вно, они  начнут  проверять  и
вычислят... Это же как два пальца об асфальт. И  никакой  Братны  больше  не
отмажет, он сам  в  дерьме.  Ты  же  знаешь,  эти  суки,  им  же  главное  -
отчитаться, а кого первым за задницу возьмут? Кто небезупречен, с их гунявой
правоохранительной точки зрения.
   - Ну, тогда нужно полгруппы пересажать, - резонно  заметила  я,  вспомнив
все махинаций с камнями и антиквариатом самого Братны, героиновые  посиделки
Вована Трапезникова и постоянные  дорожно-транспортные  происшествия  Антоши
Кузьмина. А кроткий звукооператор  Шуренок  Вепрев,  как  выяснилось  совсем
недавно,  оттрубил  пятилетку  в  колонии  общего  режима  за  убийство   по
неосторожности (он совершенно хладнокровно размозжил голову любовника  своей
жены   сковородой).   За   талантливого   звукооператора   вступился    Союз
кинематографистов, и дело завершилось всего лишь пятью годами.
   - Режиссер еще там? - деловито спросил Митяй.
   - Они все еще там - и  Братны,  и  Кравчук.  Еще  какого-то  члена  ждут,
крупного спеца. Должен подъехать.
   Братны и Кравчук  никогда  и  никому  не  расскажут  о  первом  убийстве.
Рассказать об этом сейчас, когда на то, чтобы скрыть его,  положено  столько
усилий, - это значит признаться в соучастии, подставить себя под удар.  Если
следовать логике, то напрашивается вполне закономерный вывод: вы по каким-то
причинам скрыли первое убийство, и нет гарантии, что вы по тем  же  причинам
не могли сами совершить второе... До сегодняшнего дня  мы  были  призрачными
союзниками, теперь можем стать друг для друга опасными свидетелями...
   Нет, не так. Сейчас для них самый опасный свидетель - я, темная  лошадка,
засланный казачок, сомнительная дамочка с сомнительным прошлым. А что,  если
нервишки у меня начнут сдавать и я явлюсь с повинной и  расскажу  обо  всем,
что знаю? Директор съемочной группы не дурак, он  должен  был  просчитать  и
этот вариант. И он наверняка просчитал его. Кравчук не даст загнать  себя  в
угол, он будет обороняться, он найдет способ защитить себя.
   Я посмотрела на Митяя: мой собственный мальчик был человеком Кравчука,  и
был не самым последним  человеком,  стоит  только  вспомнить  обстоятельства
нашего знакомства. Вполне возможен  классический  вариант  развития  сюжета:
конфликт между чувством и долгом, спасительный круг индийской мелодрамы.
   Вместо того чтобы спать с ним, вместо того чтобы без продыху заниматься с
ним любовью, можно было бы попытаться объясниться с ним, перетащить  его  на
свою сторону.
   Но ты не виновата. У тебя не  было  времени  перетаскивать  его  на  свою
сторону, у тебя вообще не было времени ни  на  что,  кроме  этой  внезапной,
совершенно обезумевшей страсти.
   Теперь это время появилось, отстранение подумала я. Нужно все  рассказать
ему. Рассказать сегодня же. Я приблизилась к Митяю и взяла его за руку.
   И он тотчас же ответил мне, он как будто только и ждал  этого.  Он  обнял
меня за плечи и зарылся лицом в моих волосах. Я уже знала,  что  он  скажет,
что шепнет мне на ухо.
   И он сказал:
   - Черт возьми, я понимаю, не самая подходящая ситуация, но я страшно тебя
хочу. Смертельно.
   "Смертельно?, это именно то слово, которое необходимо,  что  же  со  мной
делают  его  губы,  его  руки,  бесстыдно  залезшие  под  свитер,  нежно   и
требовательно  касающиеся  моего  позвоночника,  животная  страсть,   ничего
больше. Животная страсть, из которой не выбраться. Сейчас его руки доберутся
до сосков, и круг замкнется. Хорошо, что я в пальто, иначе это выглядело  бы
совсем уж неприлично...
   - Вы что, ребята? - Только теперь я заметила, что дядя Федор  смотрит  на
нас округлившимися глазами, к нему на минуту даже  вернулся  его  грубоватый
юмор. - Вы что, совсем охренели? Я им про убийство толкую, а они что делают?
Вы бы еще здесь под пожарным щитом  раскорячились.  Или  вон  в  павильончик
попросились... На глазах у старушки покойницы потрахаться, а также понятых и
судмедэкспертов. Ничего, блин, святого!..
   - О чем ты, дядя Федор? - фальшивым голосом спросила я.
   - Господи, о ваших мордах, а также ручонках, которые  не  там  находятся,
где им надлежит быть в такой скорбный момент. Неужели дома  не  натрахались,
а, морячок?
   Митяй осторожно разжал руки, и я отпустила его с сожалением. С сожалением
- кто бы мог подумать!..
   Дверь павильона открылась, и из нее вывалился потный  Вован  Трапезников.
Вся группа взирала на Вована с почтительным ужасом.
   - Ну, чего там? - спросил Серега Волошко.
   - Чего-чего... Роются,  как  свиньи  под  дубом.  Сейчас  всех  доставать
начнут,  показания  снимать.  Там  хряк  один  есть,  и  свинья   при   нем,
следователи, мать их. Через пять минут наверх потащатся, в съемочную группу.
Так что готовьтесь, господа подозреваемые, начнут вас по одному выдергивать,
как морковь. А до  этого  предлагаю  упорядочить  наши  показания,  то  есть
устроить сговор!
   Вован Трапезников вернулся  к  двери  павильона,  приоткрыл  ее  и  зычно
крикнул - видимо, для того, чтобы быть  услышанным  ?хряком  и  свиньей  при
нем?:
   - Устроить сговор!
   Сразу же удовлетворившись, Трапезников отполз к окну,  облокотил  тушу  о
подоконник и, достав из  портсигара  огромную  козью  ногу  с  первоклассной
анашой, закурил. По коридору тотчас же поплыл ее сладковатый запах.
   - Ты  совсем  с  катушек  съехал,  Вован!  -  прошипела  Муза,  сразу  же
отклеившаяся от плачущей невменяемой Ирэн. - Ты бы еще всем  шприцы  роздал!
Здесь же ментов полно, соображать надо! Устроился  тут,  всех  подставляешь.
Скажут, коллективно кольнулись и порешили старуху! Сегодня  анашу  курят,  а
завтра пол-?Мосфильма? в расход пустят, что еще ожидать от такого бардака!
   - Не вижу связи, рыбка моя, - промурлыкал Вован. - Они меня как сковороду
начищали в Судный день, нужно же нервы успокоить...
   - Ты что, козел, не понимаешь, - не унималась Муза, видимо,  от  волнения
перейдя на не свойственный ей жаргон, - сейчас за наркоту статья  корячится.
Соображалку, что ли, потерял?
   - А мне монопенисуально, что там корячится, - беспечно сказал Вован.
   - Чего?
   - Однохерственно. Я заслуженный художник России, последователь  Рериха  и
любимый ученик академика Юона Константина  Федоровича.  Меня  и  пальцем  не
тронут.
   - Так он же умер в 1958 году, - сказал дядя Федор.
   - Кто? - удивился Вован.
   - Академик Юон. Я сам читал в Энциклопедическом словаре.  Как  ты  можешь
быть его любимым учеником, если он уже сорок лет как  в  могиле?  -  дожимал
Трапезникова Бубякин.
   - Ты смотри,  умер  старик,  а  я  и  не  знал.  Нужно  позвонить,  семье
соболезнования передать... Надо же, несчастье какое...
   - Ладно, кончайте ваш балаган, - в отсутствие Братны Муза задалась  целью
сплотить группу,  -  а  ты,  Вован,  если  уж  так  душа  горит,  сходил  бы
куда-нибудь в ватерклозет, там  бы  и  курил,  зачем  же  правоохранительные
органы на дыбы ставить?
   - А я бы тоже сейчас пыхнул, - мечтательно сказал ассистент по  съемочной
технике Садыков, - тощища такая... Дай-ка мне косячок, Вован.
   - Лучше водки выпей, - ревниво сказал Серега Волошко. Он ненавидел, когда
его предают собутыльники.
   - Водка  мозги  засирает,  а  хорошая  трава  -  очищает.  -  Трапезников
наставительно поднял палец.
   - Это кто же такое сказал? Уж не Иисус ли Христос?
   - Не Христос, а Ибн Сина, он же Авиценна. В  своем  философском  трактате
?Книга указаний и наставлений?, а также в своем другом философском  трактате
- ?Книге исцеления?.
   - Вован, что там было-то? - наконец догадался спросить дядя Федор.
   - Да ничего такого. Ползают, улики собирают, мать их, думаю,  что,  после
того как всех допросят, обратно сюда вернемся. Кто где стоял,  кто  на  кого
наезжал, ну и вообще картина, предшествующая преступлению. Они  из  нас  всю
душу вынут. Говорят - киношники вообще экзальтированное дерьмо, а не люди, и
свидетели никакие... В общем, бочку покатили, принюхиваются, странные,  мол,
дела у вас в группе творятся, одна актриса без вести пропала,  другую  прямо
на съемочной площадке замочили. Вынесли  Кравчуку  устную  благодарность  за
правильно проведенные доследственные мероприятия. Вот и все, собственно.
   - Ну а ты-то, Вован, с программной речью  выступил,  поставил  ментов  на
место? - Садыков вынул из рук Вована косячок и шумно затянулся.
   - А то. Вы же меня знаете!
   Вован Трапезников, отличавшийся свинским  нравом,  всегда  наплевательски
относился к любым авторитетам, властям предержащим вкупе с ними, а  также  к
нормам социалистического общежития. Каждому, не по делу интересующемуся  его
героиновым образом жизни, он откровенно хамил. Хамил он  и  просто  так,  но
хамил изысканно и с религиозной  подоплекой.  Так,  всего  несколько  недель
назад в Краснопресненском  суде  он  выиграл  судебный  процесс  по  иску  о
нанесении морального ущерба. Истцом выступил известный  в  прошлом  режиссер
Глеб Снесарев,  которого  предварительно  обкурившийся  Трапезников  обозвал
?елдой?. ?Елда? прозвучала с высокой трибуны пленума Союза кинематографистов
и потому была особенно оскорбительна. Снесарев подал в суд, но в суде  Вован
как дважды два  доказал,  что  употребил  слово  ?елда?  ?не  в  том  пошлом
значении, в  котором  воспринял  его  не  отличающийся  особыми  знаниями  и
интеллектом истец?, а совсем  в  другом.  Что,  назвав  истца  ?елдой?,  он,
Трапезников, оказывается,  даже  польстил  последнему,  потому  что  Елда  в
чеченской мифологии - имя владыки подземного мира мертвых,  бога  мудрого  и
обладающего даром предвидения, а документики и отчеты экспертов прилагаются,
вот так-то, граждане судьи. А через пять дней  Вовану  предстояло  еще  одно
разбирательство, теперь уже в районном суде ?Мневники?; и снова  Трапезников
выступал ответчиком в деле кинокритика Гелены Пробер, которую на  протяжении
долгого  времени  ласково  называл  ?ты  ж  моя  крошка,  тласольтеотль?.  У
впечатлительной бальзаковской дамы Пробер  даже  развилось  к  Вовану  нечто
вроде слабого сексуального влечения,  пока  добрая  душа  из  группы  Братны
(кажется, это был хорошо подкованный в вопросах культурологии дядя Федор) не
сообщила ей, что ?тласольтеотль? в переводе с какого-то из мексоамериканских
языков - ?пожирательница экскрементов?...
   - Так что ты там в уши ментам надудел? - Было  видно,  что  больше  всего
Садыков жалеет о том, что сам не присутствовал при очередном хамстве Вована.
   - Ну, я  думаю,  на  пару-тройку  исков  о  защите  чести  и  достоинства
хватит...
   Группа дружно захихикала, и разговор незаметно перетек  в  плоскости,  не
касающиеся убитой актрисы. Смертельно испугавшись в первый момент,  все  как
будто разом решили перестать верить в происходящее, воспринимать случившееся
как еще один, безнадежно испорченный, безнадежно запоротый дубль.  А  пленку
нужно смыть и приступить к  новым  съемкам.  Только  теперь  я  вдруг  остро
почувствовала,  какую  группу  набрал  себе  Братны:  веселые   сумасшедшие,
настоящие   и   будущие   утонченные   уголовники,   любители   сомнительных
удовольствий,  отвязные   наркоманы,   демонстрирующие   полное   отсутствие
моральных принципов. Именно с ними Братны собирался делать великое  кино.  И
самым парадоксальным было то, что именно с ними он бы его и сделал.
   Теперь не будет никакого фильма.
   "Забыть Монтсеррат?, именно таким было его  рабочее  название.  Теперь  о
Монтсеррат действительно придется забыть.
   После всего того, что произошло, никто не даст Братны снимать, а  если  и
дадут, то очень не скоро. Отборочная комиссия Каннского фестиваля будет  вне
себя. Да и сама  группа  разбежится,  Анджей  прав:  люди,  снимающие  кино,
суеверны, они легко впадают в  мистику,  они,  как  никто,  умеют  проводить
дьявольские параллели. Сейчас вся эта свора неофитов выстроится  в  очередь,
чтобы взасос поцеловать своего Мессию поцелуем Иуды.  Дешевое  благородство,
скорее всего они даже откажутся от тридцати сребреников...
   Мне стало невыносимо тяжело и захотелось уйти отсюда.
   Мне захотелось уйти отсюда, и я уйду. Я - ни к чему не причастная,  ни  в
чем не запачканная, не стоявшая возле венского стула с убитой  старухой,  не
стоявшая  возле   распределительного   шита...   Я,   серафим   и   херувим,
великомученица, святая Урсула, мать твою...
   - Пойдем отсюда, - сказала я Митяю.
   - Я же говорил, не стоит тебе ехать... А теперь нужно ждать босса. Он для
этого меня и вызвал. - Вот ты и начал предавать меня, мальчик.
   - Пойдем, я прошу тебя.
   Так и  есть,  конфликт  чувства  и  долга,  индийская  мелодрама,  что  и
следовало доказать. На лице Митяя были написаны все муки Страшного суда.
   - Ты как хочешь, а я ухожу.
   - Хорошо. Я с тобой. - По-моему,  он  серьезно  ко  мне  относится,  если
решился наплевать на телефонный звонок Кравчука. - Я провожу тебя, подождешь
меня в кафе, хорошо? Или в машине. Не думаю, что задержусь надолго...
   Вот  как.  Серьезность  его  намерений  распространяется  только  до  его
потасканной ?девятки?.
   - Я не буду тебя ждать, - это прозвучало совсем уж глупо.
   - Ева, ну, пожалуйста, не будь ребенком. - Он ухватил меня  за  локоть  и
попытался прижать к стене. - Я понимаю, ситуация неприятная, у всех нервы на
пределе. Но мы-то ни при чем!
   "Мы? выглядело в устах Митяя убедительно, я действительно веду  себя  как
идиотка, нужно взять себя в руки.
   - Хорошо, прости меня. Я подожду в машине. Дядя Федор, который  до  этого
пасся в эпицентре группы, резко отделился от нее и засеменил в нашу сторону.
   - А куда это ты собралась, Ева?
   - Мое присутствие необязательно, правда? Меня не было сегодня на  работе,
я ничего не видела. Думаю, я не являюсь  свидетелем  номер  один.  Или  меня
вызвал Братны? Или Андрей Юрьевич Кравчук, не к ночи будет сказано...
   На лице дяди Федора отразилась борьба чувств, и наконец врожденная любовь
к пороку победила. Он сунул руки в карманы и независимо сказал:
   - Вызывал. Я ведь потому и звонил. Всех сейчас вызывают. А  ты  бы  могла
остаться, поддержать группу, побыть с товарищами в  роковой  час  уголовного
преступления. Ты ведь тоже во всем этом участвовала, черт возьми.
   По непонятным мне причинам дядя Федор откровенно  лгал:  мое  сегодняшнее
отсутствие на площадке было для двух моих соучастников неожиданным подарком.
Я - единственная из них, кто мог сразу же, еще на первом  допросе,  сообщить
им об убийстве Александровой. Хотя я и не давала им поводов так  думать,  но
совсем исключать этот вариант они тоже не должны. Предусмотрительный  Андрей
Юрьевич Кравчук даже позвонил Митяю и мягко попросил его меня  попридержать,
он не мог не знать, что вчера мы  с  Митяем  посетили  ?Попугай  Флобер?.  А
возможно, он попросил, и жестко (скорее всего именно так все  и  было),  вот
только Митяй максимально смягчил удар и принял его на себя. Ведь Кравчуку  и
в  голову  не  могло  прийти,  что  человек,  приставленный  к   затрапезной
ассистентке,  вдруг  проникнется  к  ней  страстью...  И   что   затрапезная
ассистентка проникнется страстью тоже...
   Тоже... Тебя волнует этот человек, его тело, его руки, ты готова спать  с
ним когда угодно и где угодно. Это животная  страсть  к  двадцатисемилетнему
красавцу Митяю, которого  так  просто  полюбить;  это  тихое  сострадание  к
четырнадцатилетнему жирняю Митяю, которому так нужна была любовь.
   ...Двери павильона открылись, и трое молодых  людей  выкатили  носилки  с
трупом Бергман в черном мешке. Какая же все-таки она была маленькая, гораздо
меньше Александровой. Как мне могла прийти в голову  мысль,  что  у  Бергман
хватило сил убить конкурентку?..
   Тело в черном мешке. Три зарубцевавшиеся язвы в  теле.  Вот  и  все,  что
осталось от актрисы-неудачницы Фаины Францевны Бергман, которую похоронят за
счет государства на кладбище подмосковного  Дома  ветеранов  сцены.  Никаких
особых слез, никаких особых эмоций, после похорон  престарелая  балерина  из
Перми снова водрузится в комнате. Во всяком случае, у Бергман хотя бы  будет
место последнего успокоения...
   Завтра вся эта история обязательно появится в ?Хронике происшествий?,  ее
выделят как преступление недели и отведут ей два абзаца, а если повезет - то
и три. А впрочем,  я  могу  ошибаться,  и  убийству  уделят  гораздо  больше
внимания - личность Братны к этому располагает, на нем выспятся все кому  не
лень, он переплюнет всех Фассбиндеров  и  Тарантино,
вместе взятых, он войдет в историю кино  как  гений,  убивающий  всех  своих
актрис.
   Фигурально выражаясь.
   Пока я предавалась всем этим не очень веселым  размышлениям,  милицейский
кордон оказался прорванным, смятым, как бумажная салфетка, и  коридор  перед
павильоном заполнили сразу три телевизионные группы. Ну, конечно же, иначе и
быть не должно, убийство на ведущей киностудии страны  случается  не  каждый
день,  все  самые  модные  криминальные  репортеры   должны   отметиться   и
попозировать на фоне черного мешка с трупом. Всех их я видела много раз и по
разным каналам: я даже помнила их имена - плохо выбритый Виктор  Лавникович,
специалист по солидным и помпезно обставленным  заказным  убийствам;  хорошо
выбритый, но лысый Александр Островский, специалист по  серийным  убийцам  и
маньякам; бритый  наголо  во  всех  местах  Евгений  Шустов,  специалист  по
международному терроризму. Если у следствия будет столько  версий  убийства,
за него остается только порадоваться...
   Три съемочные группы синхронно попросили  молодых  людей,  сопровождающих
каталку с трупом, вернуться к дверям павильона и повторить проезд. На пленке
все должно выглядеть эффектно. Еще  один  штрих,  превращающий  человеческую
трагедию в телевизионный фарс.
   В  ожидании  следственной  группы  репортеры  беседовали  со  всеми,  кто
оказался под  рукой,  зацепили  они  и  дядю  Федора,  который  со  скорбным
выражением лица сделал дополнительную рекламу фильму Братны.
   Возможно, фильм и не закроют, подумала я.  Глупо  закрывать  картину,  на
съемках которой произошло убийство, это добавит  ей  пикантности  и  вызовет
дополнительный интерес. Люди обожают страшные  истории,  особенно  если  эти
истории случаются не с ними, они души в них не  чают  -  так  же,  как  и  в
умерших возлюбленных. А погруженная в кокон слухов и сплетен еще  не  снятая
картина благополучно перезимует и выползет к Каннскому фестивалю  прелестной
бабочкой.
   Крушинницей Клеопатрой, Странствующей Данаидой, Мрачной Белянкой, все эти
имена можно прочесть в энциклопедии насекомых. Имя Братны тоже  можно  будет
прочитать. Со временем. В энциклопедии  кино  или  на  страницах  уголовного
дела, если очень повезет...
   Только о твоем имени нигде и никогда не будет упомянуто, Ева.
   - Пойдем, - снова попросила я Митяя, - телевизионщики  действуют  мне  на
нервы. Пойдем, проводишь меня, а я подожду тебя в машине.
   ...В лифте он снова захотел меня. А я снова захотела его.  Это  не  имело
ничего общего с любовью, что бы ни  говорил  мне  мальчик  Митяй.  Это  было
больше, чем любовь, потому что не хотело ждать, потому что требовало  выхода
здесь и сейчас. Паскудный лифт, несмотря  на  относительно  малую  этажность
главного корпуса, останавливался три раза,  поочередно  впуская  и  выпуская
руководителя киноконцерна ?Слово? Валентина Черныха, актрису Елену  Яковлеву
и любимого оператора Тарковского Гошу Рерберга - никакой личной жизни,  черт
возьми!
   - Я тебя так хочу,  просто  крыша  едет,  -  шептал  мне  на  ухо  Митяй,
бесстыдно ворочаясь у меня под свитером и глядя  остекленевшими  глазами  на
руководителя киноконцерна ?Слово?, - ты же знаешь студию, есть же  места....
Придумай что-нибудь, иначе я просто взорвусь...
   - Потерпи, пожалуйста, - шептала я, бесстыдно ворочаясь под курткой Митяя
и глядя остекленевшими  глазами  на  актрису  Елену  Яковлеву,  -  я  сейчас
придумаю что-нибудь...
   И я придумала, хотя для этого - полный ид