й
богемности Володька никогда не опаздывал на деловые  встречи
-   это  было  его  стилем.  Он  как-то  сказал,  что  своей
относительно  успешной  карьерой обязан  этому  педантичному
умению  приходить  секунда в секунду. Чуть  раньше  -  и  ты
станешь   униженным  просителем.  Чуть  позже  -  ненадежным
человеком...Телефон Туманова по-прежнему молчал.
      Проклиная  все на свете, я взяла машину и благополучно
добралась  до  офиса этой амбициозной телекомпании  вовремя.
Меня встретил угрюмый охранник, тотчас же возникло маленькое
недоразумение   -   ни  фамилии,  ни  должности   вчерашнего
Володькиного визави я не знала: только довольно тяжеловесное
имя Эдуард и усы в качестве визитной карточки.
      Наконец  после  нескольких  бесплодных  разговоров  по
внутреннему  телефону я вышла на Эдуарда,  он  спустился  ко
мне,  и  мы поболтали некоторое время в маленьком кафе.  Мне
пришлось  занять  оборону  -  Эдуард  нелестно  отозвался  о
Володьке  и  подивился его легкомыслию: сегодня должен  быть
обговорен  предварительный контракт. Я ничем  не  могла  ему
помочь.
      Смирившись  с  тем,  что Туманов  не  приедет,  Эдуард
`  aa*  '  +  мне несколько дежурных телевизионных  историй,
церемонно  поцеловал руку на прощание, восхитился  клубом  и
выразил  готовность  встретиться еще -  а  теперь  простите,
дорогуша, дела, дела!..
      Я  покинула  офис, оставаясь в неведении  -  куда  мог
запропаститься  Володька? Вчерашнее  потрясение  было  очень
ощутимым,  я сама видела это, но и перспективы - собственной
перспективы - нельзя терять. Я помнила наш разговор в машине
-   тогда   Володьке  казалось,  что  это  самое   серьезное
предложение,  которое он получил за последнее время.  Сейчас
он  ничего не решал, все решат за него и только после  моего
вечернего   звонка.  Такое  поразительное  легкомыслие   шло
вразрез с тем, что я успела узнать о Володьке.
     Впрочем, не это сейчас было главным. Телефонный звонок.
      Мне  нужен был мужик, который поговорит по телефону  с
теми, кто стоит за Володькой, - а в том, что они обязательно
будут страховать его, я не сомневалась. Тот вариант, который
казался мне единственным до последней ночи - использовать  в
качестве  наживки  Олега  Васильевича,  -  выглядел   теперь
проблематичным. Если я решу использовать его - нужно  играть
в  открытую. Для этого у меня не было ни времени, ни сил.  И
этого я не хотела больше всего. Что я, в сущности, знала  об
Олеге? Друг Грека - да, симпатичный парень - да, гадание  на
кофейной гуще - да. Но слежка за мной?..
      Утренний  порыв  казался мне теперь  бессмысленным,  я
поздравила себя с тем, что не дозвонилась Мари-лову.
     Но тем не менее никого другого не было. Серьгу я отмела
сразу  -  его  въевшийся во все поры неистребимый  марийский
акцент,  характерный  тембр голоса сразу  выдали  бы  его  с
головой,  тем  более  что  он  приятель  Володьки  и  хорошо
известен Александру Анатольевичу. Официанта Родика,  который
оказывал  мне недвусмысленные знаки внимания, я  забраковала
по  тем  же признакам - плюс легкая картавинка, плюс работа,
которую   он  вряд  ли  согласится  потерять,  плюс  телефон
Туманова, который наверняка ему известен...
      Никаких  других кандидатов у меня не было.  Разве  что
подцепить какого-нибудь мужичка на улице, сунуть ему денег и
бумажку  с  текстом о назначении встречи - пара  предложений
никого не затруднит. Это выглядело по-дилетантски, но вполне
могло сработать. А потом я прослежу за теми, кто приедет  на
встречу...
      Запутавшись  в своих построениях, я малодушно  решила,
что  до  указанного в письме времени еще далеко. А  решив  -
направилась в клуб. Возвращаться домой не хотелось.
      Я  шла  по Садовому кольцу - через Склиф и Дом военной
книги. Когда-то там был неплохой букинистический отдел;  там
я  прикупила набор хорошо выполненных солдатиков  в  подарок
Ивану  - танковая обслуга вермахта, и Военно-морской словарь
для себя. Куда он делся потом, я не помнила... А если идти и
идти,  то  можно  выйти  к Курскому вокзалу,  откуда  уходят
поезда в мой родной город. В котором меня нет и никогда  уже
не   будет:   там  живет  отец,  и  лежат  в  нижнем   ящике
полированного   секретера   мои   немногочисленные   детские
фотографии и школьная выпускная, я в полуразвязанных бантах,
b`%blo  во  втором ряду, на фоне сирени и чертовых  красавиц
подруг  - и на них другое лицо, другое лицо... Я спросила  у
случайного прохожего, который час, - до отхода поезда в  мой
родной  город,  к  затянутым ряской  лиманам  и  приземистым
домикам из известняка, оставалось чуть больше сорока минут.
      Поезд  уйдет  без меня, без меня он  будет  уходить  и
уходить каждый день...
      Когда  я приехала в клуб, меня встретила пронзительная
тишина  -  должно  быть, она всегда такая,  полусонная,  как
полночная любовница в это время суток; но сейчас в ней  было
что-то настораживающее, как будто ангелы потрескивают своими
стрекозиными крыльями - все проходит, все проходит.
      Я  не  увидела  на  входе тяжелого матадорского  плаща
швейцара,  а  в  холле не было охранников,  только  картины,
почему-то  потускневшие.  Я  нашла  всех  в  большом   зале,
сидящими  за  гостевыми столиками; никто не сидел  отдельно,
все сбились в маленькие группки по несколько человек. Лица у
всех  были  исполнены значительности и скорбного нетерпения,
они  мгновенно  постарели  и растрескались,  как  на  старых
фресках;  мужчины стали похожи на женщин,  а  женщины  -  на
мужчин.  Даже  обычно  глубокий  светло-вишневый  цвет  стен
казался тусклым.
     А потом я увидела Серьгу - он сидел за лучшим столиком,
никогда  ему  не принадлежавшим. Серьга был изрядно  пьян  -
перед ним стояла бутылка лучшей водки.
      Я  подняла  руку в знак приветствия, но он  ничего  не
ответил, хотя и видел меня. Я подошла вплотную, нагнулась  и
поцеловала его в безразличную щеку. Только тогда по его лицу
пробежала тень узнавания.
      -  Чего  это  ты приперлась? - спросил он.  -  Никогда
раньше одиннадцати не появлялась. Уже знаешь?
     - Что - знаю?
     - Что произошло.
     - А что произошло? - Господи, мне нужно было догадаться
-  что-то  действительно произошло, иначе почему  осторожный
шепот людей за соседними столиками так похож на молчание?..
     Серьга глотнул водки.
      - Я была на встрече, - объяснила я. - Здесь, недалеко.
Там ждали Володьку, а он не явился.
     - Так ты его не видела?
     - Говорю тебе - нет.
      -  И не увидишь больше. Выпей. - Серьга снова наполнил
свой стакан и протянул его мне.
      - Я не пью водку в пять пополудни. Да еще без закуски.
Да еще в компании с такой кислой рожей.
     - Выпей, - настаивал Серьга. - Только не чокаясь.
     - Что это ты?
      - За раба Божьего Владимира Туманова. Твоего приятеля,
моего благодетеля...
      -  Господи,  что такое ты говоришь? - Я почувствовала,
как  пол  уходит  у меня из-под ног, а маленькое  остроносое
лицо Серьги стремительно приближается.
      -  Помер, - лаконично сказал Серьга без всяких эмоций,
как о смерти соседского попугайчика.
      -  Что значит - "помер"... Я же вчера ночью...  С  ним
было все в порядке... - На лицо Серьги вдруг наложилось лицо
Володьки,   но  не  вчерашнего,  раздавленного  страхом,   а
обычного, с закапанной соусом бородой...
     - Помер - значит нет его. А он у меня картину собирался
купить, - совсем уже невпопад брякнул Серьга.
      -  Какая картина, о чем ты говоришь?! Он что, в аварию
попал? - Ничего другого я предположить не посмела.
      -  Какая  авария? Он повесился. Я в морге  был  -  сам
видел.
     - В морге?
      То,  что  рассказал  мне  безжизненным  тусклым  тоном
Серьга,   казалось  просто  невероятным:  сначала   Володька
пытался  вскрыть себе вены и даже набрал полную ванну  -  ту
самую  ванну,  в  которой я мылась прошлой  ночью.  Но  вены
вскрыть  не  получилось - то ли он испугался  крови,  то  ли
лезвие  было  тупым  -  на  полу нашли  выпотрошенную  пачку
тронутых  ржавчиной  лезвий  "Спутник",  то  ли  вода   была
недостаточно теплой... Во всяком случае, он вылез из  ванны,
натянул  на  мокрое тело халат, пояса он так и  не  нашел  и
потому не запахнулся - и повесился в большой комнате, сорвав
люстру  с  крюка.  Я  помнила эту люстру, очень  изысканную,
гроздья фонариков из тонкой провощенной бумаги, с сюжетами в
стиле   Кацусики   Хокусая,   старательная   копия   цветной
ксилографии, школа Укийе-э, "36 видов Фудзи", для  фонариков
были  отобраны  всего  лишь  восемь...  Я  представила,  как
Володька   срывает  люстру,  а  потом  долго   топчется   на
провощенной  нежной  бумаге,  сминая  лики  священной   горы
Фудзияма.
     Он использовал струну от карниза - ведь пояса от халата
он так и не нашел, брючные ремни презирал, веревки в доме не
было, а ждать до утра он, видимо, не мог...
      -  Дерьмо  зрелище,  - сжав зубы, процедил  Серьга.  -
Струна  тонкая,  сам  толстый - даже  удивительно,  как  ему
удалось  закрепить, она порвала ему все горло. Все в кровище
засохшей, и руки по-дурацки начал резать: так, покромсал,  а
толком ничего сделать не мог.
     Володька забыл завернуть краны в ванной - или просто не
захотел;  вода вытекала остаток ночи и часть утра,  пока  не
просочилась  на  нижний  этаж. Возмущенные  соседи  -  семья
респектабельных  университетских евреев -  вызвали  слесаря.
Дверь вскрыли и увидели Володьку.
       -   Выпей,   выпей,  полегчает.  -  Серьга  услужливо
подсовывал мне водку, которую я хлестала, не разбирая вкуса.
      Боже  мой,  почему я не осталась вчера, я  ведь  могла
отказаться уходить - не выставил бы он меня силой,  в  конце
концов,  не  стал бы выгонять в шею. Если бы  я  осталась  -
ничего  не  случилось, и все фонарики  висели  бы  на  своих
местах. И тут же кто-то чужой, беспощадно чужой, тряхнул мою
душу:  опомнись, ведь он погиб из-за того, что  ты  -  ты  -
подбросила   ему  это  дурацкое  письмо.  Это   никакое   не
самоубийство, это убийство - и убила его ты, как перед  этим
убивала остальных, сколько же граф у тебя в мортирологе?.. А
ведь если бы ты вернулась - хотя бы за сумочкой...
      Я поперхнулась водкой, она сразу же обрела крепость  и
вкус - и Серьга стал бить меня по спине. В квартире Володьки
осталась  моя сумочка, осталась кассета и письмо, вес  яснее
ясного.   Они   начнут  с  того,  что  установят   владелицу
сумочки...
      В  зале  возникло  движение:  пришел  официант  Родик,
оживленно  жестикулируя, стал что-то рассказывать  остальным
официантам.  А  от  столика  отделился  охранник   Димыч   и
направился в конец зала - туда, где был кабинетик Володьки.
      -  Следователь сидит, - объяснил Серьга. -  Битый  час
уже, всех допрашивает, меня тоже десять минут мурыжил.
      -  А  что  спрашивал? - Я старалась не  выдать  своего
волнения.
      -  А  что  спрашивают в таких случаях? Был ли покойный
склонен  к  депрессиям? Существо вали ли у него  проблемы  с
бизнесом  или  личные  проблемы.  Склонность  к  наркотикам,
алкоголю, проституткам с Тверской, педерастам с Плешки? Круг
знакомств и прочий навоз.
      -  Они  кого-то  подозревают? - Эти слова  дались  мне
нелегко, но не произнести их было невозможно.
     - Струну от карниза, - уставившись в одну точку, сказал
Серьга. - Дело ясное, а это так, формальности, шикарный жест
прокуратуры.
       -   А  может,  это  убийство?  Они  такие  версии  не
рассматривают?
      -  Я же не в отделе дознания числюсь... Но похоже, что
нет.  Во  всяком  случае, вопросов о том,  были  ли  у  него
идейные враги, никто не задавал.
     - Но, может быть...
      -  Дверь ломали хренову тучу времени, она же железная.
Окна  задраены,  не май месяц. Мужиков он к себе  не  водил,
даже  я там ни разу не был, хотя мы с Володькой знакомы черт
знает  сколько  и  не в одном тазу дерьма ноги  парили.  Там
только  шлюхи  бывали.  - Серьга выразительно  посмотрел  на
меня.  -  А шлюхе такую тушу поднять к потолку не под  силу,
если она не тяжелоатлетка. И потом, я же его видел в морге -
сам голову в петлю сунул.
      Я  закрыла глаза и представила, как тучный Володька  в
маленьком  махровом  халате методично  перебрасывает  тонкую
стальную  проволоку  через крюк - у него обязательно  должна
была порваться ткань под мышками...
      -  Что-то ты совсем зеленая, мать! Ну-ка хлобыстни,  -
сказал  Серьга тоном заботливой старшей сестры и  пододвинул
мне водку.
     - И больше ничего?
     - Чего - "ничего"?
     Каких-нибудь вещей, кассеты, сумочки, например, чуть не
сказала я, но вовремя сдержалась.
      -  Я  этому  хмырю так сказал. - Серьга  с  сожалением
посмотрел на опустевшую бутылку водки. - Володька - это  еще
тот  тип.  У него всегда были странные отношения со смертью.
Чуть  кто  где  боты  завернет -  Володька  в  первых  рядах
тостующих.  Может,  это  отдельный незарегистрированный  вид
шизофрении, черт знает... Он всегда воодушевлялся  по  этому
/.".$c.  Может,  все его муни-пуни, любимые  создания,  туда
перекочевали - вот и он решил. Что тут делать - вино,  бабы,
лишних сорок килограмм на талии - скука смертная... Может, в
аффекте был, какая-нибудь целка в потенции усомнилась... Он,
гад,   мне  за  картину  штукарь  баксов  обещал,   даже   с
покупателем собирался свести, опять обманул, сволочь! Всегда
меня  накалывал.  А у меня сеструха младшая  замуж  выходит,
хотел ей приданое спроворить.
      -  За  кого?  - спросила вдруг я, страшно озаботившись
судьбой Серегиной сестры: только бы не думать о рыхлом  теле
Володьки, вздернутом на крюк.
      - Да за нашего прощелыгу, деревенского. Агротехник.  И
даже не пьет - печень больная и камни в почках.
      Завидный жених. За ним три деревни бегают,  а  он  мою
дуру выбрал.
       А   еще  через  полчаса  я  тоже  попала  под  унылую
следственную  гребенку. Следователь, пожилой человек,  задал
мне  несколько совершенно необязательных вопросов: нет, знаю
не очень хорошо, познакомились недавно; да, он показался мне
уравновешенным  человеком; я просто теряюсь в  догадках.  Ни
он, ни я толком не вслушивались ни в вопросы, ни в ответы. Я
видела, что этот усталый, много повидавший человек старается
как   можно  быстрее  соблюсти  формальности  и  прихлопнуть
неприятное,  неэстетичное  дело.  Было  очевидно,  что   ему
смертельно надоел весь этот хоровод экстравагантных  шлюх  и
сытеньких хлыщей - им бы не омлеты по столикам разносить,  а
в  забое  кайлом  махать... Он задавал мне вопросы  с  неким
тайным  злорадством, очевидно, считая в душе, что  Володькин
конец  закономерен - собаке собачья смерть, читалось  в  его
тяжелых   глазах,   чем   больше   вас   подохнет,    чертей
нетрудящихся, тем лучше. С большим удовольствием он отправил
бы  всех  этих  клубных паразитов за сто первый  километр  с
желтыми  билетами, а на месте пакостного  клуба  устроил  бы
станцию  юных техников или театр юношеского творчества.  Или
районный  центр  помощи жертвам репрессий, на  худой  конец.
Лоснящийся   костюм   плохо  сидел   на   угловатой   фигуре
следователя,  тонкие,  не по сезону,  туфли  были  стоптаны,
"брюки заляпаны грязью - видно было, что он добирался в клуб
на общественном транспорте.
     Если бы дело было чуть более серьезным, они прислали бы
в  клуб  совсем  других людей, и, возможно,  не  одного.  И,
возможно,  не с такими, измочаленными классовой  ненавистью,
лицами.
       Только  одно  я  могла  допустить  с  изрядной  долей
вероятности:  когда вскрыли дверь - в квартире  не  было  ни
письма,  ни  кассеты. Скорее всего там не нашли  и  сумочки,
иначе  ее  могли бы предъявить завсегдатаям клуба в качестве
вещественного  доказательства. Допустим,  кассету  и  письмо
Володька  мог  уничтожить.  Это было  логично,  если  бы  он
остался  в  живых.  Но он мертв, значит, в уничтожении  улик
прошлой жизни была своя логика.
     Но сумочка?
      Вряд  ли  перед тем, как повеситься, он спустил  ее  в
мусоропровод, не то состояние...
      Я  вспомнила Олега Васильевича, выходящего из подъезда
Володьки: а если он следил вовсе не за мной?
      Остановись,  ты  сходишь с ума.  Я,  Володька  и  Олег
Васильевич вдруг выстроились в моем разгоряченном сознании в
треугольник:  Володька  и  Олег  были  катетами,   а   я   -
гипотенузой,  связывающей их. Нет,  пока  я  дошла  до  угла
улицы,  сообразила, что забыла сумочку, и вернулась - прошло
минут десять, не больше, плюс-минус пять минут на созерцание
стылого  пустынного  шоссе. За это время  можно  забрать  из
квартиры  все,  что угодно, - если знать, что  именно  нужно
забрать.   Но  уговорить  человека,  исполненного  жизненных
перспектив, покончить с собой - невозможно...
      В  этот  вечер я поехала к Серьге, как будто  там,  на
окраине города, в пропитанной растворителями квартире, можно
было  спрятаться от своих мыслей. Мы пили самогон и до одури
резались  в  карты,  банальный подкидной  дурак,  в  котором
Серьге  не  было  равных. От хлопот  по  похоронам  Володьки
Серьга  полностью устранился, хотя ему несколько раз звонили
из клуба с просьбой о помощи.
      Спал  он  на  кушетке,  благородно  уступив  мне  свой
продавленный  диван. Кушетка стояла на кухне  и  была  очень
короткой даже для маленького Серьги.
      -  Мечта  коммерческого директора труппы лилипутов,  -
укоризненно сказал мне Серьга утром, потирая затекшее тело.
     Правда, в первый же вечер у нас возникли трения.
      -  Можно,  я у тебя пару дней поживу? - спросила  я  у
Серьги. - Одной как-то не по себе.
       -   Видать,   запупыривал   тебе   покойничек-то!   -
проницательно заметил пьяненький Серьга. - Признайся, а?! Ты
ж к нему всю последнюю неделю шастала. Шастала-шастала, а он
взял  да  и повесился. От несчастной любви. Но от  меня  эта
сволочная  лесбиянка такого подарка не  дождется.  Назло  ей
буду жить - и еще посмотрим, кто больше бабам запупырит!
     Увидев, что я побледнела, как пачка ватмана, стоявшая у
него  в простенке между диваном и облупленным шкафом. Серьга
сменил гнев на милость:
     - Шучу, шучу. Беру свои слова назад. Слушай, а может, у
тебя поживем? К центру поближе и места побольше...
     - Я отказалась, но домой все-таки съездила - нужно было
забрать кое-что из вещей и - главное - кассету Нимотси и его
записную  книжку.  Я вдруг испугалась того"  что  она  может
попасть в чужие руки. Если я так , легко проникла в квартиру
Володьки,  то нет никакой гарантии, что кто-то  типа  юркого
Олега Васильевича не проникнет в мою собственную. К счастью,
и  кассета, и записная книжка оказались на месте. Я  сложила
их в рюкзак, бросив сверху свитер, закрыла дверь и прилепила
снизу  тонкую ниточку - банальный способ узнать - бывает  ли
кто-то  в квартире в твое отсутствие или нет. Я помнила  его
еще из своего детства, когда по три смены торчала в одном  и
том  же  пионерском лагере "Коммунаровец".  Моя  соседка  по
палате  Ира  Чалая прикрывала так Свою тумбочку  с  овсяными
пряниками...
     Приехав на "Пражскую" и дождавшись, пока Серьга заснет,
я  спрятала кассету и дневник в целлофановый пакет, а  пакет
'  ac-c+   в пачку замшелых эскизов за шкафом. Теперь-то  уж
точно она не попадет в чужие руки!
      Накануне  похорон  Серьге снова позвонили,  сообщив  о
времени и месте. И Серьга, который до этого даже слышать  не
хотел о мертвом Володьке, неожиданно решил ехать.
      -  Не  люблю  я  этих  прощальных церемоний,  -  пьяно
уговаривал  он меня, - но нужно отдать последний долг,  черт
его дери!..
      А  поздней  ночью я услышала, как он плачет  на  своей
кушетке  в  кухне - неумело и удивленно; я  хотела  выйти  и
успокоить  его, но побоялась. Бесконечно одинокий  маленький
человек,  такой же одинокий, как и я сама. Только  теперь  я
поняла, что именно Володька поддерживал Серьгу, снабжал  его
работой  и персональным столиком в клубе, который был  вовсе
не  рассчитан