! Ваше  величество,  там!  -  Церемониймейстер  Шардон,  обычно
величаво-спокойный и торжественный, ворвался в кабинет правителя Сонандана с
неподобающей его должности скоростью.
   - Что? - спросил Тхагаледжа, смирившийся с горькой своей судьбой.  Каждый
день в Сонандане что-нибудь происходило. Это что-нибудь сильно отличалось от
событий в других королевствах Варда своей  небывалостыо,  неожиданностью.  И
владыка Сонандана понял, что лучший способ остаться в своем  уме  и  здравой
памяти - это воспринимать все таким, какое оно есть.
   - Гонец с Шангайской равнины имел сообщение  к  моему  повелителю.  Я  не
хотел беспокоить повелителя, - задыхаясь, стал докладывать  Шардон  (тут  уж
Тхагаледжа позволил себе двусмысленно улыбнуться), - и  поднялся  на  башню,
чтобы  проверить   истинность   сообщения,   а   там...   Там!   -   Похоже,
церемониймейстера основательно заклинило именно на этом слове.
   Повелитель Сонандана спокойно поднялся со своего  места  и  с  сожалением
бросил взгляд на незаконченный рисунок. Он был великолепным рисовальщиком  и
иногда позволял себе отдохнуть и расслабиться, занимаясь любимым  делом.  На
листе плотной голубоватой бумаги была изображена Каэ под руку  с  Тиермесом.
Тхагаледжа добился полного сходства с оригиналами, но ему никак не  давалась
легкая, ускользающая улыбка Жнеца, и он второй час бился над этой деталью.
   Тихий голос подсказал ему, что теперь он не скоро вернется к  прерванному
занятию.
   Выйдя в  коридор,  Тхагаледжа  увидел,  что  верховный  жрец  Нингишзида,
который в своих разноцветных  одеяниях  напоминал  трепещущего  над  радугой
мотылька, уже торопится к нему навстречу из дальних покоев.  Оба  повелителя
перебрались из Храма  Истины  в  Салмакиду  совсем  недавно.  Они  надеялись
немного передохнуть перед  тем,  как  вернется  Каэ  и  колесо  жизни  снова
замелькает с невероятной быстротой. Нингишзида сразу по прибытии  заперся  в
своих апартаментах, свирепо музицируя  на  лютне,  до  которой  был  большой
охотник, а Тхагаледжа занялся живописью.
   - Кажется, у нас ничего не вышло, - весело приветствовал правитель своего
несчастного друга.
   - Что у них могло стрястись? - страдальчески вопросил Нингишзида.
   - Может быть, ничего особенного? - сказал Тхагаледжа.
   Двое мужчин быстрым шагом миновали почетный караул, вытянувшийся  при  их
приближении, немного попетляли по необъятному дворцу Тхагаледжи, в котором -
по глубокому убеждению последнего - без карты было  невозможно  обойтись,  и
наконец, в  сопровождении  Шардона  и  человек  пяти-шести  наиболее  смелых
вельмож, поднялись на смотровую площадку, расположенную  на  верхушке  самой
высокой башни дворца.
   Оттуда как на ладони была видна вся Салмакида, тающая в утренней  розовой
дымке, лазурные воды  Охи  и  необъятное  пространство  Шангайской  равнины,
обычно изумрудно-зеленое в  ярких  пятнах  полевых  цветов,  упирающееся  на
горизонте в горы Онодонги...
   Изумленным наблюдателям  предоставилась  редкая  возможность  увидеть  на
противоположном берегу Охи рыжее, немного волнующееся море. Впрочем, с башни
было видно не очень хорошо.
   - Что это? - указующим перстом Нингишзида уперся в рыжий ковер. - Кто это
притащил?
   - Велите седлать коней и готовить армию. Трех полков хватит, но на всякий
случай прикажите объявить общую готовность тем, кто находится  в  Салмакиде.
Одни боги знают, чем это все закончится.
   Тхагаледжа спустился по  винтовой  лестнице,  выбежал  во  двор  и  легко
вскочил в седло только что подведенного коня. Могучие сангасои уже строились
за его спиной в бесконечные ряды, и он почувствовал себя намного  уверенней.
Рядом со своим повелителем уже сдерживал  горячего  скакуна  верховный  жрец
Храма Истины.
   - Это опасно? - тихо спросил у него правитель.
   - Я знаю не больше вашего, владыка. Правда,  сангасоям  никакой  враг  не
страшен. На худой конец, позовем  союзников  -  они  же  обещали  нашей  Каэ
охранять покой Сонандана. Только нужно узнать, что это еще за напасть  такая
- рыжая.
   - В серые пятна, - добавил Тхагаледжа.
   - Я не разглядел. А что это меняет?
   - Ничего.
   Они  неслись  во  весь  опор  по  улицам  утреннего,  умытого,  звенящего
фонтанами и птичьими голосами города. Шелестели деревья,  заботливо  политые
садовниками,  ярко-зеленая,  праздничная  аллея  парка  гостеприимно  махала
ветками жасмина и сирени. Нарядные  домики  хлопали  ставнями,  распахиваясь
навстречу солнцу. Повсюду смех, гомон, радостные люди, торопящиеся по  своим
делам.
   -  Представляете  себе,  только  вчера  Астерион  сказал,  что  наша  Каэ
возвращается, и вдруг новая неприятность. Это  просто  невозможно,  -  снова
заговорил Тхагаледжа.
   - Постараемся все решить сами. И  еще  успеем  выехать  ей  навстречу,  -
успокоил его жрец.
   - Император уже тронулся в путь.
   - Откуда вы знаете?
   - Агатияр прислал гонца. Бедняга  добрался  до  Салмакиды  среди  ночи  и
повалился спать прямо во дворе.
   - Аиту можно понять. Он молод, влюблен... Вы слышите эти звуки?
   Последняя фраза прозвучала немного невпопад, но Тхагаледжа сразу понял, о
чем шла речь. Слишком уж странные крики, шумы, звон, грохот, шипение, скрип,
- словом, невообразимая какофония буквально оглушила его.  А  производил  ее
рыжий ковер, закрывший собой всю Шангайскую равнину.
   - В мире есть только одно  существо,  способное  так  голосить.  Но...  -
Тхагаледжа не договорил. Все равно его  догадка  была  слишком  смелой  и  -
невозможной.
   Однако, когда они подъехали к берегу Охи и остановились  у  кромки  воды,
вытягивая шеи и невольно жмурясь  от  шума  и  гомона,  повисшего  в  теплом
воздухе, им навстречу двинулись два крохотных меховых столбика - хортлаки. И
вид у них был самый потешный.
   По меркам своего племени эти хортлаки  были  настоящими  богатырями.  Они
доходили до бедра взрослому воину, а их  мохнатые  лапки  были  в  состоянии
поднять даже ведро с водой.
   - Привет тебе, владыка Сонандана. Мы пришли на помощь  нашим  братьям!  -
гордо возвестил один из них.
   - Мы хорошо известны вашей богине. Наш соплеменник Момса из рода  могучих
и прекрасных Момс зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, отдав  за  нее
жизнь в степях Урукура.
   - Мы знаем об этом подвиге, - вежливо и печально ответил Нингишзида.
   - Близится война, - сказал хортлак. - Страшная война.  Все  наши  истории
перестали быть интересными, а стали страшными. Хортлаки  не  любят  собирать
страшные истории, если у них нет и не может быть счастливого окончания.
   Маленькое существо уселось прямо на песок, подперев свою круглую  кошачью
голову ладошками.
   - Меня зовут Рири, - сообщил он между прочим. - Я самый сильный  во  всем
войске. А это Диди, он тоже  очень  сильный.  Только  мы  еще  не  до  конца
выяснили, кто же победит. Мы думали,  думали:  если  Кахатанна  проиграет  в
следующей войне, если все боги погибнут, а на земле воцарится Зло,  то  кому
мы будем рассказывать свои истории? И о ком? Кого будем кружить по степи...
   - Уже сейчас люди, да и не только люди, всего боятся, - продолжил Диди. -
Они больше не смеются, не шутят. Жмутся к своим кострам и норовят убить все,
что только зашевелится в траве. В таком мире жить нельзя.
   - Мы подумали, - сказал  Рири  звонким,  радостным  голосом  Каэ,  -  что
помешательство - это плохо, а сумасшествие - это хорошо. Не бойся сходить  с
ума, кажется, так?
   И Нингишзида живо вспомнил, как его богиня говорила ему эти слова,  когда
собиралась в горы Онодонги, к Ан Дархану и Джесегей Тойонам.
   - Так, - улыбнулся он, внутренне поражаясь тому, сколько  воды  утекло  с
тех пор.
   - Мы привели армию, - сказал Диди. - У нас свой военачальник, и мы вас не
объедим. И не обидим. Только вот нам бы отсюда куда-нибудь выбраться,  а  то
ведь мы шумные, и скоро все хозяйки Салмакиды придут сюда со сковородками да
каминными щипцами. Драться станут.
   Личико хортлака при этих словах приняло такое уморительное выражение, что
и Тхагаледжа, и Нингишзида не удержались и прыснули со смеху.
   - Вы уж простите, Диди и Рири, но в чем-то вы  правы.  Если  вы  тут  еще
денек-другой пошумите, мы сами возьмемся за сковородки.
   - Всегда так, - печально откликнулся Диди.
   - Хорошо, хорошо, почтенные хортлаки. Кто же из вас командует армией?
   - Никто! - хором отвечали пушистые существа, округлив глаза от  ужаса.  -
Разве мы осмелились бы?
   - Тогда кто же?
   - Тетушка  Шази!  -  И  крохотные  лапки  одинаковым  жестом  указали  на
маленькую,  пухлую  фигурку  с  чем-то  ужасно  напоминающем  кастрюльку  на
голове...

***

   - Так-так, - сказал Аджа Экапад, вышагивая, словно  аист  на  болоте,  по
своей необъятной комнате, сплошь заваленной  охапками  трав  и  заставленной
разнообразнейшими склянками с отварами и составами.
   Его собеседник - маг Шаргай из Джералана - в благоговейном  ужасе  взирал
на своего коллегу. Он не был наивным и неумелым, но рядом с  Аджой  Экападом
чувствовал  себя  деревенским  колдуном,  не  прошедшим  и  первой   ступени
посвящения.
   - Посмотрим, что нам это дает, друг мой. Итак, Корс Торун  мертв.  Это  и
плохо, и хорошо одновременно. Плохо потому, что он был самым древним,  самым
мудрым, самым могущественным; и ему больше всех остальных доверял повелитель
Мелькарт. Следовательно, именно от Корс  Торуна  мы  могли  всегда  получать
помощь и поддержку. Плохо это еще и потому, что  объявился  слишком  сильный
противник. Никак не  могу  поверить,  что  среди  ныне  здравствующих  магов
нашелся такой безумец, который решился бы противостоять мощи Корс  Торуна...
- Аджа Экапад пожал плечами, демонстрируя, что это выше его понимания.
   - С другой стороны, исчезла вечная угроза в лице этого старика, который в
любой момент мог уничтожить любого из нас. И теперь я остался  единственным,
кто обладает такой же властью и силой. Если не считать, конечно,  того,  кто
убил Корс Торуна.
   - Кто он? - неожиданно разъярился Аджа Экапад.  -  Почему  мне  никто  не
может сказать, кто он?
   - Сейчас это неважно, - осмелился вставить слово Шаргай.  -  Сейчас  тебе
надлежит брать на себя управление всеми нами,  растерявшимися  после  смерти
Корс Торуна. Тебе надлежит связаться с господином Мелькартом.
   - Не забывайся! - резко осадил его маг. - Кахатанна возвращается  в  свою
страну. Значит, какое-то время, пусть даже очень недолгое, она пробудет там.
У нас есть фора...
   - Для чего? - спросил Шаргай.
   - Я знаю, где хранятся  три  талисмана  Джаганнатхи.  Нам  нужно  собрать
двенадцать, несколько уже  есть.  Нельзя  терять  ни  минуты.  Пойдем-ка,  я
объясню тебе, что нужно сделать...
   - Да, повелитель, - склонил голову  Шаргай.  -  Но  ведь  боги  не  будут
бездействовать.
   - Конечно нет. Но они действуют наугад, а у нас есть  план.  У  нас  есть
возможность его реализовать и еще у нас есть могучий покровитель -  чего  же
тебе еще?
   - Я готов повиноваться.
   - Это лучше звучит и больше мне нравится. Слушай, Шаргай. Всем  известно,
что повелитель Мелькарт может войти в наш мир, если  двенадцать  обладателей
талисмана Джаганнатхи откроют ему проход на Шангайской равнине. У меня  один
талисман. Тот, что был у Корс Торуна, неизвестно где. Сейчас мне нужен  гном
Элоах и бывший начальник тайной службы  Сонандана  -  Декла.  Ты  будешь  их
искать. А я займусь известными мне тайниками...
   Аджа  Экапад  ласково  погладил  какой-то  предмет  хищными,  желтоватыми
пальцами. Шаргай посмотрел, что же удостоилось такого отношения, и  невольно
содрогнулся: перед  ним  на  золотой  подставке  лежала  отрубленная  голова
удивительного  существа.  Абсолютно  голая  кожа   была   покрыта   мелкими,
зеленоватыми чешуйками, уши заострены и плотно прижаты к черепу. Но  лицо...
лицо поражало больше всего:  изумительной  красоты  женщина,  с  тоскливыми,
печальными глазами, черными, словно ночь, смотрела на Шаргая.
   Она была живой.

***

   "Астерион" немного попрыгал на волнах, будто захотел  почувствовать  себя
маленькой рыбешкой, а потом, словно устыдившись  этого  баловства,  рванулся
вперед с огромной скоростью. Паруса  были  плотно  набиты  попутным  ветром,
хозяин которого сидел, заложив ногу за  ногу,  в  полуметре  от  палубы,  на
каком-то кучерявом Облачке.
   - Я так рад, что закончилась эта свистопляска со временем,  -  откровенно
признался Бог Ветра. - Представляешь, хочешь попасть  куда-нибудь,  а  этого
места просто нет -  оно  еще  не  существует.  Или  оно  есть,  но  там  все
по-другому. Оказывается, это прошлое,  а  будущее  для  тебя  не  наступило.
Наверное, люди  не  ощущают  этой  разницы,  но  мне,  с  моим  непоседливым
характером, было немного не по себе.
   - Верю, - рассмеялась Каэ. - Мне тоже было не по себе.
   Астерион обвел изучающим взглядом огромный корабль:
   - Пусто как-то. Собаки больше нет.
   - Тод погиб, - сказала Каэ глухо.  Она  отвернулась,  и  глаза  ее  слепо
уставились в какую-то весьма отдаленную точку.
   - Понимаю. Ты редь и сама чуть было не погибла.
   - В  таких  делах  "чуть"  очень  много  значит.  И  ко  мне  оно  всегда
благосклоннее, чем к остальным.
   - Я счастлив, что повидал тебя, - сказал Астерион. - Но мне снова пора, с
попутным  ветром...  А  там,  на  горизонте,  я  вижу   какую-то   до   боли
подозрительную ладью. Думаю, тебя она заинтересует.
   - Кто это? - спросила Каэ, пытаясь понять,  почему  у  юного  бога  такое
лукавое и озорное выражение.
   - Увидишь сама. Не хочу портить сюрприз.
   Он вспорхнул легкой птицей и растаял в синеве неба.
   -  Полетел,  -  прокомментировал  Лоой.  -  Госпожа,  навстречу  движется
роскошное гребное судно. С него отчаянно  сигналят,  просят  остановиться  и
принять на борт пассажиров. Что делать?
   - Все-таки это почти Сонандан, -  пожала  плечами  Каэ.  -  Делайте,  что
просят.
   - Слушаюсь.
   Она догадывалась, что может значить  этот  сюрприз,  и  потому  не  очень
удивилась, когда по  трапу  на  верхнюю  палубу  вскарабкался  Лев  Пустыни,
Потрясатель Тверди, аита Зу-Л-Карнайн - счастливый, хохочущий  и  загоревший
дочерна.
   -  Нам  пора,  -  скромно  сказал  Лоой,  как  только  отзвучали   первые
приветствия, и потащил за собой упирающегося Куланна.
   - Экий ты жестокий, - сказал сангасой обиженно. - Раз в  сотню  лет  вижу
счастливых людей, а ты мне запрещаешь смотреть на такое диво. Интересно.же!
   - Ничего интересного,  -  сказал  Барнаба.  -  Я  утверждал  и  продолжаю
утверждать, что в мире только  Это  и  происходит,  в  той  или  иной  форме
разумеется...
   - "Это" что? - моментально навострил уши Куланн.
   - Пойдемте обедать, я вам все популярно объясню.
   Кобинан и Могаллан  во  все  глаза  смотрели  на  живую  легенду,  самого
великого завоевателя века, слава  которого  перелетела  океан  и  давно  уже
достигла берегов Иманы.  Молодые  рыцари  представить  себе  не  могли,  что
великий император так молод, хорош собой и  беззаботно  весел.  То,  что  он
влюблен в госпожу, поражало гораздо меньше. Не он первый, не он последний.
   Фенешанги уютно устроились на корме "Астериона", наблюдая за белым пенным
следом, который оставлял корабль на морской глади.
   Магнус и Номмо затеяли игру в прятки и теперь не  отзывались.  Не  хотели
открывать свои секреты раньше времени.
   А Каэтана и император как-то незаметно очутились в ее каюте и  уж  совсем
без всякого умысла заперли двери на щеколду. В каюте тут же стало жарко - не
то от солнца, не то от кипящих страстей; во  всяком  случае,  большая  часть
одежды стала совершенно лишней,  а  когда  она  улетела  в  дальний  угол  и
забилась под кресло, выяснилось, что жалкие остатки уже просто неуместны,  и
от них избавились еще быстрее.
   - Правильно, - произнес  ворчливый  голос  в  разгар  особенно  безумного
поцелуя. - Никакой ответственности  за  судьбы  мира,  никакого  внимания  к
ближнему. Прямо брачный период лягушек...
   - Что это? - изумился Зу-Л-Карнайн.
   - Это то самое сокровище, за которым мы ездили. Оно меня с ума сведет.
   - Ничего подобного, - заявил Ниппи. - Просто полное  безразличие  к  моей
судьбе меня возмущает. Если бы мне завели какую-нибудь  порядочную,  в  меру
привлекательную  перстениху,  я  бы  молчал.  Но  мое  скорбное,   тоскливое
одиночество заставляет меня вопиять... нет, вопиють... Да подскажите же!
   - Вопить, - сказала Каэ.
   - Вопить - это грубо. Подбери другое слово - о несправедливости,  царящей
в этом мире.
   - Послушай, друг, - проникновенно сказал Зу. - Ты мне можешь  не  верить,
это неважно. Но если ты еще станешь голосить, то я  велю  повернуть  корабль
назад, достигну Иманы, доберусь до храма Нуш-и-Джан и  навеки  похороню  там
один не в меру говорливый перстень; Понятно?
   - Не посмеешь! - запальчиво ответил Ниппи. - Он не посмеет, правда? -  не
совсем уверенно осведомился он у Каэ.
   - Вот в этом я как раз не уверена, - ответила она мурлыкающим голоском.
   - Столько  жертв  и  потерь  ради  того,  чтобы  кипящий  страстями  юнец
соблазнял тебя в твоей каюте без  помех?!  Нет!  Общественность  молчать  не
станет...
   - О боги! - сказала Каэ устало.
   - Я тебя прошу как мужчина мужчину, - начал было Зу, но продолжения и  не
потребовалось.
   - Давно бы так, - откликнулся Ниппи тихонько. - Что я, варвар какой?  Что
я, не понимаю, что вы сто лет не виделись? Молчу и засыпаю...
   Воцарилась долгожданная тишина.
   - Он всегда такой? - спросил аита.
   - Бывает хуже, как сказал бы наш Бордонкай.
   Наконец аита обнял  возлюбленную,  и  на  какое-то  время  все  заботы  и
неприятности покинули их. Потому что в мире, где безраздельно правит любовь,
всему остальному как-то не находится места.

***

   В далеком северном Гандинагаре выпал первый снег. Он лежал ослепительный,
бело-голубой, сверкающий, и холодное небо висело над ним в задумчивости. Оно
было похоже на тонкую корочку льда, застывшую за ночь на лужице.
   Шпили и флаги  замка  Акьяб  упирались  в  него,  будто  хотели  пронзить
небесный свод, но это им не удавалось. Только крохотные,  тончайшие  облачка
изредка цеплялись за верхушки башен и некоторое время жалобно  трепетали  на
пронизывающем ветру.
   В  спальне  урмай-гохона  было  тихо-тихо.  Молчаливый  легко  посапывал,
распластавшись на грубых простынях, укрытый шкурами. В его сне  явно  что-то
происходило, потому что то и дело напрягались  огромные  мышцы  и  выражение
лица  все  время  менялось.  Но  урмай-гохон  впервые  спал  спокойно  и  не
просыпался среди ночи с криком - уже одно это лекарь и  шаман  сочли  добрым
знаком.
   В камине потрескивали поленья. Верные багара расположились  полукругом  у
дверей опочивальни урмай-гохона, готовые умереть за  него.  Но  вокруг  было
тихо, спокойно и немного печально, как бывает короткими зимними днями, когда
сама природа грустит по несбыточному.
   Урмай-гохону снился невиданный  сон.  Ярко-желтый  берег  усыпан  крупным
песком; волны лазурного  -  такого  яркого,  что  глазам  больно  -  моря  с
шуршанием накатываются на него, до блеска отшлифовывая раковины и камешки.
   Над водой нависает терраса огромного дворца. Легкие колонны  поддерживают
серебряную крышу; мраморные плиты сохраняют прохладу, и в  благодатной  тени
вьются цветные мотыльки.
   Повсюду стоят воины в красных плащах и легких безрукавках. Это не  охрана
и не солдаты - это рыцари какого-то особенно  древнего  и  могучего  ордена.
Урмай-гохон знает это, хотя и не может понять откуда.
   В тени, повернувшись лицом к морю, сидит человек. Как он сам, так  и  все
вещи, что окружают его, приводят урмай-гохона в состояние удивления.  Многое
ему хочется запомнить навсегда. Многое  -  повторить  в  собственной  жизни.
Потому что странным  образом  Молчаливый  и  присутствует  на  этой  террасе
целиком, весь, без остатка, и понимает, что спит, лежа в своей опочивальне в
замке Акьяб.
   Человек худ, смугл, волосы у него такие же черные,