увидел  га-Мавета.  Желтоглазая  Смерть  подошел  к  нему,
смущенно улыбаясь.
   - Мне очень жаль, Рогмо, что нам довелось так встретиться,  -  сказал  он
печально. И положил руку на плечо эльфийского  короля.  -  Пойдем,  если  ты
можешь.
   Рогмо поднялся и широко улыбнулся га-Мавету:
   - Спасибо, что не оставил меня. Пойдем поскорее.
   - Она ждет, - сказал бог. - Можно, я провожу тебя?
   - Конечно, - откликнулся полуэльф.
   Сейчас, когда черный исполин стоял между ним и пространством Мелькарта, у
Рогмо было достаточно сил, чтобы не только отойти от края этой бездны, но  и
навсегда уйти от нее.
   Светлая, словно сотканная из травы  и  лунных  лучей,  дорога  уходила  в
бесконечную высь. Этой дорогой двигались сияющие  души,  и  Рогмо  в  первый
момент замешкался, не решаясь ступить на нее.
   - Это путь в Царство Мертвых? - спросил он у га-Мавета.
   - Конечно нет, Рогмо Гаронман. Поэтому я и прошу позволения  сопровождать
тебя по этому пути хотя бы немного.
   Рогмо как ребенок вцепился в ладонь однорукого бога и сделал первый  шаг.
Дорога приняла его, подхватила и  понесла  на  себе  в  какое-то  бесконечно
чистое пространство. Га-Мавет стоял и озирался.
   Уходя, Рогмо обернулся и помахал рукой черному исполину.
   Дорога вдруг разошлась в две стороны. И полуэльф остановился, раздумывая.
Он не знал, в какую сторону ему пойти, потому что душа неясно ныла и рвалась
на части.
   - Я понимаю, - сказал полуэльф, обращаясь к тому, кто томился внутри него
все это долгое время. - Я понимаю. Только что же мне делать?
   - Отпусти его, - посоветовал га-Мавет.
   И тогда наследник Энгурры, сын эльфа Аэдоны и смертной женщины,  задорный
и веселый меченосец Рогмо, обратился к легендарному и могущественному королю
эльфов Гаронману.
   - Ты свободен, - сказал он. - Мы расплатились по счету, и теперь ты волен
идти куда захочешь.
   А потом он испытал сильную,  но  мгновенную  боль:  будто  лунный  клинок
обрушился на его душу и разделил ее на две половины. И  вот  уже  светлый  и
сияющий эльф стоит рядом с Рогмо, глядя на него с любовью и нежностью. Когда
эльф ступил на дорогу, она вытянулась дальше и стал виден ее конец,  которым
она упиралась в  море.  Лазурное,  спокойное,  рассветное  море,  где  своих
повелителей ждали их дети и подданные - и среди  них  князь  Аэдона,  Мердок
ап-Фейдли и все прощенные морлоки, чьи души были отпущены на свободу королем
Рогмо.
   - Пойдем? - спросил Гаронман.
   - Нет, - мотнул головой Рогмо. - Мне вон туда! - И указал в  ту  сторону,
где утопал в зелени маленький храм  с  изогнутой  изумрудной  крышей  и  где
веселый дельфин летел на вздыбленной волне. Там, в священной роще Салмакиды,
было у него одно любимое местечко, и душа  Рогмо  стремилась  туда  со  всей
силой.
   - Ты уверен? - сияющий эльф взял его  за  руку.  -  Тебя  ведь  ждут.  Ты
знаешь, как тебя ждут, и все равно отказываешься?
   - Теперь да. Но ты скажи отцу, что я очень хочу быть вместе с ним, что  я
очень хочу быть с вами со всеми и, возможно,  однажды  приду.  Но  если  это
случится, то после, потом.
   Царственный эльф и его преемник обнялись на дороге  и  расстались  -  уже
навсегда.
   Когда Рогмо сделал первый шаг в  выбранном  направлении,  в  Сонандане  в
Храме Истины высоко взметнулось зеленое пламя, и огненный шар лопнул в груди
великой Кахатанны, как случалось всякий раз, когда она принимала к себе души
своих детей.

***

   Тело последнего эльфийского короля Рогмо из рода Гаронманов с величайшими
почестями предали земле у подножия Медовой горы Нда-Али.
   Эльфы сами собирали своего повелителя в последний путь. Они омыли Рогмо в
морских волнах, убрали его цветами  и  опустили  в  глубокую  могилу.  Затем
каждый из них бросил в нее по букету цветов. И уже  потом  подошли  стоявшие
все это время в почтительном  отдалении  Безумные  хассасины.  За  несколько
часов они возвели над могилой короля Рогмо высокий холм.
   Морлок скрылся в ту минуту, когда стало  ясно,  что  бездна  не  поглотит
эльфа.
   Манакор Гаронман отправился после похорон в Сонандан, чтобы там  принести
присягу на верность новой королеве эльфийского народа,  Интагейя  Сангасойе,
Богине Истины и Сути. И прочие эльфы благословили его на это деяние.
   Спустя два или три дня после  похорон  жители  Эль-Хассасина  увидели  на
холме большую процессию странных существ - маленьких, бородатых, в  огромных
башмаках. Только, вопреки обыкновению, гномы сменили свои  яркие  наряды  на
черные плащи с капюшонами.
   В дар погибшему эльфийскому королю они принесли самые прекрасные изумруды
и хризолиты из своих шахт. Этими камнями они выложили весь  могильный  холм,
наложив заклятие на драгоценности, чтобы их никто не похитил. Однако ни один
из жителей Эль-Хассасина, приносивший свежие  цветы  на  полыхающий  зеленым
огнем, похожим на  пламя  Истины,  холм,  не  пострадал  от  действия  этого
заклятия, ибо не посмел взять ни одного, даже самого крохотного, камешка.
   И от этого шага их  удерживал  не  страх  перед  колдовством  гномов,  но
уважение и благодарность.
   Короли  Эль-Хассасина  -  Меджадай  Кройден   и   Рорайма   Ретимнон,   -
присутствовавшие на похоронах, вынуждены были удалиться, чтобы подданные  не
видели их слез. Плачущих королей в этой стране никогда не было и  не  должно
было быть.
   А еще через десять дней в Эль-Хассасин  прибыл  с  неофициальным  визитом
наместник Хартума - герцог Талламор. Вместе с  ним  приехали  четверо  самых
известных скульпторов и архитекторов Иманы. В несколько дней они  разбили  у
могильного холма маленький парк. Даже не  парк,  а  всего  несколько  аллей,
вдоль которых сильваны и альсеиды высадили молоденькие дубы.  В  том  месте,
где эти аллеи пересекались, был поставлен круглый фонтан, в центре  которого
на зеленой стеклянной волне смеялся мраморный  дельфин.  Он  не  был  точной
копией того веселого своего  собрата  из  Салмакиды,  а  выглядел  так,  как
описывал его Рогмо.
   Это было самое меньшее, что добрый  Банбери  Вентоттен  мог  сделать  для
своего друга.

***

   Баяндай и Мадурай спустились вслед за Теконг Бессаром в темное, но  сухое
и чистое подземелье. Золотой шеид нес факел, освещая себе путь. Конечно, это
было вовсе не похоже на него, но сюда Теконг Бессар не пускал слуг -  он  не
настолько доверял им. Скорее наоборот - был  уверен,  что  зрелище,  которое
предстанет перед их глазами,  обязательно  сведет  их  с  ума.  До  какой-то
степени он был прав.
   Даже невозмутимые лурды на несколько минут опешили и  стояли  неподвижно,
оглядываясь в полном изумлении.
   Золото и камни  были  здесь  повсюду:  лежали  в  сундуках,  кучами  были
насыпаны на мраморном полу, ровными штабелями  высились  у  стен  золотые  и
серебряные слитки. Золотые кувшины были доверху заполнены тяжелыми монетами,
драгоценные ларцы из кости и металла были переполнены  перстнями,  цепями  и
браслетами. Одних корон и венцов тут было не меньше нескольких сотен.
   Тем более странными казались постороннему взгляду два  огромных  глиняных
идола,  полностью  занимавшие  правый   дальний   угол   этого   необъятного
подземелья.
   Лурды несли в руках небольшой сундучок, окованный железом.
   - Вот, - сказал шеид, поводя  рукой  в  широком  жесте.  -  Выбирайте.  Я
настолько благодарен вам, что решил предоставить вам право самим взять  свою
плату. И, как оговорили, - то, что придется по душе.
   Действительно, договариваясь с Баяндаем три недели назад,  Теконг  Бессар
пообещал уплатить за услуги лурдов полный  сундук  драгоценностей  из  своей
казны на их  усмотрение  и,  сверх  того,  недрагоценную  вещь  -  буде  она
попадется на глаза Баяндаю, - давно и безуспешно разыскиваемую его народом.
   Спутники Золотого шеида уже окончательно  взяли  себя  в  руки  и  теперь
деловито сгребали в сундук золотые монеты из  первого  попавшегося  кувшина.
Теконг Бессар с удивлением  отметил,  что  их  руки  вовсе  не  трясутся  от
жадности, как было бы с любым попавшим в это сказочное место. Нет,  все-таки
лурды - люди особого толка. Они даже не стали  разглядывать  все  остальное,
удовольствовавшись тем, что первым попалось на глаза. Когда их сундучок  был
наполнен доверху, Мадурай запер его и обратился к Золотому шеиду:
   - Мы нашли оговоренное, но не знаем, отдашь ли ты нам эти вещи.
   - Что же это? - спросил шеид, про  себя  приготовившись  соглашаться  без
раздумий. Он высоко оценил услугу, оказанную ему лурдами. И реально  смотрел
на вещи: если он сейчас нарушит соглашение,  то  от  Тиладуматти  в  течение
суток не  останется  камня  на  камне  -  он  уже  видел,  что  произошло  с
унгараттами, и вовсе не хотел разделить их горькую судьбу.
   - Вон те идолы, - указал Мадурай на две бесформенные груды, теряющиеся  в
темноте. - Они  когда-то  были  вывезены  с  Варда  твоими  подданными;  это
домашние божества наших предков - мы их любим и хотели бы забрать  с  собой.
Здесь им все равно не находится дела.
   Теконг Бессар весьма удивился. Сколько он себя  помнил,  идолы  стояли  в
углу. Он когда-то пытался расковырять одного из них, чтобы узнать, что  там,
под слоем глины, но отец запретил ему  это  делать,  сказав,  что  если  это
изображения каких-то неведомых духов, то они вполне могут обидеться на такое
неуважительное отношение. Сняли их с  какого-то  из  разбившихся  о  рифы  и
затонувших в море  Сейбо  кораблей.  Из  соображений  безопасности  -  проще
говоря, на всякий случай - спрятали в царской сокровищнице. Во всяком случае
так объяснял их происхождение отец Теконг Бессара. А как оно было  на  самом
деле, знали, пожалуй, только сами идолы. Ценности в них было ни на  грош,  а
если и была, то  шеид  о  ней  не  подозревал.  И  поскольку  был  человеком
разумным, то сразу согласился на просьбу лурдов, не задавая глупых  вопросов
о том, что делали их домашние божества на Варде - то есть весьма  далеко  от
пылающего Гобира.
   - Берите, конечно  берите.  Если  хотите  чего-то  еще,  то  я  буду  рад
исполнить вашу просьбу.
   - Спасибо, шеид, - ответил Баяндай. - Но  сверх  уговора  нам  ничего  не
нужно. Мы же дали тебе слово.
   Теконг Бессар с любопытством  следил,  как  эти  диковинные  люди  станут
выносить из подземелья золото и идолов - ведь и то и другое  весило  немало.
Скорее всего человек десять нужно было для того,  чтобы  справиться  с  этой
тяжестью. Но братья долго не мешкали. Один подхватил полный  сундук  золотых
монет, а второй поднял на плечи обе глиняные фигуры.
   Теконг-Бессар точно знал, что внутри они отнюдь не полые.
   Так лурды еще раз удивили его - уже на  прощание.  Вечером  того  же  дня
корабль лурдов отчалил от пристани. Прощаясь, Баяндай  пообещал  шеиду,  что
будет продолжать следить  за  тем,  как  развиваются  события  на  Имане.  И
непременно придет на помощь, если Теконг Бессару потребуются его  услуги.  О
цене они договорятся потом.
   Когда берега Тиладуматти скрылись за горизонтом, Мадурай и Баяндай  зашли
в просторную каюту, которую занимали вдвоем. Правда, теперь в этом помещении
было тесно, потому что большую часть места занимали  два  огромных  глиняных
идола.
   Теконг Бессар весьма удивился бы, если бы знал, что братья как по команде
подняли тяжелые топоры и с размаха вонзили их в глину. Когда первый слой был
полностью сбит, под ним обнаружилось дерево. Его постигла та  же  судьба.  В
деревянных  саркофагах,  изрубленных  в  щепки,  лурды  нашли  металлические
сосуды, повторяющие форму больших изображений. С сосудами братья  обращались
гораздо более осторожно и вскрыли их только полчаса спустя.
   В этот миг каждый  из  них  стал  обладателем  украшения  -  подвески  из
зеленого золота. Той самой платы, которую отдал Теконг Бессар за победу  над
унгараттами.
   В памятном сражении под Маягуаной  было  убито  полторы  сотни  лурдов  и
несколько тысяч рыцарей ордена унгараттов.
   Несколько тысяч душ - вот цена, которую Баяндай и  Мадурай  заплатили  за
талисманы Джаганнатхи.

***

   Магнус и Астерион выглядели настоящими  заговорщиками.  Каэ  только  диву
давалась, как они  умудрились  спеться  за  столь  короткое  время.  Молодой
чародей и прекрасный Бог Ветров проводили вместе все свободное время, а  это
значит - почти целый день плюс изрядный кусок того времени, когда  приличные
люди предпочитают отдыхать.
   С другой стороны,  как  откомментировал  эти  события  Номмо,  приличными
людьми тут и не пахло. Магнус только пожал плечами в ответ на эту реплику  -
по идее полагалось бы  оскорбиться,  но  ведь  Хозяин  Лесного  Огня  ничего
предосудительного и не сказал, всего лишь чистую правду.
   Смерть Рогмо потрясла всех обитателей Салмакиды.
   Каэтана не выходила из своих покоев несколько дней и  никого  к  себе  не
впускала, за исключением Тиермеса, который старался не оставлять  ее  ни  на
час; а когда показалась на глаза  друзьям,  те  только  охнули.  Похожая  на
скелет, изможденная, с черными кругами под глазами, она  силилась  выглядеть
веселой. Она так и не уронила ни единой слезинки, и Нингишзида в один  голос
с остальными врачевателями душ  твердил,  что  горькие  слезы  облегчили  бы
нестерпимые муки и унесли с собой большую часть боли. Однако никто в мире не
мог заставить Каэтану заплакать. Мост тоже не пускал ее,  и  потому  даже  в
запредельности не могла она найти избавления от своих  страданий.  Остальные
выглядели не лучше: особенно альв, Куланн и молодой  чародей,  более  других
любившие полуэльфа. Маленький Номмо, с потускневшим взглядом  и  свалявшейся
шерсткой, не мог найти себе занятия и все  время  застывал,  задумавшись,  в
неудобной позе, пока его не окликали. Магнус тоже скорбел, однако все  время
продолжал работать.
   Спустя две недели  после  сообщения  о  смерти  короля  эльфов  прибыл  в
Сонандан Манакор Гаронман, наделенный полномочиями принести Каэ  присягу  на
верность и вечное  служение  от  имени  своего  народа.  Интагейя  Сангасойя
встретила его во всем блеске и величии, на которые только была способна. Она
бы с радостью отказалась  от  эльфийского  престола,  но  память  о  Мердоке
ап-Фейдли и обещание, данное ею при расставании с  самим  Рогмо,  обязывали.
Манакор еще гостил в столице, когда явился к Каэтане посланец от хартумского
наместника и известил ее, что у могильного холма отныне и  навеки  поставлен
фонтан с веселым  дельфином.  Удивительно,  но  именно  это  письмо  Банбери
Вентоттена и вызвало наконец горькие слезы у непреклонной прежде  богини;  а
со слезами на смену горю пришла тихая и светлая печаль.
   Так или иначе, жизнь постепенно вошла в прежнюю колею. А Каэ с  ужасом  и
тревогой думала о том, какие еще потери придется пережить,  прежде  чем  мир
снова обретет покой и счастье.
   В тот ясный солнечный  день  -  впрочем,  именно  такие  дни  чаще  всего
случались в  Сонандане  -  Магнус  и  Астерион  долго  возились  с  каким-то
чертежом, а затем скрылись с глаз долой и где-то пропадали до самого вечера.
За множеством дел их отсутствие не было по-настоящему замечено. И задумались
над этим незначительным происшествием немного позже.
   Каэтана проснулась оттого, что ее комнату заливал нестерпимо-яркий  свет.
Она протерла глаза, но оказалось, что смотреть просто невозможно. Тогда  она
прикрыла их рукой и так вышла на ступени храма. Со всех  сторон  уже  бежали
сюда жрецы, слуги, воины и все ее друзья. Интереснее всех было наблюдать  за
Нингишзидой. И хотя из-за слепящего света не было видно выражения его  лица,
сама его поза и энергичные жесты уже говорили о многом. Рядом с Каэ оказался
вдруг Барнаба, хрустя коржиком, - ей иногда казалось, что толстяк воплотился
вместе с этим лакомством и теперь оно никогда не закончится,  будучи  частью
его тела.
   - И что это за пожар?
   - Кто его знает... Какое-то очередное явление, сейчас поймем.
   - Но хоть не враги?
   - Нет, злом тут и не пахнет. Просто что-то непонятное,  хотя  и  до  боли
знакомое.
   - Кажется, я узнаю! - взвизгнул Барнаба.
   - Ну...
   - Э-э-э, нет. Ты сама узнай, - пропел толстяк. - Тут главное  -  получить
море удовольствия.
   Каэтана собиралась продолжить эту поучительную беседу, но не вышло.  Свет
вспыхнул с новой силой, и громовой голос потряс все окрестности:
   - Придите и внемлите! Я явился  на  эту  темную  и  тусклую  землю,  дабы
даровать вам свет! Падите же к моим ногам и трепещите!
   Последнее  слово  как-то   особенно   раскатисто   получилось   у   этого
неизвестного оратора, и эхо еще долго перекатывало его по соседней роще.
   - С ума сойти, - сказала Каэтана. - Что это за чушь?
   - Это только начало, - ехидно заметил Барнаба, - цветочки, так сказать. А
дальше будет веселее и занятнее.
   - Спасибо, вот уж утешил так утешил.
   -  По  мере  скромных  сил  стараюсь,  -  потупил  сразу   четыре   глаза
разноцветный чудак.
   Свет немного потускнел, поутих, давая собравшимся возможность рассмотреть
говорившего. Надо признать, что смотреть и впрямь было  на  что;  сверкающая
расплавленным золотом колесница стояла посреди храмовой  площади.  Она  была
запряжена столь же ослепительными золотыми грифонами -  существами  неземной
красоты и грации. И колесница, и грифоны были больше нормального размера, но
не гигантские. Даже речи не могло быть о том, чтобы сравнить их с  Драконами
или Змеем Земли.
   На колеснице возвышался юноша.
   Подобно Тиермесу, тело которого отливало ртутью, он был словно  подсвечен
изнутри солнцем. Кожа его янтарного цвета казалась теплой и  шелковистой  на
ощупь. Волосы спускались ниже лопаток, так что с первого взгляда  его  можно
было принять и за юную женщину, но  это  заблуждение  тут  же  развеивалось,
когда взгляд падал на его могучие плечи, мускулистые руки и узкие бедра.  На
юноше была золотистая, искрящаяся туника и высокие, по колено, сандалии.  Он
опирался на длинное копье с огненным наконечником.  Голову  украшал  сияющий
венец с семью высокими зубцами.
   -  Падите  ниц!  -  снова  загрохотал  он,  видимо  вдоволь  насладившись
произведенным эффектом. - Придите под мою длань, и стану я защитой и  опорой
вам, бедным и сирым! Вернулся я, услышав ваши моления...
   Тут ослепительный колесничий немного приутих, потому что не  было  что-то
слышно восторженных криков толпы. Никто не  бесновался  от  счастья  и  даже
просто не радовался. На площади перед Храмом Истины царила гнетущая  тишина,
нарушаемая только шорохом золотых крыльев грифонов.
   И в этой  звенящей  тишине  внезапно  раздался  насмешливый  и  не  менее
звучный, чем у колесничего, голос:
   - Совсем ошалел братец Кэбоалан! Одичал вдали от родины.  Однако  сколько
величия!

***

   - Я вернулся,  как  только  смог,  -  рассказывал  Солнечный  бог  спустя
несколько часов, сидя за накрытым. столом в резиденции татхагатхи.
   Тот уже и не  удивлялся  своим  гостям,  привычно  говорил  любезности  и
выяснял   гастрономические   предпочтения    новоприбывшего    бессмертного.
Оказалось, что Аэ Кэбоалан вовсе не такой уж страшный и нелепый бог.  Просто
за много тысячелетий он отвык разговаривать  со  своими  приверженцами;  да,
собственно говоря, тысячи лет назад все было  совсем  иначе.  Каэтана  ввела
новые  правила  общения   с   людьми,   и   Солнцеликому   пришлось   быстро
подстраиваться под них.
   После  третьего  бокала  знаменитого  зеленого,  столь  высоко   ценимого
Тиермесом, у него стало неплохо получаться.
   - Война, говоришь, - обратился он к Каэтане. -  Печально.  Но  никуда  не
денешься. А что Барахой?
   - Нас не интересует, что думает по этому поводу Барахой,  -  прервал  его
Траэтаона.
   - Но ведь что-то он все равно думает, - лукаво заметила Каэ.
   - Дорогая! Ты уже простила его? - изумился  Вечный  Воин.  -  Вот  уж  не
думал, что ты сможешь найти оправдание его поступку!
   - Так  что,  что  он  сделал?  -  вмешался  Кэбоалан.  -  Вы  учитывайте,
пожалуйста, что  я  абсолютно  не  осведомлен  в  ваших  делах.  Кажется