перебросили звонок.
   - Как у тебя дела?
   - Отлично. Здесь жарко и  много  черешни.  А  все  остальное  решится
завтра, и, думаю, в нашу пользу. Во всяком случае, мне дали понять  это.
Сопляк не так уж виноват, он  просто  попал  под  горячую  руку  местной
Фемиды, только и всего... Надеюсь вернуться к  завтрашнему  вечеру.  Как
насчет ужина при свечах?
   - Отличная мысль.
   - Тогда жду тебя  завтра  в  "Подкове".  В  двадцать  один  ноль-ноль
московского. Не будет никого, только, ты и я.
   "Подковой" называлось кафе, где мы провели вечер.  Похоже,  оно  тоже
находилось под покровительством Леща.
   - Ты не заедешь домой?
   - Нет. Я назначаю тебе свидание. И ты можешь опоздать.
   -  На  сколько?  -  -  Как  знаешь.  Я  буду   ждать   тебя   сколько
понадобится...
   - Меня хватит только на пятнадцать минут... Лещ помолчал. Потом  тихо
и неуверенно сказал:
   - Я говорил тебе, что люблю тебя?
   - Нет, - прошептала я чуть прерывающимся голосом  влюбленной  зануды,
готовой  сутками  выслушивать  ничего  не  значащие   признания   своего
бой-френда.
   - Я люблю тебя. Что ты думаешь по  этому  поводу?  Я  думаю,  что  ты
просто  дурак,  Лещ.  Слепенький  дурачок,  круглый   идиот   со   своим
пентхаузом, мертвой собакой, нашкодившими спецкорами и не в меру ретивой
секретаршей.
   - Думаю, я тоже люблю тебя.
   - Так нечестно. Я первый сказал, - помехи стали невыносимыми, но  его
голос все равно пробился ко мне.
   - А я первая подумала.
   - Я жду тебя завтра в двадцать один ноль-ноль. Отключаюсь...
   Капитан, с  интересом  прислушивающийся  к  нашему  разговору,  шумно
зааплодировал и полез в карман за мелочью:
   - Браво, детка! Ты все-таки фантастическая сука. С меня штраф за  два
раза, - он вытащил несколько монет и аккуратно сложил их столбиком.
   - Можешь заплатить и за несколько раз вперед, - я бесцеремонно  взяла
монеты и подбросила их на руке.
   - Ты собираешься меня удивлять постоянно?
   - Похоже на то. Завтра в двадцать один  ноль-ноль  он  будет  в  баре
"Подкова". Знакомо тебе сие злачное место?
   - Теоретически.
   - Отправляйтесь туда, там вполне приличная кухня. Заодно и поговорите
с будущей жертвой шантажа.
   - Так как насчет Инсбрука?
   - Я подумаю...
 
*** 
 
   ...Инсбрук.
   Инсбрук - это отличная мысль.  Капитан  знает,  как  развлечь  личный
состав. Снег в мае,  шезлонги  на  открытой  террасе,  альпийские  луга,
эдельвейсы - те самые, которые одичавшие альпинисты подбрасывали  мне  в
палатку... Те самые, только с австрийским акцентом... Стоп-стоп, Анна, я
даже тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения, ведь альпинисты и
эдельвейсы - они не имеют ничего общего с тобой. Это всего лишь легенда,
сусальная сказочка, которую ты рассказала Лещарику на ночь. Не стоит так
вживаться в образ влюбленной женщины, иначе  ты  рискуешь  не  выйти  из
него...
   Впервые за несколько недель мне захотелось вусмерть надраться,  чтобы
заглушить пустоту, которая поселилась во мне  и  завладела  моей  душой.
Пожалуй, стоит поехать к  себе,  купить  можжевеловой  водки  и  соленых
огурцов и выпить за здоровье всех будущих врагов. Ты хорошо  поработала,
ты сделала все как нужно, ты сдала человека, доверившегося тебе, и  даже
не чувствуешь сейчас угрызений совести. Но  что-то  мешало  окончательно
расстаться с Лещом, окончательно похоронить его.
   Духи. Дурацкие духи, которые он подарил мне.
   Дурацкие духи, которые внесли секундное замешательство  в  мою  душу.
Они не принадлежат мне, они должны принадлежать совсем  другой  женщине:
чуткой, ранимой, трепетной и нежной. Ничего похожего на меня.
   Я вдруг вспомнила о давно забытой медсестре из клиники,  кажется,  ее
звали Настя. Настя Бондаренко.
   Единственная, кто отнесся ко мне с состраданием, маленькая медсестра,
птичка на жердочке, именно так я подумала о ней, когда увидела  впервые.
Трогательная клептоманка, тянущая почем зря сигареты и медицинские карты
больных... Тогда она проявила ко мне участие, она  отерла  мое  разбитое
лицо тогда в туалете, она даже погладила меня по волосам. И эта книга  -
"Тайна имени"... Она  что-то  говорила  мне  о  моем  аборте,  она  даже
собиралась выяснить все подробности у  анестезиолога  Павлика.  Отличный
повод, чтобы позвонить ей и по-бабски посплетничать. А заодно  и  узнать
кое-что о Павлике и - если повезет - о Владлене. Пригласить  ее  в  свою
скромную девичью  светелку  на  "Кропоткинской",  рассказать  что-нибудь
жизнеутверждающее из своей новой жизни - я ведь могу  придумать  о  себе
какую угодно историю, и все они будут выглядеть правдой. Подарить  духи,
порасспросить о грузине-хирурге, устроить симпатичные девичьи посиделки,
почему нет?
   Я без усилий вспомнила ее номер телефона и прямо на улице, едва выйдя
от Лапицкого, позвонила ей по сотовому Леща.  Если  опять  будут  долгие
гудки,  остается  только  повеситься  или  признать,  что  Бог  все-таки
существует, если  хранит  таких  милых  девушек,  как  Настя,  от  таких
порочных девушек, как я.
   Долго ждать не пришлось. На том конце взяли трубку, и мрачный мужской
голос произнес:
   - Да. Слушаю вас.
   - Попросите,  пожалуйста,  к  телефону  Настю,  -  невинным  голоском
близкой подруги произнесла я.
   Воцарилось долгое молчание. На секунду мне даже показалось, что связь
прервалась.
   - Алло! Настю, пожалуйста.
   - Ее нет, - наконец ответили мне.
   - Она в клинике, на дежурстве? - Мой голосок стал еще более невинным,
ни дать ни взять наперсница по любовным игрищам и забавам.
   - Она умерла, - резанул голос. Трубку бросили.  Умерла,  повторила  я
про себя. Как просто. Умерла. Может быть, я не туда попала, а на  другом
конце телефонного провода жила другая Настя Бондаренко, другая девушка с
таким же именем, смерть которой не выглядела  такой  несправедливой.  Не
птичка  на  жердочке,  а  вульгарная  девица,  замеченная  в  связях   с
азербайджанскими  торговцами  зеленью  и  первыми  грунтовыми  огурцами?
Совсем другая Настя Бондаренко, не такая милая, не такая трогательная  в
своем безнадежном желании помочь. Интересно, отчего она умерла,  она  не
производила впечатления больного человека? Впрочем, это легко  выяснить,
тем более теперь, когда я знаю адрес  клиники,  в  которой  лежала.  Вот
только зачем тебе это нужно, Анна? Она умерла - это  следствие,  а  кого
могут волновать причины, когда ничего невозможно исправить.
   Я сидела на скамейке в каком-то  случайном  дворе  недалеко  от  дома
капитана. Совсем рядом катались на сломанной карусели дети, а  я  мрачно
курила "Житан" и размышляла.
   Известие о смерти девушки, которую  я  даже  и  узнать-то  толком  не
успела, вдруг отозвалось во мне неожиданной и почти  неприличной  болью.
Что-то здесь не так, подсказывало мне чутье,  взлелеянное  первоклассным
фокстерьером  Костей  Лапицким.  К  смерти   всегда   нужно   относиться
подозрительно, она не заслуживает доверия, тем более такая - телефонная,
отрывочная, так толком ничего и не сказавшая о себе. Я вытащила из сумки
духи, подаренные Лещом. Им не повезло так же,  как  и  Михаилу  Юрьевичу
Меньших, бывшему охотнику, а ныне - объекту  промысла.  Они  никогда  не
обретут хозяйки. Я меланхолично откупорила пробку  и  вылила  содержимое
флакона на грязный песок - прощайте, мечты о голубых  лагунах  и  нежных
спинках крабов на  отмелях.  И  только  теперь  заметила,  что  какая-то
девочка лет пяти в спущенных гольфах  и  развязанных  бантах  в  косицах
неотрывно смотрит на меня.
   Вернее - на флакончик в моих руках, центр детской Вселенной,  предмет
вожделений,  источник  радостей  и  украшение   кукольного   уголка.   Я
улыбнулась ей самой настоящей улыбкой (так искренне я  не  улыбалась  за
последнее время никому). Она  тоже  ответила  мне  улыбкой,  на  секунду
мелькнули маленькие, не очень хорошие молочные зубы.
   - Возьми, - сказала я девочке и протянула ей пустой флакон.
   Она робко подошла, но за стеклянную  бутылочку  ухватилась  цепко.  И
сразу же поднесла ее к носу.
   - Что нужно сказать тете? - все так же улыбаясь, спросила я.
   Немного помявшись, девочка  ответила  тихим  "спасибо"  и  убежала  к
горке, сверкая спущенными гольфиками и  запачканным  травой  платьем.  Я
затушила сигарету, поднялась со скамейки и поехала в клинику.
   ...Мне  повезло,  -  у  самого  входа  в  отделение  нейрохирургии  я
наткнулась на Эллочку Геллер, любительницу серьезной литературы и ночных
дежурств с заложенной страницей Бэл Кауфман. Сейчас классицистка Эллочка
изменила себе: остановившись на ступеньках,  она  доедала  сомнительного
вида пирожок и дочитывала довольно пухлую книгу. На глянцевом  переплете
я прочла название: "Твин Пикс".
   "Твин Пикс" - это уже кое-что, милая тема для разговора, если учесть,
что  и  я  в  свое  время,  сходя  с  ума  от  безделья  в  квартире  на
Кропоткинской, прочла такую же книгу в таком же глянцевом переплете.
   Я подошла к Эллочке и заглянула ей через плечо.
   - Так какая же сука убила Лору Палмер? - заинтересованно спросила я.
   Эллочка вздрогнула и подняла милую курчавую голо-, ву.  Нет,  она  не
узнала меня, она никогда не запоминала лица,  только  нумерацию  книжных
страниц и имена всех персонажей - от главных до эпизодических.  Но  даже
если бы она была хорошей физиономисткой, она и тогда не узнала бы  меня.
Ничего общего у роскошной, ослепительной телки, какой я была  сейчас,  и
амнезийного существа  в  больничном  халате,  какой  я  была  тогда,  не
наблюдалось.
   - Поговаривают, что отец, - в  тон  мне  ответила  она,  с  уважением
относясь к моей  осведомленности  о  несчастьях,  постигших  злосчастный
американский городишко Твин Пикс.
   - Но это тоже спорный тезис... Вы читали?
   - Имела счастье. Вы бы не могли мне помочь, девушка?
   - С удовольствием, - Эллочка подслеповато прищурилась.
   - Я ищу одного человека.  Медсестру.  Она  здесь  работает.  Или,  во
всяком случае, работала. Я только сегодня приехала, вот  выбрала  время,
чтобы навестить старинную подругу. Настю. Настю Бондаренко.
   Лицо Эллочки сморщилось.
   - А-а.., вы разве не знаете?
   - Что?
   - Мы ведь работаем вместе... Работали. Настя погибла.
   Я точно отыграла драму узнавания  о  смерти  близкого  человека,  так
точно, что лицо Эллочки сморщилось еще больше.
   - Мне очень жаль, девушка... Она погибла еще в марте.
   - Когда?
   - Числа я не помню.  Кажется,  это  было  перед  самыми  праздниками.
Точно! Перед восьмым числом. Ее и хоронили восьмого, а мы  с  девчонками
собирались девичник закатить. Вместо этого поминки получились.
   - Как это произошло?
   - Ее сбила машина. Возле самого  дома.  Она  возвращалась  с  ночного
дежурства. Даже странно, там такой тихий переулочек, никакого намека  на
эти дурацкие шоссе... Там и машин-то никогда не бывает...
   - Водитель был пьян?
   - Я не знаю. Машину ведь не нашли. А ее...  Настю  насмерть.  Ужасно.
Говорят, машина волочила ее за собой...  Ее  даже  хоронили  в  закрытом
гробу. Мы так плакали... Знаете,  что  говорят  наши  врачи?  -  Эллочка
понизила голос, и глаза ее округлились. - Они осматривали тело, ее  ведь
привезли сюда. Ее голову изуродовали, как будто специально тащили... Они
говорят, что это похоже на убийство...
   Эллочка пожала мне руку возле  локтя  милой  теплой  лапкой,  как  бы
выражая соболезнования.
   - Мне так жаль, - снова повторила она. - Простите ради Бога. Что  еще
я могу для вас сделать?
   "Разбуди для меня кота", - не к месту  вспомнила  я  шутку  какого-то
матерого поэта, но вслух произнести ее не решилась.
   - Ничего. Простите. Я пойду...
   - Постойте, девушка, - Эллочка бросилась за мной,  семеня  крошечными
японскими ножками. - Вам есть где остановиться в Москве? Вы бы  могли  у
меня, если у вас проблемы... Настенька была моей подругой...
   - Нет, нет, спасибо, нет. Я пойду.
   Чем больше я удалялась от клиники, тем больше вся  история  с  Настей
казалась мне ловко подстроенным ходом. Когда же я вернулась  к  себе  на
Кропоткинскую и погрузила тело  в  теплую  ванну,  у  меня  не  осталось
никаких сомнений - Настю убили. Только идиот не связал бы здесь концы  с
концами: маленький  тихий  переулок,  раннее  промозглое  утро,  машина,
возникшая непонятно откуда и протянувшая тело Насти за  собой,  ни  один
случайно влипший в историю, даже пьяный водитель не повел бы  себя  так.
Может быть, все  дело  в  том  февральском  обещании  Насти  помочь  мне
разобраться с записями в  моей  больничной  карточке?  Или  в  страстном
желании поговорить с анестезиологом Павликом о моем аборте. Настя всегда
отличалась повышенным любопытством и кипучей сострадательной энергией  -
это были мои собственные ощущения от птички  на  жердочке,  и  я  хорошо
помнила их. Должно быть, она слишком рьяно принялась за  дело.  В  любом
случае,   если   связать   это   с   Владленом,   его   упоминанием   об
альфафэтапротеине  и  моим  неожиданным  абортом,  получается   довольно
стройная картина. Павлик допустил прокол, Владлен  допустил  прокол,  но
какое отношение имеет средство против СПИДа к моему аборту?
   Я все время повторяла про себя слова Владлена: "Осталось шесть часов,
а альфафэтапротеин - штука серьезная". Может быть, это как-то связано  с
компонентами препарата? Нет,  тут  ловить  нечего,  ни  в  химии,  ни  в
медицине я не  сильна.  А  вот  что  касается  смерти  Насти...  Или  ее
убийства. На крохотную,  мизерную  часть  тех  денег,  которые  получают
Владлен и его коллеги  от  производства  препарата,  можно  убить  целый
резервный полк ничего  не  значащих  медсестер,  подобных  Насте.  Да  и
половину Академии медицинских  наук  замочить  без  всякого  ущерба  для
здоровья.
   Нужно только аккуратно попросить данные об этом деле у капитана: я не
сомневалась, что его связи помогут мне  выйти  на  материалы  следствия,
даже если  оно  благополучно  прикрылось  по  классификации  "несчастный
случай".
   Но не сейчас.
   Сейчас я приму ванну и, пожалуй, соглашусь с  предложением  Лапицкого
сгонять проветриться в Инсбрук.
   А по возвращении, загоревшая и отдохнувшая, вполне могу приняться  за
сумасшедшего гения Владлена Терехова. Чем-чем, а сумасшествием и  полным
отсутствием эмоций мы всегда можем помериться. Я  помнила  его  глаза  -
застывшие глаза человека, который познал абсолютную истину и  абсолютную
власть. А это познание необходимо и мне самой. Может  быть,  мы  многому
научим друг друга... Все еще лежа в ванне, я откупорила бутылку водки и,
как  могла,  помянула  несчастную  медсестру,  единственного   человека,
который вызывал хоть какие-то теплые чувства  в  моей  зачумленной  злом
душе. Но покой так и не пришел, черт бы побрал рудименты сострадания. Ты
должна успокоиться, в конце концов, ты совсем  не  знала  ее.  Несколько
недель, проведенных в милой компании простушки-медсестры, еще  не  повод
так убиваться...
   Водка сделала свое дело: я погрузилась в легкий необязательный сон  и
проснулась  в  совершенно  остывшей  воде.  Оцепенение,  владевшее  мной
несколько последних часов, отпустило. В конце концов, не я же виновата в
смерти Насти. Мне хватает своих собственных смертей... Лениво  рассуждая
об этом, я свесилась на край и притянула к себе один  из  многочисленных
безмозглых дамских журнальчиков, валявшихся на полу. Такие  журнальчики,
названные   неприхотливыми   женскими   именами,   я   скупала   пачками
исключительно из-за скандинавских кроссвордов  (чертов  Виталик  заразил
меня этой болезнью еще на даче,  где  мы  сидели  под  домашним  арестом
вместе  с  покойным  Фигаро).  Но   три   кроссворда   оказались   почти
разгаданными, и, вписав  в  клеточки  только  два  слова  -  "фронда"  и
"горельеф",  я  рассеянно  углубилась  в  забрызганную  водой   светскую
хронику.
   И  почти  сразу  же  наткнулась  на  имя  Ильи  Авраменко.  Господина
Авраменко, как было сказано в газете. На неважно состряпанной фотографии
господин Авраменко, владелец казино "Монте-Кассино", передавал ключи  от
новехонького   джипа   счастливому   клиенту,    победителю    какого-то
долгоиграющего казиношного мероприятия.  Он  выглядел  точно  таким  же,
каким покинул меня в той  злополучной  квартире,  оставив  на  попечение
похотливого телохранителя Витька. Как только я  увидела  его  лоснящуюся
рожу  и  очки  в  тонкой  золотой  оправе,  у  меня  сразу  же  засаднил
подбородок: он не хотел забывать пушечные  удары  телохранителя.  И  вся
история моей прошлой жизни, рассказанная разными людьми, всплыла  передо
мной так отчетливо, как будто бы это случилось вчера.
   Лапицкий не сдержал обещания, сукин сын. Не сдержал,  хотя  и  обещал
мне уладить все дела с теми, кто  потенциально  может  угрожать  мне.  Я
посмотрела дату выхода журнала: почти недельной давности,  а  Илья  жив,
здоров и, судя по не очень хорошей полиграфии журнала, процветает.
   Он наверняка не отказался от попыток найти  меня,  от  попыток  найти
документы из сейфа Юлика Дамскера.  Документы,  о  которых  я  и  думать
забыла и похищением которых подписала себе  смертный  приговор.  А  ведь
этот смертный приговор никто не отменял. И даже Лапицкий не сможет  тебя
защитить. Я бесцельно  листала  журнал,  снова  и  снова  возвращаясь  к
фотографии Ильи,  и  уже  жалела,  что  из  глупой  гордости  отказалась
принимать таблетки. Возможно, уже сейчас память вернулась бы ко мне, и я
вполне могла бы стать обладательницей фантастического состояния. А  если
прибавить к этому незасеянное поле  для  шантажа,  то  картина  и  вовсе
выглядит впечатляющей. Из  всей  книги  амнезии,  на  которую  время  от
времени  я  тупо  натыкалась,  самой  неприятной,  самой  несправедливой
казалась мне глава об  утерянных  документах  Юлика  Дамскера.  Рискнуть
жизнью, внешностью и относительным покоем и в результате  все  потерять,
получив взамен только беспамятство, - от этого можно сойти с ума.
   Но даже и не это  волновало  меня:  Илья.  Вездесущий  очкарик  Илья,
который наверняка кое-что разнюхал о моей  нынешней  жизни,  представлял
для меня реальную угрозу. Вряд  ли  он  успокоится  и  будет  сидеть  на
пороховой бочке, ожидая, пока запал из этих документов рванет  так,  что
разнесет его тщедушное тельце на куски. Мне не нравился Илья  Авраменко.
Мне очень сильно  не  нравился  Илья:  стоит  только  вспомнить,  какому
унижению  и  какому  ужасу  подверглось  бедное  растение,  вынутое   из
тепличной земли клиники и перенесенное  на  суровую  почву  криминальной
действительности. И к тому же оставалась не отомщенная, развалившаяся на
куски голова Эрика Моргенштерна, и она тоже взывала к возмездию.  Я  так
углубилась в свои мысли по поводу владельца казино "Монте-Кассино",  что
через полчаса случайно найденная в журнале фотография уже  казалась  мне
перстом судьбы.
   Ты должна разделаться  со  своим  врагом,  поразмять  косточки  перед
грядущими испытаниями, это будет в  твоем  стиле.  В  стиле  равнодушной
мстительницы Анны Александровой. Никто не может задеть и унизить тебя  и
остаться безнаказанным. И за эту работу я заплачу тебе сама...
   План созрел на следующий день, в ванной, стоило мне  только  включить
контрастный душ;  с  водой  ко  мне  приходило  странное  вдохновение  -
вдохновение  сродни  вдохновению  поэта   или   писателя.   Вдохновение,
связанное с убийством. Я уберу этого типа, и поможет мне в этом пока  не
задействованный ни в одной моей  комбинации  (если  не  считать  легкого
шалашика ревности, построенного специально для Леща) спецназовец Андрей.
А чертовому Костику не останется ничего другого, кроме  как  восхититься
изяществом и красотой моего плана.
   Не выходя из квартиры, я набрала телефон Андрея (еще у Леща он  сунул
мне мятую бумажку с номером - на всякий случай).
   И случай представился.
   Но, пробив шесть цифр из семи, я решительно нажала на рычаг.  Слишком
рано для взволнованной и преследуемой женщины, нужно подождать до  ночи,
такие дела хоро