Косикину?
      Конечно,  я  помнила  Юленьку Косикину.  Ослепительную
красавицу   Юленьку,  глупейшее  и  добрейшее   существо   с
актерского  факультета.  Иван называл  ее  "овцой".  Юленьку
можно   было  воспринимать  только  в  горизонтали,   но   в
горизонтали она была действительно божественна. За  Юленькой
считали  своим  долгом  подволочиться  все  уважающие   себя
режиссеры  и  часть сценаристов, тоскующих в душе  по  славе
Тонино  Гуэрры. Уж кто-кто, а Юленька должна  была  устроить
свою   судьбу,  подцепить  какого-нибудь  денежного   серба-
эмигранта или идиотски-жизнерадостного мормона из штата Юта.
     - Помню. Еще бы! Она что, вышла замуж за грека?
     - Она умерла.
     - Ужасно. - Известие о смерти Юленьки не вызвало во мне
никаких  чувств, кроме легкого укола зависти - ну  вот,  еще
кто-то решился умереть молодым.
      -  Точнее,  ее  убили. Ее убивали пять часов.  Сначала
исхлестали   спину  в  кровавое  месиво  -  знаешь,   такими
хлыстами,  вымоченными в соли - со свинчаткой на концах.  Ее
прижигали  сигаретами  - десять, двадцать  волдырей,  и  все
"kbo-cbk  в  одну линию, от шеи к животу, между  грудями.  А
потом  по  этим линиям вспороли живот и слили  туда  сперму.
Сперму  пяти  человек, которые насиловали ее  все  эти  пять
часов... Так ты помнишь Юленьку? Помнишь, да?!
     Потрясенная, я молчала.
     - Это ничего тебе не напоминает?
     - Напоминает?
      -  И еще одна маленькая деталь - у нес была цепочка на
щиколотке. Твой привет мне, ты всегда была очень щепетильна,
ты никогда не забывала передавать мне привет...
      Что-то страшное надвинулось на меня, отбросило к стене
- так мы сидели друг против друга, поддерживаемые стенами.
     - Я не понимаю...
     - А чего тут понимать? Ее убивали пять часов, и все это
время я снимал. Я сам стоял за камерой, потому что оператора
тошнило, а потом он обкололся... Я сам стоял за камерой -  и
снимал,   снимал,  снимал.  Гиперреализм,  сука,   эстетика,
зашибись!..
     Он забился головой о стену и страшно захохотал.
     - Ты... Ты хочешь сказать, что...
      - Что все твои сценарии воплотились до последней точки
с  запятой! Ты ведь любишь точки с запятой... И все это было
по-настоящему.
      -  Я  тебе  не  верю, ты врешь! Избавь меня  от  своих
дурацких  галлюцинаций, посмотри на себя, ты же  законченный
наркоман!  -  Я  действительно  не  верила  ему,  наркоману,
исколовшемуся  до последней возможности, аде поверив,  сразу
успокоилась.
      -  Знаешь,  скольких  еще замучили  после  Юленьки?  И
детей... Дети были из Румынии, они ничего не понимали... Они
так  плакали, что посрывали голоса, даже хрипеть  не  могли.
Там был один мальчик, Михай... Я спас его, я правда - только
одного  и  спас...  В  перерыве  вколол  героин,  хер  знает
сколько,  только чтоб он не мучился, отъехал и не  вернулся.
Когда  Боженька, блин, прижмет меня, скажу, что спас  его...
Не могу, не могу, не могу...
      Он  пополз  на кухню, на ходу теряя простыню,  оставив
меня сидеть у стены - раздавленную, оглушенную.
      Это не правда, это не может быть правдой, бред, плохое
кино,  так  не  бывает,  его надо лечить,  зачем  он  только
ввязался  в это, зачем я только ввязалась, зачем я отпустила
его, бедный, бедный мальчик, а еще говорят, что это астрал -
героиновый драйв, ад кромешный... Я вдруг вспомнила все  то,
что  писала,  -  все  эти кровавые непристойности,  де  Сад,
срисованный  с  высунутым от усердия языком, -  вспомнила  и
заскрипела зубами.
     - Ты врешь!..
      На кухне послышался звон посуды - на пол летели чашки,
тарелки;   потом  грохнулось  что-то  тяжелое,   конечно   -
керамический  чайник, ценная вещь, которую Венька  притащила
из  антикварного; огромные экзотические птицы  с  китайскими
раскосыми глазами, растрескавшимися от времени... Что же  ты
делаешь, гад?!
      -  Иди сюда! - истерически заорал Нимотси. - Иди сюда,
/.,.#( мне...
      ...Он  сидел  посреди кухни, прямо на осколках  битого
стекла,   из  его  рюкзака  было  вывалено  все  содержимое:
потрепанный  блокнот,  видеокассеты,  какие-то  проспекты  и
карты,   сломанная   ручка,  огрызок  карандаша,   пригоршня
таблеток,  мелкие чужие монеты, которых я никогда не  видела
раньше;  шлеей от рюкзака он перетянул себе ногу -  так  же,
как вчера вечером, на лестнице.
      -  Ч-черт,  не  могу  попасть! Не могу  попасть,  мать
твою!..  -  Он  беспомощно тыкал шприц в ногу.  Я  с  ужасом
смотрела на него.
      -  Что  глаза  вылупила? - злобно спросил  Нимотси.  -
Помоги лучше, ничего не получается - видишь?!
      -  Что  нужно  делать?  -  Я  вдруг  удивилась  своему
спокойному голосу, который отрезвляюще подействовал даже  на
Нимотси.
     - Я зажму, а ты найди вену. Вколешь.
     - Никогда этого не делала.
     - Не труднее, чем в задницу. Давай...
      Он стянул шлею еще туже - но это было бесполезно, вены
не   подавали  признаков  жизни,  не  хотели  всплывать   на
поверхность:  только  бледная,  покрытая  редкими  волосками
кожа.
     Нимотси сжал зубы и закрыл глаза.
     - Ну?!
     - Я не могу... Не могу найти.
     - Давай! - Костяшки его пальцев побелели от напряжения,
и,  когда  тонкий  кожаный ремень надломился  и  треснул,  я
увидела  одну - тоненькую, нежно-голубую, смирно  стоящую  -
как рыба под толщей льда.
      Игла  легко прошила кожу, и я выпустила в тело Нимотси
содержимое шприца.
     Он откинулся на пол - тонким позвоночником на стекло, -
вытянул руки и затих.
      Я несколько минут бесполезно просидела рядом с ним,  а
потом начала собирать стекла.
     - Мы найдем тебе нарколога. Хорошего...
      - Мы? Кто это - "мы"? Наша затворница обросла сестрами
во Христе?
      "Сестрами"  - как в воду глядишь, Нимотси,  даром  что
законченный наркоман".
     - Неважно. Все равно надо что-то делать, иначе кто тебя
будет колоть без меня?
      -  А  я  уже  не буду без тебя, - его голос  прозвучал
странно весело.
     - А если мы их больше не найдем, твои вены?
      - Война - фигня, главное - маневры... Буду колоть себя
в яйца, как на зоне.
     - Ты и это знаешь?
     - Я теперь все знаю.
      Я  подняла с пола черепок - с черепка на меня  смотрел
грустный раскосый глаз птицы.
     - Ты разбил мой любимый чайник. Никакого ответа.
     - Вдребезги разбил, а я на него загадала.
      -  Ты  очень удивишься, но, кажется, я разбил  все  на
свете  и  твою лягушачью жизненку тоже. Я приехал за  тобой.
Нам нужно сваливать отсюда.
     - Куда?
      - Куда-куда... В жопу труда! Ты разве не поняла, что я
сказал  тебе?  Все  это было правдой. Там,  где  я  работал,
убивали людей по-настоящему!
     - Не хочу слушать твой бред! - Я закрыла уши, но это не
помогло: его тихий голос все равно просачивался в меня.
      -  Тихое такое местечко, пригород Афин, шикарный  вид,
частные  владения  -  хрен сунешься,  охрана  по  периметру,
бассейн     с     подогревом...    Рожи     только     наши,
восточноевропейские,  ты  же  знаешь,  как   это   делается:
"Набираем  девушек для работы официантками  в  лучших  барах
Европы",  все  лучше, чем сидеть без зарплаты и  за  копейки
члены сосать желающим... Лучше, конечно, через Польшу, у них
это дело хорошо поставлено. Набирает такое липовое агентство
грудастых  жопастых малоимущих бабенок и гонит все поголовье
через границу по сомнительным ксивам. Сейчас такой бардак...
Две  югославки были классные, просто ништяк, но наша Юленька
все  равно  лучше...  Меня когда Володька  Туманов  с  этими
людьми  сводил  -  говорил, просто  обыкновенная  порнуха...
Здорово был упакован.
      Вечный  студент  Володька  Туманов  был  однокурсником
Нимотси,  потешным  альфонсом  при  зажиточных  девушках  из
хороших  московских  семей.  Он  без  конца  брал  академки,
тусовался  в  каких-то клубах и модных московских  журналах,
сам  завел  журнал, погоревший через три месяца  по  причине
вялого  невкусного  эротизма. А  теперь,  оказывается,  стал
одним из действующих лиц в жизни Нимотси.
     - Никакое не действующее лицо, кондом рваный, шестерка,
гад!  -  бесцветным голосом сказал Нимотси.  -  Я  сам,  сам
виноват... Не нужно было подписываться" не нужно  было  тебя
втягивать...  Но  я  не  знал...  Я  не  знал,  я  думал   -
подванивающая  работенка, так, разовый вариант,  чтобы  хоть
чуть-чуть  приподняться, тоже кино, хоть  и  отвратное...  Я
скучал по кино. Господи, как я скучал по кино... Я не  знал,
что  так  получится. А когда узнал - поздно было, охрана  по
периметру.
     Я молча собирала осколки и черепки; чтобы вынуть их из-
под  Нимотси, я осторожно перевернула его - он ткнулся лицом
в пол.
      -  Мы отсняли только три фильма, по часу. Четвертый не
закончили.  Но трупов было море, и героину - тоже.  Там  все
было  для  съемочной группы... И волчары, которые  актерскую
скотину  забивали, и кока, и морфий, там иначе  нельзя  было
выжить,  либо  в  дурку, либо в петлю. Мужиков  не  убивали,
только детей и девушек, про мужиков еще должны были снять  -
специальную   серию,  педрильскую...  Один  парень,   просто
мясник,  так  резал  -  зашибись,  даже  на  камеру   брызги
попадали...  Из Львова, кажется, - плевал он на  героин,  на
вонючей ханке сидел, а потом и на это плюнул: кровь -  самый
крутой наркотик, его слова... Так вот - он говорил, что  все
это  -  для  всяких высокопоставленных херов  и  богатеньких
('"`  i%-f%"  и  распространяется по Европе  чуть  ли  не  с
дипломатической почтой. Ч-черт, я думал.., пока  еще  думать
мог,  пока еще мозги в астрале не оставил, - что они  хотели
это  на широкую ногу поставить. Какой-то наш суперовый  хер,
русский,  между прочим, за этой идеей стоял.  Тебе-то  самой
нравится идейка, а? - вдруг хихикнул Нимотси.
      -  Разве  что  в  качестве сюжета. Ты  попал.  Больное
воображение теперь в цене. - Мне надоело слушать его бредни.
      -  В  качестве правды, - он забросил руку мне на  шею,
больно  притянул к себе, - ты до сих пор не поняла, что  это
правда?
     Я устала, мне не хотелось спорить.
      -  Хорошо,  я  поняла. Это - правда. Идем,  я  тебя  в
кровать уложу.
      -  А  мне  и здесь хорошо. Наш оператор еще на  первой
картине  повесился, слабачком оказался. А  я  вот  -  ничего
себе.  Ты  можешь мной гордиться. Потом они финна  какого-то
привезли,  флегму  долбаную - пис-сала, как-кала,  пук-кала,
вирвала,  на х-хер! - он доснимал. Нас близко к  актерам  не
подпускали,  только его, он все тела проверял,  чтобы  масло
хорошо    лежало,    чтобы   красиво    смотрелось,    очень
профессионально... А нас не подпускали, мы никого  не  могли
предупредить  и сказать ничего не могли. - Нимотси  привычно
заплакал,  и  тихие слезы вдруг страшно исказили  его  лицо,
мгновенно  постаревшее на десять лет. - Но я его спас.  Спас
этого  мальчика...  А даже если бы и смогли  сказать  -  все
равно никого бы не выпустили.
      -  Тебя  же  выпустили, - поймала я его  и  наконец-то
перевела дух: все не правда, не правда, не правда!
      -  Они  свернули производство, и все. Возле их  сраных
частных  владений какие-то людишки шарашиться  стали,  и  на
рожах у них было написано, что - Интерпол.
     - Так прямо и было написано?
      -  Нет... Это я потом вроде как узнал. Они всех убили,
на всякий случай, для проформы. И Львовского волчару тоже  -
туда  ему и дорога, гаду, он Юленьку больше всех мучил...  А
меня  один  из  охранников вывел, еще  до  того,  как  резня
началась,  грек, отличный парень, забыл, как  зовут.  Я  его
морфием  снабжал, у него мать от рака умирала, а  потом  еще
оказалось,  что  старший брат в Москве учился...  Я  у  него
пересидел,  не  знаю  сколько, их допрашивали  -  всех,  кто
охранял, - люди из Интерпола, но они-то ничего не знали,  на
виллу  их  не  пускали,  жили рядом,  в  маленьком  доме,  и
звукоизоляция была... Этот грек, забыл, как зовут, он меня в
Румынию отправил, а там из Констанцы в Одессу... Но они  все
равно  меня  достанут, я один все знаю... Я один!  Они  меня
найдут и убьют...
     - Ну, пока не нашли - идем спать. Утро вечера мудренее.
     - Ни хера не мудренее, в том-то вся и печаль. А если не
найдут...  Нет, найдут, они ловкие ребята!  Я  и  сам  скоро
сдохну...  Скоро сдохну, я чувствую... Мне кайф нужен,  хотя
бы  два  раза  в сутки, тогда я продержусь...  Хотя  бы  два
раза... Всего лишь два раза. Мышь...
     - Вставай, ты замерзнешь здесь, голый, на полу...
     - Хорошо, хорошо... Но ты тоже иди со мной. Не оставляй
меня,  ладно? Я к тебе приехал, у меня больше никого нет,  а
сам я быть не могу, не могу... - Он снова затрясся.
      -  Ну,  успокойся! Я здесь, я никуда не делась. Завтра
приедет один человек. И мы решим, что делать.
     - Какой на фиг человек? Только ты и я, ты и я!..
     - Хорошо, пусть ты и я.
     - У тебя есть деньги?
      - Если тебе нужно купить наркотик - я не знаю, где его
достать, я правда не знаю...
      -  Я  знаю, но дело не в этом. Нужны баксы - все,  что
есть.  У тебя ведь есть, да? Мы уедем завтра. Сначала  куда-
нибудь  на восток, за Урал, подальше... Потом - на  Чукотку,
оттуда  можно  свалить в Штаты через Аляску или  остаться  в
Канаде.  Конечно,  остаться в Канаде, там  леса,  территория
зашибись. Хочу подохнуть где-нибудь в приличном месте.
      - Никуда я не поеду. И тебя не пущу. Тебя лечить надо,
друг мой Нимотси, вот бы Иван на тебя посмотрел...
      Он  снова  ударил  меня, очень уж  легко  у  него  это
получалось.
      - Дура! Тебя все равно достанут, даже наверняка - если
не те, то эти.
      - Господи, я-то тут при чем? Писала сценарии на заказ,
и все.
      -  Ага, а потом по этим сценариям людей пачками на тот
свет  отправляли.  Целку-то из себя не надо  строить,  не  в
яслях  "Теремок". Ты что, сможешь доказать,  что  ничего  не
знала?
       -  Кому  доказывать?  Интерполу  из  твоего  больного
воображения? И вообще, - я страшно устала, я хотела спать, -
если  ты  так трясся за свою шкуру, то почему не  остался  в
просвещенной  Европе, не пошел, подняв лапки, в какую-нибудь
полицию?
     - И что бы я сказал? Их убивали, а я смотрел? Смотрел и
не жужжал?
      -  Ну,  тогда просто натурализовался бы в какой-нибудь
Голландии   под   личиной  грека-киприота.   Там   наркотики
легализованы,  так  что  вообще  никаких  проблем,  их  даже
бесплатно  выдают, чтобы раньше времени не  загнулись  такие
конченые типы, как ты.
      -  Конченый тип, конечно... Европа маленькая,  вся  на
ладони,  просматривается, как только  что  отремонтированная
кухня  без мебели... Там не спрятаться. - Он страдал  манией
преследования.  Ясно:  целый букет психических  заболеваний,
бедный  мой  Нимотси, представляю, как  бы  цинично  смеялся
Иван.  Для  Веньки это был бы только повод  для  сюжета,  не
самого лучшего - маленькая предательница...
      -  Тогда  почему Канада? Отправляйся в Колумбию  куда-
нибудь,  поближе к джунглям и медельинскому  картелю,  милое
дело.
      -  Не  добраться... Я не доберусь, сдохну.  Мне  всего
ничего осталось.
     Мне надоело слушать его бред.
     - Ну, если тебе всего ничего осталось - тогда пусть эти
b".( "они" найдут тебя, и никакой трагедии, какая разница  -
месяцем раньше, месяцем позже.
     - Не хочу умирать, не хочу, - заскулил он.
      -  Что  ж  ты так цепляешься за жизнь, если не  можешь
жить? - Я наконец-то оторвалась от Нимотси и вышла из кухни,
насквозь пропитанная его бредовым отчаянием.
     - Я не хочу умирать, потому что там будут они, - бросил
мне  в спину Нимотси трезвым спокойным голосом. - Там,  куда
все попадают после смерти. Там будут они, все, кого убили. И
мне  нечего  будет сказать им. Нечего. И вот этого  я  боюсь
больше всего...
      Он пришел в комнату, голый и тихий, лег рядом со мной,
прижался  ко  мне, как ребенок, - так крепко,  так  отчаянно
крепко, что я чуть не заплакала.
      И  почувствовала, что напряжение вдруг  отпустило  его
наконец-то;  и,  как  бабочка  из  куколки,  вылупился  тот,
прежний Нимотси, который целовал меня в аэропорту и которого
я никогда не забывала.
     - Все хорошо, все хорошо, - шептала я ему.
      -  Только ты не засыпай, пока я не засну. Я устал быть
один,  я  все  время был один, а теперь больше не  хочу,  не
хочу.
      В  конце  концов он уснул, а я еще долго рассматривала
его изможденное лицо в свете начинающегося утра.
      -  Пожалуйста, я прошу, пожалуйста, - бессвязно шептал
он  во  сне,  а  я  клала руку ему на  губы,  на  прохладный
восковой лоб - "все хорошо, все хорошо"...
      ...Я  проснулась с тяжелой головой - и сразу вспомнила
кошмар предыдущей ночи. Слава Богу, сегодня приезжает Венька
-  на часах было девять. Значит, скоро она появится, если не
вздумает прилететь самолетом, ей всегда нравились самолеты.
      Ей всегда нравились самолеты, я всегда была без ума от
порядка, но сейчас в комнате все было перерыто: вещи, книги,
рукописи  были  смешаны  в  диких пропорциях,  как  коктейли
сумасшедшего бармена, всю жизнь проработавшего  на  киношную
гонконговскую мафию.
       ...А  все,  что  осталось  от  моего  друга  Нимотси,
умиротворенно  сидело  на кухне и лакало  кофе  из  жестяной
коробки  чая.  Весь  чай  -  Господи  ты  Боже  мой,  "Выбор
императора", бешеные деньги за сто грамм! - был  высыпан  на
пол. А на плите, в кастрюле, булькали ингредиенты для кайфа.
     - Приветик! - бодро сказал Нимотси. - Кофе хочешь?
     Я молчала.
      -  А  кайфу?  - Он явно издевался, каждую  секунду  не
прощая  мне  своей  ночной  сумасшедшей  слабости.  -  Скоро
поспеет.
     - Что за разгром ты учинил?
     - Паршивая у тебя квартира. Такую и бросать не жалко.
     - Я не собираюсь ее бросать.
      -  Ты,  видно, ничего не поняла из вчерашнего.  Кошмар
продолжался.  Я  села  против  Нимотси  и  отпила   остывший
невкусный кофе из его жестянки.
     - Что ты искал?
     - Бабки.
     - Нашел?
      -  Сама знаешь, что не нашел. Так, мелочевка,  на  две
дозы от силы. Здорово ты их прячешь, где только?
     - Я прячу их в банке.
     - Банку я что-то не приметил.
     - В сберегательном банке.
     - Идиотка! Кто же их там держит в этой гребаной стране?
     - Я.
     - И много?
     - На гроб из красного дерева хватит. Тебя тоже упакую в
последний путь, не сомневайся. Благо недолго ждать осталось.
- Нимотси стал раздражать меня.
     Он с ненавистью посмотрел на меня.
      -  Придется  тебе  все снять. Мы уезжаем.  Я  грохнула
жестянку  с  кофе об пол, никакого эффекта,  жалкое  подобие
ночной, почти трагической, сцены с битьем посуды.
      -  Ты  уезжай, если хочешь, - хоть в Канаду,  хоть  на
острова  Зеленого Мыса... Дам тебе отступного - и  попутного
ветра в горбатую спину.
      - Это мило И плевать, что столько лет из одного корыта
дерьмо хлебали и в одной кроватке спали, тщедушными тельцами
прижавшись. Нехорошо выходит, а? Ты, моралистка!
      Бедный мой Нимотси, спасавший меня от тоски по  Ивану,
лежавший  с ботинками на диване в квартире на Автозаводской,
отчаянно   поцеловавший  меня  в  аэропорту  -   мне   стало
нестерпимо стыдно за непроходящее глухое раздражение к нему.
      - Я никуда не поеду, - мягко сказала я, - у меня здесь
все:   жизнь,  куча  работы,  счета  за  телефон...  У  меня
обязательства перед людьми, которых я люблю. И которые любят
меня...
      - Что ты говоришь? Которые любят тебя... Сейчас с двух
раз   угадаю,  кто  это  любит  тебя!  Какая-нибудь  дешевая
провинциальная  срань с юрким пенисом, альфонсишко,  который
сосет  из  тебя бабки на галстуки и любовниц... И играет  на
тебе, как Ростропович на виолончели.
     - Заткнись!
      -  Что,  правда,  правдочка и маленькая  правда  глаза
колют?
     - Пошел вон из моей квартиры!
      -  Не на порно ли денюжки ты ее прикупила? Я больше не
могла  оставаться  с  ним в одном пространстве  -  еще  пять
минут,  и  мы  разругаемся в х