ночь.
      На  полу все еще валялись листки из альбома со следами
моих размышлений. И даже сейчас они показались мне смешными,
следовательно, какое-то рациональное зерно в них было.
      И  тут  раздался требовательный звонок в  дверь,  эхом
прокатившийся  по  пустой  квартире.  Я  слышала,  как  Гуля
открывает  дверь и с кем-то полушепотом говорит.  Исписанные
бумажки, валявшиеся на полу, лезли мне в глаза, но я даже не
могла  пошевелиться, чтобы собрать их.  Обливаясь  потом,  я
накрылась  одеялом  с  головой  и,  оцепенев,  ждала,  когда
наконец они откроют дверь и войдут в комнату.
      Ну  все. Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец,
Конечно  же, они нашли мои старые записные книжки - да  мало
ли,  чего  они там нашли... И вычислили людей, к  которым  я
могу  податься - их не так уж много этих людей...  Нужно  же
было  быть  такой дурой, чтобы остаться здесь...  И  хорошо,
если это доблестная милиция. А если нет?
     Я зажала зубами уголок подушки, чтобы не закричать.
     Ладно, чего ждете, пора и честь знать.
      Но  секунды складывались в минуты, а никто не  входил.
Просто ждать дальше было невозможно.
      Я быстро оделась и отправилась на кухню, никого так  и
не встретив по дороге.
     Гуля сидела в кресле-качалке и читала Кортасара.
      -  Хорошая вещь, - облизывая пересохшие губы, выдавала
из себя я, - доброе утро.
      -  Прелестная, - не поднимая головы, ответила Гуля,  -
особенно "Игра в классики".
      -  Да  нет, я о кресле. В нем можно спокойно  умереть.
Сколько стоит?
      - Не знаю. Это Кал Калыч привез, наш банановый король.
Как спала?
     - Божественно, - честно призналась я, - а кто приходил?
      Независимей, независимей нужно задавать такие вопросы.
Наука тебе на будущее.
      - Да нянька за деньгами заезжала. Говорит, кончились у
них. Сама, должно быть, их и профукала в преферанс.
     - И дала?
      -  Дала,  а что делать. Сообрази чего-нибудь  пожрать,
если хочешь. Мы уже позавтракали.
     "Мы" относилось к ней и малышу.
      Есть мне не хотелось, я согрела себе чаю и, обжигаясь,
быстро выпила его.
      -  Неважно  ты  выглядишь при свете  дня,  -  заметила
честная Гуля.
      -  Не  всем же на подиумах блистать. Как твои мужья-то
поживают? - Впрямую спросить о Леве я не решилась.
     - Пес их знает. Деньги исправно подгоняют и не докучают
лишний раз. Это самое главное.
      -  Забавные  у  вас  отношения...  Особенно  этот  мне
нравился. Лева, кажется... Он-то как?
      -  Лейкинд,  что ли? Живет, что ему сделается.  Вот  в
/`.h+k)  раз  фаршированную щуку притаранил.  Я  ее  нянькам
скормила.  Он  в Штаты собирается на ПМЖ. Вроде  работу  ему
предлагают. Может, уехал уже. Он ведь у нас такой -  жидочек
смирный, не худой, не жирный.
      Я  с  трудом подавила возглас разочарования.  Так  все
относительно  хорошо просчитать и так бездарно  провалиться.
Но, может быть, я еще успею. Может быть...
      - Никого из наших не видишь? - Мне нужно было уезжать,
но уехать вот так, сразу, мне показалось невежливым.
     - Да кого я здесь на хуторе увижу? Разве что ты заедешь
на  ночь  глядя.  И то наверняка случайно  в  наших  пенатах
оказалась.  Хотя  заезжал тут осенью  этот...  Туманов,  что
ли...  Володька. Сняться мне предлагал для обложки какого-то
его  сумасшедшего  журнала.  В обнаженном  виде.  И  это  на
девятом-то месяце.
     - А ты?
      -  Да послала его. Чаем напоила и послала, хоть  он  и
упирался рогами, говорил, что снимок будет потрясающий, а-ля
Деми Мур. А машина у него шикарная.
     - Красный "Форд"? - машинально сказала я.
      - Ну, насчет "Форда" не знаю, но красная - точно. Цвет
боя быков, солидная штучка.
        Значит,   запись   в   телефонной   книжке   Нимотси
действительно касалась встречи с Тумановым, но сейчас мне не
хотелось  с  этим разбираться. Как бы невзначай я  повернула
голову  и посмотрела на часы, висящие над плитой. Часы  были
забавные,  циферблат расписан под Гжель - и мне  на  секунду
захотелось  иметь  в  кухне  такие  же.  Славно  они   будут
смотреться под деревянной полкой с .
      Я  тут  же одернула себя - какая полка, какие часы?  У
тебя теперь и кухни-то нет. И неизвестно, когда появится.  И
появится ли вообще...
     - Твои часы правильно идут?
     - Правильно, что им сделается. Симпатичная вещичка, да?
У меня