Впрочем, справедливости ради, - слабым местом  было  и
все остальное, но начать я решила с голоса.
     Только мой голос мог выдать меня - мой всегда монотонно-
тихий,  извиняющийся голос, испуганно реагирующий  на  любое
обращение. Такого голоса не могло быть у Евы, обожающей Жака
Превера  и  французские качественные мелодрамы  с  умными  и
"a%#$   ускользающими диалогами. Часами я варьировала тембр,
пока  не  остановилась на одном, уж никак не могущем вызвать
подозрений и страшно далеком от меня прежней.
      Это  был  низкий  голос - низкий, но без  вульгарности
ресторанных  певичек. Такой голос знает  себе  цену,  он  не
позволит  ущипнуть  себя  за  задницу  -  разве  что   бокал
шампанского за ваш счет, и больше никаких вольностей.
      Я  записывала возможные варианты этого голоса на Левин
старенький  магнитофон, забытый под кроватью  в  спальне,  и
гоняла  его  до одури, повторяя свой новый голос, вдалбливая
его  до  автоматизма,  -  и это было похоже  на  лингафонные
курсы.  С той лишь разницей, что я приучала себя даже думать
этим голосом.
      Когда новый тембр прочно укрепился в моем сознании,  я
приступила к его расцветке. Он должен быть немного  усталым,
потому что женщина интересна только своим прошлым, в котором
может наврать с три короба; он должен быть чувственным (Боже
мой! Это бесстыдное искушающее имя Ева подвигло меня на  эти
подвиги - прав был Влад!); он должен был раздеть кого угодно
и   сам  раздеться;  но  в  нем  должны  иногда  прорываться
интонации маленькой девочки, страдающей лейкемией,  -  чтобы
его хотелось защитить, прижать к груди и уже не отпускать.
      "Ну,  ты  даешь, мать! - всплыл Иван, когда тренировки
были закончены. - Не вовремя я умер!"
      "Точно-точно!  - поддержал Ивана Нимотси.  -  Не  будь
идиоткой, устраивайся на секс-телефон! Через неделю получишь
звание  ударника труда и уйму денег. Мужики будут к  тебе  в
очередь  стоять,  даже из Ханты-Мансийска приедут  по  этому
случаю, помяни мое слово!"
      "Здорово получается... Ева", - скромно похвалила  меня
Венька.
      ...Маску сняли через двенадцать дне и вместе со  швами
на груди.
     Я снова была на даче Влада, в его операционной.
      -  Ну,  посмотрим, что получилось! - Влад  легко  снял
маску,  она  осталась  в его руках, а  в  мое  освобожденное
беззащитное  лицо  впились иглы вполне безобидного,  но  уже
основательно подзабытого воздуха.
      -  Надеюсь, все в порядке, доктор? - сказала  я  своим
новым голосом, навсегда поселившимся во мне.
      Влад  оторопел, даже маска чуть не вывалилась  из  его
рук.
      - Ну, ты даешь! - наконец сказал он. - Это имя тебя  к
рукам прибирает, точно!.. "Мирабил дикту"!
      -  В  общих  чертах  я поняла. И,  заметьте,  даже  не
спрашиваю у вас перевода.
     Влад аккуратно взял меня за подбородок, приподнял лицо,
внимательно осмотрел.
      -  Жалкое зрелище, да? Сплошной кровоподтек, как после
боев  без правил? - Я чувствовала свое голое вспухшее  лицо,
ничем не защищенное и еще не готовое сражаться и побеждать.
      -  Прекрасно, прекрасно, - промычал Влад, - прекрасное
лицо. Все должно быть в порядке. Витенька будет приезжать  к
тебе,  менять повязки. Еще дней пятнадцать, пока  не  сойдут
*`."./.$b%*(.  Выпишу тебе направление на электрофорез,  это
необходимо. И некоторые другие вещи.
      - Витенька? А почему Витенька? Вы ведь лечащий врач, -
как  черт  из табакерки выскочил мой новый голос и  обиженно
закусил губу в конце предложения.
       -   Я  всего  лишь  эпизодический  персонаж,  -  Влад
заговорщицки подмигнул мне, - ладно, приступим к груди.
      -  У меня никогда не было такого шикарного бюста!  Еще
раз спасибо, доктор!
      -  Шикарная грудь - это еще не все. Главное - уметь ею
хорошо  распорядиться... Дискомфорт не  чувствуешь?  Вообще,
как  с чувствительностью? - Влад профессионально безразлично
занимался моей грудью.
       Это   не  было  болезненным,  но  оставляло  ощущение
нереальности   происходящего:   неужели   это   я,   цинично
подправленная человеком, который мне нравится и  которому  я
совершенно  безразлична? Я ничего не знала о нем,  и  он  не
хотел знать обо мне ничего... Нет, кое-что я все-таки знала:
дискета под паркетной половицей, одна из немногих его  тайн,
связанных  с риском. Не нужно быть семи пядей во лбу,  чтобы
догадаться,   что   он   делает  криминальные   пластические
операции,  и  одно только это заставляет его  пить  водку  и
только тогда обращаться к женщинам на "вы"... Но все-таки он
был  симпатичен мне. Человек, рассматривающий  других  людей
как  бракованный материал - с точки зрения коррекции носа  и
иссечения  избытков  кожи лица; мужчина, набивающий  женские
груди  силиконовыми и полиуретановыми валиками вместо  того,
чтобы целовать их.
     Бедняжка.
      Я  впервые  поймала  себя  на  мысли,  что  это  слово
относится  к  кому-то  другому,  не  ко  мне.  Конечно,  Ева
вступила   в  свои  права  -  загнанной  в  мышеловку   Мыши
становилось все меньше; она смиренно сидела лишь в  складках
лицевых кровоподтеков, но и это скоро пройдет, и тогда ее не
останется совсем...
      Последующие  две  недели Витенька исправно  делал  мне
перевязки,  я  исправно  ходила на электрофорез  в  районную
поликлинику - по направлению, выписанному Владом.
      Тогда-то и решился вопрос с фамилией для Евы. Ни  одна
из  существующих  не  подходила  имени  "Ева",  и  я  решила
остановиться   на  "Апостоли",  именно  так,   ударение   на
предпоследнем слоге. Эта фамилия принадлежала  шумной  семье
греков  из  двора  моего детства, красивой и  легкомысленной
старшей  дочери Афине, которую все звали Афкой.  Я  помнила,
как курчавились завитки у нее на висках и как рано созревшие
южные  мальчики  задирали  ей  юбку  в  надежде  подсмотреть
верхнюю  часть стройных, как колонны, ног; так "просто  Ева"
стала  Евой  Апостоли,  что  и подтвердил  в  своем  липовом
направлении Влад.
      Я  трусила отчаянно, но до меня никому не было дела  -
все  эти мужеподобные медсестры в несвежих халатах и  туфлях
на  низком  каблуке были заняты только собой - своими  вечно
пьющими  мужьями  и  отбившимися от  рук  детьми.  Иногда  я
завидовала  их простой и ясной жизни, иногда они  раздражали
,%-o, но от этого невидимый барьер между нами, между мной  и
остальным миром не исчезал.
      Несколько раз я принималась за дневник Нимотси, но сил
на  него  явно  не  хватало. Были  прочитаны  только  первые
страницы, относящиеся к дебюту в Греции, - в них Нимотси еще
млел  от  тепла  и  перспектив,  которые  могли  дать  шалые
порнографические  деньги.  И  ничего,  связанного  с   дикой
историей,  заставившей  меня на  полном  ходу  выскочить  из
старомодного  пассажирского поезда  моей  жизни.  Ничего  не
значащее описание я нашла вечером, грызя жареный арахис, оно
относилось ко дню, предшествующему началу съемок. Почти  год
назад.
     В изложении расхлябанного почерка Нимотси это выглядело
так:

     "23 июля, остобрыдшая Греция.
      Делать  нечего,  чешу яйца, разъевшиеся  на  греческой
кухне. Дерьмо еще то, хочется пельменей. Морепродукты  стоят
в  горле  и  шевелят  плавниками.  Наши  восточноевропейские
профурсетки  соблазняют волосатых греков гладкими  жопами  и
торчащими сиськами. Все шляются без лифчиков, Патриарх  всея
Руси предал бы их анафеме. Но выглядят неплохо.
      Сегодня утром приехал ретивый козлик в окружении  двух
телохранителей, босс из боссов, мать его! Я  сначала  принял
его  за  одного из бультерьеров, которые по дурацкому сюжету
проводят   экзекуции,  -  такие  же  плечи,  прущие   из-под
футболочки.  Ошибся,  блин, совсем нюх  теряю...  Но  быстро
понял,   что  пальцем  в  небо,  -  козлик  произвел  осмотр
поголовья, пожал мне лапку и отвалил в апартаменты  наверху.
Из  всей  нашей  порношатии разговаривал  только  с  дурищей
Юленькой - на предмет "нравится ли вам Греция ?", удалился с
ней  на  часок все в те же апартаменты. Нас, быдло, туда  не
пускают,  из  опасения, наверно, что побьем вазы  и  остатки
скульптур, стибренных из Парфенона.
      Козлик  продефилировал с холеной рожей, словам,  выход
барыни в людскую.
      Чернь выхода не заметила, все до одури смотрят киношку
по  всем греческим каналам или сидят в бассейне. Про киношку
- сюжета ни хрена не понимают, потому что на греческом, так,
общий  пафос улавливают. Посочувствуют героиням -  таким  же
дурам, как и они сами. Никое принес немного травы, раздавили
косяк, но кайфа нет. Юленька обещала героин, уже после того,
как козлик благополучно отчалил. На радостях, должно быть, -
козлик   оказался  русским,  хотя  почему-то   передо   мной
шифровался,   отделался   этаким  интернациональным   "хай".
Юленька  говорит, что обещал ей хорошую работу после фильма.
Само  собой, где-нибудь в офисе раскорячиваться  лучше,  чем
перед  камерой, ну, посмотрим. Поделилась женским несчастьем
-  больше  не  трахался, а изучал, как  изучают  бразильских
черных тараканов, но татуировка у него на плече красивая, то
ли  ящерица, то ли дракон, она не разглядела, но обязательно
сделает себе такую же, цветную - вот она, женская логика. Не
разглядела,  но  сделает... Или это всеобщая  логика?  Я  ей
сказал,  что с этой ящерицей у нее энергичнее получилось  бы
/`%$  blao  утехам  страсти, чем с этим пресыщенным  падлой-
козликом.  Она согласилась. Говорит, что у нее от героина  в
башке бродят медведи, а сама она атакует медведей с воздуха,
сидя  на  какой-то  гагаре... Загадочная  русская  душа.  Я,
должно  быть, увижу что-то вроде лепрозория под Курган-Тюбе,
вот  где  снимать,  вот  где натура,  ну  что  же  за  жизнь
сволочная...  Завтра  начинаем нашу бойню,  хотя  непонятно,
почему  еще  не  подвезли краску для съемок, непонятно,  чем
актрисулек  мазать, разве что соусом "Чили"... Гримера  тоже
нет,  ожидали  вчера,  а  он не явился,  сволочь!  Не  иначе
шерстит  публичные  дома,  игнорируя  наш  интернациональный
бордель.   Бультерьеры-мальчики  держатся   особняком,   все
мрачного вида, настоящие садисты, во всяком случае, по рожам
ясно,   почему  они  подвизаются  здесь,  а  не  на  рекламе
стирального порошка и крема для обуви. Оператор в душе явный
извращенец, целыми днями долбится с раскадровками; девки ему
охотно позируют во всех ракурсах, делают намеки, потому  что
хорошенький,    но,   судя   по   всему,   он   предпочитает
совокупляться  с  профессией. Поляк, зовут  Михай,  закончил
киношколу в Лодзи. Вчера набил мне морду только потому,  что
я обозвал Занусси творческим импотентом. Занусси его любимый
режиссер,  надо  же  так  вкуса  не  иметь.  Но  в  качестве
компенсации подцепил у него парочку выражений типа  "лайдаки
пся  крев!"  в контексте "ну, вы и суки!" и "ище польско  не
сгинело" в контексте "будет и на нашей улице пень гореть, но
фиг кому дадим руки погреть!".
      О,  кто-то стучится в мое бунгало. Юленька с героином,
печенкой  чую!  Спокойной  ночи, Игорь  Васильевич,  великий
режиссер, удачного тебе драйва..."

      Дальше  был  пробел,  следующая  запись  относилась  к
тридцать первому июля, буквы заваливались друг на друга  так
сильно  и от строчек вдруг пахнуло таким ужасом, что  читать
дальше  я  просто побоялась и спрятала дневник на самое  дно
рюкзака,   туда,  где  лежала  видеокассета.   Да,   еще   и
видеокассета, но видео у Левы не было, должно  быть,  продал
по  случаю  перед отъездом. А если бы даже  и  было?  Честно
говоря, я не горела желанием посмотреть ее. Сначала я должна
разобраться с собой, а потом уже со всем остальным...
      Часто,  очень часто я заглядывала в зеркало, хотя  там
еще  не  было ничего, кроме бесформенной повязки, скрывающей
пожелтевшие синяки. Я готовилась ко встрече с Евой, я хотела
не  пропустить  ее,  оказаться в  первых  рядах  встречающих
прибытие  поезда, я даже заготовила приветственную  речь  по
случаю.
       Желтизна   проходила,  значит,  проходил   и   месяц,
отпущенный мне Левой.
     Скоро, совсем скоро приедут родственники из Овидиополя,
я  так  и  видела  их - заполошных провинциальных  евреев  с
обязательным форшмаком и фаршированной щукой; и мне придется
уехать  отсюда. План, придуманный мною в первую  ночь  после
убийства, так и остался неизменным - Питер.
      Да, Питер, где нужно правдами и не правдами заарканить
влиятельную  сибаритку Алену и попытаться уже  документально
/.$b"%`$(bl  существование  некоей  обрусевшей  сомнительной
гречанки  Евы  Апостоли.  Возможно,  даже  не  гречанки,  но
другого выхода я не видела.
      Правда, в голове свободно паслась и пощипывала  травку
мысль  о том, чтобы попросить содействия у Влада, - я так  и
видела  его тонкие щиколотки, попирающие маленький  тайничок
под  ковром.  Но я слишком мало знала его, чтобы довериться.
Да  и  неизвестно, как он отреагирует: нелегальная  практика
пластического  хирурга - это одно, а криминально-нелегальная
(я ни секунды не сомневалась после этого полупьяного ночного
разговора  с Витенькой, что он делает пластические  операции
каким-то  криминальным авторитетам) - это совсем другое.  Но
даже  если  случится  что-то из  ряда  вон  выходящее  и  он
согласится  свести  меня,  мелкую,  запутавшуюся   в   своих
проблемах  и  своих  трупах сошку, с  нужными  людьми  -  за
качественный  паспорт нужно будет дорого  заплатить,  это  и
ребенку ясно. Денег у меня оставалось негусто, что-то  около
двух тысяч долларов, и я не думала, что паспорт может стоить
меньше... А скорее - намного больше.
      А он, черт его возьми, необходим - если уж ты решилась
идти  этим  путем, то нужно пройти его до конца...И  вот  он
наступил - день встречи с Евой.
     Повязки были сняты, и она предстала сразу перед тремя -
мной,  Витенькой  и Владом. Это был мой последний  визит  на
дачу  к Владу, вернее, наш последний визит. Я перестала быть
пугливой пациенткой и даже запаслась бутылкой шампанского по
случаю.  Мои  врачи тактично выпили со мной  и  отпустили  в
новую  жизнь.  Я  церемонно поцеловала в щеку  Влада  -  она
оказалась  небритой  - и поцеловала в щеку  Витеньку  -  она
оказалась чисто выбритой. Голова у меня кружилась, как перед
первым   свиданием,  я  рассеянно  выслушивала  пересыпанные
латынью  наставления о том, что нужно делать  и  как  беречь
выданное  мне  лицо, - из всего этого я поняла только  одно:
пройдет   еще   три  месяца,  прежде  чем  оно  окончательно
сформируется   и   сойдут  на  нет   все   уплотнения,   все
шероховатости; да-да, доктор, я все поняла, я так и  сделаю,
непременно, и от спиртного постараюсь воздержаться, хотя  бы
в  первые  месяцы  - эта бутылка шампанского  не  в  счет...
Поменьше секса? Спасибо, что предупредили, а я-то уж  хотела
броситься  во  все  тяжкие..,  шучу-шучу...  Да,  физические
усилия  минимальны,  я  это поняла. Можно  показаться  через
полгода?  Боже мой, я даже не знаю, буду ли в  Москве  через
полгода и буду ли вообще...
      Я  скомкала  финал  визита, сгорая  от  любопытства  и
тайного  страха,  - мне побыстрее хотелось  остаться  одной,
чтобы уже окончательно впустить в себя Еву и раствориться  в
ней.
      Спасибо, спасибо, всем спасибо. В операционной  гаснут
софиты, и актеры отправляются по домам.
      ...По  дороге в Москву (я впервые ехала  одна,  услуги
Витеньки  в  качестве таксиста-лихача  мне  больше  не  были
нужны)  я  прихватила еще одну бутылку шампанского  и  букет
первых  попавшихся  цветов  -  может  быть,  Ева  не   будет
равнодушна к ним так, как я...
     Сейчас-то все и начнется.
      Сердце  мое  бешено колотилось, когда я  закрывала  за
собой  дверь  моего временного убежища, Левиной  квартира...
Уже  завтра меня здесь не будет, и это нужно отметить помимо
всего прочего.
      Я  задернула  пыльные тяжелые шторы  на  окнах,  чтобы
низкое предвечернее солнце не помешало мне и Еве встретиться
друг  с  другом - все должно быть интимно. Я пустила воду  в
ванной  и нашла единственную радиостанцию, которая  меня  не
раздражала  - "Ностальжи"; там были те же идиоты диск-жокеи,
что  и  везде, но все это искупалось Ивом Монтаном в  финале
часа. "Падают листья", самый подходящий музыкальный фон...
      "Та-ак, цветы излишни, - запоздало подумала  я,  -  но
шампанское - в самый раз". Я аккуратно открыла его, чересчур
серьезная  молодая женщина, налила в бокал и  отправилась  с
ним  в  ванную.  Я выбрала именно ванную потому,  что  свет,
отражавшийся  в  облицованных  белым  кафелем  стенах,   был
особенно  беспощаден,  а  значит, мы  лучше  разглядим  друг
друга.
     Ну, смелее!
      Точеная  грудь Евы, насаженная на мою грудную  клетку,
высоко вздымалась, и я медленно начала расстегивать пуговицы
рубашки,  легко  проскальзывающие сквозь  петельки.  Рубашка
упала  на  пол, вслед за ней свалились джинсы.  Я  аккуратно
переступила  ногами,  все еще не решаясь  поднять  голову  к
зеркалу,  хотя  и знала, каким оно встретит меня  -  немного
мутное  стекло  в  обрамлении  тонкого  белого  пластикового
канта.  Я  подошла к зеркалу вплотную и бесстрашно  раскрыла
глаза. Моя Ева была передо мной, она смотрела на меня.
      Это было странное лицо. Его очертания еще окончательно
не  сформировались,  подобно зародышу в  чреве,  они  плыли,
парили  надо  мной,  -  это все еще было  чужое  лицо  чужой
женщины, и я цинично оценивала его со стороны.
      Оценивала  и  не находила в нем изъянов, браво,  Влад!
Есть ли у тебя книга отзывов?..
      Лицо  было таким или почти таким, каким высветилось  в
первый  день  на  компьютере.  Возможно,  его  чуть  портили
испуганные, тревожные - мои! - глаза, казавшиеся неуместными
на  этом  безмятежном  лице - но  все  это  пройдет...  Чуть
нездешние, чуть поднятые к вискам веки, восхитительно прямой
нос,  капризные  губы  -  если бы я  встретила  эту  холеную
парвенюшку где-то на полубогемной вечеринке, то скорчила  бы
презрительную гримасу и почесала бы мочку уха от  зависти  -
скажите  пожалуйста, безмозглая сучка, охотница за  толстыми
кошельками...
     Неужели это я?
     Я заплакала.
      Я  даже  предположить не могла, что из недр моей  кожи
выбьется   лава  именно  этого  лица  и  что  она,   застыв,
приобретет именно эти черты. Я даже не в силах была  отвести
глаза от зеркала.
     "Черт знает что! Ты красавица!" - прошептал Иван.
     "Могу пристроить в киношку, - сострил Нимотси, - у меня
остались кое-какие половые связи".
     "Я всегда это знала!" - просто сказала Венька.
      К  черту пафос, Ева, давай пить шампанское, иначе  оно
выдохнется... Я поднесла бокал к зеркалу и чокнулась с Евой,
взирающей на меня из его глубин.
     - Твое здоровье!..
      И  почти  тотчас  же  выражение лица  изменилось,  оно
потеряло  статичную  красоту, стало почти  отталкивающим.  И
только  тогда  я  наконец  взяла себя  в  руки  и  перестала
заискивать  перед ним - все правильно, оно еще  плывет,  оно
чересчур  подвижно, оно не знает, куда себя  деть,  и  хочет
вырваться из нового стойла, нового каркаса. Надо потерпеть -
три-четыре месяца, и все станет на свои места.
      Я хмыкнула: три-четыре месяца - это уже проза жизни, и
нужно  думать, где их провести. Я с сожалением рассталась  с
Евой в зеркале и погрузилась в теплую воду.
     Мне нужны были эти три-четыре месяца, чтобы закрепиться
на  высотах, чтобы окончательно приручить к себе новое лицо,
- и я совершенно не знала, где их провести.
     Думай, Ева!
      Я  вдруг поймала себя на мысли, что обратилась к  себе
именно  так:  Ева, - поймала и засмеялась. Все-таки  неплохо
пить шампанское в ванной, это может стать традицией, хотя  и
пошловатой,  но,  в  конце концов,  такому  лицу  это  можно
простить.  Грудь  в порядке, живот можно  подкачать  и  ноги
тоже...  Господи  ты  Боже  мой,  такие  мысли  никогда   не
приходили  мне в голову раньше - надеюсь, что это не  зайдет
слишком  далеко, иначе придется покупать видеокурс  шейпинг