ь,  ибо  пес  с  ворчанием  начал
выползать из теплой будки. Они вернулись на причал, Олег  сел  на  бревна,
развернул сверток. Томас сглотнул слюну: на широких листьях лопуха  темнел
каравай ржаного хлеба, два ломтя мяса, полдюжины луковиц.
     -- Обереги подсказали?  --  спросил  он  с  великим  уважением.  Олег
разломил хлеб, протянул Томасу:
     -- Они самые.
     Томас отрицательно покачал головой:
     -- Не стану краденое.
     -- Дурень, это для нас.
     -- Сэр калика... кто мог знать, кроме Семи Тайных, что мы здесь?
     -- Русь знает. Мы уже на Руси, понял?.. Вернейшая примета -- хлеб  на
подоконнике. У нас обычай: оставлять еду для беглых,  изгоев,  странников,
паломников. Днем хозяева дают сами, а когда ложатся спать -- оставляют  на
подоконниках.
     Томас  едва  не  выхватил  хлеб,  с  рычанием  вонзил  зубы.  Краюшка
подсохла, утром сожрут свиньи  или  козы,  благополучные  хозяева  испекут
новый, а странникам и такой лучше королевских караваев.
     -- Замечательный обычай, -- согласился  он  с  набитым  ртом.--  Как,
говоришь, называется эта страна?
     В воде плескались крупные рыбины, от причала к тому  берегу  пролегла
широкая дорожка из лунного серебра. Они сидели  на  краю  причала,  свесив
ноги, калика качал ногой, Томас  посматривал  неодобрительно:  кто  качает
ногами -- тот качает бесов, но помалкивал. Лицо калики странное,  мрачное,
хотя уже прибыл в свой город!
     Все тело зудело, Томас сбросил доспехи.  Темная  разогретая  за  день
вода приняла его охотно, он с наслаждением смывал  пот  и  пыль,  чесался,
драл кожу крепкими ногтями, стонал сквозь зубы.  На  правом  плече  из-под
темной грязи выступило белое пятно.
     Олег пробормотал со странной ноткой в голосе:
     -- Любишь воду, потомок Пелопа...
     -- Какой еще Пелоп? -- пробурчал  Томас.--  Ты  меня  заездил  своими
нечестивыми намеками! Прямо изнамекивался весь.
     -- Пелоп, -- сказал Олег протяжно и важно, явно кому-то подражая,  --
герой, сын Тантала. Тот убил сына и подал богам как самое лучшее угощение.
Ну, тогда такие обычаи, такие боги... Но те вдруг да разгневались, они как
раз за день до того перестали есть людей... отец Зевса еще ел, а Зевс  уже
не стал, а все только по животным. Так что  боги  велели  Гермесу  вернуть
бедного Полопа к жизни. Тот собрал мясо и заново сварил в  том  же  котле.
Пелоп оттуда вышел еще краще, так всегда  получается,  только  без  одного
плеча.  Оказывается,  его  в  благородной  задумчивости  сожрала  Деметра,
опечаленная пропажой дочери. Ну, Гефест был среди гостей, тут же изготовил
новое плечо из слоновой кости. С той  поры  у  потомков  Пелопа  на  плече
проявляется это белое пятно...
     Томас застыл в воде по  пояс,  прислушивался,  но  на  всякий  случай
хмурился. Калика говорит о каком-то язычнике, но этот язычник -- герой.
     -- Я видел еще у кого-то такое пятно, -- сказал он нерешительно.--  В
Святой Земле... Как бы не у вождя сарацинов!
     Олег удивился:
     -- Ну и что? Пелоп постранствовал по свету, постранствовал.
     -- А что, -- спросил Томас  саркастически,  --  половцы  тогда  среди
сарацин жили? Я тебе тех половцев век не забуду.
     -- Вряд ли, но хорошие обычаи живут везде.
     Томас нахмурился, уязвленный. Буркнул:
     -- Язычество!.. Какой-то Пелоп. Я Мальтон, а не Пелоп. А что  он  еще
делал?
     -- А что жизнь заставляла, -- сказал Олег хладнокровно.-- Стал царем,
но троянский царь Ил едва не захватил его самого в его  царстве,  пришлось
улепетывать по морю. В Греции сватался к Гипподамии,  но  ее  отец  ставил
женихам условие, что отдаст победившему его в беге на колесницах. Отец  то
ли сам неровно дышал к дочери, то ли предсказали смерть от  зятя.  Словом,
Пелоп сумел подговорить возницу царя, тот бронзовую  чеку  тайком  заменил
восковой. Когда колесницы помчались, царь как обычно  дал  фору,  а  потом
стал  догонять,  чтобы  ударом  копья   в   спину...   Словом,   колесница
опрокинулась, а царь был грузен и зело тяжел, так что убился.  Да  еще  до
самой смерти! Возница стал просить обещанное,  ведь  Пелоп  наобещал  даже
свою невесту на первую ночь, но Пелоп лишь спихнул дурака в море.  Правда,
тот, падая, проклял все его потомство.
     Томас соскабливал грязь ногтями все медленнее, слушал.
     -- Ну, в проклятие я поверю. Не  зря  же  попадал  с  тобой  в  такие
переделки! Но чтоб мой предок предательски столкнул в море... даже дурака?
Нет, я -- Мальтон.
     --  Как  хошь,  --  сказал  калика   равнодушно.--   Ведь   проклятие
преследовало все потомство, особенно Атрея и Фиеста... Не слыхал?  Кстати,
вся южная Греция, на которую  Пелоп  распространил  власть,  стала  вместо
прежней Апии называться островом Пелопа. То-есть, Пелопонессом.
     Томас навострил уши. Сказал с неуверенностью:
     -- Ну, возможно, это все-таки давний предок и рода Мальтонов...
     -- Он еще Олимпийские Игры учредил, -- добавил калика.
     -- А это что?
     -- Игры такие...
     -- Языческие? Нет, Пелоп не мой предок.
     -- Вроде рыцарских турниров. И сам стал первым победителем.
     На честном, уже наполовину отмытом, лице  рыцаря  стали  видны  следы
внутренней борьбы. А Олег сложил  оставшиеся  луковицы  Томасу,  поднялся.
Голос его был тяжелым:
     -- Золотых монет у тебя хватит, чтобы в  Киеве  купить  коня.  Дальше
дорога идет сравнительно безопасная. Страны уже не столь  дикие,  как  те,
где мы прошли.
     Томас торопливо вылез, мокрый натянул вязаную одежку, влез в доспехи.
И лишь тогда взглянул калике в зеленые глаза, что сейчас были темными  как
два лесных озера:
     -- А ты?
     Олег покачал головой:
     -- Незачем мне в Киев... Я отшельник, пещерник, а все  пещеры  --  на
этом берегу.
     Они обнялись, калика отвернулся и быстро  пошел  прочь.  Томас  молча
наблюдал  как  высокая  фигура  постепенно  источалась  в  лунном   свете,
напоследок  блеснули  искорки  на  отполированной  рукояти  меча,  и   все
растворилось в темноте.
     На  душе  было  тоскливо,  хотя  не   однажды   за   бродячую   жизнь
странствующего рыцаря приходилось расставаться с прекрасными друзьями. Кто
погиб, кто осел на пожалованной земле, кто вернулся в  родной  замок,  кто
просто ушел вот так, коротко обнявшись и пожелав счастья, чтобы когда-то в
старости бегло вспомнить старого друга и дальние края...
     Вздохнув, Томас снова сел на краю причала. Есть уже не  хотелось,  он
вздохнул, опустил остатки хлеба и мяса на широкие мягкие  листья,  похожие
на слоновьи уши. С первой переправой надо попасть в город, купить коня,  а
лучше -- двух и спешить через цивилизованные страны, дабы  успеть  ко  дню
святого Боромира. Благодаря смоку-дракону половину дороги проделал за двое
суток, теперь в запасе по крайней мере неделя!
     Ночь медленно уходила, на востоке едва  заметно  заалел  край.  Глаза
рыцаря, привыкшие к темноте, рассмотрели нежнейшие оттенки.
     Ему показалось, что за спиной  скрипнули  бревна.  Обрадованный,  что
калика  что-то  забыл  и  возвращается,  он  резко  повернулся.  В  глазах
блеснуло, тугая петля упала на плечи. Томас ухватился  за  меч,  в  голове
грохнуло, он выронил оружие и упал лицом вниз на мокрые бревна.
     Очнулся  почти  сразу,  пытался  вскочить,  но  лишь  дернулся,  туго
стянутый в гусеницу.  Над  ним  двигались  в  рассветном  сумраке  неясные
фигуры. Томас различил голоса:
     -- Зарезать бы... Таких вообще надо в спину!
     -- Трусишь?
     -- А ты? Я супротив такого не встану лицом к лицу за все золото мира!
     Шаги приблизились. Томас с трудом вскинул  голову,  перекосившись  от
резкой боли в затылке. Перед  его  лицом  были  охотничьи  сапоги,  тускло
блестели шпоры. Он повернул голову, сжимая зубы, чтобы не стонать.
     Знакомый голос, странно шипящий, проговорил сверху:
     -- Ну, сэр Томас... что скажешь на этот раз?
     Над ним стоял, опершись на одну ногу, странный человек,  от  которого
Томаса бросило в дрожь, заморозило кровь в жилах.  Горбатый,  левое  плечо
выше правого, обе руки в свежих шрамах, левая  рука  оканчивалась  красной
культяшкой, из которой торчала белая кость. Он был в бесформенной  одежде,
всю голову скрывал сплошной шлем.
     -- Бог долго терпит, -- прохрипел Томас, --  но  все-таки  бьет,  сэр
Горвель!
     -- Хорошо бьет тот, за кем  последний  удар,  --  прошелестел  сиплый
голос Горвеля из-под железной маски.
     Второй человек сказал тревожно:
     -- Давайте сейчас же прирежем! Я боюсь.
     Горвель просипел:
     -- Сейчас подойдет член Совета Семи Тайных. Он только  взглянет,  нет
ли в нем магической мощи...
     -- Но с магией был связан лишь тот, который ушел!
     Горвель бросил сипло, зло:
     -- Я уже чувствую ее шаги! А потом сразу зарежь.
     Воин пнул Томаса, сказал зло, скривив губы:
     -- Наконец-то ты расстался  со  своим  приятелем!  Ты,  закованное  в
железо чучело, не знаешь, что только его я, Черный Воин, считал равным  по
мощи. Правда он однажды ранил меня, оставил этот шрам на лице, но тогда  у
меня подвернулась нога... Он уничтожил мое хазарское войско, которое я вел
на царя Румала... истребил десять братьев,  владык  восточных  царств,  из
нашего рода остался только я и мой старший брат Карганлак... Ты дурак, что
расстался с ним!
     Сквозь плеск днепровских волн послышались  легкие  шаги.  На  причале
появилась миниатюрная женщина: в мужском  плаще,  с  надвинутым  на  глаза
капюшоном, который тут же сдвинула на плечи. Хрупкая, с  невинным  бледным
лицом  и  удивленно  вскинутыми  бровями.  Крупные  карие  глаза  смотрели
обиженно, Томасу захотелось немедленно укрыть ее от опасности, спасти даже
от утреннего холода и речной сырости.
     Она  взглянула  коротко,  сказала  хрипловатым  низким  голосом,   от
которого у Томаса сладко защемило сердце:
     -- Не нуждаюсь... но все равно спасибо. Горвель, где чаша?
     Горвель, кряхтя, нагнулся, поднял мешочек Томаса:
     -- Здесь!
     Она взяла мешок, даже не взглянула, коротко кивнула в сторону Томаса:
     -- Зачем он здесь?
     -- Ждали вас, -- ответил Горвель  очень  почтительно.--  Он  чересчур
живуч, странно живуч... Нет ли в нем магии?
     Миниатюрная  женщина  внимательно  посмотрела  на  Томаса,  невидимые
пальцы пробежали по его груди. Он поежился, напуганный тем, что ее  пальцы
проникли под тяжелые доспехи,  замер  в  страхе:  кончики  пальцев  быстро
ощупали  сердце,  мозг...  Глаза  женщины   потемнели,   она   проговорила
сдержанно:
     -- Магии нет. Но отвага и сила духа безмерны!
     Плотно прижимая мешок, она пошла обратно по причалу.  Горвель  сказал
почтительно, однако в голосе звучала тщательно скрытая издевка:
     -- Ваша Мощь, мы могли бы уйти вместе...
     Она холодно оглянулась через плечо. Голос был резок как бритва:
     -- Горвель, вы еще даже не гроссмейстер! Вы пока еще ближе к простому
палачу, чем к членам Семи Тайных.
     Горвель задрожал, рухнул на колени. Женщина ушла. Томас успел увидеть
ее прямую спину, откинутый капюшон и свой мешок с отныне потерянной чашей.
     Горвель медленно повернул  голову  к  свидетелю  своего  унижения,  в
прорези блеснул горящий бешенством  глаз.  Томас  чувствовал  себя  гадко,
краем глаза видел, как Черный Воин вытащил из-за пояса нож. Томас  застыл,
Черный зарежет, как овцу, как цыпленка, для него  зарезать  человека,  что
поправить пояс. Цивилизатор, проводник прогресса...
     Черный нехорошо улыбнулся. Он замечал  страх  в  глазах  рыцаря,  его
отчаянные попытки освободить руки,  хотя  бы  отдернуть  голову  от  ножа.
Черный потянул руку к горлу Томаса, оскал стал шире.
     -- Кончай! -- прохрипел Горвель.-- Кончай быстро!
     Губы Томаса беззвучно шевелились, творил молитвы. Глаза не отрывались
от блестящего лезвия. Солнце  наконец  выплыло  из-за  края,  кончик  ножа
страшно засиял оранжевым, словно раскаленный на огне.
     Вдруг пальцы  дрогнули.  Острие  ножа  неуверенно  качнулось,  словно
голова змеи перед броском. Стиснутые пальцы разжались, нож выпал, с  тупым
стуком воткнулся в бревно перед лицом Томаса, едва не срезав кончик  носа.
Не понимая, Томас вывернул голову: Черный Воин с распахнутым  в  удивлении
ртом, уже валился навзничь. В левой глазнице  сладострастно  дрожал  конец
оперенной стрелы.
     Горвель вздрогнул, то ли от изумления, то ли от сильного удара,  ясно
слышимого Томасу: длинная стрела прорубила кольчугу, ушла глубоко в  левую
сторону груди. Черный Воин упал с грохотом, от которого дрогнул причал  --
во весь рост, как высокое дерево, на его труп медленно  осел  Горвель,  он
всхлипывал от ярости, хватался культяшкой за стрелу.
     Только сейчас раздались испуганные крики, Томас ощутил как  быстро  и
смертельно точно распарывают воздух убийственные стрелы. Стражи  метались,
сшибались лбами, пытались бежать, но  почти  в  каждом  с  легким  щелчком
возникало по стреле. Томас слышал  легкое  вжиканье,  почти  неслышное  за
грохотом волн, слышал даже  глухие  удары,  с  которыми  стрелы  пробивали
легкие доспехи, крушили и расщепляли кости.
     Он дождался момента, когда стрелы  перестали  свистеть  над  головой,
задвигался  как  червяк,  отползая  от  края  причала.  Вокруг   корчились
умирающие, кричали страшно, чуя близкие адские муки.
     Он увидел, как из камней на берегу  появился  калика,  бросился,  как
разъяренный лось к причалу. Томас крикнул предостерегающе:
     -- Там есть еще!
     Калика на бегу выдернул огромный меч. В тот же миг из воды на  бревна
начали выпрыгивать темные  раскоряченные  тени.  Трое  передних  выставили
кривые мечи, а за их спинами на причал выбирались другие.
     Калика налетел как лавина, широко взмахнул мечом. Хазэры, захваченные
внезапно, не успели ни уклониться, ни защититься: страшное лезвие  достало
кого в грудь, кого в горло. На влажные бревна упали отсеченные  руки,  все
еще сжимающие сабли.
     Калика в два прыжка оказался перед  Томасом,  взмахнул  мечом,  Томас
ощутил удар, руки и ноги разбросало в стороны. Ошарашенный,  он  встал  на
четвереньки, помотал головой. Члены не успели занеметь от  тугих  веревок,
он перещупал одну за другой хазэрские сабли,  дополз  на  четвереньках  до
своего меча, что лежал под умирающим Горвелем. Томас сильным рывком сорвал
маску-шлем, отшатнулся от омерзения, кто так обезобразил несчастного:
     -- Сэр Горвель, если с нами Бог, то кто же против нас?
     Губ у Горвеля не осталось, лишь сморщенные  десна  да  два  уцелевших
зуба на правой стороне нижней челюсти. Единственный глаз горел ненавистью,
Горвель пытался что-то сказать,  но  захрипел,  из  горла  хлынула  темная
кровь. Он закашлялся, разбрызгивая кровь, откинул голову, глаз его погас.
     -- Пусть тебе попадутся ленивые черти, -- пожелал Томас.
     Выдернул из-под трупа меч, взревел, нагоняя злость, прыгнул в сечу:
     -- Бей язычников!
     Калика не ответил, его меч бешено  вращался  над  ним  и  вокруг,  он
словно бы окружил себя стеной из сверкающей стали. Кто-то метнул нож,  тот
звякнул и отлетел, едва не задев Томаса.
     Томас врубился в бой, со звериной  яростью  обрушил  первый  удар  на
выросшего перед ним хазэра,  тот  умело  выставил  над  головой  щит,  сам
щерился и чуть пригнулся, его  сабля  смотрела  острием  в  живот  Томаса.
Тяжелый, как наковальня, меч с грохотом сплющил  все  в  одну  кучу:  щит,
хазэра, саблю -- тот на миг показался огромной черепахой, но  меч  шел  не
останавливаясь,  лезвие  коснулось  бревен  причала,   железная   черепаха
развалилась на две половинки, а из бревна гадко чвиркнула гнилая вода.
     Томас поднял меч, отпрыгнул от падающего  тела  --  на  него  валился
широкогрудый хазэр, кровь брызгала из  носа,  ушей,  глаз,  горла  и  даже
из-под ключиц, словно попал под удар гигантского  молота.  Калика  опустил
меч, мгновение с Томасом стояли друг против друга,  тяжело  дыша  и  скаля
зубы, как два волка среди  стада  зарезанных  овец,  затем  калика  бросил
хрипло:
     -- За мной! Быстро.
     Томас ринулся за другом, с разбега взбежали на крутой  берег,  словно
два разгоряченных коня пронеслись по круче. Олег на ходу показал рукой  на
чернеющие в ярко освещенной стене горы вход в пещеру. Томас кивнул  молча,
сберегая дыхание.
     Они были в  полусотне  шагов  от  зияющего  входа,  как  вдруг  земля
задрожала. Из-за скалы тяжелыми прыжками выметнулся зверь, которого  Томас
принял сперва за другую скалу. Серый, похожий на человека, он  был  в  три
человеческих  роста,  расширяющийся  книзу,  каждая   нога   вдвое   толще
человеческого туловища, покатая голова уходила в плечи, шеи не было, грудь
как амбар, а длинные руки, каждая со ствол векового дуба, дотягивались  до
земли.
     Человекозверь взревел, загородил вход. Глаза на сером лице  вспыхнули
красным огнем, остроконечные мохнатые  уши  насторожились.  Зверь  раскрыл
жуткую пасть, показав зубы, двинулся на людей, широко расставляя  руки  --
каждый палец с полено, блестели серпы когтей.
     Томас попятился; с ужасом ощутил, что зверь,  несмотря  на  кажущуюся
неуклюжесть, в два-три прыжка догонит, сомнет, оставит мокрое место.
     -- Пречистая Дева, -- прошептал он в ужасе, -- спаси и помилуй... Сэр
калика, мы погибли!
     --  Да,  --  проговорил  Олег  хрипло,  он   пятился,   его   безумно
вытаращенные глаза не отрывались от надвигающегося  зверя.--  Этого  я  не
ожидал!
     Из красной пасти зверя пахнули клубы  дыма,  брызнула  желтая  слюна.
Там, где упала капля слюны,  камни  с  треском  разламывались,  вздымались
дымки. Томас посмотрел на свой страшный меч, что не  просечет  и  кожу  на
пальце чудовища:
     -- Пресвятая Дева, конец пути?.. Помоги, ведь я везу  чашу  с  кровью
твоего сына.
     Он прикусил язык, вспомнив, что чаша уже в руках Семи  Тайных.  Враги
наконец-то победили, захватили чашу! Почему бы им не оставить их  двоих  в
покое? Лишь Горвель жаждал мести, а для Семерых он, что собаке муха...
     Зверь прыгнул, не давая прорваться к пещере, раскинув огромные  лапы,
железные когти скрежетнули,  а  пасть  распахнулась  шире.  Горящие  глаза
смотрели сверху вниз прямо  на  Томаса.  Душа  рыцаря  застыла  от  ужаса,
забилась в самый дальний угол и тряслась там, закрывая лапками  глаза.  Он
ощутил палящий жар от дыхания зверя. Калика стоял бледный, сжимал в  обеих
руках хворостинку меча.
     Внезапно донесся  приближающийся  цокот  подков.  Из-за  гребня  горы
выметнулся сверкающий рыцарь на  белом  как  снег  жеребце.  От  рыцаря  и
жеребца шло сияние, нарастающее с каждым мгновением.  Рыцарь  пригнулся  к
гриве коня, в правой руке угрожающе  смотрело  вперед  длинное  копье,  на
левом локте блестел треугольный щит со странным незнакомым Томасу  гербом.
Забрало  рыцаря  было  опущено,  конь  несся  галопом,  сверкающее  острие
смотрело прямо в бок чудовища.
     Зверь взревел  страшно,  повернулся  к  всаднику.  Он  был  огромный,
приземистый  и  несокрушимый  как  египетская  пирамида.  Конь  и  всадник
выглядели крохотными, солнце слепило Томасу  глаза,  ему  показалось,  что
разглядел  юношеское  лицо   под   опущенным   забралом.   Сияние   быстро
перемещалось вместе со всадником, а зверь  был  окружен  мраком.  Над  ним
носились  кругами,  зловеще  каркая  и  хлопая  крыльями,  черные  вороны,
бесшумно прочерчивали воздух немыслимо  крупные  летучие  мыши  и  летучие
хорты.
     Зверь качнулся вперед, хватая огромными лапами налетающего  всадника,
Томас закусил губу, а калика громко матерился -- таинственный рыцарь несся
как стрела, напролом... Зверь взревел торжествующе,  но  всадник  на  долю
секунды  проскочил  раньше  сомкнувшихся  с  каменным  грохотом   огромных
ладоней, копье со страшной силой вонзилось в левую часть груди.
     Томасу на миг показалось, что копье разлетится вдребезги, как не  раз
случалось на рыцарских турнирах, грудь зверя как скала, но копье проломило
кости и погрузилось почти до самой  рукояти.