ащитные маленькие люди - что они-то могли сделать для своей защиты?
   И внезапно вспомнилось, как Каэ, фехтуя,  твердила:  страх  губит  разум,
зависть губит сердце, а сомнения - душу.
   Страх, зависть и сомнения - вот три кита, на которых собирался  построить
свой мир повелитель Мелькарт. Везде, где люди станут испытывать эти чувства,
найдется ему лазейка. А только ли люди?..
   Ведь и сам Джоу Лахатал испытывал и страх, и сомнения. Он  не  знал,  как
ему теперь одолеть собственного брата  -  Шуллата  Огненного,  бывшего  бога
Арнемвенда, а теперь - избранного, носителя талисмана Джаганнатхи, одного из
двенадцати.

***

   Серебряный месяц был похож  на  диковинную  рыбу,  запутавшуюся  в  сетях
облаков.
   Трава пахла воспоминаниями, и воспоминания эти принадлежали  одновременно
и полуэльфу Рогмо, и кому-то еще - гораздо более древнему и могущественному.
Для этого второго трава значила гораздо больше, нежели Рогмо мог  себе  даже
вообразить.
   Деревья пытались что-то сказать, но полуэльф не понимал их так,  как  его
Древние братья. Он только слышал голоса, которые произносили  длинные  фразы
на незнакомом языке.
   Человеческое жилье выглядело неуместным под этим небом и на берегу  этого
моря.
   Когда  отряд  эльфов  подъезжал  к  столице,  на  самом   краю   пышного,
вечнозеленого леса произошла еще одна встреча,  о  которой  позже  слагались
легенды.
   В чаще внезапно раздался  дикий  шум  и  скрежет,  будто  через  подлесок
ломилось целое стадо упитанных животных, при этом  они  должны  были  громко
бить в барабаны, дудеть и  скрипеть  несмазанными  дверными  петлями.  Эльфы
недоверчиво  переглядывались,  а  Рогмо  обратился  к  Манакору  с  сияющими
глазами:
   - Ты слышишь?
   - Филгья трудно не услышать, повелитель!
   - Ты заметил? - растерянно спросил Рогмо. Он и  не  подозревал,  что  так
обрадуется новой встрече с прелестной семейкой пеньков-предсказателей.
   Теперь ему казалось, что он видел их на заре времен, что  его  странствие
по Аллефельду в компании Магнуса и Номмо происходило  так  давно,  что  мало
касалось его нынешнего. Все, что случилось тогда,  хоть  и  не  стерлось  из
памяти, но было задвинуто в какой-то самый дальний, самый пыльный ее угол  и
вспоминалось скорее как сон или  легенда,  слышанная  в  детстве.  И  только
пеньки-патриархи остались реальными. Они были сами по себе и занимали в душе
Рогмо свое собственное место, питая его верой и надеждой на  лучшее.  Потому
что если в мире существуют такие  невероятные  -  очаровательные,  добрые  и
милые - существа, то совершенно невозможно, чтобы  этот  мир  был  недостоин
любви и защиты, пусть даже ценой собственной жизни. Тот,  кто  хоть  однажды
имел счастье встретиться с филгья, никогда не спутает их голоса ни с  какими
другими и всегда почувствует их приближение.
   И впрямь на открытое пространство с  шумом  и  топотом  выкатилось  около
полутора десятков веселых маленьких  бревнышек  с  огромными  аквамариновыми
глазами. Их сухонькие ручки-веточки торчали  как  попало,  а  ступни  больше
всего походили на плоские, широкие куски коры.
   - Мы шагаем-маршируем, чтобы встретиться с тобой, мальчик Рогмо, - пропел
скрипучим голоском один из филгья - самый старый, как определил Рогмо еще  в
прошлую встречу.
   - Как же я рад, - пробормотал он, слезая со своего коня  и  опускаясь  на
колени.
   К нему моментально подсеменил самый маленький пенек и крепко обнял за шею
ручками в зеленых, только что распустившихся клейких листочках.
   - Здравствуй, мальчик Рогмо, - проскрежетал ласково.
   Эльфы благоговейно смотрели на существ, о которых на Арнемвенде уже очень
давно не слышали. Но не успели они  заговорить,  как  пенек-патриарх  поднял
плоскую твердую ладошку - сплошь в старческих сучках:
   - Сегодня мы не будем ничего предсказывать,  сегодня  мы  не  вещаем;  мы
пришли сказать теплые  слова  мальчику  Рогмо,  а  потом  пойдем-помаршируем
дальше, потому что еще очень много тропинок остались нехожеными.
   - Я так ждал, что мы встретимся  еще,  -  обратился  Рогмо  к  маленькому
филгья.
   - Мы приходим ненадолго, мы  уходим  ненадолго,  ты  видел  разноцветного
толстяка - неужели теперь ты станешь бояться времени? - проскрипел малыш.  -
Нам надо идти, Рогмо.  Просто  мы  были  рядом  и  заглянули  на  минутку  -
исполнить обещанное в Аллефельде.
   Рогмо заозирался, наконец вспомнил что-то и, подбежав к  своему  скакуну,
вытащил из седельной сумки пакет с цукатами. Он не  знал,  любят  ли  филгья
есть и едят ли они вообще, но ему захотелось что-нибудь  подарить  маленьким
существам.
   - Цукаты, цукаты! Сладкие цукаты! - запрыгали те  на  плоских  ступнях  и
захлопали в ладошки. - Вкусные цукаты от Банбери Вентоттена!
   - Они и это знают! - восхищенно обратился Рогмо к своим воинам.
   Те скупо улыбнулись в ответ.
   - А теперь нам и правда нужно прощаться, Рогмо! - проскрипел малыш.  -  И
хоть мы и не предсказываем сегодня, я шепну тебе на ухо:  ничего  не  бойся,
все  будет  хорошо.  Ты  сильнее  своего  предсказания,  ты  сильнее  своего
предназначения, ты справишься. Поставь меня на  землю,  мальчик  Рогмо,  мне
пора идти.
   - Пора, пора, - зашелестели и остальные.
   - Скажите мне что-нибудь на прощание,  -  попросил  полуэльф.  -  Мы  еще
увидимся?
   - Увидимся, - затопотал на месте маленький пенек, сверкая  аквамариновыми
глазками. - Конечно увидимся, потому что мы многое умеем...
   И  семейство  филгья  проследовало  в  противоположные  заросли   кустов,
прокладывая в них крохотную просеку. Эльфы смотрели им вслед так, как только
и можно смотреть вслед уходящему чуду.
   Но  когда  филгья  отошли  от  отряда  на  значительное  расстояние,  они
остановились и затоптались на  месте,  издавая  странные,  тоскливые  звуки,
больше похожие на плач или стон.
   - Вот мы и попрощались, - сказал маленький пенек,  -  как  умели,  так  и
попрощались. - Он крепко прижимал к себе пакетик с цукатами.
   - Потому что мы многое умеем, и  лгать  во  спасение  -  тоже,  -  сказал
филгья-патриарх, вытирая аквамариновые глаза ладошкой.

***

   Для Рогмо и само путешествие, и целый день,  проведенный  в  Сетубале,  в
знаменитом дворце королей Эль-Хассасина, промелькнули словно сон -  тяжелый,
тягучий, туманный. Он смутно понимал, что с ним происходит, стараясь  только
не выказать своей неприязни к тем, кто был причастен к боли и страданиям его
друзей и любимой госпожи.
   Переговоры вел Манакор. Он же выяснил, где можно найти морлоков, куда они
отправляются после захода солнца, где прячутся  с  рассветом.  И  Рогмо  был
вынужден признать, что в ордене Безумных  хассасинов  глупцов  уж  точно  не
держат. Лазутчики сумели добыть очень много полезных сведений, оставшись при
этом  в  живых.  Когда  речь  шла  о  морлоках,  и  это  являлось  небывалым
достижением.
   Все следы вели к Медовой горе Нда-Али.
   Не то морлоки защищали Ишбаала, не то доставляли ему тела  убитых,  чтобы
напоить его новой энергией. Не то, напротив, сами искали  у  него  защиты  и
поддержки - этого никто доподлинно не знал. Однако это уже было неважно.
   Незадолго до полуночи триста эльфийских меченосцев отправились к подножию
Нда-Али, чтобы там принять бой  со  своими  братьями  по  крови,  проклятыми
эльфами - своим стыдом и своей вечной болью.
   Меджадай Кройден, Рорайма Ретимнон и Харманли Терджен  вышли  на  террасу
дворца, провожая гостей. Эльфы ехали не оборачиваясь. А если  бы  кто-то  из
них  оглянулся,  то  заметил  бы,  как  восхищенно  сияют  глаза  правителей
Эль-Хассасина.
   - Они прекрасны, Харманли, - сказал Меджадай,  когда  эльфы  скрылись  из
виду.
   - Никогда не думал, что доживу до такого светлого дня в  своей  жизни,  -
согласился Ретимнон.
   Подобные откровения были удивительны и даже  немного  неприличны,  оттого
двое мужчин, находящихся на террасе, сделали вид, что не слышали этой фразы,
хотя в глубине души и сами что-то похожее чувствовали.
   Около часу ночи эльфы прибыли на место.
   - Что прикажешь, повелитель? - спросил Манакор, спешиваясь.
   - Что можно приказать? - пожал плечами Рогмо. - Вы такие  опытные  воины.
Будем ждать, пока не появятся морлоки. А когда увидите их - убивайте.
   - Хорошо, повелитель, - откликнулись эльфы, словно лес прошелестел.
   Ждать морлоков пришлось не  слишком  долго.  Спустя  час  дозорный  подал
условленный сигнал -  по  тропинке,  ведущей  от  пещеры  к  подножию  горы,
спускалась длинная вереница темных силуэтов. И когда они вышли  из  леса  на
открытое пространство, триста эльфов  окружили  их  со  всех  сторон.  Между
братьями  по  крови  завязалась  жестокая  битва,  в  которой  раненых   или
побежденных быть не могло. Должны были остаться лишь выжившие и убитые.
   Рогмо поразило, как хороши были морлоки. Ему-то  по  наивности  казалось,
что проклятые эльфы и выглядеть должны соответственно. Но не  знай  он,  кто
стоит перед ним, никогда бы не отличил морлока от истинного эльфа,  если  бы
не заглянул одному из них в глаза.
   Глаза морлока были  абсолютно  черные:  ни  белков,  ни  зрачков  -  одна
сплошная поверхность, словно стекло, в  котором  тускло  отражался  звездный
свет. Ни жалости, ни сострадания, ни боли, ни муки.
   Они умирали молча. И убивали тоже молча. И это было ужасно. Рогмо  видел,
как оживились проклятые  эльфы,  когда  почувствовали,  с  кем  имеют  дело.
Видимо, жизненная энергия его воинов была им нужнее,  чем  кровь  людей  или
гномов. Морлоки стаскивали его подданных с коней, припадали  к  их  телам  в
страстном смертельном объятии, похожем на поцелуй. Это  было  отвратительное
зрелище, и полуэльф рубил направо и налево. Меч  Аэдоны  был  по  рукоять  в
крови морлоков - и была эта кровь такая же черная, как их души и глаза.
   Рогмо заметил одну странную особенность.  От  его  ударов  враги  умирали
быстрее, словно он рубил наверняка. Видимо, сбывалось древнее пророчество, и
меч Гаронманов освобождал их от проклятия таким вот образом. И  еще  заметил
Рогмо,  что  если  с  остальными  эльфами  морлоки  сражаются,  то  к   нему
приближаются просто так - за своей смертью. И их  лица  спокойны  и  немного
печальны.
   И еще понял Рогмо, что морлоки немы.
   Почему-то именно это потрясло его до глубины души.
   Он приказал своим воинам отступить, чтобы не рисковать попусту, а  сам  с
занесенным мечом вышел  вперед.  И  морлоки,  слепо  вытягивая  перед  собой
полупрозрачные руки, по очереди подходили к нему за смертью-прощением. Кровь
их широким потоком лилась по лезвию меча  Аэдоны,  насквозь  промочив  белые
одежды короля эльфов.
   Убивая своих сородичей, выполняя свое предназначение,  Рогмо  не  слишком
задумывался о той цене, которую ему предстояло заплатить за это деяние.
   Равнина была усеяна телами, закутанными в черные плащи. В  траве  натекли
лужицы черной крови. Несколько десятков морлоков лежали запрокинув к ночному
небу бледные лица и уставившись в него пустыми  глазами.  Нет,  не  пустыми!
Мертвыми, это  правда,  но  вовсе  не  пустыми.  Светло-серые  глаза  упрямо
смотрели в небо, пытаясь отыскать там ответ на горький вопрос  -  как  могло
произойти такое? Как ты, Гаронман, смог уничтожить плоть от  плоти  своей  и
кровь от крови? И у Рогмо не было ответа.  И  та  часть  полуэльфа,  которая
принадлежала Древнему народу,  та  часть,  в  которой  гном  Раурал  признал
легендарного короля, знала, что сегодня, в эту ночь, последний король эльфов
Рогмо Гаронман не только избавит людей от страшного врага, не только очистит
землю от зла, не только отпустит на волю проклятых  некогда  братьев,  но  и
заплатит за это положенную цену.
   А еще вернее - расплатится за то  зло,  которое  причинил  некогда  своим
проклятием. Ибо если бы не это проклятие,  многое  в  мире  могло  сложиться
иначе.
   Но полуэльф Рогмо об этом не думал.
   Ему было легко и светло.
   Он успел  попрощаться  с  теми  друзьями,  которых  удалось  повидать,  и
передать прощальные приветы остальным. Его руки не  были  обагрены  невинной
кровью, его совесть была чиста. И только об одном жалел Рогмо - о  том,  что
не успел проститься с маленьким Хозяином Лесного Огня. Но он  надеялся,  что
когда душа его попадет в Ада Хорэ, Тиермес будет к ней милостив.
   Он не чувствовал усталости даже тогда, когда в живых оставалось всего два
или три морлока. Только успел подумать, что  незачем  было  вести  за  собой
целое эльфийское воинство и губить поданных - он бы и сам управился с  этим,
потому что в конце концов оказалось - не война это вовсе, а  что-то  гораздо
более страшное.
   Последняя фигура - выше и стройнее прочих - не двинулась ему навстречу, а
осталась стоять на прежнем месте, шагах в трех или четырех.
   - Что же ты? - мягко спросил Рогмо. - Иди сюда, я закончу свою работу.
   - Я подойду, - внезапно ответил морлок. - Но перед тем подумай, Гаронман,
готов ли ты расплатиться за все зло и все несчастья, которые ты  обрушил  на
нас? Мало тебе было той боли и того горя, что обрушились на эльфийский народ
во время войны с Мелькартом?
   - Я готов, - спокойно ответил полуэльф. Странным образом  чувствовал  он,
что  несет  ответственность  за  случившееся  много  тысяч  лет  тому  назад
бесконечно далеко от этих мест. Но судьба настигает своих должников, куда бы
они ни отправились.
   Полуэльф немного удивленно отметил, что его разум как бы раздваивается  и
он присутствует в собственном теле только частью, причем часть эта весьма  и
весьма незначительна,  а  основное  место  занимает  кто-то  величественный,
могущественный и древний, как само время.  Рогмо  скорее  догадался,  нежели
понял, что это и есть знаменитый Гаронман.
   - Я готов, - повторил уже истинный король эльфов. - Я давно понял, что та
расплата, на которую я вас обрек, страшнее, чем преступление.  И  значит,  я
также виновен в том, что вы веками были обречены созидать вокруг себя только
мрак и тьму, лишенные всякой надежды. Сегодня такой день, когда я отвечу  за
содеянное мной.
   - И ты не представляешь как! - вдруг прошипел проклятый эльф. -  Вглядись
в меня, ты узнаешь это лицо?
   Рогмо, повинуясь движению прочно обосновавшегося внутри  него  Гаронмана,
вытянул шею, всмотрелся. Да, он знал этого морлока. Вернее, не он, но вторая
и главная его часть.
   - Ты! - воскликнул Гаронман, отшатываясь.
   И Рогмо вместе с ним ощутил дикую, ни с чем не сравнимую боль.
   - Сын, - прошептал Гаронман, пораженный этим явлением.
   - Да, отец. И неважно, в чье  тело  ты  спрятался  от  меня  и  от  своей
совести, чью беспамятную душу ты заставил расплачиваться вместе с  тобой,  -
все это неважно. К тому же я знаю этого полуэльфа - сын  Аэдоны,  как  же  я
ненавижу его! Как же я ненавижу тебя, отец, и все твое потомство! Ведь  меня
ты изгнал и проклял. У тебя не нашлось  для  меня  ни  любви,  ни  прощения!
Помнишь, какими мы потерянными были тогда - ваши дети,  ваша  кровь?  И  вы,
бессмертные, древние, как сам Арнемвенд, благородные,  не  придумали  ничего
лучше,  кроме  как  проклясть  нас.  Так  получи  же  назад  свое  тогдашнее
благословение, отец!
   Морлок отступил на шаг, распахивая плащ, и Рогмо с ужасом увидел  у  него
на груди золотое украшение, тускло блестевшее в лунных лучах. Отвратительные
монстры сплетались  в  страстном  объятии,  и  лицо  морлока,  нечеловечески
прекрасное, почему-то напоминало ему морды этих чудовищ. Хотя на самом  деле
сходства никакого не было.
   Вместе с этим порывистым движением проклятого  эльфа  из  темноты  словно
выступила истинная Тьма - без единого проблеска света, без единой надежды  -
Тьма и пустота. Ледяная ярость пространства Мелькарта.
   - Ты должен заплатить не так, как предполагал, - кричал морлок. -  Просто
умереть  -  было  бы  слишком  просто  и  незатейливо.  И  я  не  успел   бы
почувствовать удовлетворения от твоей гибели. Просто умереть  -  это  легко.
Если бы ты убил меня тогда, отец... - тоскливо сказал он  вдруг.  -  Знаешь,
бесконечные века мрака и холода - это все-таки слишком. Нужно, чтобы ты  сам
это попробовал теперь.
   Рогмо стоял помертвевший. Ему было плевать сейчас  на  то,  что  сотворил
когда-то легендарный  его  предок  со  своими  детьми;  ему  было  абсолютно
безразлично, расплатился ли он сполна  за  все  зло,  которое  причинил.  Он
помнил  только  об  одном:  если  сейчас  король  эльфов   Рогмо   Гаронман,
вооруженный лунным клинком Аэдоны, ступит в этот  тоннель  вечного  Мрака  и
пустоты и очутится там, в запредельности, в пространстве Мелькарта, то какой
же безмерной злобы враг появится тогда у  бесконечно  дорогой  ему  Каэтаны!
Какого же могущества противник станет противостоять миру и покою его любимой
планеты!
   Пустота  затягивала,  словно  гигантский  водоворот.  Выкручивала  мышцы,
вытягивала жилы.  Эльфы  пятились  прочь,  не  имея  сил  подойти  к  своему
повелителю.
   Где-то на краю крохотной, словно лепесток  цветка,  Вселенной,  беззвучно
кричал Манакор, пытаясь всем телом пробить стену  льда,  отделявшую  его  от
короля. Но у него ничего не выходило.
   Эльфийские белоснежные скакуны ржали и вставали на дыбы, но  Рогмо  этого
уже не видел и не слышал. Он стоял, уперевшись ногами в землю,  набычившись,
словно все небо внезапно свалилось на его плечи,  и  не  уступал.  Ему  было
вдвойне тяжело и оттого, что  король  Гаронман  как-то  сник  и  ослабел.  И
человеку Рогмо приходилось вытягивать из этой мертвой бездны сразу  двоих  -
себя и его. Он стоял, вонзив меч Аэдоны глубоко в землю,  и  твердил  сквозь
зубы:
   - Каэтана, Каэ, услышь, пожалуйста! Придумай что-нибудь. Я ведь сейчас не
выдержу!
   И громко смеялся морлок,  но  глаза  его  при  этом  оставались  черными,
мертвыми. Потому что ему было совсем не смешно.
   Между королем Гаронманом и его платой за совершенное зло  не  мог  встать
никто - ни боги, ни эльфы, ни прочие Древние существа, - но только  полуэльф
Рогмо. И Рогмо понимал, что его слабые силы угасают.
   Внезапно помутневший взгляд его налитых  кровью,  полуслепых  от  боли  и
сверхъестественного напряжения глаз упал на клинок  Аэдоны,  который  служил
ему своеобразным посохом в эти минуты.
   Когда-то в невероятно далеком теперь Сонандане, в  той  самой  роще,  где
обитали тени погибших друзей Каэтаны, она учила его:
   - Родители дают человеку, приходящему в этот  мир,  тело,  боги  -  искру
таланта, а судьбу и смерть человек выбирает сам.
   И в этот момент внезапного просветления, когда все в мире стало  ясным  и
четким, будто он сам создавал его, Рогмо Гаронман выбрал свою судьбу и  свою
смерть.
   Никто из эльфов не успел вскрикнуть, морлок в отчаянии  протянул  к  нему
руки, но было уже поздно. Там, на самом пороге бездны, манящей его  к  себе,
король эльфов крепко обхватил рукоять лунного клинка, размахнулся  и  вонзил
его себе в грудь.
   Лунный меч очень длинный, и потому Рогмо долго  давил  на  рукоять,  хотя
конец лезвия уже вышел из спины, обагренный его светлой и чистой кровью.  Он
упал на траву лицом вперед, одной рукой все еще сжимая рукоять, а  другой  -
цепляясь за шелковистые травинки, словно у них ища поддержки и спасения.
   Он лежал как бы на границе между двумя мирами - ни морлок,  ни  эльфы  не
могли к нему подойти. И в эти секунды все должно  было  решиться.  Умирающий
Рогмо чувствовал, как бездна медленно, но неуклонно втягивает его в себя,  и
только несколько травинок все еще удерживали его на краю.
   Несколько травинок, сумевших вместить в себя целый мир.
   А больше Рогмо ничего не видел - было слишком темно.
   И вдруг из тьмы и мрака выступили несколько фигур. Одна из них -  исполин
в черных доспехах - встала между телом Рогмо  и  краем  уходящего  в  никуда
тоннеля. И бездна, ворча, словно побитый пес, отступила  перед  ним.  Бездна
уже знала этого непреклонного гиганта и боялась его. Полуэльф  почувствовал,
как разжались ее костлявые, ледяные пальцы, державшие его за сердце.
   Вторым  Рогмо