ки пошел быстрее,  Олег  заставил  его  снизиться,  Томас  с
ужасом смотрел на горные вершины,  что  проносились  прямо  под  копытами.
Воздух был чист и немыслимо прозрачен,  хотя  Томас  предпочел  бы  густой
туман: он мог разглядеть каждый камешек на дне ущелий,  каждый  выступ,  о
который так легко раздробить все кости.
     Калика обернулся, показал ладонью вниз.  Томас  пытался  кивнуть,  но
голова  примерзла  к  плечам,  и  вообще  боялся  шевельнуться,  чтобы  не
соскользнуть с седла, такого узкого  и  как  намыленного.  Да  и  стремена
что-то ерзают, подпруги ослабли. Он не раз ужасался,  как  на  поле  брани
обезумевший конь волочит вскачь хозяина, застрявшего ногой в стремени,  но
какой тот счастливец в сравнении с тем, кого  конь  так  же  потащит  вниз
головой над облаками!
     Конь бил крыльями реже, горная вершина  пронеслась  на  уровне  копыт
слева, потом острые каменные пики замелькали по бокам,  ушли  вверх.  Конь
несся между двумя каменными стенами, пугающе отвесными, словно неизвестный
великан рассек их исполинским мечом. Ветер здесь набрасывался  то  справа,
то слева, Томас судорожно цеплялся за седло.
     Конь расправил крылья, провалился  вниз.  Томаса  подбросило,  звонко
застучали копыта, оранжевые крылья повернулись  против  встречного  ветра.
Конь бежал, откидываясь назад, едва не садясь на круп,  а  последние  футы
Томас слышал только скрежет и даже запах горящего камня.
     Когда конь замер, бока ходили ходуном, брюхо в мыло, а с удил  капала
пена. Передние копыта стояли в двух  дюймах  над  краем  массивной  плиты.
Томас невольно заглянул, что там впереди, отпрянул и закрыл глаза.  Так  и
слезал  с  седла,  жмурясь,  старательно  отворачивая  лицо  от  бездонной
пропасти.
     Могучий  голос  калики,  ненавистно   жизнерадостный,   произнес   со
значением:
     -- Вот оно то место...
     -- Какое? -- спросил Томас, только бы показать,  что  он  не  потерял
сознание от ужаса.
     -- Где один наш предок сделал первое в мире кольцо. Да не простое,  а
с камешком! Не в ухо, не в нос или в пуп, как некоторые и доселе носят,  а
для ношения на персте. Его так и стали называть -- перстень...
     Черт бы тебя побрал, подумал Томас ненавидяще, с твоими  умничаниями.
Ну повидал, ну побродил, ну знаешь много... Так не  тычь  же  постоянно  в
глаза, озвереть можно.
     Калика что-то шепнул одному коню на ухо, другому, они  переглянулись,
соржались, подбежали к краю пропасти и разом бросились  в  провал.  Сердце
Томаса ухнуло, но вскоре увидел, как с той стороны ущелья взметнулись  две
оранжевые стрелы. Гривы и хвосты развевались по ветру,  кони  походили  на
крупные наконечники из золота.
     Томас перевел дух, но в сторону пропасти старался не смотреть. Калика
оглядывал  скалы,  на  лице  его  было  задумчивое  выражение.   Не   буду
спрашивать,  мстительно  подумал  Томас.  Не  дождешься.  Ишь,  похвастать
знаниями хочется! На что мне лишние знания? Мне Ярославу спасти надо, а не
дознаваться, как и почему первопредок сделал первое в мире кольцо...
     -- Вот тут он и был прикован,-- объяснил Олег со значением, так и  не
дождавшись Томаса,-- да-да, вон даже  дырки  в  скале...  Потом  Таргитай,
когда забрел в эти края, разбил  палицей  его  оковы,  долбанул  по  башке
ястреба: отклевался, дескать, освободил. А тот, в память о пережитом, одно
звено цепи одел на палец, а в  него  вставил  камешек  из  этой  проклятой
скалы... Ага, вон там видна узенькая тропка вдоль скалы.  Смотри,  сколько
веков, а не сгинула! Правда, ветры дуют с той стороны, там  за  это  время
гору изгрызли как мыши голову сыра...
     Томас качнулся, правой рукой придержался за стену. Тело  превратилось
в сосульку, он  слышал,  как  внутри  звенят,  перекатываясь,  обледенелые
сердце и прочие внутренности. Или это его пот замерз так, что свернулся  в
шарики размером с голубиное яйцо.
     Калика недовольно оглянулся:
     -- Опять спишь как конь, стоя?
     -- Да запомнил я, запомнил,-- сказал Томас тоскливо.-- Первое  кольцо
с камнем было сделано здесь. Тебе бы его в нос вдеть!
     Удовлетворенный  калика  двинулся  по  узенькому  карнизу,  что  едва
выступал из отвесной стены. Идти приходилось боком, прижимаясь  животом  к
стене, но и так  Томас  чувствовал  за  спиной  бездонную  пропасть,  ноги
становились ватными, а пальцы отказывались хвататься за неровности.
     Голос калики впереди показался Томасу злобным карканьем:
     -- Ага, все-таки выветрилось... вот здесь вовсе ухватиться не за что!
Я ж говорил, не бывает вечных дорог...
     Чтоб ты сгинул, подумал Томас в бессилии.  Чему  радуется!  Прав  он,
видите ли. Да лучше бы сто тысяч раз неправ, но чтоб дорога как дорога.
     Пот заливал глаза, шипел, попадая на железо. Томас  смутно  подивился
как быстро разогрелся, прямо от  ледяной  глыбы  в  пар,  еще  чуть  --  и
сплавится в литую железную болванку. А калика все идет, дикарь в  звериной
шкуре, никто не  может  заставить  его  скинуть  эту  волчовку.  И  волосы
отросли, красной волной закрывают плечи...
     -- Передых,-- донесся голос  издали.  Томасу  показалось,  что  голос
донесся из-за тридевяти земель, но оказалось,  что  калика  остановился  в
трех шагах впереди. Зеленые глаза смотрели сочувствующе.
     -- Я... могу... идти,-- прохрипел Томас.
     -- Да-да,-- согласился калика вяло.-- Это мне отдых требуется. Что-то
уставать начинаю.
     Томас  с  ненавистью  смотрел  в  безмятежное  лицо,  что   даже   не
порозовело. Дышит проклятый язычник так же ровно, но  посмотрел  на  него,
рыцаря-крестоносца, и тут же сел под каменной стеной, подпер плечами, чтоб
не упала. Томас, сдерживая  стон,  осторожно  опустился  на  другом  конце
площадки, стараясь сделать это легко как бабочка,  но  загремело  железом,
будто с вершины горы сбросили баллисту.
     Дрожащими руками снял шлем. В глазах плыло  и  расплывалось,  соленый
пот стекал широкой полосой, щекотал  шею,  промочил  вязаную  рубашку  под
доспехами, а когда Томас украдкой посмотрел вниз,  на  камне  из-под  него
вытекала теплая лужа. С яростью поглядел на Олега, поклялся  свирепо,  что
если этот гнусный колдун сострит по этому поводу, то вот-те крест, он  тут
же поднимется и отправится в преисподнюю сам, без всяких попутчиков.
     Шлем был в грязи, а когда кое-как стер, из блестящей  поверхности  на
него взглянуло настолько измученное лицо, что хоть сейчас  в  святые,  что
занимаются умерщвлением плоти.
     Как сквозь густой туман услышал язвительный голос калики:
     -- Хорош, красив... Да, красота -- страшная сила...
     -- С чего бы? -- огрызнулся Томас.-- Да мы, рыцари, как звери  бьемся
за торжество красоты! Сколько уже городов сожгли...
     -- В чем согласен с вашим христианством,-- продолжал калика неспешно,
рассудительно,-- что вера Христа всякую красоту телесную в  грязь  топчет.
Еще и плюет сверху. Уроды и неумытые для вашей религии самые лучшие люди.
     Томас с подозрением поднял налитые кровью глаза на калику:
     -- Ты чего?
     -- Да вспомнил одну,-- вздохнул Олег. Он полузакрыл глаза.-- Как  она
заиграла, когда ей дали флейту! Понимаешь, с первого же  раза  заиграла!..
Другому хоть кол на  голове  теши,  а  эта  сразу...  А  если  бы  малость
поучилась, то вовсе бы лучшего музыканта на белом свете не было бы. И  мир
стал бы другим, ибо искусство улучшает мир, облагораживает.
     Томас спросил еще настороженнее, чувствовал подвох:
     -- И что случилось? Почему мы все еще в дерьме по уши?
     Калика разочарованно махнул рукой:
     -- Увидела как безобразно  раздуваются  ее  щеки.  Мол,  из-за  спины
видно! Разозлилась, выбросила флейту вовсе... Ее  потом  подобрал  Марсий.
Играл намного хуже, но все равно на это время  прекращались  войны,  ворье
забывало красть, а мужья меньше лупили жен. А если бы играла она?
     Он печально качал головой. Томас спросил осторожно:
     -- Она очень красивая?
     -- Краше не было,-- ответил калика убежденно -- Ни на  земле,  ни  на
небесах. Да и  сама  знала,  к  несчастью.  Из-за  этого  даже  рожать  не
решилась. Да что там рожать, вовсе осталась яловой.
     Он сказал с такой горечью, что у Томаса сердце защемило от сочувствия
к другу. Как переживает за человечество!
     -- Ничего,--  попытался  как-то  утешить,--  Пречистая  Дева  тоже...
яловая, как ты говоришь.
     --  Яловая,  а  какого  сына  родила,--  огрызнулся   калика.--   Мир
перевернул! А эта все безукоризненность берегла. И добереглась. Хоть краше
не было, но говорили о других, восхищались другими. Сам  знаешь,  яблочным
цветом любуемся по весне, но ждем яблок... Она сильнее  самого  Ареса,  но
славили других... Так и прожила пустоцветом. То бишь, девственницей.
     -- Гм... ага...-- пробормотал Томас. Он смутно догадывался о ком  это
калика. Волосы на затылке начали приподниматься -- Так детей... гм... и не
было?
     -- Ни одного,-- ответил  калика  с  горечью,--  а  как  я  только  не
улещивал! Эх... сколько будешь сидеть? Скалу просидишь.
     Не дожидаясь, когда Томас возденет себя, прямо из лежачего  положения
оказался на ногах, изогнувшись в спине как  гадкая  кошка,  что  помощница
черта, подхватил посох и побрел себе, страждущий  за  человечество.  Томас
поспешно поднялся, сперва на четвереньки, чуть было не пошел в  этой  позе
-- совсем не позор для рыцаря ходить как лев,-- но руки больно коротки,  а
зад высоковат, тоже подхватил меч, щит не снимал, и  снова  скала  поплыла
справа, а каменная тропка пошла круто вздыматься выше и выше.
     Калика поджидал его в узком месте, помог перебраться через  завал,  а
Томас сказал, не сдержавшись:
     -- Не печалься. Мы все  упускаем  какие-то  возможности.  У  нас  это
зовется остроумием на лестнице.
     -- А у нас, после драки кулаками... Да ладно, чего других винить? Сам
сплоховал. Сдуру подарил ей свой браслет с левой руки! Мол, на  ее  тонкий
стан. Она одела вместо пояса, гордилась. А  потом  сообразила,  что  ежели
забрюхатеть -- какой там браслет, разве что обруч для бочки подойдет...
     Перед глазами  Томаса  замедленными  рывками  уходила  вниз  покрытая
каплями его пота, как дерево грибами, гранитная стена. Он прижимался щекой
так, что обдирал кожу. Калику боялся и слушать,  это  хуже,  чем  опустить
голову и посмотреть вниз. Такие бездны раскрываются, что  уже  не  оторопь
берет, руки-ноги немеют.
     -- А может дозналась,  что  подруг  обрюхатил  раньше?  --  Доносился
рассудительный голос.-- Эх, эта безрассудная  молодость!..  Знать  бы  где
упасть, соломку бы подстелил. У подруг ни кожи, ни рожи,  только  и  того,
что все сорок стерегли сад с молодильными яблоками...
     Голос отдалился, затих. Томас рискнул воздеть взор. Подошвы из свиной
кожи как раз исчезли наверху за  краем.  Карабкается,  язычник  проклятый,
гореть ему в огне, как муха по стене. Это ж  какое  племя  вышло  из  того
сада, спросить  при  случае.  Только  не  здесь,  тут  пошатнись  --  враз
уподобишься гордым орлам, сложившим крылья.  А  пошатнешься  точно,  когда
ответит!

     Глава 8

     Что-то хрипело, рычало, он дважды хватался за  меч,  пока  сообразил,
что сам дышит как Змей, что из поднебесья  рухнул  брюхом  на  эти  скалы.
Невольно вспомнилось раннее детство, когда он  с  отцом  зимой  шел  через
перевал. Ему тогда было лет восемь, если не семь.  Ночь  застала  в  пути.
Легли прямо на снег. Он тогда скатал ком снега, положил под  голову.  Отец
увидел, пинком выбил из-под головы: "Не разнеживайся,  сынок"!  Теперь  он
снова ощутил себя тем  же  изнеженным  ребенком,  ибо  на  взгляд  калики,
оказывается, спать можно не только на камнях, не  снимая  доспехов,  но  и
стоя как конь, разве что прислонившись к скале, а то и вовсе на ходу.
     Он шел, как в забытьи, заставляя себя переставлять ноги, хвататься за
выступы скал, держаться, идти, не плакать и не выть от усталости и боли  в
растертых подошвах. Впереди то расплывалось мутное пятно: серое посредине,
красное сверху, то исчезало. Наконец начало увеличиваться,  словно  калика
остановился, ждал. Томас вяло позвал:
     -- Сэр калика!
     Пятно сдвинулось, вместо красного появился оттенок  темнокоричневого.
Томас горстью смахнул пот, вытер  лицо  и  глаза,  а  когда  посмотрел  на
калику, тот уже выглядел как никогда рельефным и четким, но...
     Впереди, загораживая дорогу, стояли  трое  горных  великанов.  Ростом
всего на две головы выше, они однако были настолько широки, что каждый мог
бы загородить ворота в любом замке. Все трое  в  звериных  шкурах,  только
явно сшитых из туров, в руках по дубине из цельного  ствола  дерева,  ноги
голые,  но  Томас  разглядел  какая  толстая  подошва  у   каждого,   конь
позавидует, а жилы на ногах и руках выглядят как  змеи,  что  нажрались  и
лениво перекатываются под кожей.
     -- Ребята,-- проговорил Олег громко,-- мы с вами не воюем.
     Великаны переглянулись, средний из них проревел:
     -- Гр... Мы... воюем... со всеми!
     Голос его был полузвериный,  огромный,  как  и  они  сами,  такой  же
мохнатый, но говорил великан  так  медленно,  что  Томас  успел  остыть  и
вытащить свой двуручный меч.
     --  Я  вижу,--  сказал  калика   убеждающе,--   что   вы   прямо-таки
странствующие рыцари!..  Тем  тоже  только  бы  удаль  показать  да  силой
померяться. Но с нас ничего взять, заранее  предупреждаю.  Моя  шкура  вам
мала, да и железо моего друга... зачем?
     -- Мы... убивать,-- заявил второй великан.
     Он  без  торопливости  шагнул  вперед.  Исполинская   дубина   начала
подниматься. Олег оглянулся на Томаса:
     -- Ты как?
     -- Беру левого,-- прохрипел Томас.
     -- А я -- его соседа,-- сказал Олег.
     Дубина великана взвилась над головой, он торжествующе  взревел  и  со
страшной силой обрушил свое  оружие.  Олег  без  спешки  отступил.  Дубина
ударила в камни, плато подпрыгнуло, а  Олег  очень  быстро  ударил  острым
концом посоха великана в  живот.  Тот  охнул,  отступил  на  шаг,  замахал
руками, оказавшись на краю пропасти...
     Томас одновременно с каликой ударил мечом своего великана по коленям.
Он чувствовал, что даже измученный и в тяжелых доспехах, двигается быстрее
неуклюжего великана.  Великан  только  протянул  в  нему  огромную  ладонь
размером с рыцарский щит, на которой могла бы поместиться дрофа, как Томас
ударил снова, а когда великан пошатнулся, с боевым кличем  толкнул  его  в
грудь.
     Оба великана замедленно как во сне, валились в  пропасть  На  широких
звериных лицах не было даже удивления. Они удивятся, успел подумать Томас,
когда грохнутся внизу о камни. А лететь долго, вон  облачко  проползло  на
этом же уровне...
     С обнаженным мечом он повернулся к оставшемуся великану. Над  головой
тонко свистнуло, Томас ощутил, как брызнуло слизью и  кровью,  а  в  глазу
великана появилось длинное перо. Он медленно повалился на спину,  и  тогда
лишь Томас, соображая со скоростью великана размером с  эту  гору,  понял,
что перо укреплено на пруте толщиной  в  палец.  Стрела  вошла  в  глаз  и
пробила череп как спелую тыкву.
     В двух десятках шагов со скалы торопливо спускалась, прыгая  с  камня
на камень, рослая девушка, сильно потемневшая на солнце, с длинной  косой,
в легкой охотничьей одежде и голыми коленями. В руке  у  нее  был  лук,  а
из-за плеча торчали оперенные стрелы.
     -- Э..э... спасибо,-- сказал Томас,-- Это было приятно,  хотя  нам  и
самим бы не трудно...
     Девушка оглядела обоих  коричневыми  глазами,  в  них  были  тоска  и
глубокое отчаяние. Губы чуть дрогнули, но совсем не в усмешке:
     -- Я просто не люблю, когда схватка неравна. А так трое -- на троих!
     Калика подошел к краю, долго смотрел вниз. Покачал головой,  а  затем
спросил вдруг, не поворачиваясь:
     -- Как тебя зовут, красавица?
     Девушка ответила нехотя:
     -- Камари. Мое имя в этих краях не знают.
     Калика повернулся, его зеленые  глаза  внимательно  пробежали  по  ее
смуглому  лицу.  Томасу  почудилось,  что  в   глазах   безбожного   друга
промелькнула такая же печаль, как в глазах этой странной девушки.
     -- Да, -- ответил калика,-- ты в  самом  деле  не  любишь,  когда  на
одного... вдвоем или втроем. И у тебя есть на то причины. Верно?
     Девушка тряхнула головой, взгляд стал дерзким, но губы вдруг  напухли
и задрожали:
     -- Да. Я это ненавижу.
     -- Камари,-- сказал калика,  Томас  изумился  голосу  калики,  он  не
предполагал, что тот умеет прикидываться таким сердечным,--  когда-то  это
имя знали... Еще как знали! Теперь забыли. Но придет время, надеюсь, твоим
именем будут называть девочек. Да что там  девочек!  Даже  коз  будут  так
звать, а это уже признание... Ты все еще ждешь?
     Она насторожилась:
     -- Ты о чем?
     -- О нем,-- ответил Олег, голос его потеплел.-- Боги, это  ж  сколько
веков ты бродишь в этих местах?
     Томас в изумлении увидел, как вдруг холодная и  невозмутимая  женщина
задрожала как осиновый лист на ветру. Тоненьким голоском вскрикнула жалко:
     -- Ты о нем знаешь?
     -- Кто не знает Амирани? -- ответил Олег вопросом на вопрос.--  Когда
я видел его в последний раз, сил у него хватало, ярости -- тоже.  Его  пса
держит на земле преданность хозяину, Амирани не  хочет  умирать,  пока  не
отомстит богам, ты просто хочешь дождаться... Всех  нас  что-то  держит...
какое-то время.
     Он впал в задумчивость, почти забыл  про  невесту  неведомого  Томасу
плененного  богами  героя,  забыл  про  Томаса,  смотрел  в  землю,  брови
сдвинулись, губы шевелились.  Томас  сложил  пальцы  крестом  и  про  себя
прошептал молитву Пречистой  Деве.  По  крайней  мере  первые  три  слова,
которые знал.
     -- Спасибо, что помните, -- ответила Камари просто.
     Она проводила его тоскующим взором, но калика, похоже,  уже  забыл  о
ней, и Томас почти возненавидел  его  за  такую  безучастность  с  людским
мукам. Стена постепенно отодвигалась, а  каменная  площадка  раздвинулась,
превратилась  в  каменистое  плато.  Встретили  стадо  горных  козлов,  те
подпустили совсем близко, мохнатые и могучие, калика погрозил им  пальцем,
они нехотя отодвинулись.
     Томас наконец рискнул спросить:
     -- Те великаны... они здесь охотятся?
     -- Вряд ли,-- буркнул калика.
     -- Тогда что?
     -- Кто-то их послал встретить нас,-- сказал калика равнодушно.
     Томас сурово улыбнулся:
     -- Да? Я так и думал. Но этот неизвестный убедился, что и мы  чего-то
стоим.
     --  Гм...  Думаю,  ему  просто  передали  нас   остановить.   Но   не
предупредили, что мы, как ты говоришь, что-то стоим.
     Томас спросил в спину:
     -- Значит, попробуют еще?
     -- Конечно. И в другой раз мы так просто не отделаемся.
     Голос его был равнодушный, отстраненный. Томас зябко  повел  плечами.
Ладно, они вдвоем в самом деле чего-то стоят. Уже доказали  по  дороге  из
жарких земель Сарацинии, подтвердили в Британии.

     Впереди раздался сухой треск, словно переломили дерево. Красная стена
вздрогнула, по ней пробежала трещина.  Посыпался  щебень,  а  у  основания
вывалился камешек размером с быка. Калика даже не сбавил шаг,  шел,  мерно
постукивая посохом. Красные волосы трепало ветром.
     Томас прибавил шаг. Сердце клонилось в  ожидании  опасностей.  Калика
обошел камень,  Томас  видел,  как  он  пригнулся  и  шагнул  в  полумрак.
Мелькнули и пропали красные волосы. После  паузы  послышались  удаляющиеся
шаги.
     -- Мог бы и подождать,-- вскрикнул Томас.-- Я ж не знал...
     Он бегом вдвинулся в узкий ход, натыкался на камни,  железо  звякало.
Впереди в полной тьме то начинал светиться камень на верхушке  посоха,  то
пропадал, и Томас в бессильном отчаянии стукался  о  стены,  искал  дорогу
наощупь. Губы шептали молитву Пречистой Деве, но когда в рот  попал  комок
такой гадостной пыли, словно это было окаменевшее дерьмо летучей мыши,  он
прервал  молитву  такими  словами,  что  почувствовал,  как