скочила из машины, боясь остаться в ней навсегда.
   И когда я уже собиралась захлопнуть дверцу,  гараж  неожиданно  залил
яркий свет: кто-то включил мощный прожектор, ослепивший и меня, и Олега.
А спустя секунду, когда глаза привыкли, я вдруг увидела длинную царапину
на капоте и  разбитую  переднюю  фару,  -  шофер  Виталик  все-таки  был
неисправимым лихачом...  И  в  ореоле  яркого  света  я  увидела  силуэт
человека. Я знала, кому принадлежит  этот  силуэт.  Олег,  видимо,  тоже
знал. Он рванул с места. Еще секунда - и он врежется в гаражные  ворота.
Чересчур несправедливая, страшная смерть  для  человека,  тело  которого
является единственным, но совершенным инструментом...
   - Нет! - Колени мои подогнулись, и я рухнула на бетонный пол. -  Нет,
нет, пожалуйста, нет!..
   Конечно, он не мог так поступить со своим телом, со своим голосом, со
своим лицом, вмещающим  тысячи  лиц:  инстинкт  самосохранения  сработал
независимо от него, и у самой гаражной двери Олег затормозил,  чудом  не
врезавшись в стальной монолит.
   В полной тишине был слышен только ровный гул мотора. А спустя секунду
затих и он.
   Раздались  редкие,  громкие,  как  выстрелы,  аплодисменты.   Капитан
Лапицкий   приветствовал   последний   акт   трагифарса,   где   мы    с
профессиональным актером Олегом Куликовым исполнили роли статистов.
   - Браво, - громко сказал Лапицкий, и его  резкий  голос  отскочил  от
стен гаража. - Браво! Вытаскивайте его, ребята.
   Двое парней, появившихся неизвестно откуда,  не  торопясь  подошли  к
"шестерке", открыли дверцу и выволокли Олега. Он не сопротивлялся. Я все
еще стояла на том месте, где решила попрощаться с Олегом, где пожалела о
том, что не смогу уехать с ним. Олега подвели ко мне, а спустя несколько
секунд Лапицкий уже сидел на капоте машины и,  болтая  ногой,  весело  и
свирепо смотрел на нас.
   - Отпустите его, - сказал капитан своим парням. Те ослабили хватку, и
Олег потер плечи. Он даже не смотрел на меня.
   - Отличная работа, Анна, - сказал мне капитан. И прежде чем я  смогла
ему ответить, Олег дал мне пощечину. И прежде чем я смогла отреагировать
на пощечину, парни сбили актера с  ног  и  вяло  принялись  пинать  его.
Несколько секунд Лапицкий с видимым удовольствием наблюдал за избиением.
   - Прекратите! - крикнула я. Щека нестерпимо горела - клеймо  пощечины
жгло ее.
   - Хватит, -  тихо  скомандовал  Лапицкий,  и  парни  отступили.  Олег
остался лежать на полу, лицом вверх. Я с ужасом увидела слезы в  уголках
его глаз.
   Капитан легко спрыгнул с капота, подошел к лежащему актеру  и  присел
перед ним на корточки.
   - Я никому не позволяю  безнаказанно  бить  своих  людей,  ты  понял,
мразь?
   Олег медленно повернул ко мне свою совершенную  голову  экзотического
животного.
   - Сука! - выдохнул он.
   Теперь уже капитан, поднявшись, с маху ударил его носком ботинка:
   - И оскорблять - тоже. Я же говорил тебе, отсюда убежать  невозможно,
не стоит и пытаться. Делай свое  дело,  может  быть,  останешься  жив...
Нужно быть полным дураком, чтобы развесить уши и поверить бабе-подсадке.
Или ты купился на ее прелести? Разве мировая драматургия  не  учит  тебя
тому, что женщинам нельзя доверять?
   - Сука! - снова сказал Олег и, уткнувшись  головой  в  бетонный  пол,
сжался в комок.
   Но на этот раз никакой кары не последовало.  Мне  показалось,  что  я
теряю  сознание.  Значит,  капитан  заранее  подставил  меня,  он  хотел
уничтожить меня, унизить перед этим мальчиком, он хотел втоптать меня  в
грязь... Он хотел лишить меня тех крупиц человеческого участия,  которые
еще были во  мне...  Он  хотел  убедить  всех,  что  я  полная  дешевка,
продажная тварь. Ему удалось, ему это удалось,  а  я  смотрела  на  себя
глазами Олега и сама начинала верить в черное,  заболоченное  дно  своей
души. Если бы тогда я успела вытащить пистолет из кармана шубы, если  бы
тогда я успела выстрелить...
   - Ты подонок, - сказала я Лапицкому, - ты подставил меня!
   - Неужели? - Лапицкий осклабился,  ему  доставляла  удовольствие  моя
бессильная ярость. - Не стоит переигрывать, девочка, не стоит перегибать
палку. Нам нужно с тобой переговорить. Идем.
   Он подтолкнул меня к выходу в крытую галерею.  Я  не  сопротивлялась.
Все было кончено.
   - А с этим что делать? - бросил вдогонку один из парней.
   - Что обычно. И  разбудите  эту  каналью  Капущака.  Я  с  ним  позже
разберусь.
   В полном молчании мы дошли до моей комнаты. Не  обращая  внимания  на
капитана, я легла в кровать и отвернулась лицом к стене. Я знала, что он
сядет в кресло и забросит ногу на ногу; я затылком ощущала самодовольный
покой, который исходил от капитана.
   Некоторое  время  мы  молчали.   Ярость,   душившая   меня,   куда-то
улетучилась, осталась только полная апатия и пустота.
   - Не ожидал от тебя, - наконец сказал  капитан.  -  Не  ожидал  такой
прыти.
   - Неужели? - не поворачивая головы, глухо проговорила я.
   - Да нет. Конечно, ожидал, ты права. Иначе не появился  бы  там,  где
появился. А вот ты не ожидала меня увидеть, правда?
   - Правда не имеет к вам никакого отношения.
   - Сильно сказано. Сильно, но несправедливо. О правде  лучше  умолчим.
Признайся, ты решила вытащить его, чтобы достать меня?
   Я молчала.
   -  Или  потому,  что  он   тебе   понравился?   Наверняка   рассказал
душещипательную историю своего появления здесь, да?
   Я молчала.
   - Рассказал о том, что он невинная талантливая овца, которой хотят ни
за что ни про что перерезать горло, слить  кровь  в  корыто,  а  требуху
бросить на растерзание воронью?
   - Ничего он не говорил.
   - Мне по большому счету плевать. Умиляет другое: откуда такой  наплыв
чувств у бездушной стервы, которая всю  предыдущую  жизнь  только  то  и
делала, что шла по трупам, не останавливаясь ни перед чем.  В  прямом  и
переносном смысле. Я думаю, что это только наша игра -  твоя  и  моя.  В
этой партии  я  поставил  тебе  мат.  Но  не  огорчайся,  у  тебя  будет
возможность отыграться. Я тебе обещаю.
   Я молчала.
   -  Ты  спишь?  -  не  унимался  капитан.  -  Не  удивлюсь,  если   ты
действительно заснула после неплохо проделанной работы.
   Его способность все выворачивать наизнанку  и  убеждать  в  том,  что
черное - белое и наоборот, лишала меня сил.
   - Нет, я не сплю.
   - Вот и отлично. Значит, мальчишка понравился тебе? Тем лучше, потому
что работать вам предстоит в одной связке.
   Не удивляйся, ничему не удивляйся, Анна, мало ли что он скажет  тебе,
не поворачивай головы.
   И все-таки я повернула голову - очередная маленькая победа  капитана,
которую он постарался закрепить.
   - Думаю, этот театральный хлыщ ввел тебя в курс дела?
   - Да, - притворяться было бесполезно.
   - Он должен убрать одного влиятельного человечишку. Человечишка у нас
давно бельмом в глазу сидит, да руки  коротки,  как  ни  прискорбно  это
сознавать. В легальном смысле  слова.  Скромным  честным  представителям
закона от него один геморрой и масса проблем. А так - нет человека,  нет
проблемы, как учил нас отец народов.
   - Очень образно говорите. Обычно такие говоруны плохо кончают.
   - Тебе виднее... Но если понадобится положить на это дело  не  одного
актера, а всю труппу, - я это сделаю.
   - Вы отвлеклись, - жестко сказала я.  Невыносимо  слушать,  как  этот
карманный Наполеон распоряжается чужими жизнями.
   - Мальчишка не жилец, ясно. Так что все гарантии - полная  туфта.  Ты
будешь за ним присматривать, подстрахуешь.
   - Что я должна делать? - Он все-таки сломал меня.
   - То же, что и он. Стрелять будешь ты, и твой выстрел будет главным.
   - Я не буду стрелять.
   - Ты будешь стрелять. Ты будешь делать то, что я тебе скажу.  Ты  уже
согласилась. Иначе... Ты сама понимаешь, что будет с тобой иначе.
   - Он сказал, что в армии был снайпером.
   - Не соврал. Но стрелять будешь и ты тоже.
   - У меня не получится. У  меня  не  получится  убить  человека,  -  я
сдалась. Я выкинула белый флаг. Я сама  пустила  зверя  в  логово  своей
души.
   - Получится, девочка. Я уже видел  тебя  в  экстремальных  ситуациях.
Вспомни, наконец, какая ты.
   - Я не помню.
   - Если не помнишь, то поверь мне, - ты именно такая. Такая, какая нам
нужна: с упрямством, с хваткой, с ясной головой, со звериным  чутьем.  -
Черт возьми, он говорил это так, как будто бы соблазнял меня, как  будто
бы касался жесткими беспощадными ладонями моих глаз, губ,  груди...  Его
слова покрывали мое тело, как поцелуи, от них шла дрожь желания, и этому
невозможно было сопротивляться.
   - Конечно. Конечно, я такая...
   - Вот и отлично. О подробностях поговорим завтра. На свежую голову. А
сейчас отдыхай.
   ...Следующим вечером меня ввели в пьесу: сначала я  только  смотрела,
как Олег, сломленный и загнанный в угол,  отрабатывает  концовку  своего
номера, как он снова и  снова  откусывает  дуло  шоколадного  пистолета,
чтобы из него вылупился настоящий. Как мрачный юноша с  литой  задницей,
стоящий позади Лапицкого, снова и снова убивает его. Олегу, как  всегда,
не хватает нескольких секунд, чтобы спастись: сначала семи, потом  пяти,
потом трех. Эти три секунды до авиабилета и  открытой  визы  в  одну  из
стран Шенгена ему так и не удается преодолеть. Да и  какая  разница,  за
сколько секунд до свободы тебя убьют?..
   Я слышу, как Лапицкий, посмеиваясь и сам не веря в то, о чем говорит,
утешает Олега: ничего не бойся, парень, такой реакции, как у этого бойца
за моей спиной, нет ни у кого в этой гребаной стране...  И  потом,  есть
масса обстоятельств, которые сыграют тебе на руку.  Этот  боец  за  моей
спиной знает, что ты должен убить меня. Другой  боец  за  другой  спиной
этого не знает. Чтобы понять, что происходит, ему как раз  и  необходимы
три секунды, естественная реакция,  выше  собственной  телохранительской
головы не прыгнуть, поверь. Да и театральный  софит,  который  принимает
участие в твоем священнодействии, вовремя погаснет, я  тебе  обещаю.  Ты
успеешь. Ты должен успеть.
   Я уже знаю - и мельком от Олега, и обстоятельно от Лапицкого,  -  что
расположение коммуникаций, комнат и  коридоров  полностью  соответствует
тому дому, где будет проходить чествование  "влиятельного  человечишки",
видимо, их проектировал один и тот же  дерзкий  архитектор,  проходивший
трехмесячную  стажировку  где-нибудь  в  Швейцарских  Альпах.  В   плане
Лапицкого мне отводится скромная роль официантки, обслуживающей  столики
для гостей. Когда  я  спрашиваю  капитана,  каким  образом  мне  удастся
попасть в штат обслуги,  он  говорит  мне:  "Всегда  и  со  всеми  можно
договориться. Ты просто заменишь одну внезапно заболевшую милую девушку,
вот и все".
   Вечером, накануне операции, мы сидим в холле, близко придвинувшись  к
открытому огню камина.  Капитан  наконец-то  показывает  нам  фотографии
человека,   которого   нужно   убрать.   Жесткое,   спокойное,   немного
изуродованное осознанием своей  абсолютной  власти  лицо  ни  о  чем  не
говорит мне.
   Я никогда его не видела, но ни жалости (такого никому и в  голову  не
придет жалеть), ни симпатии (такого  опасно  любить,  всегда  есть  риск
наткнуться на оружейный арсенал в супружеской постели) оно не  вызывает,
тем  лучше.  Редкий  скот,  соблазняет  нас  убийством  капитан,  полный
беспредельщик, отморозок в законе. Самые громкие убийства последних  лет
- его рук дело, самый циничный передел сфер влияния -  его  рук  дело...
Если его не остановить, может произойти много бед. Так что ваше  задание
-  никакое  не  задание,  ребята,  по  большому  счету  это  благородная
ассенизаторская миссия, осознайте это...
   Никому не хочется осознавать это, особенно  когда  орудием  возмездия
выступает такая изощренная сволочь, как капитан Лапицкий. Но ему плевать
на наши чувства, капитан неудачно шутит гораздо  больше  обычного,  и  я
вдруг  замечаю   беспросветную   азиатчину   в   его   высоких   скулах,
обострившийся нос и фанатичный блеск ввалившихся глаз.
   Бедняжка.
   В какой-то момент и капитан, и актер кажутся мне близнецами на пороге
жизни и смерти, вот они сидят, бессильно ненавидя друг друга и глядя  на
огонь. Разговаривать больше не о чем, пора идти спать, но  и  расстаться
невозможно.
   - Все будет в порядке, ребята, - как заклинание повторяет капитан.  -
Делайте, как договорились,  и  все  будет  в  порядке.  Все  рассчитано,
поверьте.
   Он еще о чем-то говорит Олегу, кажется, о том, что завтра люк в  полу
на кухне в том доме будет открыт точно так же, как сегодня он был открыт
в этом доме, что  путешествие  по  заброшенному  аппендиксу  канализации
займет не больше двух минут, что он выскочит на  улицу,  где  его  будет
ждать машина с ключами и документами - "девятка", такая же, как у  тебя.
Не забудь, "девятка". Все это призвано убедить актера  в  том,  что  все
продумано до мелочей,  что  никто  не  собирается  его  подставлять.  Он
передает Олегу пояс, расшитый золотом, необходимая  деталь  для  костюма
Фигаро.
   - Как уговаривались, - теперь голос капитана звучит особенно мягко, -
штука баков, новый паспорт и авиабилет. Одежда будет в машине на  заднем
сиденье. Свернешь в какое-нибудь тихое место и переоденешься...  Там  же
твой багаж. Джентльменский набор преуспевающего холостяка.
   - Героин и установка "град"? - без улыбки шутит Олег.
   - Ничего криминального, - успокаивает капитан, - костюм  от  Версаче,
костюм от Армани... Рубашки. Два галстука для  приемов  и  демократичная
джинса для импортных шлюх. Рейс в ноль пятьдесят. Ты успеваешь.
   - Куда билет? - спрашивает Олег.
   - Как и  договаривались,  Париж,  столица  мира.  Неплохие  бабки  на
кармане, счетец мы тоже тебе открыли, реквизиты в костюме.
   - В каком? От Версаче или от Армани? - Олег иронически улыбается.
   - Да не помню я. На месте разберешься. Поспишь в самолете, там коньяк
подают и шампанское, шикарная жизнь. Завидую тебе,  парень.  Никогда  не
был в Париже. Ну, подумай, гнил бы всю жизнь в этой гребаной  стране.  А
так - весь мир в кармане, а?
   Олег молчит.
   "Парень не жилец,  ясно",  -  вспоминаю  я  слова  Лапицкого,  и  мне
становится страшно. Я должна сказать Олегу, что все  это  блеф,  что  не
будет  никакого  Парижа,  никаких  шлюх  в   Булонском   лесу,   никаких
молоденьких балерин, солисток парижского "Нового балета"... Но я не могу
вымолвить ни слова. Лапицкий так убедителен в  роли  змея-искусителя,  в
роли хвостатого Мефистофеля, что я сама начинаю  верить  в  недосягаемый
Париж ив то, что люк на кухне будет открыт. Был ли он так же убедителен,
когда говорил мне о другом Олеге - об Олеге Марилове,  -  лучшем  друге,
который погиб, может быть, только потому, что я осталась  жива.  Был  ли
вообще Олег Марилов его лучшим другом или  просто  членом  конкурирующей
организации, о которой необходимо собрать сведения? Или  проштрафившимся
подчиненным, ловко убежавшим в смерть и не сдавшим дела в  установленном
порядке? Я вспоминаю  фотографию  в  квартире  Лапицкого  -  горнолыжная
идиллия, улыбающиеся молодые люди, - пожалуй, Лапицкий был искренен. Так
же искренен, как сейчас, когда рассказывал актеру о костюмах в чемодане.
Что я могу знать об искренности, я,  всю  предыдущую  жизнь  бесстрастно
игравшая на чужих судьбах как на хорошо настроенном инструменте. Органе,
например. Орган - это солидно, это размах. Просто  голова  идет  кругом.
Способна ли я на искренние чувства? Мертвый Эрик не беспокоит меня  даже
во сне... Способен ли капитан на искренние  чувства?  И  кому  из  своих
людей он может сказать: "Баба не жилица, ясно".
   И главное - когда он это скажет?
   Может быть, он уже сказал. Кому-то  третьему,  который  дышит  мне  в
затылок.
   Как долго я буду орудием в чужой игре?.. И сколько еще человек в  ней
задействовано? Узнаю ли я когда-нибудь? Узнаю  ли  я  когда-нибудь  себя
по-настоящему, вспомню ли?..
   ...Я еще долго ворочаюсь в бессонной  постели  и  думаю  о  том,  что
где-то, совсем рядом, так же не спит  Олег.  Ночь  перед  казнью,  когда
заключенный все еще отчаянно надеется на помилование.
   О капитане я не думаю.
   Интересно, та женщина, погибшая в машине на шоссе, кем  она  была?  И
что бы она делала сейчас, если бы выжила  и  потеряла  память?  Если  бы
погибла я, а не она? Должно быть, Лапицкий так же  пришел  бы  к  ней  в
палату, и так же стал бы расставлять силки и капканы, и так же не  верил
бы ей. Но и загородного дома убитого Кудрявцева она бы  не  избежала,  и
унизительного следственного эксперимента тоже.  А  потом?  Что  было  бы
потом?  Нашлось  ли  в  ее  жизни  что-то  такое,   что   позволило   бы
шантажировать ее так же, как сейчас шантажируют меня?
   Или  она  была  ангелом,  любимой   дочерью,   нежной   возлюбленной,
профессиональным переводчиком с португальского, любительницей  холодного
борща? А может, она была иностранкой: ведь ее никто не ищет, ее никто не
опознал, так сказал капитан...
   В любом случае, она была другой. Она не позволила бы делать  с  собой
то, что сейчас проделывают со мной...
   Вздор, Анна, здесь все говорят  о  твоей  циничной  хватке,  о  твоей
залихватской прошлой жизни. Вздор,  вздор,  вздор,  ты  обязательно  все
вспомнишь и почувствуешь себя среди этих заигравшихся  вероломных  людей
как рыба в воде. И не захочешь никуда уходить.
   Со временем все станет на свои места. Нужно только  подождать.  Черт,
забыла выпить таблетку...
   Я поднимаюсь и в полной  темноте  ищу  на  столе  начатый  пузырек  с
таблетками, теми самыми, что  призваны  помочь  моей  загулявшей  памяти
вернуться. Ими меня регулярно снабжает Виталик - патронажная  сестра  по
совместительству. Иногда меня подмывает сунуть  в  рот  целую  горсть  -
может быть, процесс ускорится. Принимать эти безобидные круглые шарики -
моя добрая воля. "Ты можешь не делать этого, можешь,  если  боишься,  но
это последнее слово в медицине, однократный  прием  активизирует  нужные
центры головного мозга, только и  всего,  -  наставительно  говорит  мне
Виталик каждый раз. - Решай сама. Хотя на твоем месте я  бы  воздержался
вспоминать свою прошлую жизнь: за тобой столько грехов, за  тобой  такой
хвост тянется, что не обрадуешься".
   Итак, все в курсе моей прошлой жизни, даже шофер. Все, кроме меня.
   Я нахожу таблетки на столе, глотаю одну - и слышу шорох  в  коридоре.
Несколько секунд я прислушиваюсь, а потом подхожу к двери  и  распахиваю
ее настежь.
   За дверью стоит Олег.
   - Можно к тебе на минутку? - спрашивает он. Неплохое начало, как  раз
в духе затянувшейся вечеринки на даче,  куда  все  приезжают  в  надежде
переспать друг с другом.
   Откуда я знаю о вечеринках на дачах?
   - Можно?
   - Да, конечно, входи.
   После пощечины в гараже мы ни  разу  не  разговаривали,  он  даже  не
смотрел в мою сторону, и только в напряженной спине я читала по  буквам:
"Сука, сука, сука. Продажная сука".
   - Не могу заснуть.
   Еще бы тебе заснуть, когда маячит утро перед казнью.
   - Я тоже.
   - Прости меня, - Олег непривычно  тих,  и  даже  голос  -  роскошный,
хорошо поставленный голос  -  изменяет  ему.  Как  будто  уже  готовится
навсегда покинуть бесполезное тело.
   - За что? - Я искренне удивляюсь.
   - Тогда, в гараже. Я верю, что ты хотела мне помочь.
   - Ты тоже прости меня. Теперь удивляется он:
   - За что?
   - Ну, не знаю... За то, что надежда  была  лишний  раз  обманута.  Не
стоило так поступать с ней. Я просто хотела что-то сделать для тебя.  Ты
веришь? - Боже мой, ну почему мне так важно, чтобы он поверил?..  Почему
мне так важно, чтобы он поверил именно сейчас, когда наши жизни - и  его
и моя, - ничего не стоят?..
   - Да. Я верю. Но теперь это не имеет никакого значения. У  тебя  есть
курево?
   Конечно же, у меня есть курево, Лапицкий из особого  расположения  ко
мне исправно  снабжает  меня  "Житаном",  должно  быть,  этот  маленький
женский каприз гирей висит на финансах капитана.
   Я выбиваю сигарету из пачки, п