еракла   --
собственная жена... Джона прелестная Ровена...
     -- Кто такая Ровена? -- полюбопытствовал Олег.
     -- Это мои соседи. Даже дома женское предательство и вероломство!
     -- Эт точно, -- снова сказал калика.
     -- Как хорошо, что с нами ее больше нет!
     -- Точно.
     -- И если встретим врага, а это точно, как ты заладил, будто попугай,
то враг будет спереди, а не за спиной.
     -- Точно, -- подтвердил калика. Добавил: -- И не внутри.
     -- И не внутри, -- сказал Томас звучно.  Потом  посмотрел  на  калику
подозрительно: что-то слишком охотно поддакивает. Явно  замыслил  какую-то
языческую пакость. И что он имел в виду под этим "внутри"?
     Укладываясь на ночь, он видел перед собой  камни,  на  таких  же  она
спала, он видел багровые угли костра, в такой же она подбрасывала веточки,
а багровое пламя подсвечивало ее лицо.
     А когда  лег  и  закрыл  глаза,  увидел  ее  лицо,  услышал  ее  чуть
хрипловатый голос. И вспоминал все, что говорила, повторял  про  себя.  Ее
слова оставляли сладость во  рту  и  легкое  кружение  в  голове,  подобно
хорошему вину, и еще оставляли  печаль,  от  которой  сжималось  сердце  и
появлялся холодок, как от льдинки.
     Она всего лишь женщина, напомнил он себе отчаянно. Они  все  предают.
Она всего  лишь  обычная  женщина,  которая  будет  кому-то  принадлежать,
которая постареет.
     Он чувствовал,  как  эти  мысли  сделали  его  слабым,  сжал  кулаки,
стараясь, чтобы калика не заметил его метаний. Но даже под плотно  сжатыми
веками ее образ жил, двигался. Да, она уже поселилась в его  мозгу,  и  он
понимал, что этот свет никогда не оставит его. Или ее. А возраст не сумеет
ее испортить. Она будет молодой и красивой вечно.

     Глава 15

     Утром Томас был  еще  мрачнее,  чем  в  каменоломнях.  Огрызнулся  на
калику, ударил коня. Поехал  злой,  наполненный  тяжелой  яростью.  Калика
попробовал отвлечь его на разговоры о местах, по которым  ехали,  здесь-де
проходили бесчисленные войска, рыцари древних времен, но Томас лишь угрюмо
огрызался.
     Олег с грустной насмешкой посматривал на бравого рыцаря.  Хорошо  или
плохо, что нынешнее поколение не помнит прошлого? Может быть, даже хорошо,
не висит тяжкой гирей на ногах. А вот он  не  может  забыть  их  победного
похода под началом Скифа, когда во всех землях, где они побывали, остались
не только их могильные курганы, но и дети, обычаи, слова...
     Когда он встречает слово "дон",  "дно",  то  для  него  это  скифское
"вода". На Руси сохранилось в названиях: Дон, Днестр, Донец,  Дунай,  а  в
краях, откуда скифы все же потом ушли, остались такие названия, как Лондон
-- болотная вода, Армагеддон -- река уничтожения, Аваддон -- дно,  бездна,
а уж по именам богов и героев можно заметить,  как  немало  ушло  скифских
героев в чужие мифы: скифский речной бог Посейдон у  греков  стал  могучим
морским богом, старшим братом Зевса,  сохранив,  правда,  свой  славянский
трезубец, Данаиды и в преисподней наполняют бездонную бочку  водой,  да  и
сам Плутон, владыка дна земного, носит титул Аидонея...
     А каким образом крупнейший город Финикии, основанный за четыре тысячи
лет до рождения Христа, бога, которому кланяется  Томас,  назван  Сидоном,
что означает "место для рыбной ловли"? Древний герой, рожденный  в  бочке,
которая плыла по морю, был назван Гвидоном все потому же, дескать, в воде,
как и германский Доннар, бог грома и дождя...

     К ночи выехали на излучину  небольшой  реки.  Крохотная  весь  в  три
домика спряталась в изгибе, как в раковине, отгородившись от  леса  ветхим
частоколом. Правда, через этот частокол перепрыгнет любой  волк,  а  речку
перейдет  вброд,  но  весь  как-то  защищалась  от  леса.  Или   хотя   бы
загораживала дорогу своим курам.
     Калика постучал в первый же домик, договорился о  ночлеге.  Чтобы  не
стеснять радушных хозяев, взял два матраса, набитых душистым сеном,  хотел
уйти на сеновал, но их отвели в маленькую комнатку  с  крохотным  окошком,
свободную от мебели. Когда-то здесь  жили  дети,  но  выросли,  оперились,
улетели. Хозяйка принесла ворох шкур: ночи уже были холодными.
     Томас лег сразу, отвернулся. Когда Олег заговорил с ним,  рыцарь  уже
спал или же старательно притворялся. Олег  пожал  плечами,  от  расспросов
воздержался: иногда лучше предоставить дело  времени.  Есть  такие  мудрые
слова, которые радуют и печалят одновременно: "Все проходит..."
     В полночь тревожно завыли собаки. Олег умел спать крепко, умел  спать
чутко, обычный собачий лай его бы не  разбудил.  На  этот  раз  проснулся,
очень уж жутким был вой. Ничего общего с тем брехом, когда  одна  начинает
лаять на запоздалого или подгулявшего  прохожего,  а  ей  из  солидарности
подгавкивают по всему селению.
     Донесся еще  звук,  который  заставил  насторожиться.  Птичий  щебет!
Мощный, разноголосый -- он будил его каждое утро, когда спал в лесу, поле,
в селе или на окраине города. Но чтобы в глухую полночь?
     Не зажигая света, кинулся к окну. Почему так страшно  воют  псы?  Так
бывает только перед большой бедой. Когда земля трясется в лихорадке, когда
в земной коже прорываются  гнойные  прыщи,  выплескивают  наружу  огонь  и
горящие камни, или  перед  приходом  огромной  волны,  выше  любого  леса,
которая смоет целые города, как уже бывало...
     Быстро перебрал обереги. Те молчали. Либо в самом деле нет опасности,
либо, что вернее, не могут дать те ответы, которые он не заложил в копилку
ответов заранее.
     На всякий случай высек огонь, раздул трут. И тут  увидел  такое,  что
остатки сна слетели, как клочья тумана под ударом сильного ветра. Из  всех
щелей в стенах, из пола выползали насекомые, стремглав бежали к  открытому
окну. Под окном их уже были сотни: жуки, тараканы, муравьи --  все,  забыв
вражду, карабкались к подоконнику, срывались в спешке,  падали  на  пол  и
снова ползли вверх.
     Олег разжег факел, но яркий свет не остановил насекомых, не  отогнал.
Их гнало из обжитого дома нечто более  страшное,  чем  гибель  под  ногами
огромного человека.
     -- Томас! -- рявкнул Олег яростно. -- Быстро из дома!
     Рыцарь вскочил, еще  не  проснувшись,  шарахнулся  головой  о  низкую
притолоку. Умело и витиевато выругался, лишь тогда проснулся.  Калика  уже
сгреб их вещи, прыгнул к дверям. Не  расспрашивая  --  время  будет,  если
останутся живы, -- Томас схватил свои доспехи, меч, тоже выпрыгнул следом.
     Небо было звездное, полная  луна  освещала  мир  холодным  призрачным
светом.  По  темной  земле  вроде  бы  стелилась  черная   поземка.   Ноги
подогнулись, Томас ощутил, что земля под ним  едва  заметно  дергается  из
стороны в сторону.
     -- Колдовство! -- заорал он на бегу.
     -- Бери выше! -- крикнул Олег, не поворачиваясь. -- Это волшба!
     Томас стиснул зубы, бежал за Олегом молча. Колдуны, волшебники,  маги
-- даже различать грешно, все порождение дьявола! Все надлежит  истребить,
чтобы мир был чист и светел для кротких  агнцев  истинной  веры.  Особенно
жаждется истребить сейчас, ну просто до колотья в боку, до хрипа в горле!
     -- А кони? -- крикнул он, -- Как же без коней?
     -- Как раз возле коней тебя и ждут, -- крикнул  калика  в  ответ.  --
Непонятно?
     Томасу было понятно, но только когда бросал коней, сердце всякий  раз
обливалось кровью. Он углубился за каликой в чащу, проломился через кусты,
долго бежал по жутковатым  полянам,  а  земля  все  время  дергалась,  как
пугливый конь, из темноты высовывались  жуткие  когтистые  лапы,  хватали,
из-за деревьев сверкали желтые глаза, а страшные  голоса  выли  свирепо  и
кровожадно.
     Он потерял направление, начал задыхаться,  когда  калика  перешел  на
шаг. Небо начало светлеть,  Томас  сперва  решил,  что  глаза  привыкли  к
лунному свету, но это серело небо.  К  своему  изумлению  понял,  что  они
бежали почти всю ночь. Или немалый клок ночи.
     -- Ночная Ворона? -- спросил он.
     -- Может быть, -- пришел издалека ответ. -- Но вряд ли...
     Томас сказал со злостью:
     -- Странное у тебя чувство юмора. А почему бы и Ночной  Вороне  землю
не потрясти?
     -- Извини, сэр Томас. Я думал о другом.
     -- О Высоком и Вечном?
     -- Как унести свои шкуры.
     -- Еще не унесли?
     -- Если верить оберегам...
     -- Черт бы побрал твои обереги! Уж и соврать не могут.
     Они не прошли еще и полмили, когда Томас  ощутил,  как  земля  начала
вздрагивать снова. В этот раз  дрожала  словно  бы  от  тяжелого  конского
топота. Если, конечно, еще существуют на земле кони размером со  скалы.  И
таких коней-скал, судя по земной дрожи,  двигалось  в  тяжелом  галопе  не
меньше дюжины.
     Калика снова побежал. Томас не отставал, крикнул на бегу:
     -- Лес не остановит?
     -- Таких ничто не остановит.
     -- Кто... они?
     -- Знать бы, что за силы из преисподней вызвали Тайные на этот раз.
     -- А мне бы не знать, -- крикнул Томас, от него шли клубы пара, --  и
не видеть! Что-то с каждым днем все радостнее жить...

     Лесная тропка, по которой бежали, вывела  к  стене  особенно  толстых
приземистых деревьев с опущенными до  земли  ветвями.  Когда  протиснулись
между стволов, весь дремучий лес неожиданно остался за спиной,  а  впереди
распахнулся непривычный простор. Впереди  было  чистейшее  из  всех  озер,
какие Томас только видел на своем веку. Вода была  ровной,  зеркальной,  в
ней плыли по синему небу оранжевые облака, с криками носились ласточки.
     В другое время даже у Томаса, равнодушного  к  красотам  природы,  он
чувствовал, защемило бы сердце от сказочной красоты озера с его прозрачной
водой, розовыми скалами, блестящими камнями на берегу, похожими  на  спины
неведомых зверей...
     Но в горле  хрипело,  сердце  колотилось,  выламывая  ребра.  В  боку
кололо, будто при  каждом  движении  там  шевелился,  углубляясь  в  живую
печень, острый наконечник копья. Ноги подламывались, он не понимал,  зачем
калика его тащит, зачем понукает, кричит злым сорванным голосом на ухо.
     Надо драться  до  конца,  орал  калика.  До  конца,  по  Томасу,  это
повернуться к преследователям и  вытащить  меч,  пока  может  вытащить.  И
умереть красиво, хоть никто и не  видит,  что  печалит  больше  всего.  По
калике, что Томас понимал умом, но не сердцем, надо убежать, чтобы уцелеть
и победить чуть позже...
     Чистейшая вода разлетелась под их ногами осколками  хрусталя.  Брызги
едва не зашипели на раскаленных лицах и  доспехах.  Они  неслись,  вздымая
холодную мокрую пыль, вода разлеталась с такой мощью, что бежали почти  по
сухому.
     -- Мель... -- прохрипел Томас.
     -- Дальше...
     -- За...чем...
     -- Чую...
     Они пробежали еще сотни две шагов, прежде чем вода достигала коленей.
Преодолевая  сопротивление  воды,  они  двигались  вглубь   озера.   Томас
оглядывался, выворачивая голову  на  преследователей,  как  вдруг  возглас
Олега заставил обернуться.
     В глубине озера сквозь толщу воды виднелся резной конек, какой русичи
ставят на крышах. Присмотревшись, Томас различил даже крышу. В  прозрачной
светлой воде можно было пересчитать гонту --  деревянные  дощечки,  плотно
подогнанные одна к другой внахлест,  чтобы  дождь  сбегал,  не  попадая  в
жилище...
     -- Вперед! -- потребовал Олег сорванным голосом.
     -- Это... чары?
     -- Это больше чем чары!
     Вода еще не дошла до пояса, когда Томас  увидел  впереди  обрыв,  что
уходил в темную глубину.
     -- Я не смогу плыть в доспехе!
     -- Надо...
     Томас остановился, повернулся к преследователям и с  усилием  потащил
через голову свой страшный двуручный меч. Враги  бежали  по  воде  широкой
цепью, охватывая их с боков.
     Вдруг сильная рука ухватила Томаса за плечо. Он  потерял  равновесие,
невольно сделал шаг назад, еще один и... под ногой не оказалось опоры!  Он
повалился навзничь, расплескал волны, а  когда  холодная  вода  хлынула  в
шлем, забарахтался в страхе утопнуть, как мышь  в  бочке  с  вином,  когда
рыцарь должен гибнуть в жестокой схватке в красивой позе и с именем лучшей
из женщин на замирающих устах...
     Он падал в бездну, тяжелые доспехи тянули,  как  наковальню.  Дыхание
задерживал сколько мог, но после такого бега  его  надолго  не  хватит,  и
грудь наконец взорвалась, он непроизвольно вздохнул, в рот  хлынула  вода,
он закашлялся, и понял, что умирает позорной смертью, недожив,  недолюбив,
недодравшись...
     Очнулся, когда те же руки  трясли  его  за  плечи.  Томас  закашлялся
снова, выплюнул остатки воды. Выблевался, словно с великой пьянки, подумал
вяло. Голова кружится, ноги все еще дрожат. Где он?
     Застонал, поднялся на колени. Он был в  каком-то  непривычно  светлом
помещении со стенами из свежеотесанных бревен.  Приятно  пахнет  древесной
смолой, лесным медом. Похоже на полдень летнего жаркого дня.  Доносятся  и
запахи леса, трав. Краем глаза он замечал какие-то полупрозрачные  фигуры,
что немедленно исчезали, едва он начинал всматриваться. От них шел  чистый
ясный свет.
     Томас обеими руками придержал голову, ее качает, как будяк на  ветру,
выговорил с трудом:
     -- Где я?
     Не удивился, услышав знакомый голос. Удивился бы, не услышав:
     -- Во граде Китеже, сэр рыцарь.
     Томас потряс головой, как собака, выбравшаяся из  воды.  С  него  еще
текло, но в доспехах вода не плескалось, хотя за  панцирем  что-то  слегка
щекотало,  запутавшись  в   мокрой   рубахе.   Под   ногами   была   лужа,
свежеоструганные доски приятно поскрипывали. На стыках  блестели  янтарные
капельки смолы.
     -- А как же... Мы вроде бы тонули...
     -- А мы и есть на дне озера, -- услышал хладнокровный ответ.
     Свет раздражал глаза, Томас  прикрыл  глаза  ладонью.  Полупрозрачные
фигуры одна за другой исчезли, словно растворились в слепящем свете,  зато
запахи  стали  еще  сильнее.  В  потускневшем  мире  Томас  наконец  сумел
рассмотреть свое окружение.
     Он был в  залитой  радостным  солнечным  светом  палате.  Стены  были
простые, рубленые, от  них  пахло  живицей.  Вообще  воздух,  к  удивлению
Томаса, был пропитан ароматом  березового  сока,  запахом  лесных  цветов,
клевера, будто они были не на дне, а на лесной поляне. И весь терем,  если
это был терем, выглядел так, будто его срубили только вчера.
     В палате нет окон, своды  высоки,  но  свет  льется  прямо  из  стен,
покрытых янтарными капельками, светлых. Палата  уходит  вдаль,  дверь  еле
видна, но и там светло -- без факелов, светильников.
     Калика осторожно двигался  подле  одной  из  стен,  щупал  бревна.  С
всклокоченными  рыжими  волосами,  грязный,  пахнущий  потом,   он   резко
выделялся в чистом просветленном мире. Странно, это вернуло Томаса с грани
безумия на твердый, хотя до сумасшествия чистый пол странного терема.
     -- Сэр калика... это твои штучки?
     Калика огрызнулся:
     -- Сэр Томас, разве можно быть таким подозрительным?
     -- Можно, -- ответил Томас убежденно. -- С тобой все можно.  Ты  если
правду скажешь -- все раки перемрут от свиста. Кстати, куда  девать  этого
пескарика?
     -- Положь, откуда взял.
     -- Я его...
     Он умолк на полуслове. Вокруг дальней двери вспыхнули полоски  света,
словно по ту сторону полыхал белый огонь, просачиваясь в щели. Затем  свет
померк: то ли неизвестный ушел, то ли решил пощадить гостей.  Затем  после
долгой паузы дверь распахнулась.
     Томас выпрямился, помня, что он благородный рыцарь,  умеет  и  должен
держать себя с  достоинством.  Даже  если  в  руке  не  меч,  а  маленькая
трепещущая рыбка.
     Олег впервые увидел, как надменный рыцарь шагнул вперед  и  преклонил
колено. Не перед прекрасной дамой. Перед ними остановились три  старца.  В
белых одеждах, сами белые, как голуби, с падающими на  плечи  белыми,  как
снег, волосами, длинными бородами до пояса. Даже лица  их  были  бледными,
давно не видевшими солнца.
     Олег ощутил невольную дрожь, встретившись с их глазами.  В  них  было
слишком много мудрости, а мудрость несет в себе слишком много горя.  Глаза
были понимающими, скорбными, вопрошающими в муке: а ты что-то сумел?
     -- Дивное свершилось, -- проговорил первый старец; голос был слаб, но
исполнен внутренней силы. -- Сюда нельзя  попасть  извне...  Кто  вы,  что
сумели проникнуть в наш зачарованный град?
     Томас поднялся, учтиво поклонился снова.
     -- Благородные... э-э-э... благородные! Меня зовут Томас  Мальтон  из
Гисленда, я простой странствующий рыцарь, сейчас в  своем  квесте.  Я  был
уверен, что это вы спасли нас от рук злобных врагов...
     Он с недоумением развел руками. Передний старец спросил, в  то  время
как два  других  только  изучающе  и  с  немалым  изумлением  смотрели  на
закованного в железо рыцаря:
     -- Простой не сумел бы попасть сюда.
     Томас виновато развел руками.
     -- Я, конечно, не простой, я -- благородный рыцарь, но во мне в самом
деле нет ничего необыкновенного. Ну, такого, что могло бы  отворить  чужие
двери. Гм... может быть, мой сотоварищ что-то скажет? Он может, он  многое
может.
     Взоры всех обратились на Олега. Он пристально  всмотрелся  в  старца,
сказал внезапно севшим голосом:
     -- Здравствуй... дедушка Панас.
     Старцы не удивились, это Томас даже подпрыгнул, смотрел  дико,  затем
-- подозрительно. Старец спросил колеблющимся голосом:
     -- Кто ты, идущий в волчьей шкуре?
     -- Волхв.
     -- Значит, по праву... Но даже волхв не может знать наших имен.
     Томас потрясенно смотрел  на  всегда  угрюмого  и  желчно  ироничного
калику. В зеленых  глазах  заблестели  слезы,  а  суровое  лицо  размякло,
кривилось, словно калика удерживался от плача.
     -- Да, дедушка, -- прошептал он, -- никакой волхв этого не может...
     Он упал на колени перед  старцем,  тот  медленно  опустил  ладонь  на
всклокоченные волосы, с опаской погладил рыжие, давно  не  чесаные  пряди.
Томас видел, как пальцы старца оживали, трогали голову  Олега,  опустились
ниже, ощупали лицо, глаза, брови.
     -- Олешек?
     -- Я, дедушка...
     Он уткнулся лицом в старца, сгорбился, словно пытался стать ребенком,
у которого на плечах  нет  тяжести  взрослого.  Томас  до  боли  в  сердце
сочувствовал, разрывалось сердце от желания помочь, поддержать.  У  самого
бывали страшные минуты, даже дни, когда мечтал уйти от  жестокого  мира  в
спасительное детство, когда все за тебя решают взрослые, а ты беззаботен и
весел...
     Плечи Олега тряслись. Старик гладил и гладил его по голове, перебирал
волосы. У него у самого в глазах стояли слезы, но  лицо  было  счастливое,
просветленное.
     Томас ощутил, как в глазах предательски защипало. Человеческие фигуры
расплылись. Он шмыгнул носом, глубоко вздохнул, заставляя  себя  придти  в
себя. Да и бедный пескарик хватает ртом воздух, задыхается.
     Второй из старцев сказал осторожно:
     -- Тем более дивно... Панас, ты забыл? Ни один смертный...
     Панас все  еще  гладил  коленопреклоненного  калику  по  голове.  Тот
цеплялся обеими руками за колени старца, не отпускал,  тыкался  лицом,  не
желал возвращаться в реальный мир жестокости и трудностей.
     -- Ни  один,  --  повторил  едва  слышно  старец,  которого  называли
Панасом. -- Ну и что?.. Это моя кровинка... Мое дите...
     -- Но запреты...
     -- Это мое дите, -- повторил Панас упрямо. --  Что  мне  запреты?  Он
спасался  от  каких-то  врагов.  Он  сумел...  Или  сам  город   раскрылся
навстречу?
     Томас снова ощутил на себе пронизывающие взоры старцев.  В  них  была
неведомая мощь, более властная, чем  взоры  королей  и  даже  императоров,
которых он встречал в жизни. Но в этих трех было и глубокое понимание.
     Он видел, как нехотя, с великими трудностями  калика  отдирает  себя,
словно рвет по  живому,  от  старца  Панаса.  Лицо  старика  дрогнуло,  он
мгновение удерживал внука, потом руки бессильно упали.
     Олег поднялся, и  Томас  содрогнулся.  По  щекам