х слов связать не может,  губы,  как
оладьи, распухли. "Какой же Ирод тебя так!"  возопил  Муромец  жалостливо.
Подобрал побыстрее, уложил в тени  под  деревом,  перевязал  ушибы,  травы
целебные приложил... Поесть принес. Пожелал  выздоравливать,  пошел  себе.
Глядь, раненый Змей лежит. Крыло ломано,  челюсть  сворочена,  еле  дышит.
Заохал Муромец,  подобрал  Змея,  отнес  к  дубу,  где  Соловей-разбойник.
Перевязал раны и Змею, накормил, напоил...  Когда  ушел  наконец,  Змей  и
говорит Соловью со вздохом: "Добрый  наш  Илюшка,  когда  трезвый.  А  как
выпьет, то сразу: не так свистишь, не так летаешь..."
     Томас захохотал чисто и звонко. Даже слезы выступили. Олег смотрел  с
удовольствием. А Яра морщилась, сказала неприязненно:
     -- Чего зря зубы скалить?.. Дураку видно, Разбойник  не  ждал  просто
проходящих. Его посадили прямо у нас на дороге.
     -- Нас ждал, -- согласился Олег. -- Правда,  мы  сами  перли,  как  в
корчму.
     Томас сказал с неудовольствием:
     -- Но кто?.. Разве мы не перебили хребет зверю? И как  подоспел  этот
богатырь земли вашей? Не послал ли его кто-то помочь?
     -- Пресвятая Дева? -- спросил Олег насмешливо.
     -- А разве он не христианин?
     Олег пожал плечами.
     -- Если даже и крещен, то у нас знаешь, что за христиане... Пока гром
не грянет,  мужик  не  перекрестится.  А  и  перекрестится,  все  одно  не
вспомнит, зачем это делает. Мол, так велит Покон.
     Томас сказал сочувственно:
     -- То-то у вас гром даже без грозы грохочет.
     Он чувствовал на себе вопрошающий  взгляд  Яры.  Молча  злился,  даже
калика вряд ли объяснил бы,  почему  на  них  кидается  всякая  собака.  А
рассказывать ей о чаше... Калика не зря помалкивает, он ничего  не  делает
зазря. Видать, что-то чует. Женщины все предательницы, так учил его  дядя.
А он знает в них толк: из-за них потерял земли, деньги и честь. Даже собак
потерял. Не говоря уже о друзьях. Теперь живет  у  отца,  не  вылезает  из
комнатки, которую превратил в библиотеку. Стал ну совсем грамотным...
     Томас зябко передернул плечами, представив себе  некогда  могучего  и
красивого рыцаря за, подумать только, пыльными книгами!

     Глава 3

     Когда перед ними вырос берег малой, по русским размерам,  речушки,  а
по-европейским вполне приличной, Томас воскликнул с досадой:
     -- В Сарацинии лучше! Там дождь выпадает раз  в  сто  лет.  Если  все
мечети разом запросят. Да и то испаряется, не долетев до земли. А  уж  рек
нет вовсе.
     -- Да уж, в этом доспехе ты поплывешь, как топор.
     Томас поглядел гневно. Олег поспешил поправиться:
     -- Хороший боевой топор! Рыцарский.
     Берег был пологий, заросший камышом, осокой. Томас приволок  огромный
раскорячистый пень. Олег решил было, что рыцарь сложит на него доспехи,  а
сам поплывет голым, даже высказал такое суждение вслух, кося хитрым глазом
сразу  на  Томаса  и  Яру.  Томас  вспыхнул,   Яра   проявила   сдержанную
заинтересованность,   но   рыцарь   решительно   отмел    такое    нелепое
предположение:
     -- А если водяные звери нападут?
     -- Ты и в воде умеешь драться? -- удивился Олег. --  Чему  только  не
научишься в Сарацинии!
     Томас хотел возразить, что до похода он уже был  рыцарем,  который  в
двух соседних королевствах выбивал из седла в турнирах любого рыцаря, а до
третьего еще не добрался, но дыхания едва  хватало  тащить  пень  в  воду,
ломая заросли камыша, выдирая с корнями болотные травы,  вспахивая  берег,
как сохой.
     Они прошли почти половину реки вброд, затем поплыли рядом с конями, а
Томас еще и  пихая  перед  собой  растопыренный  пень.  Но  едва  их  ноги
оторвались от дна, как снизу по течению с плеском понеслись к ним огромные
рыбины. Олег видел только спинные плавники, подумал даже  на  акул,  очень
похоже, но откуда акулы в глухой лесной реке?
     Он  торопил  коня,  сам  плыл  изо  всех  сил,   чувствуя   полнейшую
беспомощность. Яра вскрикнула,  затем  ее  конь  всхрапнул,  взметнулся  и
ринулся к берегу уже  по  мелководью.  Олег  выдернул  девушку  вслед,  за
рукавом тащилась огромная  щука,  немигающие  рыбьи  глаза  уставились  на
волхва злобно и осмысленно.
     Олег шарахнул ее кулаком между глаз. Зубатая, как у крокодила,  пасть
не разжалась, но по крайней мере оглушенная хищница не  пыталась  схватить
девушку за руку.
     -- Как там сэр Томас? -- выдохнула она.
     -- Умен, -- сказал Олег с невольным восхищением. -- Теперь верю,  что
и в водных драках опыт есть.
     Они стояли с тремя конями, смотрели, как медленно движется через реку
раскоряченный пень. У  Томаса  выглядывала  только  голова,  он  фыркал  и
отплевывался. Вода вокруг него кипела, белые буруны поднимались выше  пня,
взмывались хвосты, зубатые пасти высовывались из воды и жутко щелкали.
     Пень застрял на мелководье.  Томас  поднимался,  падал,  его  сбивали
крупные блестящие тела.  Олег  азартно  свистел,  улюлюкал.  Яра  смотрела
сочувственно, но когда  облепленный  пеной,  ряской  и  болотными  травами
рыцарь начал выкарабкиваться на берег, достаточно крутой,  ее  лицо  стало
холодноватым и отчужденным.
     --  Цирк  увидели!  --  сказал  Томас  негодующе.  Грудь  его   бурно
вздымалась, пластины доспехов скрипели, наползая друг на друга, как  чешуя
огромного железного крокодила. -- На кого ставили, сэр калика?
     -- На победителя, -- ответил Олег дипломатично.
     Томас смотрел подозрительно: рожа калики была чересчур хитрой.  Такой
мог  поставить  и  на  рыб,  обереги  когда-нибудь  да  соврут,   это   не
христианские святыни.
     -- Что за порода?
     -- Щуки.
     -- Щуки? Щук я знаю.
     -- Я тоже думал, что знаю, -- признался Олег. -- Ты поступил отважно,
сэр Томас. Остался в реке, нарочито отстал, чтобы  своей  железной  зад...
своим железным мужеством защитить нас, тонкокожих и жалобных.
     Вода текла со всех дыр. Томас вылез  на  берег,  с  проклятиями  стал
сдирать шлем. Вдруг захохотал, начал дергаться. Олег пустил коней пастись,
уже понял, а Яра, поглядывая то на калику, то на рыцаря, собирала  хворост
для костра.
     Томас выловил наконец проклятую рыбешку, чуть не защекотала до смерти
почище ундины, кое-как содрал доспехи. Нательное белье промокло,  от  него
валил  пар.  Вокруг  Томаса  сразу  образовалась  широкая  грязная   лужа.
Придонный  ил  набился,  и  сквозь  щели  некогда  чистое  белье  было   в
подозрительных пятнах. Калика многозначительно хмыкал, смотрел намекающе.
     Яра натыкала вокруг костра прутья, приглашая рыцаря развесить одежду.
Томас не решился: христианам  грех  так  обнажаться,  сел  у  костра,  как
нахохленная мышь, сушил одежду на себе.
     От реки несло свежестью, да и лето уже переходило в осень. Воздух был
холодный, приходилось крутиться перед костром, больше сушился, чем грелся.

     Дорога пошла вниз с холма, а в низине будто ударилась о другой  холм,
пошла обиженно обходить по крутой дуге. Да еще каменистая, коня вскачь  не
пустишь, справа стена могучих дубов как на подбор, а слева косогор.
     -- Хорошее место, -- заметил Олег.
     -- Лучше не надо, -- согласился Томас. -- Сиди  за  деревьями  и  бей
стрелами двух дураков на выбор.
     -- Трех? -- спросил Олег полувопросительно.
     -- Двух, -- не согласился Томас. Олег вскинул брови:  впервые  рыцарь
признал Ярославу  умной,  но  тот,  видя,  что  его  неверно  истолковали,
поспешил поправиться: -- Женщин даже собаки не кусают. Так мир устроен.
     -- Красивых не кусают, -- согласился Олег. -- Мир  несправедлив  к...
другим.
     Чуть  в  стороне  приветливо  блестел  зеленью  мирный  лужок.   Если
хорошенько разогнать коней, то можно проскочить по лугу... но только  если
заиметь крылья и утиное пузо. Этот лужок только выглядит таким, а на самом
деле это добротное стареющее болото.
     Томас с лязгом опустил забрало.  Сквозь  узкую  прорезь  синие  глаза
заблестели строго и холодно. Голос стал звучным, как боевой рог:
     -- Я прикрою вас своей широкой спиной.  Старайтесь  не  высовываться.
Держитесь сзади.
     -- Хорошо, -- согласился Олег. -- Если обгонишь, конечно.
     Конь под ним сорвался с места, как брошенная  тугой  тетивой  стрела.
Яра чуяла, что ли, отстала всего на полкорпуса. Томас растерянно ругнулся,
пустил своего жеребца в тяжелый галоп. Пока разгонишься  в  этой  железной
броне, то и драка закончится! А потом будешь останавливать до самого моря,
натянутый как струна.
     В какой-то миг в руках калики появился лук, полдюжины стрел сорвались
с тетивы и пропали в зеленых кустах. Томас ожидал услышать крики,  шум  от
падения тел, но на  землю  лишь  посыпались  листья,  сорванные  булатными
наконечниками.
     Калика соскочил с коня сразу через кусты, словно намеревался  кого-то
догнать. Томас орал и потрясал мечом,  дабы  отвлечь  на  себя,  буде  там
враги. Обидно, но даже Яра оказалась у  опасного  места  раньше,  чем  его
взмыленный от нежданной скачки конь.
     -- Где калика?
     -- Собирает стрелы, -- ответила Яра.
     -- Попал в кого?
     -- Никого не было, -- она кивнула на землю. -- Взгляни.
     По ту сторону кустов он нашел  примятую  траву,  содранные  железными
панцирями чешуйки коры, вмятины в сырой земле. Томас хмурился: вмятины  не
от лука -- от арбалета. А железная  стрела  арбалета  пробивает  рыцарский
панцирь, как яичную скорлупу. И с такого расстояния -- навылет.
     -- У вас вроде бы не пользуются арбалетами?
     Яра наморщила нос.
     -- Самострелами? Пользуются, но без  охотки.  И  мало.  Лук  проще  и
надежнее.
     -- Значит, скорее всего в засаде ждали чужие.
     Из зарослей появился Олег. В широкой пятерне сжимал все  пять  стрел.
Лицо было хмурое. В любом краю разбойников, как чертополоха  вдоль  дорог,
но разбойники не носят одинаковые панцири, дорогие сапоги, а если и  сидят
в засаде, то не с дорогими арбалетами.
     В маленькой веси им объяснили, что этот лес еще не лес, а так, лесок,
а настоящий как раз только начинается. А вон за теми  холмами  не  то  что
кони, даже белки едва протискиваются, оставляя клочья шкуры на  сучках  да
шипах.
     Калика плюнул и, не обращая внимания  на  протесты  Томаса,  отпустил
чудесных коней на свободу. Хладнокровно  заявил,  что  тем  самым  спасает
богобоязненную душу рыцаря. Иначе, мол,  гореть  ему  в  геенне  огненной,
лизать сковороду, висеть на крюке, плавать в дерьме...  Томас  раздраженно
прервал, видя, что калика будет перечислять с большой охотой, да и  частое
напоминание, что он кого-то боится, все-таки задевало.
     Пешком через лес можно продраться за трое  суток,  а  там  выйдут  на
пробитые дороги, где можно и на конях.  Если  же  на  конях  желают  прямо
сейчас, то надо либо чистить и мостить себе дорогу, а  на  это  уйдет  лет
десять, либо объехать лес по широкой дуге, что займет чуть больше месяца.
     -- Три дня через лес, -- хмыкнул калика. -- Да нам это в  прогулку!..
А ежели с доблестным рыцарем -- только поглядите, каков в своей  скорлупе,
-- то и вовсе к вечеру выйдем. Ну, не к сегодняшнему, конечно...
     Томас отобрал вещи, которые взять необходимо, остальные связал в  тюк
и оставил. Раз уж продать  некому,  то  пусть  кому-то  достанется  даром.
Богобоязненный поступок, на небесах зачтется.  Там,  наверху,  скрупулезно
ведут  подсчет  добрых  и  недобрых  дел.  Необходимые  в  пути  вещи   он
распределил между собой и каликой, малую часть выделил Яре.
     Она возмутилась:
     -- Я могу нести почти столько же, сколько и вы!
     Калика пыхтел, взваливал тюк на плечи, а Томас  просто  посмотрел  на
нее как на пустое  место,  да  еще  заросшее  чертополохом  с  гусеницами,
улитками, тлями и мокрицами.
     -- К тому же я ем втрое меньше вас!
     Взгляд Томаса скользнул по ее развитой фигуре. В  глазах  рыцаря  она
прочла сильнейшее сомнение. Всем своим видом он говорил, что она жрет, как
корова, да еще и ночью перетирает жвачку.
     В этот день они прошли не меньше чем  верст  сорок.  Калика  и  Томас
двигались впереди, проламывая кусты, Яра тащилась сзади,  мечтая  умереть,
чтобы не двигаться дальше. Только когда начало темнеть, а под ногами корни
стали неотличимы от мха, мужчины сбросили  мешки,  остановились  перевести
дух.
     Когда Яра, пошатываясь, добралась до них,  Томас  легко  снял  к  нее
поклажу. Сказал одобрительно:
     -- Хорошо... Я слышу знакомые звуки и знакомый запах, которые люблю.
     -- Какие? -- спросила она подозрительно.
     -- Мой конь так же топал, когда на него садились втроем... и  так  же
от него несло, когда возвращался в замок, проскакав мили две-три... Только
пены у него бывало поменьше.
     Яра вспыхнула, но ответить не успела,  калика  указал  ей  за  спину.
Сзади медленно догоняла сизо-черная туча. Края от  внутреннего  жара  были
лиловыми, с окалиной, словно только что из кузнечного горна.
     Томас не оглядывался, он, как и Олег,  чувствовал  ее  приближение  в
резких порывах ветра, в глухом грохоте, а затем и слабых сполохах  молний.
На землю пала густая тень.
     Когда они после короткой  передышки  взобрались  на  невысокий  холм,
сзади уже встала стена пыли от тяжелых капель крупного дождя. Но  смотрели
не назад, Яра едва не завизжала  от  радости:  спереди  блистал,  все  еще
освещенный солнцем, город.
     Казалось, он возник внезапно. С вершины холма открылся вид на широкий
холм, перед которым первый казался кротовой кучкой.  Этот  настоящий  холм
был плотно  заставлен  домами.  Основание  холма  опоясывали  ряд  высоких
каменных стен,  а  на  самой  вершине  стоял  белый  кремль  из  множества
сторожевых башен, стен с  бойницами  и  крытым  внутренним  двором.  Между
кремлем и городской стеной дома знатных и хибары бедноты перемешивались  в
беспорядке, отсюда трудно было сказать, какая часть города богаче.
     Ветер нес запахи от города, и Томас улыбнулся. Теперь мог сказать,  в
какой части расположены кожевники, в какой -- хлебные ряды, а где... Ну, а
деньги не пахнут, если не толпятся в загонах в ожидании бойни.
     Впереди воздух был по-утреннему чист, несмотря на приближение  грозы,
прозрачен, словно гроза уже прошла. Томас мог различить каждый кирпичик  в
городской стене. Засмеялся, склоны чернели от муравьишек:  люди  носились,
суетились, что-то деловито таскали,  еще  больше  напоминая  развороченный
муравейник. Впрочем, перед грозой муравьи всегда суетятся, прячут  добычу,
закрывают входы-выходы.
     -- Придется пробежаться, -- сказал Томас и с сомнением  посмотрел  на
Яру. Впрочем, сомнение было другого рода. Похоже, не удивился  бы,  обгони
она их обоих на крыльях. Или на метле.
     -- Не успеваем, -- пробурчал калика.
     Томас сам видел сожалеюще, что гроза настигает чересчур быстро.  Олег
наметанным глазом вычленил что-то подозрительное среди груды камней.
     -- Влево и за мной!
     -- Что там? -- насторожился Томас.
     -- Пещера. До города все равно не успеем.
     Томас фыркнул:
     -- Вот уж не думал, что побуду отшельником!
     -- Конем или ослом был, -- ответил калика равнодушно,  --  почему  не
побыть и отшельником?
     -- Когда это я был конем? -- оскорбился Томас.
     -- Я сам видел, как ты однажды в Киеве нес  конскую  попону.  И  даже
седло.
     Томас подошел к Яре.
     -- Снимай сапоги.
     Она посмотрела с вызовом.
     -- Мне кажется, тебе не подойдут.
     Он нахмурился.
     -- Я не шучу.
     Она нехотя села, попыталась стянуть сапог. Он покачал головой,  умело
снял, другой рукой придерживая ее под коленом. На правой пятке  вздувалась
большая красная водянка. Томас покачал головой, осмотрел ногу  тщательнее.
Ее ступня была узкая и с нежной кожей. В его широкой ладони она  выглядела
маленькой и нежной,  ему  пришлось  напомнить  себе,  что  Яра  совсем  не
крохотная и беспомощная женщина, это его ладони похожи на весла.
     Он держал ее ступню, ощупывал растертые места. От ее розовой ступни в
его ладонь шел мощный поток странного тепла. Томас разогрелся, даже сердце
застучало чаще. Он чувствовал, как горячая кровь прилила к  щекам,  а  шея
раскалилась докрасна.
     -- Каждый солдат должен уметь наматывать портянки, -- строго  заметил
он. Его голос прозвучал хрипло.
     -- Я не солдат, -- огрызнулась она. Ее голос тоже  изменился,  звучал
ниже, с хрипотцой.
     -- Если в походе, -- возразил он, --  солдат.  А  командую  я.  А  ты
должна подчиняться... Сейчас приказ таков: смени портянку...  Нет,  дай  я
сам намотаю.
     -- Я сама, -- возразила она слабо.
     -- Не черта ты не умеешь. Собьешь ноги, а мне тащить калеку?
     Она фыркнула, а он принялся наматывать ей чистую  тряпицу.  Делал  он
это умело, бережно, прикасаясь так осторожно,  словно  держал  только  что
вылезшего из яйца птенчика.
     Калика посматривал нетерпеливо: гроза была чересчур близко. Двигается
медленно, слишком много несет, тем более лучше под нее не попадать.
     -- Скоро там?
     -- Готово, -- ответил Томас.
     Он выпустил ее ногу, поднялся --  высокий,  собранный,  снова  полный
сил, с синими глазами на загорелом лице. Покровительственно похлопал ее по
плечу,  как  молодого  солдата,   допустившего   оплошность,   не   совсем
безнадежного, вскинул мешок и  быстро  пошел,  почти  побежал  с  холма  в
сторону пещеры.
     Она смотрела с ненавистью в его прямую спину.  Калика  перехватил  ее
взгляд.
     -- Клюнула?.. Думаю, зря.
     Она даже подскочила от негодования.
     -- Я?.. Да лучше я утопну в болоте!.. Да пусть он сгорит в аду!..  Да
я...
     Он кивнул, будто именно этого и ожидал.
     -- Вот-вот, об этом и говорю.
     -- Эх, калика! -- сказала она с сердцем. -- Ты вроде бы повидал  мир,
но почему такой дурень? Хоть  знаешь,  с  кем  я  заручена?  С  тем  самым
Михаилом Урюпинцем, о котором мы слушаем всю дорогу. А ты киваешь на этого
тупого... этого...
     Олег покачал головой. Михаил Урюпинец, герой  и  подвижник,  защитник
рубежей, мог  бы  избрать  и  кого-то  лучше.  С  его  славой  богатыря  и
победителя дракона мог бы взять любую девку, знатную или не знатную. Любой
князь отдаст с радостью дочь, только бы иметь такого могучего зятя.
     Впрочем, подумал он печально, это  он  так  считает.  Вернее,  считал
тысячи лет, даже заставлял мир двигаться в ту сторону. Но  ряд  катастроф,
срывов, неожиданных провалов заставил усомниться в своей правоте.  Человек
нелеп, он не делает так, как правильно. Он поступает так, что  никогда  не
угадаешь, в какую сторону свернет и что сотворит. Так что нельзя  осуждать
ни Михаила, ни... Яру. Хорошо бы понять,  почему  так  поступают.  Его  не
устраивает премудрость вроде "Любовь зла -- полюбишь и козла"! Или козу.

     Глава 4

     Хоть калика сказал, что до пещеры рукой подать, но Яра уже двигалась,
почти ничего не видя сквозь завесу соленого пота, что выедал  глаза.  Ноги
стали, как две колоды, на которых рубят самые суковатые поленья, да  и  то
подкашивались, отнимались.
     Ее исцарапанные руки хватались за ветви, шершавую кору, иной раз даже
за корни, холодные и скользкие, и тогда она не могла понять, идет или  уже
ползет на четвереньках. А корни освобожденно  вздымались  из-под  толстого
зеленого ковра.
     Нога  подвернулась  на  ровном,  как  ей   показалось,   месте.   Она
непроизвольно  вскрикнула,  тут  же  возненавидев  себя   за   проявленную
слабость. Далекая спина рыцаря сразу напряглась,  он  развернулся,  и  Яра
увидела, как расширились его синие, как озера в летний день, глаза.
     Через мгновение он был рядом.
     -- Что с тобой?
     -- Нога... -- проговорила она сквозь стиснутые  зубы.  --  Да-да,  ты
говорил...
     -- Ну и что? -- усмешка на его лице была наглая. -- Я знал, что такое
случится. У моего дяди тоже была корова...
     Он быстро опустился,  умело  осмотрел  ногу.  В  сарацинских  городах
увечья бывали не только от ран, но и  от  падений,  камней,  сброшенных  с
башен и стен бревен. Он умел различать выв