ам.
   - Увы. Если вы до сих пор не знаете, то койко-место в этой каюте  уже
занято. Здесь живет оператор. Вадик.
   - Не думаю, чтобы он сюда вернулся.
   - Это почему же? Или он тоже. - равнодушно сказала я.
   - Нет, что вы... - испугался Антон. - Просто  он  мертвецки  пьян,  а
когда просыпается - опять пьет. Они договорились держаться вместе.  Тот,
кто еще способен договариваться... Кто еще  пытается  сохранять  остатки
здравого смысла. Так что теперь вы будете под моей защитой.  Я  -  очень
серьезный человек.
   - Нисколько в этом не сомневаюсь, Антон. Но все же...
   - Со мной вам не стоит ничего бояться. Со мной вам  не  будет  ничего
угрожать.
   Он был  близко.  Он  был  так  близко...  Он,  почти  слово  в  слово
повторивший  текст   записки,   адресованной   мне.   Повторивший,   да.
Повторивший. Я не отрываясь смотрела на него -  так,  как  будто  видела
впервые. Зачем он сказал это? Или почувствовал,  что  можно  раскрыться?
Или решил  предоставить  мне  право  выбирать  самой?  Тяжелая  медвежья
голова, спутавшиеся мягкие волосы, широкий лоб, нежные  губы;  суженные,
близорукие глаза, в которых отражаюсь я сама, - он смотрит на меня  так,
как будто касается каждого миллиметра  кожи.  Вот  и  сейчас  его  глаза
целуют  меня...  Он  слишком  застенчив,  он  никогда  не  будет   таким
страстным,  как  Сокольников,  его  любовные  железы   работают   совсем
по-другому... Его запах приглушен, его запах нежен.
   Нежен.
   Именно это слово. Все  убийцы  нежны.  Отсюда  -  лепестки  цветов  в
ране... Как же я сразу не догадалась?  Еще  тогда,  когда  он  вышел  из
бильярдной незадолго до десяти, когда я  встретила  его  на  лестнице  в
рубку... Этот нож, который он,  извиняясь,  все  время  носит  с  собой.
Конверт с письмом и папка, которые исчезли, пока я спала. Проснувшись, я
не нашла ни конверта, ни папки. Но я нашла его. Нежный убийца.
   Каюта плыла у меня перед глазами. А почему, собственно, нет. Ведь мне
ничто не угрожает. И могу ничего не бояться.
   Не отрывая взгляда от Антона, я медленно сняла свитер. И  осталась  в
одной рубашке.
   - Закройте дверь, Антон.
   - Что? - не понял он.
   - Закройте дверь и идите ко мне.
   Он неловко встал и, пятясь задом, пошел к двери. Он смотрел на  меня.
А я смотрела на него. Все так же глядя на меня, он  защелкнул  замок.  И
остался стоять возле двери.
   - Идите сюда, - снова позвала я - Иди сюда. Но он как будто не слышал
меня. Или не слушал. Мне было наплевать. Мне было наплевать,  что  будет
со мной, но я должна знать правду, какой бы она ни была. Иначе я никогда
не примирюсь со своим сердцем, которое так  часто  тревожно  стукает  от
одного поворота его медвежьей головы.
   - Ты боишься?
   - Нет... Но...
   - Тебя что-то смущает? Иди ко мне, ведь я позвала тебя первая...
   Он все-таки подошел. И осторожно сел на краешек кровати.
   - Раздевайся, - сказала я.
   - Зачем? - Это было так глупо, так нелепо, так по-мальчишески, что  я
улыбнулась.
   -  Ты  не  знаешь  зачем?  Ты,   знаменитый   нейрохирург,   охотник,
руководитель   клиники,   должно   быть,   хороший   анатом,   физиолог,
отоларинголог, уролог, педиатр, фтизиатр, гомеопат,  техник-протезист...
Что там еще?
   - Нет... Я нейрохирург, это правда, но все остальное...
   -  Нейрохирург  без  всякого  чувства  юмора.  Раздевайся,  -   почти
приказала я.
   - Сейчас? Может быть, это не самое подходящее время.
   - Я же тебе нравлюсь.
   - Очень. Даже больше, чем нравишься.
   - Тогда в чем же дело? Или ты по-другому добиваешься женщин?
   - Я не добиваюсь женщин...
   - Ты их домогаешься... Нет,  ты  за  ними  ухаживаешь...  Шампанское,
цветы и все такое прочее. Нейрохирурги галантны, я права?
   -  Не  совсем.  -  Казалось,  он  обрадовался  полученной   словесной
передышке. - Нейрохирурги не галантны. Они  пьют  неразбавленный  спирт,
ругаются матом во время операций, берут взятки  французским  коньяком  и
тискают сестер в ординаторской...
   - Замечательный портрет. Мне нравится.
   - Это не мой портрет.
   - Я понимаю... Ты совсем другой. Совсем. Ты не такой, каким кажешься.
- Я постаралась протянуть Антону руку, успокоить его.  Если  он  убивал,
ему будет легче в этом признаться. Я не боялась его. Я не испугалась  бы
его, кем бы он ни был... Эти чертовы глаза,  этот  широкий  лоб,  -  они
успокаивали меня.
   Успокаивали. Да. Я нашла это слово.  Я  слишком  поздно  поняла,  что
любовь - это не страсть, а покой. Но в любом случае, если окажется,  что
Антон хоть как-то замешан в убийствах, я спокойно сдам его. Или спокойно
убью его. Или спокойно умру от его руки...
   - Почему? - медленно сказал он. - Я такой, какой есть. Вот и все.
   - Мне раздеться первой?
   Он молчал.
   Он молчал, и я медленно стала расстегивать пуговицы  рубашки.  Сверху
донизу. Под ней не было ничего.  Ни  разу  не  запутавшись  пальцами,  я
расстегнула рубашку и спустила ее с плеч.
   - Ну?
   - Ты сводишь меня с ума, - едва выговорил он.
   - Этого я и хочу. Иди ко мне, не бойся.
   - Если ты этого хочешь.
   - Я этого хочу. - Самым ужасным было то, что я сказала правду.
   - Для меня это очень серьезно, ты понимаешь...
   - Хочешь сказать, что я снимаю тебя, как последняя шлюха?
   - Нет, нет...
   - Почему же нет, если да? Мне плевать, как это выглядит со стороны.
   - Мне тоже. Но я не хочу, чтобы ты потом жалела...
   - Жалела о чем? О том, что трахнулась с тобой?  -  грубо  сказала  я,
подстегивая его.
   - Я прошу тебя....
   - По-моему, это я прошу тебя последние пятнадцать минут. Ты не хочешь
переспать со мной? Наверху, в рубке, ты был более поэтичен.
   - Я не хочу переспать с тобой, - сказал он, не отводя взгляда от моей
груди. Ноздри его нервно подрагивали.
   Вот и все. Господи, как глупо  это  выглядит.  Как  глупо  выгляжу  я
сама... Как глупо выглядит моя чертова  рубашка,  которая  лежит  сейчас
передо мной. Я даже не знала, что сказать Антону.
   - Понятно. Сцена соблазнения не удалась.
   - Нет. Ты не поняла... - Он вдруг придвинулся ко мне, и только сейчас
я почувствовала тот огонь, который гудел в нем: так гудят сухие сосновые
дрова за заслонкой печи, так гудит ветер в старом  дымоходе,  так  гудят
корабли на рейдах. - Ты не поняла...
   Я была близка к обмороку.
   - Отчего же не поняла?
   - Я не хочу переспать с тобой. Я хочу любить тебя...
   - Прости... Я тоже... Я тоже хочу любить тебя.
   И тогда он  не  выдержал.  Он  коснулся  робкими  руками  моих  голых
бесстыжих  плеч,  которые  так  грубо  пытались   соблазнить   его.   Он
придвинулся  ко  мне  еще  ближе,  он  оказался  совсем   рядом.   И   я
почувствовала, что тоже не просто хочу его... Я хочу  его  любить,  будь
все проклято... И сейчас я сделаю этот шаг. Я стащу  с  него  свитер,  я
расстегну пуговицы на  его  рубашке  одну  за  другой,  как  только  что
проделала со своими. Я обнажу ему грудь  и  увижу  там...  то,  чего  не
хотела бы видеть никогда.
   - Подожди, - сказала я ему, хотя он и так ждал, он  сидел  смирно,  и
даже его волосы, обычно взъерошенные, улеглись. Он закрыл глаза,  и  мне
стало легче. Мне было легче не отражаться в них. Я аккуратно расстегнула
пуговицы, не пропустив ни  одной.  И,  уже  не  сдерживаясь,  распахнула
рубаху.
   И ничего не увидела.
   Его грудь была абсолютно чистой. Ни родимого пятна, ни  татуировки  в
виде черепахи. Его грудь была восхитительно чистой, девственно чистой, я
и подумать не могла, что его тело,  которое  казалось  неуклюжим,  будет
таким подтянутым. Сильный, выпуклый рельеф, неожиданно темные  маленькие
соски - и чистая грудь.
   Никакой татуировки.
   Я вдруг поняла, как близко подошла к краю пропасти. Я вдруг поняла, в
какой угол чуть не загнала себя, в какую клетку. Я не увидела того, чего
ожидала,  -  и  испытала  вдруг  такое  счастье,  что  не  выдержала   и
расплакалась.
   Никогда еще я не плакала так сладко. Я прижималась к груди  Антона...
Он не предал меня, он оказался тем, кто был  так  нужен,  так  необходим
мне. Я не могла остановиться - и  плакала,  плакала,  плакала...  Он  не
знал, что делать с моими слезами, он никак  не  мог  объяснить  их  -  и
потому только молча сжимал мои плечи.
   - Ну, успокойся... Все хорошо, все хорошо... Я с  тобой,  я  тебя  не
оставлю, успокойся, пожалуйста, девочка, я прошу тебя... Прошу...
   - Все в порядке. - Я наконец-то оторвалась от его груди, хотя  делать
это мне хотелось меньше всего.
   - Что с тобой? Господи, о  чем  я  спрашиваю...  Конечно  же,  я  все
понимаю, этот непрекращающийся кошмар вокруг... Но я рядом, слышишь.  Ты
со мной, и ничего страшного больше не случится.
   - Да, да...
   - Не плачь, ты разрываешь мне сердце.
   - Все... Все в порядке. Я больше не плачу.
   Я действительно перестала плакать и отстранилась от него. Он с трудом
выпустил меня из своих объятий. Но  выпустил.  Он  был  деликатен.  Даже
слишком деликатен, подумала я грустно.
   - Поцелуй меня, пожалуйста, - попросила я и закрыла глаза.
   Его поцелуй был нежен. Так нежно меня  еще  никто  не  целовал.  Если
сейчас я потеряю сознание... Но я не потеряла сознания. И  с  сожалением
оторвалась от его губ. И снова он не настаивал.  Как  жаль,  что  он  не
настаивал. Я взяла свою рубашку и молча оделась. Он не сказал ни  слова.
И только когда я застегнулась под самый подбородок, разжал губы.
   - У меня сердце разрывается, - сказал он.
   - У меня тоже.
   - Поэтому... - Он не  договорил,  но  я  чувствовала,  что  он  хотел
сказать: поэтому ты не разрешаешь мне  коснуться  тебя,  войти  в  тебя,
остаться в тебе... Это было правдой и не правдой одновременно. Я должна,
я обязана все ему рассказать. Я слишком устала хранить все это в себе.
   - И поэтому. Но не только. Я должна кое-что тебе рассказать.
   - Мне все равно. Что бы ты ни рассказала о себе. - Конечно  же,  этот
милый увалень пошел по самому избитому мужскому пути. - Я не буду любить
тебя меньше.
   - Ты говоришь о любви?
   - Да. Только об этом имеет смысл говорить.
   - Я хочу быть с тобой. Но быть.  Быть  во  всех  смыслах.  Не  только
спать, ты понимаешь? - Господи, неужели я говорю все это?..
   - Я понимаю больше, чем ты... И тоже этого хочу.
   - Ты милый.
   - Нет. Это не правильное слово.
   - Это хорошее слово, не обижайся...
   - Я не обижаюсь. Я не хочу быть просто милым для тебя.
   - Так не бывает. Так хорошо не бывает, - сказала я и снова потянулась
к нему.
   - Только так и бывает. Или должно быть. Ты... Ты не  будешь  со  мной
сейчас? Ты не будешь любить меня сейчас? Ты не позволишь мне любить тебя
сейчас? - Он все-таки сорвался, ко всей  своей  нежности  он  еще  очень
мужчина, черт возьми...
   - Не нужно. Не говори об этом.
   - Хорошо. Тогда...
   - Я должна рассказать тебе. Я хотела, чтобы ты снял рубашку. Я хотела
видеть тебя... Нет, не так. Я хотела видеть твое тело. Я даже  могла  не
касаться его. Я просто хотела его видеть.
   - Почему?
   И я рассказала ему все. Ни разу не сбившись и не запутавшись.  Все  с
самого начала,  и  о  подслушанном  мною  ночном  разговоре  старпома  с
неизвестным убийцей - тоже. И о папке Митько. И о смерти  Мухи,  которая
представала теперь совсем в другом свете. И о татуировке, и о  счастливо
спасенном Калью Тамме. Только о письме  я  не  сказала  ему  ничего:  не
нужно, чтобы он волновался из-за  меня.  Когда  я  закончила  и  подняла
голову, то увидела его глаза, полные неожиданного гнева.
   - Ты... Ты могла подумать,  что  это  я  убивал?  -  На  секунду  мне
показалось, что он ударит меня. - Как ты могла подумать это?
   Действительно, как я могла подумать это. Сейчас сама мысль о том, что
Антон хоть как-то  причастен  к  убийствам,  казалась  мне  абсурдной  и
подлой. Почему вдруг  я  решила?  Он  сказал  мне  слова,  которые  были
написаны в послании убийцы. Но ведь ему я не сказала о записке.  Поэтому
сейчас все выглядит довольно нелепо.
   - Не обижайся. Просто были маленькие детали,  в  которых  я  была  не
совсем уверена. Но сейчас все выяснилось. Прости меня.
   - Ева! - Слова давались ему с трудом, я это видела. - А если бы  я...
Если бы на моем месте действительно оказался убийца, - тогда что?
   - Не знаю, - честно сказала я.  -  Во  всяком  случае,  мне  было  бы
известно, кто совершил все это.
   - И ты переспала бы с ним? - Ого, каким ревнивым и грубым  ты  можешь
быть, милый нейрохирург! С тобой нужно держать ухо востро.
   - Нет, - не совсем уверенно сказала я.
   - А как бы ты вышла из положения?
   - Нашла бы выход. Я всегда нахожу выход...
   - И ты бы... Ты бы провоцировала каждого мужика на постель?  Пока  не
нашла нужного?..
   Что же в этом дурного, ведь не спать же я с ними собиралась, в  самом
деле. Но ничего этого  я  не  сказала  Антону.  И,  подумав  немного,  я
решилась сказать ему правду.
   - Нет, я бы не стала искать. Я бы нашла какой-нибудь  другой  способ.
Но с тобой я просто не могла ждать...
   - Почему?
   - Потому что ты нравишься мне. Ты так мне  нравишься,  что  я  решила
покончить с этим. Узнать всю правду разом, какой бы она ни  была.  Я  не
могла больше ждать, если бы подтвердилось самое ужасное - я не хотела бы
в тебе увязнуть. Мне было бы слишком больно.
   - А теперь? - тихо спросил он.
   - Теперь я хочу в тебе увязнуть. Правда хочу.
   Он снова наклонился ко мне и поцеловал. И перед тем,  как  утонуть  в
его поцелуе, я снова поразилась нежности его губ.  И,  собрав  последние
остатки воли, отстранилась. Он растерянно сидел передо  мной,  маленький
медведь с грустными глазами.
   - Нужно идти, - с сожалением сказала я.
   - Да... Но ты обещаешь мне остаться со мной?
   - Я могу пообещать тебе все, что угодно...
   - Все не надо. Обещай никуда не влезать. Теперь я знаю все. И  теперь
будет легче.
   - Да. Теперь ты знаешь все. Кроме того, кто убийца и что случилось  с
экипажем.
   - Даже если мы  отираемся  на  задворках  тысяча  девятьсот  двадцать
девятого года - это не меняет дела....
   - Потому что убийца отирается рядом  с  нами,  -  закончила  я  мысль
Антона.
   - Да. Теперь нас двое. Нужно обо всем рассказать Максу.
   - Почему Максу? - Я насторожилась.
   - Потому что Макс - человек с холодной головой и  железными  нервами.
Он же работает на холодильных установках, не забывай, - улыбнулся Антон,
а я вдруг вспомнила, какие ледяные руки у  механика.  И  то,  что  вчера
вечером, оглушенная убийством Мухи, я сама собиралась ему рассказать. Но
теперь...
   - Знаешь, не стоит говорить об этом Максу.
   - Если ты боишься нарваться в его лице на  убийцу,  то  могу  сказать
тебе, что он совершенно ни при чем.
   - С чего ты взял, что я боюсь? - Он видел меня насквозь.
   - Я бы на твоем месте тоже боялся, но Макс чист, уверяю тебя.  Вчера,
когда мы сидели в машинном отделении... Там было жарко - жарко для него,
- поправился Антон. - И Макс снял свою знаменитую черную майку.
   - И что?
   - Я видел его грудь... Самая обычная, в  том  смысле,  что  эту  твою
черепаху и надпись я бы обязательно заметил.
   - Ну, не знаю.
   - Нам нужен союзник.  Тогда  мы  сможем  раскинуть  сеть  максимально
широко, ты как думаешь?
   - Может быть.
   - Он бесстрашен...
   - В смысле - бездушен...
   - Нет, ты не поняла... Он может нам пригодиться.
   Он единственный, кто в состоянии справиться со всем голыми руками. Не
забывай, что  мы  безоружны,  а  убийца  вооружен.  Он  ведь  убил  Клио
выстрелом в висок.
   Напоминание о  Клио  снова  внесло  сумятицу  в  стройные  ряды  моих
рассуждений: зачем маньяку понадобилось убивать женщину, к тому же таким
нетрадиционным для себя способом? Я сказала об этом Антону, и он надолго
задумался.
   -  Я  не  знаю.  Может  быть,  она  тоже  случайно   узнала   о   его
существовании. И пыталась шантажировать его, так же как и старпом.
   Я с сомнением покачала головой:  гиперсексидевочка  Клио,  напропалую
занимающаяся любовью, мало напоминала шантажистку. Но, подумав,  решила,
что это единственное приемлемое объяснение.  Может  быть,  она  даже  не
шантажировала его, а просто стала случайной свидетельницей чего-то. И ее
вполне могли убрать. Только одно оставалось для меня загадкой: почему же
убийца так проникся мной. Даже с Антоном нельзя обсудить это,  чтобы  не
испугать его...
   - В любом случае нам нужен Макс, - снова повторил Антон - Одна голова
хорошо, а три лучше.
   - И потом - он единственный, кто  может  справиться  со  всем  голыми
руками, - вспомнила я слова Антона и коснулась его волос. - А ты мог  бы
справиться со всем голыми руками?
   - Чтобы защитить тебя - да...
   - Хорошо, пусть будет Макс. Только давай немного подождем.
   Я вдруг вспомнила, как привязана к Максу Карпик: эта девочка  никогда
не выберет в друзья недостойного человека. Выходит, ты  очень  достойный
человек, Ева, поздравила я себя.
   - Сколько? - спросил Антон. - Будем ждать, пока он еще кого-нибудь не
убьет?
   Он убивает гомосексуалистов, хотела сказать я, а главный  гей  убит..
Но  остается  еще  его  старший...  м-м...   друг...   Вот   кого   надо
предупредить, подумала я и тотчас же одернула себя - не  стоит  забывать
последнюю запись в тетради Митько: старпом заподозрил  его  в  латентной
педерастии. Господи, от этого может лопнуть голова. Честное слово...
   - Идем, Антон. Нужно проверить, все ли живы на сегодняшний день.
   Но мы еще на пятнадцать минут задержались у двери.  Господи,  как  же
сладко, как нежно он целуется.
   По  пути  в  кают-компанию  мы   никого   не   встретили.   И   Антон
воспользовался этим. Он не выпускал  моей  руки  и  даже  несколько  раз
поцеловал меня. На палубах корабля,  над  которыми  витала  смерть.  Еще
никогда я не добиралась от своей каюты в кают-компанию так долго. Больше
всего я боялась, что кровь Мухи так и осталась на полу. Но пол был чист,
и я вздохнула с облегчением.
   Там уже сидели Макс, хоккеист Витя Мещеряков и  губернатор  Распопов.
Вадик, так и не протрезвевший со вчерашней ночи, лежал на диване. Филипп
что-то развешивал на стенах.
   Фотографии.
   Мастерски выполненные  фотографии  мертвых  животных.  Фоном  служили
пустыня, горы, дебри  каких-то  фантастических  лесов.  Смерть  животных
казалась удачно срежиссированной постановкой, так красивы и  естественны
они были даже перед порогом тлена и  небытия.  Он  успел  проявить  даже
несколько последних фотографий тюленьей охоты. У меня сжалось сердце: на
этой охоте все еще были живы. Все, кроме тюленей...
   Мертвую  фауну  Филипп  разбавил  несколькими  снимками   со   своего
непосредственного места работы: я сразу же  узнала  нескольких  именитых
актеров и режиссеров. Один из них даже был знаком мне - Володя Чернышев,
когда-то я работала с ним. Юный Гамлет с лицом ангела-воителя,  яростный
аскет, пребывающий в  келье  своих  страстей,  серафим  с  купированными
крыльями... Когда же он успел прославиться и заматереть?..
   - Это что за вернисаж? - спросил Антон у Фили.
   - Это чтобы было веселее...
   - По-моему, веселье и так хлещет через край.
   - А где наш отважный адвокат?
   - Спрыгнул с мозгов, - сказал хоккеист Витя Мещеряков, пребывающий  в
самом мрачном расположении духа.
   - То есть как это - спрыгнул с мозгов? - удивился Антон.
   - Когда узнал о том, что  произошло  сегодня  ночью,  впал  в  транс,
закрылся у себя в каюте, придвинул шкаф к двери и  требует,  чтобы  пищу
ему передавали через иллюминатор.
   -  Ну,  если  требует,  чтобы  пищу  передавали,  значит,  не  совсем
спрыгнул.
   - А были еще новости от капитана Николаса О'Лири?
   - Может быть, и были, никто не знает. Я подсела к Максу, краем  глаза
перехватив ревнивый взгляд Антона.
   -  Вы  видели  Карпика,  Макс?  -  тихо  спросила  я.   -   Как   там
Сокольников?..
   - Он до сих пор не проснулся. Карпик приходила за завтраком.
   - Вы не сказали ей, что произошло?
   - Ей даже не нужно было говорить, черт... - Макс сжал  кулаки.  -  Мы
во