,  я
отсутствовал даже дольше, чем предполагал.
   - Наш драгоценный верховный владыка, все еще погруженный в мировую скорбь
по себе, любимому, не придумал ничего лучшего, чем в канун войны  поселиться
в другом мире - более удобном, более дружелюбном и гораздо менее опасном,  -
сердито сказал Траэтаона. - Это предательство. Если он  не  знает,  как  это
называется, то я ему объясню, - пре-да-тель-ство, - произнес он по слогам. -
И мне странно, что Каэ говорит об этом так, словно простила его.
   - Не то чтобы простила, но думаю, что кое-что изменилось. Не у меня, не у
нас - у него...
   - Ты что-то скрываешь?
   - Нет, нет, совсем ничего. - Она  подняла  руки  ладонями  вверх,  словно
сдавалась. - Да и вообще речь сейчас о нашем Солнцеликом.
   Аэ Кэбоалан пристально разглядывал Богиню Истины, хмурился.
   - А ты совсем-совсем другая. Так изменилась, что я бы тебя,  наверное,  и
не узнал. Даже если бы встретил.  У  тебя  изменилась  сущность,  внешность,
взгляд...
   - И... - подбодрила его Каэтана.
   - И знаешь, так мне нравится больше.
   - Так это же прекрасно!
   Солнцеликий некоторое время  хмурился  и  морщился,  стараясь  уложить  в
памяти   все   новости,   лавиной   обрушившиеся   на   него   после   столь
продолжительного отсутствия. Наконец в  путанице  мыслей,  одолевавших  его,
ухватил одну ниточку.
   - Каэ, дорогая, - обратился он к Богине Истины. - Если  тебе  не  трудно,
покажи мне этот великий талисман, ради которого ты совершила  такое  далекое
путешествие и потратила столько сил.
   Справедливости ради нужно отметить, что Каэтана  не  успела  предупредить
Кэбоалана о том, что талисман ей достался не просто говорящий, но  и  весьма
разговорчивый - что не одно и то же.
   - Наконец! - скрипучим голосом  заявил  Ниппи,  не  дожидаясь,  пока  его
представят. - Я уж думал, все, конец. Все  обо  мне  забыли,  всем  на  меня
чихать. Но нет!  Нашлась  светлая  личность,  и  я  с  радостью  говорю  ей:
"Привет!", "Как дела?" А с вами всеми  я  не  говорю,  потому  что  вы  меня
игнорируете. И хоть имеете на это право, но я возмущен и подавлен...
   - Стой! - рявкнул Аэ Кэбоалан, невольно поднося ладонь к лицу.  -  Молчи!
Молчи, говорю тебе! Каэ? - обернулся он  к  ней.  -  Неужели  ты  все  время
обречена слушать это маленькое чудовище?
   - Не все время, - рассмеялась богиня. - Теперь он просто онемел.  Ты  его
раньше не слышал.
   - Какое счастье! - искренне молвил  Солнцеликий.  Несколько  раз  глубоко
вдохнул и обратился к Ниппи:
   - Внимай, безделушка! Сейчас я стану спрашивать, а ты - отвечать  на  мои
вопросы и при этом будешь воздерживаться от комментариев, жалоб, поучений  и
всего остального, что придет тебе на ум.
   - Мои поучения было бы  не  грех  послушать,  -  взвился  Ниппи,  сверкая
ослепительно-алым. - Некоторым просто необходимо поучиться хорошим манерам.
   - Ниппи! - Каэ легонько щелкнула по перстню.
   - Подчиняюсь давлению всемогущих существ, но не склоняюсь покорно!
   Тиермес и га-Мавет перевели взгляд на ошарашенного Солнцеликого, затем на
непроницаемое лицо Тхагаледжи и беззвучно захохотали.
   - Итак, что сейчас творится с талисманами Джаганнатхи?
   Похоже, это была единственная тема, способная привести перстень в чувство
и заставить его говорить по существу.
   - Плохое творится, - негромко отвечал он. - Очень плохое. Госпожа Каэтана
быстро расправилась с большим их числом, и теперь  эти  магические  предметы
крайне  обеспокоены.  Я  уже  говорил,  что  талисманы  Джаганнатхи  следует
воспринимать как настоящие, живые существа. Я и себя не считаю предметом,  а
они и подавно перешагнули ту грань, которая  отделяет  предмет  от  существа
одушевленного. Они не просто наделены чрезвычайным могуществом,  но  и  сами
могут им воспользоваться, хотя  бы  частично.  Да,  им  нужен  хранитель,  и
хранитель не  всякий,  а  тот  единственный,  кто  сможет,  подчиняясь  воле
повелителя Мелькарта, все же выдерживать смертельные  силы  этого  предмета.
Сейчас же, встревоженные и обеспокоенные гибелью себе подобных, те  из  них,
что сумели вырваться на свободу, стали гораздо агрессивнее.  И  при  этом  -
сильнее. Каждый из них питается силами того существа, которому  принадлежит.
Собравшись вместе, они являются такой мощью,  одолеть  которую  будет  почти
невозможно.
   - Я просил не заниматься прогнозами, а сказать, что ты видишь, -  прервал
Ниппи бессмертный, но прервал не зло и не резко, а скорее нетерпеливо.
   - Я вижу еще два никем не найденных талисмана, - быстро ответил перстень.
- Один находится на Шеоле, а второй - на Алане, во льдах.
   - В таком случае, - Солнцеликий откинулся в глубоком кресле, -  и  я  вам
пригожусь. - И на вопросительный взгляд Каэтаны пояснил:
   - На Алан доставить тебя могу я и только я.
   - Он прав, - подтвердил Траэтаона.  -  Во  льдах  и  снегах  Алана  можно
остаться живым только благодаря Солнцеликому.
   После прибытия Аэ Кэбоалана не прошло и нескольких дней, когда  случилось
новое событие.
   С северных отрогов Онодонги примчался взмыленный  гонец  с  сообщением  о
том, что внезапно проснулся и заработал вулкан Тай, спавший  мирным  сном  с
незапамятных времен. Люди, жившие у подножия  этого  вулкана,  остались  без
крова, и потому они в скором времени прибудут в Салмакиду, чтобы  татхагатха
мог позаботиться о них, как и положено могущественному правителю Сонандана.
   Татхагатха развил бурную деятельность, в результате которой всем  нашлась
работа. На  окраине  Салмакиды  срочно  строили  новый  квартал,  достаточно
большой для того, чтобы принять около четырех сотен семей. Тут же  разбивали
сады, поскольку пострадавшие были в основном земледельцами и садоводами.
   Джоу Лахатал с братьями, прибывший, чтобы встретиться  с  Аэ  Кэбоаланом,
внес свою лепту в это доброе дело, выворотив и перенеся от самых  гор  груду
камней,  достаточных  для  того,  чтобы  выстроить  вокруг  нового  квартала
крепостную стену. Когда домики были закончены, трое бессмертных в один  день
возвели ее, украсив надвратной башенкой.
   А спустя еще день вулкан взорвался. Это  диковинное  зрелище  можно  было
увидеть издалека. Накануне он сильно  дымился,  и  темные  облака,  пахнущие
гарью, неслись к  Салмакиде,  подгоняемые  свежим  ветром.  Затем  в  воздух
поднялись огромные тучи пепла - тут уж пришлось постараться Астериону, чтобы
отогнать их  на  безопасное  расстояние  от  человеческого  жилья,  а  также
обогнуть заповедные леса племени йаш чан и Демавенд - обиталище драконов.
   Потом земля заворчала  недовольно  и  сердито,  заворочалась,  и  наконец
раздался оглушительный хлопок, после чего в небо взметнулся сноп  оранжевого
и красного огня.
   Все столпились на смотровой  площадке  дозорной  башни  и  во  все  глаза
глядели на то, как расцветает в небе изумительной  красоты  цветок,  обнимая
своими лепестками все большее и большее пространство. Вулкан утих  только  к
вечеру.
   Вечером же и появился у ворот Салмакиды еще один  бессмертный,  задумчиво
прошагав сначала по Шангайской равнине, а затем и по водам  Охи,  видимо  не
обратив  внимания,  где  идет.  Потому  что  лицо  его  было  озабоченное  и
рассеянное.
   Небесный кузнец Курдалагон остановился возле стены, потрогал ее раскрытой
ладонью, толкнул, похоже проверяя на прочность.  Может,  толщина  стены  его
удовлетворила, а может, он увидал слишком много знакомых лиц, чтобы и дальше
интересоваться  деталями,  но  только  поторопился  зайти   в   гостеприимно
распахнутые ворота.
   И Каэ, подпрыгнув, как в детстве, повисла на его шее.

***

   Вернувшись с ошеломительной  победой  из  рейда  к  Сарконовым  островам,
шаммемм Дженнин Эльваган приобрел совершенно  иной  статус.  Теперь  он  был
самым прославленным на весь Хадрамаут флотоводцем.  Рассказы  о  его  походе
передавались из уст в уста; действительно, удачные морские баталии были  для
хаанухов не в диковинку, но, чтобы ни один  корабль  в  эскадре  не  получил
сколько-нибудь серьезного повреждения, чтобы практически все матросы и воины
вернулись домой живыми и невредимыми,  такого  еще  не  было.  И  по  логике
событий, не могло быть вообще.
   Поэтому звезда Дженнина Эльвагана поднялась на недосягаемую высоту.
   По  Хадрамауту  поползли  разговоры,  вкратце  сводящиеся  к  тому,   что
правлению Дайнити Нерая пора положить конец и возвести на престол молодого и
блестящего шаммемма, чтобы он упрочил и умножил могущество и славу страны. И
таких разговоров было великое множество.
   В конце  концов  начальник  Тайной  службы  встревожился  настолько,  что
направился с докладом к самому понтифику Дайнити Нераю, чтобы ознакомить его
с положением дел в государстве.
   Понтифик принял его сразу, как только сановник доложил о своем  прибытии,
и даже,  выслушав,  отчаянно  старался  изобрести  средство,  чтобы  пресечь
подобные слухи. Сын Океана и Муж Моря ужасно боялся  молодого  шаммемма,  но
показывать этот страх подданным считал ниже своего достоинства да и понимал,
что его боязнь обернется  против  него  -  вот  и  весь  результат.  Никаких
толковых распоряжений он не дал, а  начальник  Тайной  службы  не  предложил
ничего конкретного, потому что с упомянутым докладом явился исключительно из
соображений собственной безопасности и волновался только за свою шкуру.
   Рассудил он довольно здраво: если понтифику донесут о том, что творится в
стране, то Нерай не сможет упрекнуть его в том, что он утаил  что-то.  Ежели
все останется на своих местах - ему это только на руку.  Втайне  практически
все придворные Дайнити Нерая уже  согласились  с  его  скорой  и  неизбежной
гибелью, а также  с  воцарением  на  престоле  Хадрамаута  основателя  новой
династии - потомка древнего и славного рода Эльваганов. Без  своего  верного
Вегонабы Лина понтифик был столь беспомощен, а многочисленные придворные так
отчаянно интриговали, что было просто опасно оставлять  государство  в  этом
состоянии на неопределенный отрезок времени. Даже  талисман  Джаганнатхи  не
мог бы добиться лучших результатов. Можно, конечно, объяснить  происходившее
тогда в Хадрамауте и влиянием темных сил, но не к чему. Дайнити Нерай просто
пожинал плоды своего безразличия и лени.
   И когда шаммемм наконец явился с докладом о результатах  своего  славного
похода к понтифику, никто не сомневался в том,  что  неизбежно  должно  было
произойти в дальних покоях дворца Да Зоджи.
   Стражники сами отдали себе приказ  покинуть  свой  пост  -  во  избежание
недоразумений. Не могли же они стоять у дверей,  затыкая  себе  уши.  А  так
всегда могли  отговориться  тем,  что  ничего  не  слышали.  И  даже  клятву
принести.
   Сановники, слуги и челядь тоже нашли себе массу дел  подальше  от  покоев
понтифика. Кто отправился в винные погреба, кто - на кухню,  находившуюся  в
полуподвальном помещении. Кто вообще с важнейшим поручением вышел в город.
   Тих был дворец Да Зоджи и пуст.
   Дайнити Нерай  почувствовал  свое  одиночество  кожей,  и  приближающуюся
смерть тоже почувствовал. Он лихорадочно шарил в памяти, стараясь вспомнить,
что нужно делать в подобных случаях. Но мудрый Вегонаба не предвидел  такого
ужасного развития событий, а потому  никаких  наставлений  на  сей  счет  не
давал. Когда шаги приближающегося шаммемма  гулко  прозвучали  на  мраморных
ступенях, понтифик внезапно хлопнул себя по лбу, встал  со  своего  любимого
кресла и проковылял в соседнюю комнату, где на  стене  висел  фамильный  меч
Нераев - старый и в потрепанных ножнах, свидетельство былой славы старинного
рода. Встав на цыпочки, Нерай, пыхтя и обливаясь потом, вытащил его. Меч был
затупившийся и тусклый. Первое  время,  в  дни  юности  понтифика,  его  еще
чистили и точили, однако с годами стали забывать об этом,  и  теперь  клинок
пошел пятнами ржавчины.
   Когда,  прогрохотав  каблуками  по  мраморным  плитам  абсолютно  пустого
дворца, шаммемм Дженнин Эльваган рывком  распахнул  двери  в  покои  Дайнити
Нерая, тот поднялся ему навстречу с клинком в руках.
   С первого же взгляда было ясно, что  меч  понтифика  такой  же  старый  и
несчастный, как и его владелец. И все же Эльваган сумел оценить этот жест по
достоинству. Ведь именно о достоинстве и шла здесь речь.
   Носитель талисмана Джаганнатхи сильно изменился - и жестокость, мрачность
и ненависть, а также жажда славы и власти стали основными  его  чертами;  но
все же...
   Все же он отдал салют грузному и нелепому понтифику, прежде чем скрестить
с ним свой клинок.

***

   Самаэль двинул свои войска на Бали.
   Это было одной из главных  новостей  последних  дней,  и  даже  внезапная
смерть понтифика Хадрамаута Дайнити  Нерая  и  воцарение  нового  владыки  -
Дженнина Эльвагана прошли почти незамеченными в свете этого события.
   Бали сопротивлялось отчаянно. Армии Урукура и Эреду шли на помощь с такой
скоростью, какая только была возможна. Однако саракоям нужно  было  пересечь
необозримое пространство пустыни, отделявшее  Урукур  от  Бали  и  служившее
естественной границей, а в Эреду  стояло  только  два  полка  тхаухудов,  и,
естественно, выступить по первому зову союзников мог лишь один из  них  -  а
этого было крайне мало.
   Зу-Л-Карнайн прекрасно понимал, насколько этого мало, но его  в  железные
тиски взяли Джералан и Мерроэ.
   Аджа Экапад вернулся  в  Кайембу  абсолютно  неожиданно,  когда  все  уже
считали его без вести пропавшим. Гуахайока Гейерред успел  оплакать  старого
своего друга - графа Коннлайха - и две сотни отборных  рыцарей;  король  уже
назначил пенсии семьям погибших солдат, и  жизнь  в  королевстве  постепенно
вошла в свою колею. Возвращение мага принесло всем не облегчение,  а  только
горе и боль.
   Аджа Экапад ни много ни мало обвинил аиту Зу-Л-Карнайна в  том,  что  его
люди напали на отряд рыцарей Мерроэ  и  безжалостно  истребили  их  всех  до
единого. Ему же, магу, чудом удалось выжить;  долгое  время  он  прятался  и
залечивал раны, пока не набрался сил настолько, чтобы вернуться в столицу, к
своему королю, и поведать ему  правду  об  этом  печальном  событии.  Экапад
выступил перед королевским советом с обвинительной речью, и голос его звенел
и срывался, когда он описывал последние минуты жизни доблестных воинов.
   В королевском совете было много друзей и ровесников Коннлайха, и никто из
них не остался равнодушным к рассказу  Аджи  Экапада.  А  внешний  вид  мага
заставил их поверить и в перенесенные им страдания: отощавший, весь покрытый
свежими струпьями и рубцами, оборванный, с лицом изборожденным морщинами, он
казался старше лет на сто. Уже потом,  спустя  долгое  время,  члены  совета
недоумевали, как же получилось, что они оказались настолько  легковерными  и
бездумными; как забыли, что имеют  дело  с  одним  из  самых  могущественных
чародеев мира и что ему ничего не стоит  околдовать  их  или  принять  какой
угодно жалкий и измученный облик?
   Никто из тридцати вельмож и  военачальников,  в  том  числе  и  гуахайока
Гейерред, не знали о существовании талисмана Джаганнатхи и о его невероятных
возможностях. Они не подозревали, что Аджа Экапад, столь гневно  и  пламенно
говоривший перед  ними,  носит  на  груди  украшение,  в  котором  заключены
страшные силы, - и этому кусочку золота  ничего  не  стоило  подчинить  себе
разум окружающих. Маг  говорил,  а  все  остальные  верили,  ибо  так  хотел
талисман Джаганнатхи волею своего господина Мелькарта.
   Взбешенный Колумелла тут же объявил войну империи  Зу-Л-Карнайна,  как-то
не задумавшись над тем, что  это  является  самым  настоящим  самоубийством.
Любопытно, что королевский совет полностью поддержал его. И только гуахайока
отчаянно протестовал против такого решения. Да, Гейерред тоже поверил  магу;
он тоже скорбел о  горестной  участи  своих  рыцарей,  однако  он  прекрасно
понимал, насколько безумным было решение воевать с  аитой.  Армии  тхаухудов
сотрут Мерроэ с лица земли в наикратчайший срок, залив эту несчастную  землю
потоками крови. И он требовал, просил, умолял прислушаться к  нему.  Тщетно.
Все тщетно. Уже через несколько часов после  окончания  королевского  совета
армия Мерроэ готовилась к выступлению в поход.
   Гуахайока  диву  давался  тому,  что  происходило  у  него   на   глазах.
Неподготовленные войска без продовольствия  и  оружия;  разрозненные  части,
получающие приказы в разное  время,  отсутствие  сколько-нибудь  конкретного
плана боевых действий - все это смахивало на общее безумие. Однако, когда он
отказался  в   нем   участвовать,   пытаясь   заставить   короля   Колумеллу
остановиться, его попросту арестовали и поместили в  башню  Черной  Крысы  -
самое отвратительное местечко, какое только его величество  мог  отыскать  в
Кайембе.
   Очутившись в сырой и холодной камере,  Гейерред  какое-то  время  не  мог
прийти в себя от удивления. Быстрота, с какой все произошло, заставляла  его
считать все события минувшего дня дурным сном,  который  вот-вот  развеется.
Однако  текли  минуты,  складываясь  в  томительные  часы,  и  он   уверился
окончательно в том, что все это не сон, а самая страшная явь, которая только
могла случиться с ним и со всем его королевством.  Гуахайока  был  человеком
смелым, решительным и твердым. И потому талисман Джаганнатхи вызвал  у  него
лишь временное помрачение,  которое  постепенно  проходило  вдали  от  этого
источника темных сил. Спустя несколько часов Гейерред не  верил  ни  единому
слову Аджи Экапада. У него была масса вопросов  к  магу,  которые  следовало
задать еще  там,  на  королевском  совете.  Что  делал  отряд  Коннлайха  на
территории империи?  Отчего  Зу-Л-Карнайн  отдал  приказ  тайно  напасть  на
рыцарей Мерроэ и убить их, а не захватил и  не  отправил  в  столицу,  чтобы
вернее уличить Мерроэ в нарушении границ? Если же отряд аиты учинил кровавую
резню на землях Мерроэ, то где именно и почему об этом никто  не  слышал  до
сего  дня?  Неужели  ни  путники,  ни  местные  жители,  ни   охотники,   ни
странствующие рыцари - словом, никто ничего не видел?  И  не  мог  гуахайока
поверить в то, что отряд Коннлайха сдался без боя. Да там такое  бы  стояло,
что в Кайембе было слышно! И это значит,  что  история,  рассказанная  Аджой
Экападом, - ложь. Ложь от первого и до последнего слова.
   Первым  и  самым  естественным  движением  военачальника   было   позвать
кого-нибудь, чтобы потребовать аудиенции  у  короля.  Колумелле  нужно  было
открыть глаза на происходящее  до  того,  как  он  обречет  своих  людей  на
кровавую  бойню.  Да  и  кто  поведет  войска  в  сражение?  Кто   осмелится
противостоять гению Зу-Л-Карнайна? Но, немного поостыв,  Гейерред  рассудил,
что к королю его не допустят все равно.  А  вот  Аджа  Экапад  вполне  может
предвидеть подобный вариант и уничтожит неугодного гуахайоку - тем более что
они всегда были соперниками. И  это  значит,  что  нужно  искать  совершенно
другой выход.
   Когда-то давно, когда  Гейерред  был  еще  ребенком  и  только  грезил  о
воинской славе и подвигах во имя своей страны, его отец Гелиафар -  один  из
высших военачальников Мерроэ - постоянно повторял:
   - Множество славных рыцарей гибнут отнюдь не на поле брани.  Они  умирают
бесславно, в походе, только потому, что их никто не научил выживать.  Отбери
у рыцаря меч и копье, отними у него секиру, топор и доспехи, лиши его коня и
верного лука, и что  тогда?  Он  окажется  беспомощнее  любого  крестьянина,
любого разбойника, чья подготовка, может, и хуже, зато  более  разнообразна.
Рыцарям не хватает опыта и знаний. А их  не  заменит  даже  высшее  воинское
мастерство.
   Тогда Гейерред отца не понимал. Он считал, что его заставляют  заниматься
делом унизительным и недостойным; он  яростно  сопротивлялся  любой  попытке
научить его  чему-либо,  не  относящемуся  к  схваткам  и  турнирам.  Однако
Гелиафар был человеком  не  только  разумным  и  прозорливым,  но  и  весьма
волевым, в чем моментально убедился на своей шкуре его