мне хотелось сдать себя не
только нынешнюю, но и прежнюю.
     - Усугубляешь, усугубляешь положение.
       Полусонный  взгляд  вшивого  сержанта,  или  старшего
сержанта, - я совершенно не разбиралась в милицейских лычках
-  гипнотизировал меня, еще секунда - и я не  выдержу  этого
напряжения.  Но самым страшным было то, что я совершенно  не
знала, что ему сказать.
     А он, похоже, знал:
      -  Квартира-то  уже  третью  неделю  на  сигнализации.
Следовательно,  хозяин в командировке или в отпуске.  А  тут
вдруг ты...
     В дверь настойчиво постучали.
      Питомза  нехотя  оторвался от меня, открыл,  о  чем-то
тихонько посовещался - я услышала только приглушенное "бу-бу-
бу"  и  легкое посвистывание в финале - и вернулся ко мне  с
явным сожалением в глазах.
      -  Ну  вот  что, - сказал он, - я сейчас  уеду,  а  ты
посиди, подумай, может, и надумаешь чего в мое отсутствие.
      Он препроводил меня в мрачный гроб камеры, хохотнул  и
добродушно напутствовал напоследок:
      -  Место,  конечно,  не курорт, но  не  унывай.  Здесь
признаться  -  милое дело. Только на себя лишнего  не  бери,
помни  золотое правило - лучше семь раз ударь, чем один  раз
зарежь.
      ...Никогда  еще  жизнь не казалась  мне  так  бездарно
проигранной, как сейчас, когда я сидела на деревянной, грубо
сколоченной скамейке запасных игроков. Запасных, это точно -
теперь уже ничего не зависит от тебя. Весь ужас положения, в
которое  я  попала,  открылся  передо  мной  во  всей  своей
отталкивающей, почти старушечьей наготе.
       Табак,   дрянь,  швах  оказалось  дело,   ты   просто
низкооплачиваемая   статистка.   И   все   твои   построения
разрушились   о   грубую  реальность   высоких   ботинок   и
милицейских лычек. Я бродила в своем нынешнем положении, как
в  девственном  лесу, - кричать было бесполезно,  все  равно
никто не услышит. Ничего страшного не случилось бы, если  бы
они  отвели тебя в сторонку у метро "Бабушкинская" и ласково
спросили документы - отсутствие регистрации, только и всего.
Но  они  взяли  тебя  на  пороге  чужой  квартиры  с  пустым
рюкзаком,  где  не  было ничего: ни трамвайного  билета,  ни
губной  помады,  ни  замызганной косметички  -  ничего,  что
является спутниками бесцельно прогуливающегося человека.  Ты
же  была стерильна, твой вещмешок это подтвердит: две книги,
только  и  всего.  Да еще и фотография... А эта  милицейская
Питомза (Господи, да что же это за странная кличка, в  самом
деле!!!)  так  просто  с  тебя не  слезет.  На  снисхождение
рассчитывать  не  приходилось  -  все  твои  киношные  афиши
завалились   набок  и  рухнули,  их  залило  дождем...   Еще
несколько  часов  назад  ты  казалась  самой  себе   крутой,
неуязвимой, ты лихо выстраивала картонные сюжеты, где  живые
люди  казались  тебе персонажами. Но стоит кому-то  чихнуть,
стоит  кому-то  не  заметить  правил  твоей  игры  -  и   ты
становишься бессильна.
     Ты бессильна.
      Этот мент с цирковыми ножами вместо глаз так просто от
тебя не отстанет, поковыряет спичкой в ухе и пошлет запрос в
городишко   под   Питером,  где  среди   застывших   дворцов
затерялась Ева, - и все станет на свои места.
      Они  найдут  Сирина, завернутого  в  ковер,  рано  или
поздно, и тогда возникнет резонный вопрос: а что же делала я
в  его  квартире и с его ключами? Или свяжут твой паспорт  с
пропавшей Аленой...
      Я не хотела думать об этом, я боялась думать об этом -
ну ничего, теперь-то уж наверняка начнут думать за тебя... Я
тупо  смотрела  на крашенные темной зеленью стены,  и  пятая
колонна  зрела  в моей маленькой, еще не окрепшей  стране...
Но,  в конце концов, можно же все рассказать - рассказать  о
смертях,  список  которых возглавляешь ты сама,  вот  только
неизвестно, на сколько лет это потянет - убийство, пусть и в
целях  самозащиты, и соучастие в другом убийстве...  Нет,  в
двух, в трех... Ты потянешь за собой мальчиков Грека, потому
что  нельзя  сказать "а" и потом не сказать "б",  малодушная
соплячка. Черт его знает, на сколько лет все это потянет...
     Я почти молила Бога, чтобы открылась тяжелая дверь и ко
мне   посадили   еще  кого-то:  цыганку  в  грязных   юбках,
домохозяйку, зарезавшую кухонным ножом пьяного  мужа;  кого-
то,  с  кем  можно говорить, говорить, говорить - только  не
думать...
      Мысли,  как загнанные звери, пытались освободиться  из
капкана,  мне нужно вырваться - вырваться любой ценой,  даже
если ради этого придется пожертвовать отгрызенной лапой, она-
то  и  оставит привкус крови на ржавом металле... И я  почти
сразу  же увидела эту отгрызенную лапу - в загнанном в  угол
сознании  она предстала вдруг дискетой, которую я  видела  у
пластического  хирурга Влада в дачной  половице.  Эта  мысль
посетила  меня заезжим столичным гастролером  и  на  секунду
показалась такой реальной, что я даже зажмурилась  -  почему
нет?  Ты  сдашь  ментам  эту  дискету,  а  в  том,  что  она
представляет  интерес, нет никаких сомнений  -  криминальные
авторитеты до и после пластической операции дорогого  стоят,
заодно и обществу послужишь. Благое дело, а взамен...
      Нет. Не будет никакого "взамен". Здесь серьезные люди,
которые  делают серьезное дело, дорогуша, торг неуместен.  И
потом,  не забывай - ты ведь давно умерла, выпала из окна  и
разбилась, нет человека - нет проблемы...
      Я  забилась  затылком о крашеную  стену  и  заплакала.
Ничего ты не стоишь! Еще и играть вздумала - да плевать  все
хотели на твои пигмсйские игры! Пускай так католики играют с
гугенотами в Варфоломеевскую ночь...
     Боже мой, Варфоломеевская ночь.
      У меня даже закружилась голова от внезапно открывшихся
ворот рая. А возле них должен стоять, помахивая ключами,  не
святой Петр, а некто Олег Васильевич Марилов.
      "Если возникнут трудности - звоните по этому телефону,
- сказал мне Грек, - он принадлежит человеку, который многим
мне обязан".
       Бумажка   с   телефоном  была  вложена   в   паспорт,
!+  #./.+cg-.  лежавший  сейчас на проспекте  Мира.  Но  сам
телефон  я  запомнила еще в "Паризиане", по системе  Сирина.
Телефон начинался на Варфоломеевскую ночь.
      Я  не знала, что за человек стоит за семью московскими
цифрами и сможет ли он мне помочь, - но попытаться стоит.
      Я  подошла к двери и отчаянно заколотила в нее  обоими
кулаками.
     Ждать пришлось долго. Наконец бойница в двери открылась
и  в ней возникло прыщавое лицо дежурного. - Какого ляда?  -
недовольно спросил он.
     - Мне нужно позвонить.
      -  Может,  тебе еще и отлить нужно? Так я сейчас  тару
принесу. Из-под "Балтики" номер три. Устроит?
      -  Мне нужно позвонить. Это срочно. Один звонок. И  мы
сможем   избежать   крупных  неприятностей,   -   абстрактно
припугнула я.
      - Ну, мы-то их всегда избежим. А у тебя, я смотрю, они
только начинаются.
      - В конце концов, я имею право на один звонок. Хотя бы
своему адвокату.
      - А ты страну не перепутала, голуба? - поинтересовался
дежурный.
      -  Ну пожалуйста, прошу вас... Никто не узнает...  Мне
очень, очень нужно, - сменила тон я.
       На   лице   дежурного  отразилась  бойня  в  тридцати
километрах от города: он явно не знал, кому перерезать горло
первым - чувству долга или жалости к красивой девушке.
      -  Пожалуйста, - шептала я, подталкивая его  в  нужном
направлении, - я очень хорошо заплачу.
     - Подкуп должностного лица? - Он уже готов был сдаться,
и  я  нашла,  что  даже  прыщи его не  портят,  очень  милый
человек.
     - Один-единственный маленький звоночек. - Я заплакала -
совершенно  искренне, и эти благородные тихие слезы  сломали
дежурного.
     Он молча открыл дверь камеры.
      ...Я  долго  набирала номер, больше всего  боясь,  что
никто не ответит мне на том конце провода.
      Короткие  гудки!  Занято, черт возьми!  Я  набирала  и
набирала  номер,  мои пальцы цеплялись  за  цифровые  гнезда
телефона,  как  связка  начинающих альпинистов  за  отвесную
стену.
     Дежурный изредка косился на меня, хотя и делал вид, что
его  безумно  интересует  разговор  с  усатым  старшиной   в
расстегнутом  кителе. Старшина клял своего  зятя-алкоголика:
"Ты прикинь, их уже не приглашают никуда. Андрюха, сука, как
завалит  в  компанию, нажрется до белых веников  и  начинает
выезжать. Так я своей дурынде сказал: "Люська, бери  с  него
подписку о невыезде!.."
      Наконец я прорвалась. На том конце провода послышались
долгие   гудки;   секунды,  дробящие  их,   показались   мне
вечностью.
     Бери же, бери же, ну!
     Наконец трубка ответила серьезным и несонным голосом:
     - Я слушаю.
     - Это Олег Васильевич Марилов?
     - Да. Кто говорит?
     - Вы меня не знаете. Я от Игоря Викторовича.
       -   Слушаю.   -  Голос  мгновенно  подобрался,   стал
внимательным,  как у ученика, просидевшего на  первой  парте
всю среднюю школу.
      - Он дал ваш телефон. Сказал, что вы можете помочь,  -
Прямо сейчас?
     - Я в милиции. Влипла в историю. А он сказал, что можно
обратиться к вам.
     - Как вас зовут? - спросил Олег Васильевич.
     - Ева, - я приложила ладонь к трубке, - Ева Апостоли. Я
влипла, понимаете...
     - Что-то серьезное?
     - Не знаю... Нет.
     - Номер отделения? - деловито спросил Олег Васильевич.
      Я назвала номер отделения - таким, каким запомнила его
на вывеске перед входом, - а потом добавила:
      -  Это  Текстильщики. - И не удержалась от  пассажа  -
нелогичного, но в высшей степени женского:
     - Вытащите меня отсюда. Пожалуйста.
     Он молчал, и я расценила это по-своему.
      -  Если  вы ничего не можете сделать, я не в обиде.  -
Теперь в моих словах выгибала спину полная достоинства  поза
подростка,   который  берет  на  себя  вину  за   ограбление
автосервисного центра.
      -  Да  нет,  я  просто  прикидываю,  за  сколько  могу
добраться, - наконец отозвался таинственный Олег Васильевич.
- Как, еще раз, вас зовут? Я повторила.
     - Что вам инкриминируют? Надеюсь, не двойное убийство с
отягчающими?
      - Да нет же! Меня попросили приехать по одному адресу,
а там сработала сигнализация...
      -  Ладно,  подробности при встрече. Отбой. Я  положила
трубку и теперь уже бесстрашно взглянула на дежурного.
     - Ну что? - поинтересовался он.
     - Все в порядке. Спасибо.
      Он  проводил меня в камеру, казавшуюся теперь знакомой
до  мелочей.  Я  вытянулась  на  досках,  прикрыла  глаза  и
попыталась представить себе таинственного Олега Васильевича:
почему-то  он  оказался  сразу  похож  и  на  Грека,  и   на
простреленную  голову Сирина. Поджарый, слегка состарившийся
подбородок,  резкие  морщины у глаз, седые  волосы  зачесаны
назад,  печатка на безымянном пальце... Нет, с  печаткой  я,
пожалуй,  перегнула. Голос не давал никакого  представления,
он может оказаться кем угодно, не исключено, что благородным
злодеем, по которому сохнет кордебалет театра оперетты... Во
всяком случае, теперь хоть что-то зависело не от меня.
      Я  подложила  руки  под голову и незаметно  уснула.  А
проснулась  оттого, что лязгнула дверь камеры. В  нее  вошел
Питомза.  Он  едва  сдерживал ярость, но обращался  со  мной
почтительно. Больше всего ему хотелось врезать мне по зубам,
даже  нейтральные милицейские лычки оскалились от ненависти.
Oитомза смотрел на меня своими суженными глазами, как  будто
взрезал кожу потихоньку - как ломтики дыни...
      -  Повезло  тебе,  -  шепнул он. -  Нашелся  тут  один
высокопоставленный член. Бабка за дедку, дедка  за  репку  -
вот и вытащили тебя.
      -  Вы  еще  внучку  забыли. Жучку, кошку  и  мышку,  -
поправила я. - А вообще спасибо. Соснула даже. Приятно  было
с вами познакомиться.
      -  Твой  фарт. Иначе ты бы у меня соснула... В  другом
месте и по другому поводу, - бессильно пригрозил Питомза.  -
Топай пока!
      ...На  месте  дежурного, откинувшись на спинку  стула,
сидел человек в белом плаще.
      Совсем  иной.  Не похожий на того, кого я  представила
себе перед тем, как заснуть.
     Ласка или горностай.
      Небольшая аккуратная голова, очень узкое тело, которое
не  мог  скрыть  даже плащ. Светлые волосы, в которых  любая
седина затеряется, как скиф в степи; довольно молодое  лицо,
лишь  увеличивающее  сходство с лаской  или  горностаем.  Он
улыбнулся,  но  зубы  подкачали, оказались  не  в  породу  -
крупные и восхитительно белые, как куски колотого сахара.
      -  Привет,  - сказал телефонный Олег Васильевич  тоном
старого  знакомого,  постукивая по моему  рюкзаку  кончиками
пальцев, - а мы уж заждались. Что ж ты вводишь в заблуждение
работников  доблестных  органов,  душа  моя?  В   одном   же
ведомстве работаем.
      - Уж вы простите, Олег Васильевич, - развела руками я,
- так получилось.
      -  Надеюсь, недоразумение исчерпано? - обратился  Олег
Васильевич к своре ментов. - Значит, я ее забираю.
      Олег  Васильевич  встал, взял  меня  под  руку,  и  мы
направились  к  выходу,  минуя  множество  ненужных,   почти
бутафорских перегородок и отсеков.
      ...Когда  мы вышли на улицу, в лицо ударила  подсохшая
московская  ночь. Никогда еще изгаженный городом  воздух  не
казался  мне  таким свежим. В полном молчании  мы  дошли  до
машины  Олега  Васильевича  - "Шкода-Фелиция"  цвета  мокрый
асфальт. Олег Васильевич распахнул передо мной дверь.
      Я  уселась  на  сиденье рядом с  водителем,  сразу  же
пристегнулась ремнем и повернула голову в сторону Марилова.
     - Куда? - спросил Олег Васильевич.
     - На проспект Мира, если вас не затруднит.
      -  Теперь меня уже ничто не затруднит, - хмыкнул  Олег
Васильевич и тронул машину с места.
      Некоторое время мы ехали молча. До тех пор, пока  меня
не   начала  грызть  смутная  досада  на  полную,   вопиющую
бесстрастность  этого человека - вытащить незнакомую  деваху
из  каталажки  и даже не поинтересоваться, почему  она  туда
попала. Ладно, если он не поинтересовался - я поинтересуюсь.
     - Лихо у вас получилось!
      Он  не  удостоил  меня  ответом,  сосредоточившись  на
дороге.  Профиль  у  него  тоже  был  звериный,  стянутый  к
чересчур  широким крыльям носа. Так и есть  -  ласка,  я  не
.h(!+ al.
     - И как только удалось? Ни малейшей реакции.
      -  Вы, должно быть, внебрачный сын министра внутренних
дел   -   вон   как  все  уладили.  Или  нет  -  консультант
хельсинкской  правозащитной группы... А  может,  генерал  от
инфантерии?
     - Мимо, - наконец разлепил губы он.
      -  Мимо  так  мимо. Вы случайно не знаете,  что  такое
"питомза"?
     Наконец-то он удостоил меня взглядом.
     - Тебе-то зачем?
     - Этот вопрос мучает меня последние несколько часов.
      -  Случайно  знаю.  Это  такая проволочная  сетка.  Ее
используют водолазы для сбора трепангов. И снова - молчание.
      -  А  что  такое  трепанги? - глупо спросила  я.  Олег
Васильевич  засмеялся - в свете пролетавших одиноких  реклам
блеснули зубы.
      -  Скажите,  а  если  бы я действительно  вляпалась  в
двойное убийство с отягчающими, вы бы тоже меня вытащили?
      - Во всяком случае - попытался, - серьезно сказал Олег
Васильевич,  не глядя на меня. - Хотя для этого пришлось  бы
разнести все отделение.
     - Надо же! Вы меня интригуете.
     - Ты здесь ни при чем. Просто ты позвонила от Игоря - и
я приехал.
     - Надо же, да здравствует мужская дружба!
      -  Игорь  почти  никому не дает мой телефон.  Но  если
дает... Значит, хочет защитить этого человека.
     - А вы, стало быть, идеальная машина для защиты.
     - Стало быть, - отрезал Олег Васильевич.
     - Какая находка для вашей жены!
     - Я не женат, - сразу же раскололся Олег Васильевич.
      -  А зря. Масса хрупких женщин, особенно в безнадежной
бюджетной  сфере, нуждается в защите. Вообще, я  просто  так
спросила. Без всякой задней мысли.
      - Я тоже без задней мысли. , "Шкода" подкатила к моему
дому на проспекте Мира.
      - Ну, если попадете за кражу марокканских апельсинов с
лотка, звоните. Вытащу, - напутствовал меня Олег Васильевич.
     - Всенепременно. - Я неожиданно изогнулась и поцеловала
его в щеку - в знак признательности.
      Олег  Васильевич дернулся от неожиданности, повернулся
ко мне и стал запоздало рассматривать.
     - Знаете что? - внесла вдруг я предложение. - Раз уж вы
так  волшебно меня спасли - прямо как Бог из машины... Я  не
могу  вас так просто отпустить. Давайте поднимемся и  выпьем
чего-нибудь. За знакомство. Не возражаете?
     Олег Васильевич пожал плечами:
     - Хорошо.
      Мы  поднялись  в  квартиру. Оглядев  обстановку,  Олег
Васильевич  слегка присвистнул, что несколько разрушило  его
имидж  ничему  не  удивляющегося  крепкого  орешка;   а   он
наверняка  дал себе слово ничему не удивляться  -  я  так  и
видела,  как несгибаемый семиклассник Олег Марилов  царапает
$%ba*cn  клятву на листке в клетку и скрепляет ее кровью  из
проколотого булавкой пальца.
     - Шикарно живете!
     - Вообще-то это Грека апартаменты.
     - Кого?
     - Грека, - я прикусила язык, - Игоря Викторовича, стало
быть.
     - Странно вы его называете.
      -  Ничего  странного. По принадлежности к исторической
родине. А эту квартиру он сдал мне напрокат. Похоже, так же,
как и вас...
. - Похоже, ты действительно для него что-то значишь.
      -  У  вас  аналитический ум.  Недавно  я  оказала  ему
маленькую услугу. Только я не любовница, которая приехала  в
Москву,  чтобы  спустить  деньги  на  аттракционах  в  парке
Горького... Не подумайте.
     - Я и не подумал. У Игоря жена.
      Подобная простодушная твердолобость как-то не вязалась
с  образом  маленького хищного зверя,  вытащившего  меня  из
передряги, и даже задела меня: элегантный спаситель не имеет
права быть ортодоксом.
     - А вы считаете, что нельзя иметь любовницу при наличии
жены,  даже  самой  распрекрасной? Это  не  мужской  взгляд.
Думаю,  если  бы  у каждого второго мужика  женой  значилась
Клаудиа  Шиффер,  он  бы  вес равно  исподтишка  пялияся  на
соседку с верхнего этажа.
     Олег Васильевич брезгливо приподнял брови:
     - При чем здесь это? Я говорю об Игоре. И его жене.
     - Она удивительная женщина?
      -  Она  уже  давно  парализована. Восемь  лет.  Травма
позвоночника.
      Черт возьми, я и не знала! Заслоненный другими людьми.
Грек вдруг предстал передо мной с самой неожиданной стороны.
И  все  эти  аккуратные пачки валюты, все дочерние  фирмы  и
телохранители   не   могут  поднять  на  ноги   единственное
существо, которое он любит:
       Я   вспомнила  фотографию  на  столе  Грека  -  самая
обыкновенная женщина с извиняющимся поворотом головы...
      -  Коньяк  или  виски?  -  спросила  я,  чтобы  скрыть
неловкость.
     - Если можно - воды, - попросил Олег Васильевич.
     - Понятно. За рулем.
     - Нет. Я вообще не пью.
     - Завязали?
     - И не развязывал. Никогда не пил и не курил.
     - Вообще? - Я даже опешила.
      -  Вообще.  Дело  в  том,  - Олег  Васильевич  почесал
переносицу,  -  что в двенадцать лет я дал клятву  матери  -
никогда не пить и не курить.
     - А вы не погорячились?
      Бедный мальчик! Любитель клятв и - самое страшное - их
неукоснительного выполнения. Редкий тип, по которому  плачет
то ли психиатрическая клиника, то ли Красная книга.
     - Не думаю, - рассудительно ответил Олег Васильевич.
       -   И  ни  разу  не  нарушили  слово?  Даже  в  самых
экстремальных ситуациях?
     - Ни разу.
      -  Поразительно. Должно быть, ваша матушка  от  вас  в
восторге. И делает вам ванну с мятой на ночь.
     - Она умерла пятнадцать лет назад.
     - Простите...
     - Ничего.
      -  Значит,  вы  человек слова, - сказала  я,  выдержав
скорбную  паузу.  -  За это сделаю вам  не  просто  воду,  а
отличный  кофе.  От  предыдущей партии кочевников  осталось.
Только сначала скажите мне, какие клятвы вы дали еще,  чтобы
мне   не   попасть   впросак  с  каки