делать?
     Горвель поклонился, шагнул вперед, вскинул  руку.  Он  был  почти  на
голову выше большинства урюпинцев, а его сильный  голос  --  единственное,
что не изменилось, прогремел громко и властно:
     -- Свяжем, ибо, они  --  опасные  преступники.  Привяжем  за  ноги  к
верблюдам, потащим за собой. Здесь везде песок,  не  разобьются.  Но  если
даже нажрутся по дороге горячего песка, помрут, то нам все  равно!  Султан
велел привезти их, а живыми или мертвыми -- не сказал.
     Вождь развел руками, сказал удовлетворенно:
     -- Гонец султана, ты объяснил очень понятно!
     Томас вернулся к постели, начал торопливо натягивать доспехи,  звонко
щелкал застежками, шелестел ремнями. За эти минуты он осунулся больше, чем
после  схватки  с  медведем:   трудно   драться   с   людьми,   оказавшими
гостеприимство!
     Ему показалось, что слышал далекий голос вождя:
     -- Люди племени, теперь вы знаете, как поступить...
     Томас спешно нахлобучил шлем, затянул пояс. Далеко за шатром слышался
довольный рев сотен дюжих глоток, начал приближаться, нарастать,  слышался
топот, радостный визг, звон оружия, словно кто-то от  избытка  чувств  бил
рукоятью меча в железный щит.
     Олег не отрывался от окошка, лицо его было странное. Губы вытянулись,
словно собрался свистнуть:
     -- Ничего себе... Сэр Томас, взгляни-ка...
     Томас  подхватил  меч,  метнулся,   чувствуя,   как   звериная   сила
возвращается в усталое тело, а меч будто прилип к ладони, сердце же бьется
мощно, нагнетая боевую ярость.
     Через окошко увидел громадную возбужденную  толпу,  что  двигалась  в
направлении их шатра. Над головами взлетали стиснутые  кулаки,  вздымались
мечи и сабли, просто суковатые палки, двое или трое размахивали веревками.
В самой середине шли, уже без шлемов и доспехов, в изорванной одежде, туго
связанные Горвель с помощником. В них плевали, бросали комьями грязи. Лицо
Горвеля было в крови, седая борода слиплась от крови жалким клинышком,  во
рту у него теперь недоставало передних зубов. У его помощника под  глазами
вздувались огромные кровоподтеки.
     Их протащили мимо шатра, за стенкой которого таились  Томас  и  Олег,
одну телегу убрали, пленников выбросили за пределы лагеря, бегом  пригнали
двух резвых раздраженных верблюдов.  Толпа  орала,  суетилась,  улюлюкала,
пленников швырнули на землю, привязали  длинными  веревками  к  верблюдам.
Крепкоплечего воина в спешке привязали сразу к двум: одну ногу к  правому,
другую  --   к   левому.   В   толпе   гоготали,   подбадривали.   Кто-то,
воспользовавшись суматохой, огрел верблюдов палкой, те  с  утробным  ревом
вскинули задние ноги, понеслись, волоча туго связанных пленников.  Впереди
в сотне шагов росло дерево, и Томас с ужасом  и  отвращением  увидел,  как
двугорбые звери начинают расходиться: пробегут по разные стороны!
     Отвернулся в последний момент,  стиснул  зубы  и  плотно  зажмурился.
Горвеля тащил один верблюд, но  седобородого  рыцаря  сразу  поволокло  по
камням, корягам, сухим комьям  грязи,  а  горбатый  бегун  все  ускорял  и
ускорял бег, пугаясь бегущего за ним с истошным криком хозяина.
     Томас подпрыгнул, когда на плечо упала тяжелая рука. Калика  насильно
повернул к себе спиной, стал расстегивать доспехи.  Лицо  Олега  было  как
высеченное из камня:
     -- Они сами такое предложили!
     -- Да, но...
     -- Кто  ходит  за  шерстью,  рискует  вернуться  стриженным.  Быстрее
раздевайся! Придет вождь, со стыда сгоришь.
     -- Уже горю!
     -- Честно говоря, я тоже, как говорят христиане, согрешил в мыслях.
     Томас поспешно ронял доспехи, прислушиваясь к далеким  крикам,  ловил
шорох шагов. Через окошко виднелось удаляющееся облако  пыли  за  бегущими
верблюдами: Томас теперь знал, как быстро могут мчаться беговые верблюды.
     -- Любой погибнет через пару сотен шагов... Ну, через пару миль!
     -- Надеюсь, -- сказал Олег  хмуро.--  В  прошлый  раз  я  оставил  на
гибель, но дал шанс... Крохотный! Он  сумел  воспользоваться.  Или  кто-то
помог?
     Томас  вспомнил  обезображенное  лицо   Горвеля,   пустую   глазницу,
совершенно седую бороду.
     -- Семеро Тайных?
     -- Кто-то из близких к ним.
     Томас спросил внезапно:
     -- Они пользуются магией?
     -- Многое можно и без магии, -- ответил Олег уклончиво.
     Лицо Томаса окаменело. Он сказал медленно, словно перекатывал тяжелые
глыбы:
     -- Понятно. Но если владеют магией, то почему просто не отнимут чашу?
Против магии что я могу?
     Олег долго молчал,  опустив  голову.  Вдруг  Томасу  показалось,  что
неподвижное лицо калики чуть ожило, усталые морщинки  разгладились.  Голос
был измученный, но без слабости:
     -- Когда-то хотели вообще вести  мир  по  пути  магии...  Боролись  с
отступниками-ведунами! Люто, нещадно. Но постепенно силы слабели, а  когда
в борьбе с одним... гм... отступником-ведуном погиб верховный  маг,  глава
Семи Тайных, могучий Фагим,  то  оставшиеся  Тайные  повернули  в  сторону
ведарства. С того времени ведарство стало все чаще именоваться наукой.
     -- Отказались от магии? -- воскликнул Томас ликующе.
     Олег недобро усмехнулся, любуясь красивым рыцарем,  синими  как  небо
глазами:
     -- Отказались... для других. Для человечества!  Впрочем,  этого  я  и
добивался. Но для себя магию оставили.
     Томас ощутил холод, заметив странную оговорку, поежился:
     -- Они ее... применят?
     -- Чтобы отнять чашу? Да, если не сумеют  отнять  иначе,  --  ответил
Олег задумчиво.-- Если очень нужна. Не просто нужна, а очень!  Чтобы  ради
нее нарушить свои правила. Никак не могу понять, зачем она им?
     Он напряженно всматривался в ту сторону, где в ночи растаяло  пылевое
облако. Костяшки пальцев на сжатых кулаках побелели. Томас пока не решился
спросить, чего именно он добивался, и почему он  говорит  так,  будто  уже
схлестывался с непобедимыми Тайными?
     Рано утром они покидали гостеприимных урюпинцев. Томас  не  выдержал,
повинился, просил прощения за грех, допущенный в мыслях. Вождь усмехнулся,
широко развел руками, словно охватывая все племя:
     -- Думаешь, почему мы бедные?.. Да всего лишь потому, что честные. Но
всего золота мира  не  хватит,  чтобы  перетянуло  волшебное  золото,  что
хранится в душах моего народа. Так станем ли мы продавать честь и  совесть
за два мешка простого золота?
     Обнялись на прощание, Томас поспешно хлестнул коня, не в силах видеть
укоряющего взгляда коричневых глаз Иегунды. Если уж спас, то должен  взять
спасенное, ей лучше быть съеденной медведем, чем  печалью  о  таинственном
рыцаре с далекого Севера...
     Когда племя осталось далеко позади, а  кони  перешли  на  шаг,  Томас
несколько раз стукнул себя металлическим кулаком по  бедру,  приговаривая,
словно убеждая:
     -- Есть же люди в этом мире! Есть. Даже в кровавом и подлом языческом
мире. Есть!
     Олег ухмыльнулся:
     -- А ты уже сомневался? Не зря же ваш  бог  отдал  жизнь  на  кресте?
Значит, тоже полагал, что есть в этом мире люди. А тогда  язычниками  были
все до единого.
     Томас смолчал, не желая поддерживать разговор.  Речи  язычника  часто
попахивали насмешкой, даже если говорил очень серьезно.
     Олег же почему-то хмурился, часто посматривал на песок  под  копытами
коней,  посматривал  по  сторонам.  Зачем-то  сделал  полукруг,  а  потом,
оказавшись за барханами, стегнул коня и помчался вихрем, удивленный  Томас
едва успевал. Но калика ничего зря не делает, и  Томас  потащил  из  ножен
меч.
     Они увидели троих всадников.  Те  ехали  торопливо,  всматривались  в
следы на песке. Томас еще издали узнал следы их коней, и гнев закипел  как
вода в котле на раскаленных углях.
     -- Проклятие,  --  сказал  он  люто,  --  когда-нибудь  избавимся  от
шпионов?
     Не дождавшись сигнала от калики, он выхватил меч и со страшным криком
ринулся на всадников. Те были  слишком  заняты  следами,  ветерок  засыпал
быстро, и не сразу услышали яростный  крик  рыцаря.  А  когда  оглянулись,
заверещали и начали понукать коней, было поздно. Рыцарский  конь  способен
развивать огромную скорость на коротком  расстоянии.  Он  догнал  заднего,
ударил корпусом и опрокинул в песок, а второго Томас достал мечом.  Ударил
плашмя, но всадник вылетел как выброшенный за ненадобностью старый горшок.
     Третий успел пришпорить коня, ушел бы, но Томас  услышал  в  бессилии
звонкий удар железа по  железу.  Всадник  вскинул  руками,  подпрыгнул  на
седле, и рухнул на землю. Сбитый стрелой шлем упал по другую сторону коня.
     -- Попались, вороны! -- заорал Томас злорадно.
     Он видел как над  одним  пронеслась  темная  тень,  вроде  призрачной
летучей мыши. Томас был уверен, что дьяволы утащили душу грешника, ибо меч
рассек его от затылка до середины спины. Двоих связали и  бросили  в  круг
вытоптанной конями травы. Олег сразу разжег огонь, начал собирать хворост.
Был он хмур и  задумчив.  Красные  волосы  падали  на  лоб,  нечеловечески
зеленые глаза смотрели с недоброжелательством.
     Томас довольно улыбался. Нет чести в победе над слабыми,  а  пленники
выглядят  крепкими  воинами.  Один  зло  сверкает  глазами,  руки  так   и
дергаются,  пробует  крепость  веревки.  Другой  не  двигается,   но   это
недвижимость змеи,  что  умеет  затаиваться  перед  прыжком.  Такие  умеют
молчать и под пыткой.
     Олег принес охапку сучьев, что-то пробурчал. Томас не  расслышал,  но
подвижный спросил тревожно:
     -- Что этот дикарь хочет?
     Томас пожал плечами:
     -- Спрашивает, пора ли уже вас есть. Я сказал, что еще рано.
     Тот вспикнул, повалился без чувств. Второй, что молчал и не двигался,
вдруг сказал дрожащим голосом:
     -- Доблестный рыцарь, ты ведь христианин... Защити!
     -- В этом нет надобности, -- успокоил Томас, -- Ему самому вера в  их
богов запрещает есть людей под лучами всевидящего солнца. Огнепоклонник!
     Пленник задрожал, пугливо вскинул голову. Оранжевый шар уже перевалил
зенит, с облегчением катился к закату. Потом  пленник  внезапно  вздрогнул
так сильно, что подпрыгнул. Лицо его посерело.
     -- Значит, мы в безопасности только до вечера?
     -- Полностью, -- заверил Томас. Он зевнул, потянулся, с  наслаждением
чувствуя как проворачиваются суставы,  похрустывают.--  Разве  что  тучами
заволочет небо... но в этих краях такое бывает редко.
     Глаза пленника с ужасом смотрели поверх головы рыцаря. Там  появилось
и вырастало в размерах беленькое и пушистое как котенок облачко.
     Олег развел костер мощнее, принес веток еще. Пленники видели  как  он
снова спросил что-то у рыцаря, тот в нерешительности посмотрел на  близкую
стену густого кустарника. Пленник спросил торопливо:
     -- Что он хочет теперь?
     -- Да все не терпится. Облако, мол, ползет  медленно.  Просит  помочь
соорудить шалаш. А вас затащит туда уже без моей помощи.
     Пленник задрожал:
     -- Я уверен, вы не станете помогать...
     Томас грозно сдвинул брови:
     -- Хотите сказать, что я лодырь?
     -- Нет-нет, -- залепетал было в панике, едва не  рыдал,  --  но  этот
дикарь...
     -- Это мой боевой  друг,  --  гордо  ответил  Томас.  Он  поднялся  с
достоинством.-- Хоть и дикарь, но не раз спасал мне жизнь!.. Вы пристыдили
меня, указали на мое себялюбие и леность, недостойные благородного рыцаря.
Конечно же, я  должен  помочь  моему  спутнику...  оказать  ему  маленькое
одолжение. А потом  удалюсь  на  часик-другой  на  берег  половить  рыбку.
Говорят, здесь водится дивной нежности рыба! Я вам покажу... Ах  да...  Ну
да ладно, все там будем.

     Без помех добрались до побережья Черного  моря,  называемого  греками
иной раз Понтом Эвксинским, что значило морем Гостеприимным, а другой  раз
-- морем  Негостеприимным,  а  многие  другие  народы,  обитавшие  по  его
берегам, звали просто Русским морем, ибо от русских кораблей издавна  было
тесно в его волнах: торговали и разбойничали, перевозили товары  и  людей,
устраивали набеги на ту сторону -- там часто  сменялись  племена,  народы,
государства, и русские ушкуйники, бродники, вольные сорвиголовы, казаки  и
прочий разбойный люд иронично называл свои броски через море  походами  за
зипунами.
     Томас всю дорогу ржал, вспоминал как пленники  наперебой  выкрикивали
все, что знали, продавали  и  предавали  хозяев,  обещались  быть  верными
рабами, только не надо  вытаскивать  их  внутренности  и  пожирать  на  их
глазах... Калика был молчалив, задумчив. Да и не сказали  пленники  ничего
стоящего.
     Без помех отыскали  Гелонга,  хозяина  корабля.  Тот  был  свиреп  на
похмелье, лют и всклокочен, команда пряталась, и на Томаса  сперва  попер,
наваливаясь дурной кровью и радостно зверея от предчувствия доброй  драки,
но Олег поспешно  вклинился,  сообщил,  что  они-де  от  его  родственника
Самоты, лучшие друзья и соратники, вместе пили всего лишь вчера, и  хозяин
судна из лютого зверя обратился в сияющего и  радостного  дядюшку,  хлопал
обоих по плечам, обнимал, а  обернувшись  к  выглядывающему  из-за  связки
канатов трепещущему повару, зычно взревел:
     -- Вина в нижнюю комнату! Да побольше!
     Томас тяжело вздохнул, Олег же подбодрил:
     -- Мы пойдем вдоль берега. Если напиться, то не так заметна  бортовая
качка. В голове качает, в животе булькает...
     Коней пришлось продать, для самих путников с трудом отыскалось место,
и то лишь благодаря радушию Гелонга.  Олег  нахваливал  Томаса  за  мудрый
поступок, советовал и впредь всегда спасать невинных девиц от  зверя,  как
уже  делали  его  великие  предшественники:  Таргитай,   Персей,   Ивасик,
Беовульф, Сигурд... Те тоже  получали  немалое  вознаграждение,  иной  раз
двойное  --  от  девиц  тоже.   Томас   хмурился,   огрызался:   печалился
расставанием с конем, с которым штурмовал  башню  Давида  и  взбирался  на
стены Иерусалима.
     С мешками на плечах, взошли на корабль, моряки  сразу  подняли  косой
непривычный для Томаса парус. На северных морях парусом вообще  пользуются
редко,  больше  на  веслах.  Если  парус  все-таки  ставят,   то   прямой,
квадратный. Здесь же весла на корме в беспорядке, моряки  сразу  принялись
пьянствовать,   вернее   --   продолжали,   лишь   трое-четверо   небрежно
присматривали за кораблем.
     Ветер  дул  ровный,  свежий,  постоянный.  При  нужде  моряки   умело
поворачивали парус, чего не умели  делать  викинги.  Хозяин  сообщил,  что
через неделю будут в Константинополе, столице Римской империи. Томас сразу
надулся как сыч, готовый в спор: столица-де Рим, но  Олег  вмешался,  увел
разговор с опасной дороги. Великая Римская империя  уже  давно  имела  две
столицы: в Риме и Константинополе, а эмблему Римской  империи  --  гордого
орла, начали изображать с  двумя  головами,  что  означало:  тело  империи
едино, но у него две головы, что, мол, не  могут  жить  одна  без  другой.
Западно-Римский император и восточно-римский, именуемый чаще  базилевским,
мало  чем  отличались  один  от  другого,  разница  в  том,   что   единая
христианская церковь тоже раскололась на западную и  восточную:  пока  что
различия  крохотные,  но  Олег  успел   повидать   мир,   видел   племена,
разделившиеся   полюбовно,   но   через   два-три   поколения   начинавшие
кровопролитнейшие войны.
     Когда-то в одном смутном видении, которое то ли посылали боги, то  ли
его душа сумела заглянуть далеко  в  будущее,  он  видел  эмблему  Римской
империи, двуглавого орла, но уже как эмблему русских  князей,  а  затем  и
русских царей,  но  не  понял,  почему  так.  Рим  ли  пришел  и  захватил
славянские земли, или русские войска  осуществили  наконец  древнюю  мечту
своих князей и захватили Царьград с его землями для себя и своих детей?
     Кроме них, в тесной  каюте  под  рулевой  будкой  располагались  двое
купцов с подростком -- толстым и очень ленивым. В разговоры  не  вступали,
отворачивались, прятали лица. По одежде принадлежали к простому  люду,  но
лица и руки чересчур белые, холеные. Томас  кривился,  общество  ухоженных
торговцев, если это торговцы, раздражало. Большую часть  дня  проводил  на
палубе, смотрел на дельфинов, дважды видел огромный косой гребень Морского
Змея, но тот исчезал прежде, чем Томас успевал звать калику. Однажды  мимо
проплыл призрачный корабль, моряки подняли шум, крик, им-де  грядет  беда,
Томас лишь брезгливо отодвинулся, чтобы  в  беготне  не  задевали  потными
немытыми телами. В войнах и скитаниях видел не только корабли-призраки, но
и целые призрачные города, не говоря о замках,  башнях,  минаретах!  А  уж
призрачные караваны,  оазисы  и  людей-призраков  в  этой  знойной  Аравии
наблюдал чуть ли не каждый день.
     Олег, привлеченный гамом, поспешно вскарабкался на верхнюю палубу:
     -- Чего там?
     -- Видение было, -- ответил Томас саркастически.-- Всем сразу.  Но  в
отличие от тебя, не  возликовали,  богов  не  благодарят!  Как  по-твоему,
видения могут повредить?
     -- Конечно, -- ответил Олег убежденно.-- Другому видению.
     -- Это понятно... Но то их дела. Между собой пусть бьются как  хотят,
мы влезать не станем, а вот живым могут?
     -- Еще как! Если живые засмотрятся  --  цирк  им,  видите  ли!  --  а
корабль врежется в скалы или столкнется с другим кораблем.
     Корабль шел, не выпуская  из  виду  берег.  Иногда  Томасу  удавалось
разглядеть развалины  древних  башен,  остатки  старых  городов.  На  этой
благодатной земле постоянно сменялись множества государств и  народов,  из
которых Томас краем уха слышал лишь о наиболее могучих: Хеттском  царстве,
Лидии,  Мидии,  Ахменидах.  Здесь  была   империя   Александра   Великого,
Селевкиды,  Понтийское  царство,  Пергам,  Римские  владения,  сейчас   --
государство Сельджукидов,  сокрушенное  в  прошлом  году  могучим  войском
крестоносцев из дальних северных  стран.  Народы  возникают  как  весенние
цветы, языки смешиваются с остатками древних,  размываются,  исчезают  под
натиском пришлых народов. В прошлом году сюда впервые пришли воины Христа,
спешно строят мощные замки,  крепости,  ибо  вокруг  инородные  племена...
Устоят ли крестоносцы?
     Всю дорогу к Константинополю корабль сопровождали дельфины, прыгали в
волнах, смотрели блестящими любопытными глазами. Моряки рассказывали,  что
когда-то те были людьми, но от войн и несчастий ушли в море, теперь  живут
в радости, а к людям их влечет лишь смутное воспоминание о родстве.  Томас
бросал дельфинам рыбу  и  ломти  хлеба,  всерьез  подумывал:  стал  бы  он
беззаботным дельфином, чтобы избежать человеческой  несладкой  жизни,  где
каждый шаг приходится отвоевывать с боем? Трудно сказать  сразу,  особенно
если вспомнить, что по его следу идут бессмертные маги и впереди уже стоят
неведомые ловушки!
     Корабль обогнул мыс, далеко  впереди  под  ярким  солнцем  заблестели
золотые искры. Рядом с Олегом  шумно  вздохнул  Томас,  лицо  рыцаря  было
взволнованное. Блестели крыши христианских  храмов,  на  покрытие  каждого
купола ушло по двадцать --  тридцать  пудов  золота,  а  таких  куполов  в
Константинополе тысячи и тысячи. Константинополь, Царьград для  ушкуйников
и варягов, Артании, Славии, Куявии,  а  затем  Киевской  Руси,  Новгорода,
черниговских княжеств...
     Возможно, подумал Олег с сильно бьющимся сердцем, это  и  есть  самый
древний город на свете. Здесь проходят  все  караванные  пути-дороги,  ибо
соединяются два гигантских материка: Европа и Азия. Издавна здесь  бродили
народы, чьи имена давно канули в  вечность,  название  города  всякий  раз
менялось, он горел, разрушался, снова отстраивался, ибо народы  рождались,
старели и умирали, а с ними умирал и язык, но город все  стоял  на  берегу
пролива -- необходим!
     Сюда приходили хетты, македонцы,  дикие  люди  из  Паннонии,  Италии,
Скифии, Гипербореи. Шедший с Севера обязательно следовал звериной  тропой,
что под его ногами превратилась в широкую  утоптанную  дорогу,  а  который
направлялся с Юга, шел др