ександровна. Да-да, очень милые, мне они очень понравились...
   Кризисный центр занимал небольшую  трехкомнатную  квартирку,  напичканную
аппаратурой, запахом  дешевого  растворимого  кофе  и  плакатами  с  Жераром
Депардье на стенах: очевидно, все четыре штатные сотрудницы центра сходили с
ума по хулиганистому обаятельному французу.
   Получив искомые пленки, я уселась в дальней комнате и под бдительным оком
Депардье принялась за прослушивание.
   ...На плакате был запечатлен кадр  из  фильма  ?Под  солнцем  сатаны?.  Я
видела эту картину еще во ВГИКе.  В  ней  Депардье  играл  сходящего  с  ума
священника; сейчас я точно так же сходила с ума, выслушивая разговоры Серьги
с совершенно разными людьми. Похоже, я взялась за непосильную задачу - голос
Серьги,  такой  живой,  ничего  общего  не  имеющий  с  безжизненным  телом,
оставленным мной в квартире на ?Пражской?, ранил меня  в  самое  сердце,  не
давал сосредоточиться. Я с трудом понимала суть реплик, а когда понимала, то
забывала о том, что Серьга мертв. Только теперь -  непоправимо  поздно  -  я
поняла, каким сильным  характером  он  обладал,  как  интуитивно  чувствовал
малейшие нюансы в поведении собеседника, как безошибочно находил  именно  те
слова, которые были необходимы...  Спрятав  голову  в  ладонях,  я  тихонько
плакала, с ужасом ожидая, что сейчас откроется дверь и войдет кто-нибудь  из
сотрудниц - уже два раза они приносили мне  кофе.  Только  спустя  несколько
часов  мне  удалось  собраться  и  сосредоточиться  на  сути  многочисленных
монологов каныгинских собеседников. В  них  не  было  ничего  криминального,
ничего  настораживающего  -   только   отчаяние,   растерянность   и   почти
невыполнимое желание быть услышанным.
   ...Я наткнулась на этот разговор  уже  в  самом  конце  дня,  ослепнув  и
оглохнув от чужих несчастий, и почти сразу  же  вспомнила  его  предысторию:
Серьга рассказывал мне о странных отношениях, которые сложились между ним  и
одной из его собеседниц, пожилой женщиной,  которая  звонила  ему  несколько
ночей подряд, а потом неожиданно  исчезла.  Я  не  попала  на  самое  начало
разговора, я остановила пленку на самой  середине  фразы:  женщина  напевала
песенку когда-то хорошо  поставленным,  а  теперь  безнадежно  состарившимся
голосом: ?Не входите в старый дом, можно затеряться в нем..."
   - Вы никогда не слыхали такой песни, Сережа? Можно я  буду  называть  вас
Сережей?
   - Да, конечно... О щем вы говорите. - Я  услышала  бесконечно  близкое  и
бесконечно далекое каныгинское ?щ? и едва подавила стон.
   - Это очень  старая  песня,  Сережа...  Вместе  со  мной  ее  пели  милые
матросы... Это очень старая песня. А я еще старее. Я говорила вам в  прошлый
раз. Если бы я знала, что она окажется такой верной.. В наш дом тоже  нельзя
входить. По двору бегают собаки... Он завел собак, чтобы никто не пришел.
   - Но ведь никто и так не придет. Никто не помнит, что было раньше. Я даже
не знаю, что это за порода, вижу из окна их головы, такие маленькие,  как  у
змей. Он говорит, что им ничего не стоит разорвать  человека  на  части.  Но
никого нет, кроме него и меня. Ни одного человека... Я даже думаю, что он не
человек... Это страшно, поверьте, это самое страшное в жизни. Каждый день  я
хочу умереть, но умереть сама... Понимаете, сама. Я не хочу, чтобы  он  убил
меня. А он хочет меня убить. Я вижу, я чувствую, как он репетирует это,  как
он выбирает способ и ни на чем не может остановиться... Он убьет меня...
   - Скажите мне, где вы  живете.  Я  приеду.  -  Серьга  был  по-настоящему
взволнован, я даже не узнавала его голоса, повзрослевшего и собранного.
   - Нет-нет, я не могу. Здесь собаки, они нападут на  вас,  они  могут  вас
разорвать... Нет, я не могу сказать...  Он  закрывает  телефон  в  маленьком
ящике, но я научилась открывать его  шпилькой  для  волос,  знаете,  у  меня
когда-то были роскошные волосы...  Вы  -  единственное,  что  у  меня  есть,
Сережа... До тех пор, пока он что-нибудь не сделает...
   ...Видимо, это был один из последних разговоров. Но никаких других  я  не
нашла, запутавшись во множестве пленок. Может быть, и этот  разговор  ничего
не стоит, и у меня просто разыгралось воображение. Невозможно ничего  найти,
особенно если не знаешь, что именно искать... Моя бедная голова  разрывалась
на части, беспомощно свесившаяся с кресла рука Серьги преследовала меня  так
же отчаянно, как и его живой голос. Я еще нашла в себе  силы  попрощаться  с
девочками из кризисной службы и договорилась о встрече сразу же после Нового
года. Нужно еще раз внимательно прослушать все пленки, может  быть,  удастся
найти что-нибудь заслуживающее внимания, кроме  этого  бессвязного  монолога
пожилой и, похоже, не очень здоровой женщины...
   ...Выйдя на улицу, я подставила  декабрьскому  ветру  свое  разгоряченное
лицо: ты одинока, ты одинока, ты одинока, как никогда. Все, что у тебя есть,
- это страшная тайна гибели Серьги и его подруги, все, что у  тебя  есть  за
пять дней до Нового года...
   Я провела еще два полубезумных, снедаемых  тоской  дня,  я  целыми  днями
бродила  по  Москве  -  только  бы  не  оставаться  одной.  Мертвый   Серьга
преследовал меня. Марго, которую я  даже  не  видела  мертвой,  преследовала
меня. Промерзая до  костей  на  заполненных  народом  улицах  предновогодней
Москвы,  я  нашла  для  себя   маленькое   утешение,   спасающее   меня   от
пронзительного холода, - кино. Я брела от одного кинотеатра  к  другому,  от
одного сеанса к другому, я бездумно смотрела на экран, где  в  темноте  зала
никто не видел моих сухих, застывших на лице  слез.  И  перед  самым  титром
?Конец фильма? меня посещала счастливая мысль - можно всю жизнь просидеть на
третьем ряду у прохода и даже состариться в темноте.
   И никто не заметит этого.
   ...Я никогда не была в этом маленьком кинотеатрике, я даже не знала о его
существовании, хотя в свое время пропахала Садовое кольцо вдоль и поперек.
   "Встреча?, - именно так он и назывался. Название не самое подходящее  для
моего  теперешнего  состояния.  Я  зашла  в  него  только  потому,  что   на
единственном сеансе в одиннадцать показывали фильм с участием Марго.  Кто-то
уже успел обвести фамилию Марго  черным,  и  теперь  афиша  выглядела  почти
эпитафией. Фильм назывался ?Мост над бурной рекой?,  это  была  одна  из  ее
первых главных ролей в кино, почему нет, пусть она будет живой - хотя бы  те
полтора часа, которые длится фильм.
   К ?Мосту над бурной рекой? был пристегнут еще один фильм, так они и шли в
паре перед малочисленной публикой льготного сеанса, - ?Твои глаза?, судя  по
сентиментальному  названию,  фильм  еще  более  древний,  чем  ветхозаветные
?Королева Шантеклера? или ?Пикник  в  пижаме?.  Он  шел  первым  и  оказался
дешевенькой ревюшкой 1954  года  выпуска.  Ничего  заслуживающего  внимания,
кроме только-только появившихся юбок-колоколов и  главной  героини.  Героиня
была действительно хороша: свежее лицо, которое не  портили  даже  подбритые
брови; отличный, немного форсирующий звуки  голос,  безупречная  пластика  и
тщательно скрываемая печаль в самой глубине глаз. Ее имя ничего не  говорило
мне, да и запомнила я его скорее  машинально,  по  старой,  отработанной  до
автоматизма вгиковской привычке, - Лидия Горбовская. Оно ничего не  говорило
мне до того момента, когда прозвучала эта песенка -  ?Не  входите  в  старый
дом.. - ?. Несколько дней  назад  я  уже  слышала  ее  на  пленке  Серьги  в
кризисном центре, но тогда старческий голос почти речитативом проговорил  ее
в темноту телефонной  трубки.  На  магнитной  пленке,  которая  воспроизвела
разговор, эти первые такты выглядели мрачным пророчеством, но в фильме  1954
года выпуска она была полна легкомыслия и  окаймлена  молодыми  матросами  в
парадной фланельке.  Героиню  передавали  из  рук  в  руки,  и  наконец  она
оказывалась в объятиях старшего по званию - капитан-лейтенанта с кортиком на
боку и повадками профессионального  танцора.  Это  был  гала-финал  на  фоне
стилизованной Графской пристани в Севастополе.
   И еще до того, как возник титр  ?Конец  фильма?,  я  уже  продвигалась  к
выходу. Прости меня, Марго...
   Это не было догадкой,  скорее  это  был  акт  отчаяния,  я  цеплялась  за
малейшее совпадение, за малейший намек на совпадение.  В  конце  концов,  ты
ничем не рискуешь, прокатишься туда-обратно, убеждала я себя,  ты  ничем  не
рискуешь и ничего не теряешь. Проклятый  мотивчик  привязался  ко  мне,  как
дворовая собачонка, хотя запомнила я всего лишь две строчки: ?Не  входите  в
старый дом, можно затеряться  в  нем...?  Я  пыталась  объяснить  себе,  что
заставило меня сорваться посреди сеанса и очертя голову ехать куда-то. И  не
могла. Разговор Серьги со старухой и  этот  глупейший  фильм-ревю  связывала
только песенка, но песенка слишком редкая, чтобы воспроизвести ее  вот  так,
навскидку, это ведь не ?Ландыши?, не ?Одинокая гармонь?,  убеждала  я  самое
себя.
   Полный идиотизм.
   С осознанием полного идиотизма всего того, что я делаю, я уже  через  час
была в актерском архиве студии, а еще через два часа  стала  обладательницей
адреса актрисы Горбовской Лидии Николаевны, которая, если верить практически
вытертой от времени карточке, проживала в подмосковной Сходне...

***

   ...Я сошла с электрички на платформе Сходня только в семь вечера. Ехать к
незнакомой престарелой женщине без звонка да еще на ночь глядя, было  верхом
легкомыслия, но и ждать я больше не могла. Я даже не знала, что скажу ей,  я
даже не знала, чего же мне все-таки нужно от нее.  Я  пыталась  восстановить
телефонную исповедь незнакомой и, видимо, не очень здоровой женщины  -  ведь
почему-то интуитивно я связала сегодняшний случайный  культпоход  в  кино  и
разговор, который слышала на пленке.
   Горбовская жила на самой окраине Сходни, в частном секторе, где подвывали
собаки, да  и  освещение  оставляло  желать  лучшего.  Уже  подходя  к  дому
Горбовской - двухэтажному мрачному особнячку, я наконец-то вспомнила  фразу,
ради которой приехала сюда. Кажется,  в  том  телефонном  разговоре  женщина
сказала: ?Это очень старая песня, Сережа... Вместе со  мной  ее  пели  милые
матросы..."
   Милые матросы, вот оно что. Белые фланельки, бескозырки,  лихо  сдвинутые
набок, и юбка-колокол между ними... Но это ничего не значит, мало  ли  милых
матросов распевают песни с хорошенькими девушками в  свободное  от  вахты  и
драенья медяшки время... Может быть, это  произошло  с  ночной  собеседницей
Серьги в совсем  неромантическом  Северодвинске...  Это  ничего  не  значит,
сказала я себе и толкнула калитку. В самой глубине темного  двора  раздалось
глухое многоголосое рычание, ну что ж, собаки  стерегут  здесь  каждый  дом,
ничего особенного.
   Впрочем, обезоруживающего  лая  не  последовало,  собака  лишь  деликатно
рычала - хорошо воспитанная псинка, ничего не скажешь... Дом стоял в глубине
двора, даже слишком далеко от калитки, на первом этаже тускло горел свет,  и
это приободрило меня: возможно, я не получу ответов на вопросы,  которые  не
сумела сформулировать даже для себя. Но, во всяком случае, я  отработаю  эту
версию до конца и благополучно забуду о ней.
   Под неумолчный аккомпанемент глухого рычания я  поднялась  на  крыльцо  и
тихонько  постучала.  Никакого  ответа.  Ужасаясь  собственной  наглости,  я
толкнула дверь - она оказалась незапертой.
   - Простите, есть тут кто-нибудь? - Сумеречная тишина дома заставила  меня
понизить голос до шепота.
   Несколько минут я постояла у порога, стараясь определить,  где  находится
источник света: он отбрасывал легкие блики на  хорошо  выскобленный  пол.  В
своих заляпанных грязью ботинках  я  не  решалась  ступить  на  него,  но  и
бесконечно стоять под дверью было глупо.
   - Есть кто-нибудь дома? - Я снова повторила попытку и снова  не  получила
никакого ответа.
   Если горит свет - значит, хозяева  где-то  недалеко.  Может  быть,  имеет
смысл подождать их на улице? Но, пока  я  раздумывала,  за  спиной  раздался
почти неуловимый шорох. Я резко обернулась, нельзя же так  пугать  человека,
даже непрошеного гостя.
   Я обернулась и тотчас же отпрянула.
   За моей спиной, кротко улыбаясь, стоял осветитель Келли.
   - Ева? - Улыбка  на  его  лице  показалась  мне  зловещей.  -  Что-нибудь
случилось?
   Я молчала. Ничье появление  не  могло  поразить  меня  больше.  Окольными
путями добыть адрес какой-то старой актрисы, чтобы в  результате  наткнуться
на осветителя из своей съемочной  группы,  которого  видела  каждый  день  и
которого даже не замечала.
   - Как ваши руки, Ева? - все так же улыбаясь, спросил меня Келли.
   - Что? - не поняла я, - У вас вроде были содраны руки?
   - Спасибо, теперь все в порядке...
   - Как вы нашли меня. Ева? Ведь я не оставлял в группе этого адреса...
   - Собственно... Мне нужна Лидия Николаевна Горбовская.
   - Зачем? - Улыбка медленно сползла с лица  Келли:  казалось,  только  она
поддерживала это почти безжизненное лицо в форме  -  без  улыбки  оно  сразу
стало рыхлым.
   - Мне нужно поговорить с ней. Выяснить кое-что.
   - Боюсь, это невозможно, - сухо сказал Келли.
   - Почему? - спросила я, уже зная - почему.
   - Она умерла.
   Его оплывшее лицо испугало меня.
   - Когда?
   - Давно. Очень давно.
   Очень давно... Вот и все. Можно уходить. Говорить не с кем и не о чем.
   - Простите. Я понимаю. Кажется, она была актриса?
   - Она была великая актриса. К сожалению, она очень рано  умерла.  В  1956
году.
   И  только  теперь  мне  стало  по-настоящему  страшно.  Когда  сегодня  я
разбирала карточки, то прочла, что последний раз Лидию Николаевну Горбовскую
приглашали на съемки в самом начале семидесятых. Но она отказалась от  роли.
Кто и зачем внес отказ Горбовской в карточку, я не знала...
   - Но... Этого не может быть...
   - Говорю вам, она умерла в 1956 году.
   - Но в архиве совсем другие данные. И карточка еще хранится...
   - А зачем  вы  были  в  архиве?  Зачем  вам  понадобилась  Горбовская?  -
запоздало спросил Келли, и снова в его голосе мне послышалась угроза.
   - Мне нужно было кое-что уточнить. Кое о чем спросить ее...
   - Вы же ассистент, Ева. Вы не киновед. Не историк кино.  Горбовская  была
достойна даже ?Истории кино? Жоржа Садуля. Вот только  никто  и  никогда  не
ценил ее по достоинству.
   Я вспомнила легкомысленно подбритые брови, морячков в белом  и  аккордеон
на фоне нарисованного моря.
   - Может быть, я не знаю... Но  раз  так  произошло.  Я,  пожалуй,  поеду,
Келли. - Я вдруг поняла, что не могу  дольше  оставаться  в  этом  сумрачном
зловещем доме.
   - Вы не останетесь на чай, Ева? У меня очень хороший чай, ?Бергамот?.  Вы
любите ?Бергамот??
   - Нет... Да...
   - Может быть, вы все-таки определитесь? - снова улыбнулся Келли, и  снова
его лицо обрело прочный каркас.
   - Пожалуй, я все-таки поеду. Уже поздно. Мне далеко  добираться.  Спасибо
большое. Мне нужно еще заехать в одно  место...  -  Я  несла  совершеннейшую
чушь, но не могла остановиться.
   - В какое? - неожиданно требовательно спросил Келли.
   - К друзьям, - неожиданно трусливо  ответила  я.  И  добавила,  непонятно
зачем:
   - Я всегда у них бываю по воскресеньям... Ведь сегодня воскресенье.  А  я
всегда бываю у них. Я никогда не изменяю своим правилам. Так  что  простите.
Может быть, в следующий раз.
   - Очень хорошо, что вы не изменяете своим правилам. Хотя можно было бы от
них и отступить, раз уж вы выбрались ко мне. Или  вообще  изменить  их.  Это
никак не повлияет на жизнь. Вы же  знаете,  изменить  правила  -  не  значит
изменить игру. - Его улыбка стала невыносимо широкой, казалось, улыбнись  он
еще шире - и череп, разрезанный этой острой улыбкой, треснет, как переспелый
арбуз.
   Я почувствовала слабость в ногах.
   "ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА -  НЕ  ЗНАЧИТ  ИЗМЕНИТЬ  ИГРУ?.  Последняя  записка  на
?Житане?, написанная печатными буквами.
   - Вы? - спросила я, едва ворочая пересохшим  языком.  -  Значит,  это  вы
писали записки?
   - И не только писал. - Его улыбка  висела  надо  мной.  Безумная  улыбка,
сковывающая мою волю, по капле отнимающая силы...
   - Мне нужно идти...
   - Не нужно. Вы уже пришли. Добро пожаловать, Ева.
   Мне хотелось, чтобы это были именно вы...
   В  следующую  секунду,  когда  он  встал  ко  мне   слишком   близко,   я
почувствовала  сильный  запах  хлороформа.  Это  было   последнее,   что   я
почувствовала...

***

   ...Я медленно приходила в себя.
   Отяжелевшая  от  хлороформа  голова  плохо  соображала,  и  мне  пришлось
потратить некоторое количество времени, чтобы восстановить цепь  событий.  Я
приехала в Сходню... Ну да, я приехала в  Сходню  электричкой  19.07,  чтобы
встретиться с актрисой... Лидией Николаевной  Горбовской,  кажется,  так.  Я
нашла ее дом и встретила там Келли, нашего  осветителя.  В  темном  доме  он
показался мне безумцем. Или безумной была я сама. Почему так дует в  ноги?..
Я опустила глаза вниз и с ужасом обнаружила, что сижу босая, привалившись  к
стене. А моя нога окольцована аккуратной, длинной и тонкой  цепочкой.  Метр,
не меньше, литые звенья... Она была прикреплена к тонкому  стальному  пруту,
натянутому над плинтусом. Что-то похожее я уже видела в своей жизни. Ну  да,
в детстве, возле старой подстанции: ее нужно было обязательно пройти,  чтобы
попасть на речку с лилиями и раками, которых можно было ловить  руками,  так
их было много. Но чтобы добраться до  всего  этого  великолепия,  необходимо
было проскочить проклятую подстанцию, которую охраняла собака,  бегавшая  на
привязи по такому вот стальному пруту.  Тогда  она  казалась  мне  огромной,
тогда она была самым отчаянным моим страхом. Но за этим страхом белели лилии
и покачивались в прозрачной воде кувшинки. И игра стоила свеч...
   Что произошло со мной? Почему я сижу на привязи, как шелудивый пес  моего
детства?..
   Келли.
   Его улыбка была последней, что я видела. Неужели это  сделал  он,  милый,
всегда улыбчивый осветитель с Фрэнком Синатрой  в  плейере?..  На  мне  были
только джинсы и свитер, пустые карманы и свободные руки. Вот только  уйти  я
никуда не могу. Прочно угнездившийся во мне ужас не давал соображать, только
одно я знала точно: он непременно появится, Келли.
   И он появился.
   На безопасном расстоянии от меня, с двумя чашками на подносе и  пакетиком
арахиса.
   - Пришли в себя? - вежливо спросил он. И по моей спине  побежали  мурашки
от этой его ровной улыбчивой вежливости.
   - Что происходит? - Я пыталась держать себя в  руках,  не  впадать  же  в
безумие, в самом деле.
   - Хотите объясниться? - Во всяком случае, разговаривает он вполне здраво.
Не нужно его провоцировать.
   - Не мешало бы, - сказала я.
   - Мне нравится, как вы  держитесь,  -  похвалил  меня  Келли.  -  Вы  мне
понравились с самого начала. Мне бы хотелось вас убить, но  я  не  могу  вас
убить.
   - Отчего же? - Я с трудом подавила крик.
   - Я не знаю, какая вы на самом деле.
   - Хотите познакомиться поближе?
   - Вы не правильно меня поняли. Хотите арахис? Солененький.
   - Нет.
   - Вы не правильно меня поняли. Я не знаю, какая вы, - старая или молодая.
Я давно за вами наблюдал. Иногда вы кажетесь очень  старой,  особенно  когда
волосы падают вам на глаза... Почему у вас седые волосы?..  Нет,  ничего  не
нужно  отвечать.  А  потом  я  вижу  ваше  лицо,  иногда  на   него   как-то
по-особенному падает свет, и тогда вы кажетесь удивительно юной... Поэтому я
не могу определить, старая вы или молодая.
   - Что я должна сказать?
   - Не говорите ничего. Любой из ответов  заставит  меня  принять  какое-то
решение. А я больше не хочу принимать решений. Я устал принимать  решения...
Вот когда вы станете старой, тогда другое дело...
   Я не отрываясь смотрела на его лицо, обмякшее в отсутствие  улыбки.  Боже
мой, он совершенно безумен! Он безумнее любого безумца... Почему же я раньше
ничего не замечала? Почему никто этого