а Самаэля ледяным водопадом, он буквально  терял
сознание, мечась между явью и собственным прошлым, вернувшимся к нему вдруг,
в одночасье. То, что было загадкой для Молчаливого, то, о чем он и думать не
хотел, чтобы не сойти с ума, внезапно вернулось, встало на свои места. Мысли
кипели и расплавленным потоком захлестывали несчастную его голову,  причиняя
невыносимые страдания.  Исполин  зажмурил  глаза,  чтобы  не  видеть,  чтобы
забыться, но под закрытыми веками вспыхивали разноцветные пятна,  взрывались
огненные шары, менялись изображения - причем с такой невероятной  быстротой,
что Самаэль чувствовал, что сейчас не выдержит и сойдет с ума.
   Это было очень больно.
   Он вспомнил все. И королевский дворец в Сетубале, стоящий  над  лазурными
водами Тритонова залива, и своего отца - грозного короля Чаршамбу  Нонгакая,
вечно  молодого  и  нечеловечески  прекрасного.  Вспомнил  храмы  Ишбаала  и
жертвоприношения, которые сотворяли в них  божеству  Эль-Хассасина  в  конце
каждой луны. И Медовую гору Нда-Али  Самаэль  увидел,  как  если  бы  сейчас
находился там, и пещеру, охраняемую чудовищами, которые не тронули Чаршамбу,
а испуганно уступили ему дорогу.  И  огромный  сгусток  тьмы  с  полыхающими
зелеными пятнами, похожими на глаза,  сгусток  Зла,  висевший  в  клетке  из
золотистого, медового света, тоже вспомнил. Он отчетливо видел самого себя -
высокого, стройного, сильного, уже сильнее и выше, чем его могучий  отец,  -
наклонившегося над выступом, на котором лежало украшение из зеленого золота.
Талисман Джаганнатхи.
   - Возьми, - сказал тогда Чаршамба. - Возьми его, и мир станет твоим.
   А когда юный Лоллан  Нонгакай  встал  на  самом  краю  пропасти,  пытаясь
достать желанный талисман, отец не колеблясь ни секунды столкнул  его  вниз.
Лоллан не кричал, падая. Он сумел превозмочь свой ужас и летел, сцепив  зубы
так, что клыки пронзили нижнюю губу и теплая кровь потекла по подбородку. Но
он не разбился о камни где-то там, внизу, а попал в нежные объятия Тьмы. Эта
Тьма и была богом Ишбаалом -  малой  частью  сущности,  которая  носила  имя
Мелькарта.
   Ишбаал коснулся разума юного принца, а затем отпустил его.
   Отпустил, чтобы позвать спустя много лет, накануне решающего сражения.
   - Я готов, - сказал Самаэль, открывая глаза.
   - Пойдем в храм, господин, - тихонько позвал его венец.
   И урмай-гохон послушно покинул свою опочивальню, миновал  верных  багара,
которые хотели было последовать за ним да так и замерли, остановленные одним
только движением бровей. Исполин вышел из ворот замка Акьяб  и  углубился  в
лес, туда, где в стороне от всех дорог стояло невысокое каменное строение  -
недавно построенный храм бога Ишбаала. Но  только  сейчас  Самаэль  понимал,
кому именно возвел он этот храм.
   В храме было тихо,  темно  и  холодно.  Жрецы  спали  в  своих  каморках,
находящихся в правом крыле. Самаэль был наедине со своим богом. И тот явился
-  скромно,  тихо,  вкрадчиво.  Но  урмай-гохон  хорошо  знал   цену   такой
скромности. Так же точно тихо и бесшумно крадется хищник,  чтобы  растерзать
человека, склонившегося над ручьем, так подкрадывается смерть -  незримая  и
неслышная, так Время безжалостно, но совершенно  незаметно  поедает  год  за
годом отпущенный человеку век...
   - Ты пришел, - пронесся по храму рокот. - Ты оказался достойным.
   Самаэль молчал, не желая ни восторгаться и прославлять мрачное  божество,
ни навлечь на себя его гнев.
   - Подойди к алтарю, - сказал Мелькарт.
   Молчаливый приблизился на несколько шагов, и, как  только  он  переступил
незримую черту, алтарь исчез, а в том месте, где он  только  что  находился,
образовался проход - как в преисподнюю. Черный тоннель, не имеющий конца,  в
котором  клубилось,  ревело,  ворочалось  какое-то  неясное  существо.  Само
присутствие этого существа вызывало страх, ненависть и  смертельную,  стылую
тоску.
   - Ты избран мною, - загремело прямо в голове у урмай-гохона. - Ты станешь
моим наместником и провозвестником моей воли, когда  закончится  эта  битва.
Ты, и никто другой.
   Они придут к тебе - одиннадцать  носителей  талисманов  Джаганнатхи  -  и
скажут, что двенадцатый уничтожен: нет ни украшения, ни того,  кто  способен
вдохнуть в него новую жизнь. - Здесь мрак хохотнул, и с  потолка  посыпались
камни, а весь храм заколебался, словно  плот,  изрядно  побитый  волнами.  -
Упрямая девчонка и  жалкие  боги  этого  мира  считают  меня  глупцом.  А  я
предвидел и такой поворот событий, Самаэль, потому и  создал  тебя  -  живой
талисман Джаганнатхи, только гораздо более сильный, более  могущественный  и
совершенный в своем роде. Ты сам станешь двенадцатым  и  откроешь  вместе  с
остальными проход на Шангайской равнине. Мы призовем в этот  мир  всех,  кто
захочет сражаться на нашей стороне, мы уничтожим слабых  и  ничтожных  богов
Арнемвенда, а когда власть будет принадлежать мне, я позволю тебе избавиться
от остальных твоих союзников и подарю эту планету. Ведь ты в  каком-то  роде
мой сын - ты носишь в себе часть меня.
   - Станут ли носители талисмана слушать меня, повелитель Мелькарт?
   - Можешь называть меня отцом, гордость моя... Сделай так, чтобы они  тебя
слушали: яви им свою мощь и силу, а я помогу тебе.
   - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   - Начинай войну, Самаэль. Уничтожь империю Зу-Л-Карнайна, пересеки хребет
Онодонги и встань с войском на Шангайской  равнине  -  оттуда  начнется  мое
победоносное шествие по Арнемвенду. И помни, что само  мироздание  на  нашей
стороне, - эта эпоха закончена, начинается пора обновления. И  очистительным
пламенем, в котором сгорит все старое, дряхлое и  изжившее  себя,  стану  я,
Мелькарт!!!
   Молчаливый стоял широко расставив ноги,  и  перед  его  мысленным  взором
проплывали картины сражений, боев, гибели богов, бурлили  и  вскипали  моря,
горели леса, обрушивались горы. В огненном  смерче  исчезали  целые  города.
Неисчислимые  полчища  монстров  и  чудовищ,  пришедших  из  запредельности,
маршировали по цветущим некогда  полям.  Реки  пересыхали,  под  раскаленным
небом не было больше места для жалких и слабых человеческих созданий. Те же,
кто остался в живых, завидовали умершим, ибо  их  существование  было  горше
небытия. Воды ручьев и озер стали красными от крови, и тучи мух и ос  вились
над ними. Самаэль почувствовал, как комок тошноты поднимается к горлу, а лоб
покрывается холодной испариной.
   - Тебе страшно! - пророкотал Мелькарт. - Это хорошо, сын мой.  Ты  должен
бояться, тогда и остальные станут бояться тебя.
   - Мы уничтожим род человеческий?
   - Пустое! Мы создадим  новое  поколение  сильных,  смелых,  выносливых  и
прекрасных  существ.  Таких,  как  ты,  Самаэль.  Ведь   ты-то   не   можешь
пожаловаться ни на свое тело, ни на свой разум - они совершенны, а  ведь  ты
не человек!
   - Кто же я? - Урмай-гохон знал ответ, но желал услышать его от Мелькарта,
чтобы увериться в своей правоте.
   - Ты сын катхэксинов, морлоков и магов. В тебе течет кровь  древнейших  и
сильнейших существ, в тебе растворена и моя суть. У меня нет крови, но  если
бы была, то я бы сказал: в тебе течет и моя кровь!
   И Самаэль отчетливо и ясно увидел перед  собой  нечеловечески  прекрасное
лицо своей матери, затем лицо уплыло в глубь тоннеля, и перед  урмай-гохоном
возникла чудовищная коренастая, плечистая фигура жуткого существа,  которому
принадлежало это лицо, - катхэксина.
   - Ступай, сын, - мягко молвил Мелькарт. - Я рад и горд, что ты сам  добыл
символы своей будущей власти над миром, а не получил их от меня. Я счастлив,
что ты доказал свое право стать повелителем  Арнемвенда  -  живым  богом.  Я
приду, как только ты откроешь проход на Шангайской равнине...

***

   Это было отчаянное сражение, в правдоподобность которого не поверил бы ни
один человек, ни один бессмертный на свете.
   Во тьме и холоде, под огромной  толщей  воды  кипела  битва  между  двумя
древними существами - драконом  и  Кетусом.  Лазоревый  дракон  стремительно
набрасывался на своего противника, выбрасывая  вперед  голову  на  мощной  и
гибкой шее, его огромные челюсти раз за  разом  смыкались  на  теле  Кетуса,
выхватывая из него громадные куски. Он рвал и  терзал  морское  чудовище,  а
гибкий и сильный хвост бил из стороны в сторону,  сметая  шеолов  и  жрецов,
которые нападали на него сзади.
   Кетус пришел в неописуемую ярость в тот самый момент, когда понял, что  и
талисман, обещавший ему несказанную власть, и жертва  ускользнули  от  него.
Пробившись через колоннаду собственного храма и оставив позади себя сплошные
развалины, под которыми погибло множество его слуг, чудовище атаковало  свою
пленницу, желая насладиться хотя бы ее гибелью. Кетус никогда  не  отличался
остротой ума, - собственно, разума, как такового, у твари и не было.  Потому
он и  не  понял,  что  произошло,  когда  на  месте  хрупкого  человеческого
существа, едва различимого на фоне его собственной громады, внезапно  возник
достойный противник.
   Морское чудовище столкнулось с разъяренным  драконом,  который  сразу,  с
ходу вцепился в него клыками и когтями. Он кромсал и полосовал тело врага, и
оказалось, что панцирь Кетуса не  настолько  прочен,  чтобы  выдержать  удар
драконьей исполинской лапы. Прежде божество шеолов никогда не сталкивалось в
открытом бою с крылатым ящером и не знало, что это  за  боец.  Кетус  вообще
редко поднимался из своих глубин на поверхность. Если же это и случалось раз
в тысячелетие, то он либо топил корабли, либо охотился на стада китов,  либо
закусывал зазевавшимися левиафанами. Было принято считать, что больше его, а
следовательно, и сильнее нет никого на планете. Даже Йа Тайбрайя не  решился
встретиться с ним, а может, просто не случилось этой встречи  -  кто  теперь
рассудит?
   Драконы же - самые могущественные существа, населяющие сушу, - никогда не
спускались в его темное и ледяное царство. Они просто не  вынесли  бы  этого
давления и отсутствия воздуха столь долгое время. Правда, Древние звери были
защищены  более  надежным  панцирем  да  и  вообще  более  приспособлены   к
поединкам. По сути, это были совершенные машины для убийства.
   Кетус намного превосходил размерами  лазоревого  дракона,  однако  же  их
величины были  хоть  как-то  сопоставимы.  Каэтане  не  впервые  приходилось
сражаться с тем, кто считался сильнее, и она хорошо знала,  что  мастерство,
ловкость  и  острота  ума  часто  значат  гораздо  больше.  Шеолы  и  жрецы,
оказавшиеся вблизи двух  врагов,  сплетенных  в  смертельном  объятии,  были
уничтожены в мгновение ока.
   На фоне белых огней города стало  хорошо  видно,  как  вода  над  бездной
клубится темными густыми  пятнами  той  жидкости,  которая  заменяла  Кетусу
кровь. Исполинский монстр сотрясался всем телом, стараясь скрыться  с  места
сражения: он спасался бегством. Каэ не собиралась его преследовать. Она была
изможденной и совершенно разбитой: огромные, точно чугунные,  клешни  Кетуса
несколько раз сильно задели ее. Будь богиня в своем обычном обличье - ей  не
миновать бы мгновенной гибели. Однако обошлось.
   Яркой голубой стрелой она понеслась к поверхности,  оставив  позади  себя
разрушенный храм, искалеченное божество шеолов, раздавленные,  искалеченные,
разорванные на части тела подводных обитателей.  Вода  бурлила,  возмущенная
ударами гибкого  могучего  хвоста,  вытянутое,  покрытое  блестящей  плотной
чешуей тело будто специально было  создано  для  того,  чтобы  жить  в  этой
стихии. Каэ работала крыльями, а огромную голову устремила вперед,  разрезая
воду носовым рогом. Свой роскошный гребень она прижала к телу, чтобы  он  не
тормозил движение.
   И все равно подъем оказался очень, очень долгим.
   Но зато она успела увидеть  парящих  в  синей,  освещенной  солнцем  воде
черно-белых скатов и царственную Великую Манту,  мерно  взмахивающую  своими
плавниками-крыльями. Они действительно были похожи на  гордых  и  прекрасных
птиц, и Каэ подумала, что небо Шеолы по-настоящему прекрасно. И что это небо
она тоже могла бы полюбить.

***

   Женщина, стоявшая сейчас перед Зу-Л-Карнайном, была  ослепительно  хороша
собой. Он никогда в жизни не видел подобной красоты и  на  мгновение  замер,
любуясь ею. Даже забыл спросить, как, собственно,  эта  дама  попала  в  его
кабинет посреди ночи, откуда знает про заговор, кто она вообще такая.
   На вид ночной гостье было лет  двадцать.  Смуглая,  высокая,  божественно
сложенная: длинные, стройные ноги,  полные  широкие  бедра,  высокая  пышная
грудь. Светлые, золотистые волосы водопадом спускались ниже колен, завиваясь
на концах кольцами. Рот у нее был пухлый, чувственный,  с  розовыми  нежными
губами, похожими на едва распустившийся розовый бутон, а  громадные  немного
раскосые глаза под  накрашенными  хной  ресницами  поражали  своей  угольной
чернотой. Женщина напоминала  статую,  высеченную  из  коричневого  мрамора.
Одежды на ней было так немного, что и говорить нечего. Но все, что окутывало
ее восхитительное тело, сверкало и переливалось драгоценностями.
   - Добрый вечер, - мягко приветствовал незнакомку Агатияр. -  Мы  были  бы
счастливы узнать, каким ветром  занесло  столь  прекрасное  создание  в  наш
скромный кабинет.
   - Не притворяйся, старый хитрец, - сказала гостья  хриплым,  дрожащим  от
страсти голосом. - Ты хочешь знать, кто я и не  таю  ли  угрозы  для  твоего
драгоценного аиты. Но мальчик уже вырос и не нуждается в твоей опеке - иначе
он просто будет смешон. Мне нужно поговорить с ним самим. И не трудись звать
акара: они окажутся бессильны передо мной. - И легким движением она  указала
на ложбинку между пышных грудей, где покоился хорошо известный императору  и
его визирю талисман из зеленого золота.
   Красавица подошла к Зу-Л-Карнайну вплотную, пробежала тонкими пальцами по
его щеке:
   - Мы могли бы договориться, красавчик. Я долго была в царстве  мертвых  и
истосковалась по живому теплу. Ты мил,  хорошо  выглядишь,  многого  достиг.
Если станешь слушаться меня, получишь больше, чем мог  себе  представить,  и
мою любовь тоже получишь. А это, поверь, неописуемо!
   - Уже верю! - сказал аита. - Чего ты хочешь?
   - Малости,  красавчик,  сущей  малости.  Заключи  союз  с  урмай-гохоном,
пропусти его армию в Сонандан. И награда будет выше всех твоих ожиданий.  Но
страшись разгневать меня и моего повелителя Мелькарта! Никто не  вспомнит  о
тебе через десять лет!!!
   - Предложить вам вина? - спросил Агатияр таким ровным и спокойным  тоном,
словно вообще не слышал речи красавицы.
   - Да, старичок, -  кокетливо  обернулась  она.  -  Вина  и  еще  вина.  Я
соскучилась по вину, по ласкам, по теплым и живым телам...
   - Как зовут тебя, ослепительная? - поинтересовался аита.
   - Я Жемина,  дочь  воителя  Эр-Соготоха.  Надеюсь,  ты  слышал  обо  мне,
драгоценный Зу?
   - Слышал...
   Аита действительно слышал легенду  о  принцессе  Жемине,  когда  был  еще
совсем  маленьким.  Его  старая,  полуслепая  бабка  любила  повторять   ее:
жила-была прекрасная девушка, дочь царя. Как-то раз она  полюбила  не  менее
прекрасного юношу и совсем уже была счастлива, когда  оказалось,  что  юноша
этот - демон, принявший человечье обличье. Он приходил к  юной  деве,  чтобы
выпить ее жизнь. Когда принцесса опомнилась, было уже поздно:  она  старела,
красота ее блекла и угасала. В  ужасе  бросилась  Жемина  к  отцу,  и  царь,
любивший ее превыше всего на свете, обратился за помощью к магии. Он наложил
на дочь заклятие: на  молодую,  полную  и  ущербную  луну  должна  она  была
забирать по одной  человеческой  жизни.  И  тогда  ее  молодость  и  красота
останутся при ней. С тех пор прожила Жемина много веков,  заманивая  к  себе
сильных юношей и нежных дев, обещая первым любовь, а вторым - благоденствие.
Несколько ночей, проведенных  с  Жеминой,  полностью  иссушали  человеческую
плоть, и все ослепительней становилась принцесса.
   Насколько Зу-Л-Карнайн помнил, Жемину убил  один  из  легендарных  героев
древности, но, как ему это удалось, бабка не рассказывала. Или сам император
забыл за давностью лет.
   Присутствие этой ведьмы в его собственном кабинете казалось  аите  дурным
сном. Каким образом Жемина могла воскреснуть спустя тысячелетия? Агатияру же
это было совершенно безразлично, его волновало другое -  как  избавиться  от
этой напасти. Все бы ничего, но пресловутый талисман...
   Как ни странно, именно талисман сослужил добрую службу.
   В тот момент, когда Жемина появилась в кабинете  Зу-Л-Карнайна,  Каэ  как
раз  находилась  недалеко  от  Салмакиды.  Кэбоалан  правил  своей   золотой
колесницей, и послушные грифоны стремительно неслись в ночном небе,  похожие
на падающие звезды, которые часто прочерчивают небосклон  в  конце  августа.
Каэтана сидела привалившись спиной к борту колесницы и  отдыхала.  Она  была
серьезно изранена в бою с Кетусом, и теперь ее правую руку  и  плечо  плотно
стягивали льняные бинты. Боль была вполне терпимой, и маленькая богиня то  и
дело проваливалась в сон. Ей как раз снилось что-то особенно хорошее, теплое
и ласковое, и она разулыбалась и расслабилась наконец, когда Ниппи не  своим
голосом завопил:
   - Ого-го! Огогошеньки!
   - Что такое? - Каэ подскочила на месте и пребольно стукнулась  головой  о
борт колесницы.
   - Твой ненормальный орет, - хмуро пояснил Кэбоалан.  -  Послушай,  Ниппи,
стоит ли так кричать, когда самое главное  -  позади?  Дал  бы  Каэ  немного
поспать.
   - Она меня  потом  со  свету  сживет,  -  буркнул  Ниппи.  -  Я  талисман
обнаружил..
   - А позже нельзя об этом поговорить? - недовольно продолжал Солнцеликий.
   - Можно. Но только талисман  находится  сейчас  в  Курме,  если  говорить
точнее - то в Ире, а если быть предельно точным, то в  одном  небезызвестном
нашей драгоценной богине дворце, где таким образом подвергается опасности...
   Перстень не успел договорить.
   Каэтана спрыгнула с колесницы прямо в объятия  влажных,  пухлых  облаков,
которые облепили ее со всех сторон. А когда потрясенный Кэбоалан наклонился,
чтобы посмотреть, что она вытворяет, то увидел стремительно  удаляющегося  в
юго-западном направлении лазоревого дракона.
   Исполинский ящер летел быстро, но как-то неровно, стараясь не налегать на
правое крыло.

***

   Той же  ночью,  когда  восставшая  из  праха  принцесса  Жемина  посетила
Зу-Л-Карнайна  в  Курме,  когда  Каэ  возвращалась  с  победой  с  Шеолы,  а
урмай-гохон Самаэль говорил в храме с Мелькартом,  произошло  еще  несколько
немаловажных событий, последствия которых позднее вошли в историю.
   На земли Джералана вступила длинная колонна  всадников,  имевших  вид  не
менее причудливый и своеобразный, чем их верховые животные. На  воинах  были
доспехи, сработанные из панцирей  животных,  на  наплечниках  торчали  вверх
отполированные блестящие рога, которые самим воинам мешали не меньше, чем их
предполагаемым противникам. Они были сплошь плечистые, высокие, а  их  рыжие
волосы были заплетены в две косы, спускавшиеся на грудь. На этих  доблестных
мужах висела вся бижутерия, которую только можно было отыскать  в  ювелирных
лавках запада: кольца, броши, бусы, серьги, браслеты,  подвески  -  все  это
было пришито к их меховым  плащам,  сапогам  и  высоким  шапкам,  увенчанным
такими же рогами, как и на плечах. Вооружено  это  войско  было  в  основном
топорами и луками, но иногда мелькали и палицы, и тяжелые  шипастые  булавы,
явно позаимствованные у погибших хозяев. Редкие умельцы  тащили  по  два-три
копья, притороченные к седлам.
   Скакуны являлись жуткой  помесью  лошадей  и  ящеров,  причем  от  ящеров
унаследовали внешность, а от лошадей - терпимость к тому, что на  их  спинах
постоянно находится дополнительный, и немалый, вес.
   Короче, это была армия трикстеров, которая двигалась  в  ущелье  Онодонги
под предводительством величайшего в их истории вождя  Маннагарта  -  мужа  и
избранника Богини Истины. В тот скорбный час, когда  весь