ой.
   Тхагаледже стало не по себе, и все  чувства  отразились  на  его  лице  в
течение нескольких секунд.
   - Я не знал, - сказал он. - Я не представлял даже...
   - Я и сам забыл, - рыкнул Барахой.  -  Помнишь,  Каэ,  ты  спросила  меня
как-то, каков я на самом  деле.  Я  тогда  честно  ответил,  что  уже  успел
забыть...
   Договорить они не смогли, потому что Самаэль погнал против  них  тупых  и
мощных крокоттов и мардагайлов, которые, в отличие от урахагов,  не  боялись
даже львиноголового Барахоя.
   Каэ натолкнулась на Жемину случайно. Она  уже  успела  потерять  из  виду
своих соратников и осталась  одна  на  какое-то  время.  Вокруг  образовался
пятачок пустого пространства - и такое случается, - как в центре тайфуна.  И
она жадно глотала воздух, пользуясь секундами передышки. Плечи и спина  ныли
нещадно - маленькая богиня чувствовала себя  так,  словно  колола  несколько
суток подряд дрова. Ослепительная красавица принцесса, восставшая  из  праха
ведьма, бросилась на нее внезапно. И Каэ почувствовала не  просто  гнев,  но
еще и досаду, и раздражение - с этой особой ей просто  было  тесно  в  одной
Вселенной. Она схватила Жемину за волосы и, когда  та,  визжа  и  выкрикивая
заклятие,  ткнула  ее  кинжалом,  сломала  лебединую  шею   одним   коротким
движением. Затем сняла с обмякшей ведьмы талисман, аккуратно положила ей  на
грудь и пронзила Такахаем и металл,  и  плоть.  Мертвая  уже,  Жемина  снова
завизжала. Только после этого Каэ утерла мокрый лоб и опустила взгляд  вниз,
на свой панцирь. Хвала дару бога-ребенка! - только легкая царапина  осталась
на нем.
   С обеих сторон было столько  погибших,  столько  потерь  и  защитники,  и
нападавшие настолько вымотались и устали, что всем было ясно: исход сражения
решится в  ближайшие  часы  -  до  наступления  сумерек.  Мелькарт  не  смог
прорваться на Арнемвенд, и все же  проход  был  открыт,  пусть  на  короткое
время. Какая-то часть Тьмы  вырвалась  из  своего  заточения,  и  Каэ  кожей
чувствовала  ее  присутствие.  Это  была  великая  сила,  и  почти  вся  она
воплотилась сейчас в смуглокожем  великане  в  золотом  венце  с  драконьими
крыльями. Там, где смерчем носился по полю Самаэль, живых не оставалось.  Но
судьба, которая любит разыгрывать свою собственную игру внутри большой  игры
вселенских сил, никак не сводила его ни с Траэтаоной, ни с Тиермесом,  ни  с
иными богами. И особенно с Каэтаной, хотя  именно  маленькую  Богиню  Истины
разыскивал сейчас по всему необъятному полю битвы урмай-гохон.
   Траэтаона налетел на всем скаку на Баяндая. Лурд-убийца  очень  полагался
на свой талисман и  потому  не  счел  нужным  убегать  от  неистового  бога.
Драконоподобный конь Вечного Воина  оскалился  и  вцепился  врагу  в  плечо,
прокусив кожаные одежды. Лурд вскрикнул, хотя рана была  невелика:  обычному
человеку  конь  вырвал  бы  руку  вместе  с  плечевым  суставом.   Траэтаона
почувствовал, как пульсирует талисман Джаганнатхи, ощутил, как касается  его
своими липкими щупальцами приближающаяся Тьма. Он не  отступил,  но  немного
растерялся, плохо представляя себе, справится ли,  сумеет  ли.  И  тут  Каэ,
проносясь мимо, наклонилась и сорвала с шеи лурда цепь с  украшением,  после
чего Вечный Воин покончил с ним одним ударом.
   Хранитель Дагмар спасался бегством, превратившись в волка. Огромный серый
хищник несся по Шангайской равнине во всю прыть, а  следом  летел  на  седом
коне рыжий всадник в шлеме из черепа Дракона. Он положил свою секиру поперек
седла, а сам поднял лук и, почти не целясь, выпустил длинную тяжелую стрелу.
От удара волк перекувыркнулся через голову, упал. Затем встал  на  дрожащих,
разъезжающихся лапах и поковылял прочь от неумолимого противника.
   - Подожди, - попросил Бог Войны очень ласково. Он пустил скакуна  галопом
и, поравнявшись с урахагом, отрубил ему голову своей секирой. Конь  поскакал
дальше,  безголовое  тело  бывшего  хранителя  осталось   лежать   рядом   с
бесполезным уже талисманом Джаганнатхи.
   А Декла  столкнулся  с  Тхагаледжей.  Правитель  Сонандана  искал  своего
бывшего соотечественника долго и упорно. Возможно, он выжил в этом сражении,
потому что был одержим именно этой целью.
   - Добрый день, ваше величество, - сказал старик, увидев своего господина.
- Разрешите проехать.
   - Я искал тебя, Декла, - сказал татхагатха. - Не торопись  покинуть  меня
так скоро.
   - Мне жаль, - осклабился тот. - Возможно, вы не понимаете, кто сильнее.
   -  Возможно,  -  согласился  Тхагаледжа.  Он  преграждал  Декле   дорогу,
заставляя своего коня стоять боком к скакуну старика.
   - Пропустите меня, - резко молвил тот. - Мне не хочется убивать  вас,  вы
всегда были добры ко мне. Но оставьте мне выбор.
   Вместо ответа правитель сунул руку за пазуху и вытащил  оттуда  маленький
флакончик, вроде тех, в какие наливают ароматические масла.
   - Что это? - изогнул бровь хранитель.
   - Искра пламени Истины. Нингишзида сказал,  что  она  может  уравновесить
наши шансы. Ну что, теперь сразишься со мной?
   И они вступили в схватку.  Два  немолодых  человека  решали  между  собой
вопрос, который был гораздо важнее, нежели  смерть  или  жизнь.  Они  смутно
сознавали, что сражаются не за себя и не за свои  интересы.  Но  ни  тот  ни
другой об этом не  думали.  Декла  с  удивлением  отметил,  что  его  бывший
повелитель, коего он полагал никудышным  воином,  весьма  искушен  в  ратном
деле. Удары, которые он наносил, свидетельствовали о  мастерстве.  Хранителю
было неприятно сознавать свою очевидную слабость, и он  решил  прибегнуть  к
помощи талисмана. Но тот оказался не более чем простым  куском  драгоценного
металла.
   Со смертью каждого следующего хранителя талисманы явно теряли свою мощь.
   Декла понял это только тогда, когда Тхагаледжа с полоборота изо всей силы
погрузил свой клинок в его живот.
   Самаэль и Арескои встретились на том участке Шангайской равнины, где  бой
уже затих. Воздух оглашался стонами раненых, тяжело и остро пахло  кровью  и
сырой землей, и стаи птиц уже кружили над этим местом, торопясь приступить к
своему пиршеству. Небо потускнело и как-то странно сжалось, словно от  тоски
и страха, - оно было низкое и куталось в рваный плащ грязно-серых облаков.
   Урмай-гохон издалека завидел Бога Войны, признав его и по седому коню,  и
по известному всему Арнемвенду шлему. Взвесил в  руке  свой  тяжелый  меч  и
пришпорил коня, понукая его двигаться еще быстрее. Рыжий воин видел, сколько
смертей, сколько боли и слез, сколько горя принес сын Ишбаала  его  миру,  и
ненависть - конкретная, направленная на Самаэля, скачущего  сейчас  во  весь
опор по направлению к нему, - удушливой волной поднялась  в  нем.  Ненависть
губит душу точно так же, как сомнения. Каэ сказала бы ему это,  и  Траэтаона
повторил бы многократно - нельзя ненавидеть того, с кем предстоит сразиться:
это чувство ослепляет и оглушает, отнимая силы и волю. Но и  Каэ,  и  Вечный
Воин были не с ним. Интагейя Сангасойя сражалась  с  Мадураем,  а  Траэтаона
охотился за мардагайлами.
   Всадники налетели друг на друга вихрем, сшиблись,  завертелись,  как  два
смерча, пытающиеся победить  друг  друга;  и  само  пространство,  казалось,
вихрем закружилось вокруг них. Комья земли,  обломки  оружия  поднялись  над
поверхностью, словно прелые листья,  и  тут  же  упали  обратно.  Ревел  меч
Джаханнам, вскрикивал венец Граветта, и с пением рассекала  воздух  Ущербная
Луна. Грызлись между собой седой и черный.
   Арескои так яростно атаковал Самаэля, что даже оттеснил того  на  широкую
песчаную отмель, и поединок  продолжился  уже  на  берегу  Охи.  Седой  конь
внезапно захрипел, стал валиться на бок. Победитель Гандарвы  успел  вовремя
спрыгнуть с него и даже изловчился мощным ударом  секиры  сбросить  с  седла
урмай-гохона. Самаэль приземлился на  ноги  мягко,  как  кошка.  Он  был  не
столько разозлен тем,  что  враг  сопротивляется  долго  и  упорно,  сколько
разгорелся в нем азарт. И лицо у него было сумасшедше-веселое.
   - Хороший ты воин, - обратился он к Арескои. - Но ты мне не нужен на этой
планете.
   И нанес последний удар.
   Рыжий бог почти не почувствовал боли. Просто странно одеревенело  тело  и
перестало его слушаться. Он видел, как кренится небосклон, как летит  ему  в
лицо влажный грязно-желтый песок. Слышал грохот, какой  бывает  при  падении
тяжелого, закованного в доспехи тела. А смерти не чувствовал.
   - Брат! - закричал кто-то.
   Этот крик резанул рыжего по сердцу.  Он  рванулся  было  навстречу  этому
голосу, он хотел все объяснить и утешить: сказать, что ему не  больно  и  не
страшно, но только клекот рвался из его развороченной  мечом  груди  и  алые
пузыри вздувались над черными доспехами. И губы не слушались, и руки.
   Удар Самаэля был настолько силен, что клинок  прошел  насквозь,  искрошив
грудную клетку и позвоночник и разорвав легкие.
   Зеленые глаза Арескои потемнели, сузились вертикальные зрачки. Он пытался
разглядеть своего противника  и  того,  кто  отчаянно  звал  его,  но  жизнь
вытекала из могучего тела по капле. И с каждой  каплей  мир  становился  все
тоньше и призрачнее.
   Га-Мавет бежал так, как  никогда  не  бегал  прежде.  Конь  пал  под  ним
несколько часов тому назад, и он сражался пешим.  Завидев,  как  умирает  на
песчаной отмели его брат - самый близкий, самый любимый, он ринулся к  нему,
надеясь на чудо. Но дорогу ему преградил широко улыбающийся Самаэль.
   - Подожди, - сказал негромко. - У меня к тебе дело.
   Однорукий бог не представлял себе, что он сможет сделать с этим  сгустком
тьмы. Но отступать не собирался. Потому  что  урмай-гохон  был  единственной
преградой между ним и его братом, умиравшим сейчас в  нескольких  шагах.  Он
легко взмахнул своим черным, без единого блика,  мечом,  с  которого  капала
кровь многочисленных жертв, и встал в боевую стойку. При  первом  же  выпаде
врага он получил глубокую рану в бок.
   Самаэль повел атаку неожиданно хитро, заставив Бога Смерти отступать  шаг
за шагом. Левой рукой трудно сражаться против такого воина -  даже  если  ты
бессмертен.  И  га-Мавет  приготовился  достойно  встретить   свою   смерть.
Джаханнам взлетел в сжавшееся от боли небо и понесся  вниз  с  такой  силой,
что, казалось, способен пронизать и земную плоть. И споткнулся, зазвенев  от
обиды. Его приняли на себя скрещенные клинки - Такахай и Тайяскарон.
   Никогда мечи Гоффаннона не испытывали такой  тяжести  и  боли.  Джаханнам
пытался прорваться сквозь них,  прорезать  их  сверкающие  тела,  выкованные
могучим Курдалагоном. В иные секунды им казалось, что  их  время  наступило.
Каэ скрежетала зубами.
   Оглушенный, истекающий кровью га-Мавет помочь ей не мог.  Остальные  были
далеко: там, где сражение еще кипело, и времени, чтобы оглянуться  назад  не
было - ни мгновения. Тиермес схлестнулся с Шуллатом, и его судьба висела  на
волоске. Барахой был атакован морлоком и  Эр-Соготохом,  окруженными  толпой
приспешников. Некого было позвать на помощь. А Каэтана  понимала,  что  этот
противник ей не по зубам. Он был настолько сильнее,  настолько  мощнее,  что
никакие мастерство и ловкость не давали  ей  преимущества.  Самаэль  был  не
менее  опытным  воином,  чем  Траэтаона.  Звериная  мощь  катхэксинов,  сила
морлоков и власть Мелькарта сплавились в  горниле  времени  и  закалились  в
крови, произведя на свет урмай-гохона.
   Он был воистину великолепен. Его торс мог служить  моделью  для  изваяний
богов, шелковистая кожа была безупречна, смоляные волосы,  завязанные  узлом
на макушке, летели по ветру. Венец с драконьими крыльями по бокам бросал  на
его лицо отблеск огня, и черные, бездонные глаза сверкали и  искрились,  как
драгоценные камни. Лицо было прекрасным  и  отнюдь  не  искаженным  гримасой
ненависти или ярости. Самаэль убивал спокойно и даже ласково. Только  смерть
от этого не была доброй.
   И мечи не давали ей перевеса: Джаханнам был не менее стар, не менее силен
и так же одушевлен, как и ее клинки.
   Второй удар отбросил ее на несколько шагов, и  только  отчаянный  кульбит
позволил ей  не  упасть,  а  встать  на  ноги.  Сзади  поднимался,  шатаясь,
га-Мавет, чтобы добрести до нее и своим телом закрыть от  Самаэля.  Но  было
поздно - он не успевал.
   Поэтому, когда урмай-гохон задержал руку с зажатым в ней мечом и  не  без
удивления воззрился не на Каэтану, а на что-то или кого-то рядом с ней,  она
не стала мешкать и прыгнула на него, чтобы  дотянуться,  чтобы  достать.  Он
отшвырнул ее почти небрежным движением. Маленькая богиня грянулась на песок,
даже панцирь Ур-Шанаби не смог смягчить силу удара. Каэ покатилась по берегу
и уткнулась лицом в набегающие волны. А Бог Смерти  изумленно  смотрел,  как
встает рядом с ним исполин в черных доспехах, светловолосый гемерт, погибший
давно и совсем в другой битве. Встает и сжимает в  руках  Ущербную  Луну,  и
видно, что ему-то она как раз по руке.
   Самаэль  внимательно  разглядывал  возникшего  из  ниоткуда   противника,
оценивал. И не мог не признать, что впервые за все время  встретил  врага  и
достойного,  и  опасного.  Рыцарь  был  выше  Арескои,  га-Мавета  и  самого
урмай-гохона. Мощнее и шире в плечах. Лицо его было закрыто глухим забралом,
и потому Самаэль не мог его разглядеть. Да и не  собирался.  Кинул  короткий
взгляд на руки противника - тот держал секиру легко, не  сдавливая  рукояти,
не примеряясь перед  ударом.  Молчаливый  медленно  пошел  вправо,  описывая
широкий круг. Он не знал этого бессмертного и не знал, чего  от  него  можно
ожидать. В том, что это кто-то из Древних богов, он даже не сомневался.
   Джаханнам потускнел. С Ущербной Луной он уже сталкивался недавно, но ведь
всем понятно, что оружие питается силой своего хозяина, а  не  наоборот.  Ни
один великий меч, ни одни божественные доспехи не сделают сильным слабого  и
жалкого человека. И напротив, величие духа и мощь господина дают  волшебному
оружию  его  невероятные  возможности.  Ему,  мечу  Джаганнатхи,  это   было
доподлинно  известно.  И  он,  Джаханнам,  твердо  знал,  что   никогда   не
сталкивался с такой грозной и опасной соперницей, как Ущербная Луна. Его  бы
воля, он не стал бы выяснять в поединке, кто из них сильнее, а  уступил  без
боя. Чтобы уцелеть. Но кто удержит Самаэля?
   Схватка была короткой, хотя и отчаянной.  Урмай-гохон  сразу  понял,  что
такого  воина  ему   не   победить:   какая-то   странная   сила   буквально
выплескивалась из него, будто Молчаливого бросили в действующий вулкан. Даже
в недрах Медовой  горы  Нда-Али,  даже  в  объятиях  Ишбаала  не  ощущал  он
присутствия такой мощи. Самаэль любить не умел, и потому ему было  невдомек,
что исполин-гемерт, шагнувший из смерти на поле  боя,  чтобы  защитить  свою
любовь, воистину непобедим.
   Он  нарушил  основы  мироздания,  пошел  против  судьбы   и   Вселенского
равновесия. Позади него оставался вздыбленный, разъяренный Мост, с  которого
никто еще  не  уходил  по  своей  воле,  впереди  простиралось  жадное  поле
всепоглощающей  пустоты,  усеянное  звездами.  Но  все  это  было  ничто  по
сравнению с тем, как любил великан. И после всего, что он сумел  преодолеть,
Самаэль казался ему маленьким и слабым.
   Бордонкай перехватил секиру как копье и изо всех сил вонзил ее навершие в
грудь  урмай-гохона.  Страшно  вскрикнул  Самаэль.  И  закричал   повелитель
Мелькарт, чье существование на Арнемвенде в этот миг было прекращено.
   Мироздание протестовало, как могло: оно приговорило Арнемвенд к гибели  в
очистительном пламени, оно запретило этому миру жить дальше, а он не  просто
боролся, но и побеждал. Своим вмешательством  Бордонкай  разрушил  последние
надежды той сущности, которая мнит себя вершителем  всех  судеб.  И  она  не
могла простить давно несуществующему человеку этой смелости.
   Рядом на песке умирал га-Мавет. Разбитые ребра и смятое  страшным  ударом
тело болели не так сильно, как тосковала душа. Он не боялся перестать  быть,
но боялся оставить Каэтану и весь этот мир одинокими и беззащитными. Исполин
Бордонкай остановился возле него: его очертания уже плыли и размывались, как
тень.
   - Пустишь? - спросил с надеждой. И Бог Смерти понял, что  есть  еще  одно
деяние, которое они могут совершить.
   - С радостью, - прошептал.
   И тогда Бордонкай просто поднял его на ноги и шагнул в него, как в  храм,
в котором давно не было молящихся. И храм принял его - нового  жреца,  новую
душу, новую суть.

ЭПИЛОГ

   Это продолжалось так долго, что Каэтана потеряла счет минутам или часам.
   Души павших на Шангайской равнине  уходили  к  ней,  к  той,  за  которую
сражались и умирали, и не было этому скорбному шествию конца.
   В числе последних погиб Барахой,  унеся  с  собой  жизни  двух  последних
хранителей - Эр-Соготоха и морлока.  Вспомнив  себя,  он  не  мог  поступить
иначе, и боги Арнемвенда искренне оплакивали его.
   Из четырех фенешангов в живых остались  Римуски  и  Тотоя.  А  Фэгэраш  и
Мешеде скончались от ран незадолго до конца сражения.
   Маннагарт недаром так долго  был  вождем  трикстеров:  он  до  последнего
удерживал ущелье. И умер только тогда, когда его дело было сделано. Из  трех
с половиной тысяч варваров, пришедших под его началом в  Сонандан,  в  живых
осталась едва ли десятая часть. Когда они переодевали своего  вождя,  прежде
чем положить его на погребальный костер, то обнаружили на  его  теле  с  два
десятка резаных и колотых ран. А ведь он смеялся и распевал до последнего.
   Небольшая заминка вышла у трикстеров с обычаем и удушенную жену класть на
костер вместе  с  вождем  и  его  имуществом.  Несколько  раз  подступали  с
расспросами к Гаймарту и прозрачно намекали на то, что ему надо бы уговорить
Каэтану. Но потом отступились - решили,  пусть  она  будет  их  вождем.  Для
Интагейя Сангасойи эта новость была не самой лучшей, и впоследствии  она  не
раз   вслух   выражала   тоску   по   погребальному   костру,   которым   не
воспользовалась, когда было так возможно.
   Дарамулуну пришлись по вкусу яблоки, груши и виноград, и он мирно пасся в
саду вместе с черным быком князя Малана Тенгри,  которого  совратил  с  пути
истинного и приохотил к не присущим быкам продуктам.
   Сам Малан Тенгри скончался через несколько дней  после  сражения.  Сердце
остановилось. И даже искусство Гайамарта не помогло. Бессмертный врачеватель
сказал, что князь просто смертельно устал  -  так,  как  человек  устать  не
может.
   Сильно поредело и  войско  хортлаков.  Помощь  их  была  неоценимой:  они
командовали  вражеской  армией,  подражая  голосам  военачальников,  зато  и
истребляли их безжалостно. Тетушку Шази не спасла ее кастрюлька  -  какой-то
из  танну-ула  раздробил  ей  череп.  Зато  оставшиеся  в   живых   хортлаки
рассказывали самые удивительные истории.
   Были убиты Могаллан  и  То  Кобинан.  По  завещанию,  которое  нашлось  у
Нингишзиды, их сожгли, а прах Астерион развеял над Иманой.
   По Магнусу Номмо горевал, пожалуй, даже больше, чем по Рогмо. И тщательно
охранял  от  посторонних  глаз  ларец,  добытый  чародеем  у  Аджи  Экапада.
Маленький альв отдал его Каэтане, когда прошло уже  довольно  много  времени
после битвы на Шангайской равнине. И та обнаружила в ларце голову катхэксины
Джератты - матери  урмай-гохона  Самаэля.  Голова  была  жива  и  невыносимо
страдала. Каэ исполнила обещание, данное ею Сокорро, и отпустила  катхэксину
с миром и покоем. Она и сама не ожидала, но душа Джератты была легко принята
ею и долго еще чувствовалась, словно теплый огонек свечи.
   Защищавшие Демавенд и его окрестности драконы тоже  дорого  заплатили  за
победу: Сурхак погиб, и его провожали в последний путь все  боги  и  древние
существа Арнемвенда. Даже Аврага Дзагасан явился проститься с тем,  кто  был
некогда его врагом.
   Ни от кого не укрылось, что исцелившийся  от  страшной  раны  Бог  Смерти
Малах га-Мавет сильно изменился. Глаза его - по-прежнему желтые, с кошачьими