и  меча.  Даже  ребенок
поймет: обереги сулят дорогу и схватки. Что ж, в эти края  еще  не  пришел
закон. Правит тот, у кого меч длиннее.
     Оседлав коней, поехали, оставив зарю за спиной. Томас  от  нетерпения
приподнимался в стременах, словно надеялся узреть туманные скалы Британии,
которую калика звал по старинке Оловянными островами. Правда, он намекнул,
что ежели он, Томас Мальтон из Гисленда, донесет чашу в сохранности, то  и
Британией звать перестанут, а всю огромную страну с народами  и  десятками
королевств назовут в честь его славного, хоть  и  малого  племени  англов.
Томас боялся и не  любил  пророчеств  языческих  волхвов  --  все-таки  от
дьявола! -- но это пусть бы исполнилось, даже если гореть  ему  за  это  в
огне.

     К полудню выбрались на берег извилистой речки. На той стороне  белели
хатки, почти скрытые  лесом.  Речка  долго  выбирала  русло,  меняла  его,
возвращалась на старые места, забросав илом  да  тиной  старую  дорогу,  а
деревья то подступали к самой воде,  то  уступали  место  густым  зарослям
осоки.
     Вдоль  берега  шла  тропка.  Томас  без  раздумий  направил  коня  по
утоптанному. Будет брод -- переправятся, брод не заметить  трудно.  Калика
на ходу свешивался с коня, срывал пучки травы,  нюхал,  даже  пробовал  на
зуб. Томас ехал недвижимый, как  башня.  В  рыцарском  доспехе  шевелиться
трудно, куда уж выкидывать трюки подобно  дикому  степняку.  Можно  только
утешиться, что степняки в царство небесное не попадут, они  все  язычники.
Иначе было бы зазорно сидеть бок о бок с узкоглазыми да желтолицыми. А  то
и вовсе с простолюдинами! Но  бог  справедлив,  такого  унижения  человека
благородного происхождения не допустит.
     Здесь, ближе к северу, уже чувствовалась близость осени.  Яркие,  как
забрызганные  кровью,  мухоморы  торчали  из  темно-зеленой  травы,   сами
просились в руки, зато грибы благородного происхождения наперед не  лезли,
скромно и с достоинством ждали, когда  их  узрит  царский  взор  человека.
Кусты терна стояли, обвешанные черными ягодами, одуряюще пахло из  колючих
зарослей малинника.
     Олег молча указал на медвежьи следы, хозяин леса не  упускает  случая
полакомиться сладким, так же молча слез с седла  и  бесшумно  углубился  в
колючие заросли. Томас поерзал, но рыцарский долг велел остаться в седле и
охранять друга. В густых ветвях перекликались птицы, тревоги в их  голосах
Томас пока что не уловил.
     -- Отведай, -- пригласил Олег, выходя из чащи. -- Скоро этих лесов не
останется.
     Томас принял горсть ягод.
     -- Почему?
     -- Вырубят, раскорчуют, а землю пустят под пашню. Потом ветер  выдует
землю, она ж распаханная, останется песок. Будут великие Пески... Я  такое
уже не раз видывал.
     У Томаса мороз пошел по коже.
     -- Сэр калика, страшно говоришь... Мы хоть успеем доехать? А  то  мой
конь в песках завязнет.
     Олег скорбно качнул головой.
     -- Мы-то успеем. Это будет лет так через восемь-десять тысяч.  А  вот
твоим правнукам придется туго...
     Томас пошевелил губами,  потом  пальцами,  подсчитывая  годы,  широко
заулыбался:
     -- Пусть спросят у сарацин, как в песках города строить. Как думаешь,
сарацины и тогда будут?
     Он с неожиданной легкостью соскочил с коня, безбоязненно углубился  в
колючие  заросли.  Слышался  треск,  хруст,  довольные   возгласы.   Затем
послышался страшный рев, ругань. Олег положил ладонь  на  рукоять  палицы,
прислушался. Сильнее запахло малиной. Рев становился  раздраженнее,  потом
уже ревели на два голоса. Олег равнодушно  отвернулся.  Было  бы  странно,
если бы сэр Томас не наступил на спящего  медведя.  Мохнатый  лакомка  так
ленив, что и спит в малиннике, чтобы, проснувшись, снова  жрать  ягоды  во
все медвежье горло.
     Олег перебирал обереги, вслушивался в тайные голоса, вчувствовался  в
смутные образы. Наконец, перебивая видения, прорезался крик:
     -- Сэр калика! Сэр калика, я медведя поймал!
     -- Ну так тащи сюда, -- ответил Олег равнодушно.
     -- Не идет!
     -- Гм... Тогда плюнь, сам иди сюда. Ехать пора.
     -- Не пускает!
     -- А-а... вырвись как-нибудь.
     -- Так он на мне сидит, проклятый! Шлем зачем-то сковыривает!
     Олег нехотя пошел в чащу. Малинник  был  в  рост  человека,  дикий  и
озверевший в тесноте. Ветви переплелись, колючки торчали во  все  стороны,
острые, как волчьи клыки. Когда осторожненько отводил ветку, другая тут же
пыталась с размаху  хлестнуть  острейшими  клыками.  В  чаще  орал  Томас,
торопил. Там слышались глухие удары, сиплое взревывание.
     Наконец через сплетение веток  Олег  увидел  горбатую  спину  хозяина
леса. Тот пытался нахлобучить  на  свою  лохматую  голову  шлем,  обиженно
взревывал. Ноги Томаса  Олег  заметил  не  сразу:  медведь  был  чудовищно
огромным, накрыл рыцаря целиком.
     -- Сэр Томас, -- позвал он неторопливо, -- ты где?
     Голос рыцаря был слабым, словно из самого медведя:
     -- Сэр калика... здесь я... под этим  дурнем...  Ишь,  в  рыцари  ему
восхотелось...
     -- Во дурень! -- ахнул Олег. -- Что в рыцарях хорошего?
     -- Ему... объ...ясни...
     -- Чего ты  туда  залез?  --  удивился  Олег.  --  Медведя  в  рыцари
посвящаешь?
     -- В рыцари... не так... Сгони его с меня. Он мне доспехи помял!
     Олег вытащил из мешочка рыбину --  все  равно  протухла,  --  швырнул
медведю. Тот с готовностью слез с рыцаря, благодарно подобрал лакомство  и
вломился  в  заросли.  Слышно  было,  как  затрещал  орешник,   вскрикнула
испуганная птица, и все затихло.
     Томас остался лежать вверх лицом, бледный и задыхающийся.  Руки  едва
шевелились, что-то искали.
     -- Чаша цела, -- успокоил Олег. -- В мешке на твоем коне.
     Томас прохрипел:
     -- В задницу чашу!.. А где...
     --  Шлем?  Вон  в  кустах.  Медведь  как  ребенок,  все  бросит  ради
лакомства.
     -- Ребенок? Эта зверюка -- ребенок?..
     Олег подумал, признался:
     -- Скорее, абезьян. Те же повадки. В наших лесах он заместо абезьяна.
     Томас с великим трудом приподнялся, сел.  Грудь  была  смята  могучей
лапой, рыцарь дышал тяжело, хватал ртом воздух, как рыба на берегу.
     -- Обезьяна... Пустить бы эту обезьяну в их леса...
     -- А что не так? -- не понял Олег. -- Он и по деревьям лазит не хуже.
Только не всякая ветка его выдержит... И не всякое дерево...
     -- Да и земля может проломиться, --  добавил  Томас  ему  в  тон.  Он
поднялся, покачнулся. -- Помоги мне вылезти из доспеха.  У  меня  в  мешке
есть инструменты, надо поправить.
     -- Сам? -- удивился Томас.
     -- А  что?  --  спросил  Томас  высокомерно.  --  Работа  кузнеца  --
благородная работа!

     Кони сами зачуяли брод, вскачь вошли  в  воду.  В  жемчужных  брызгах
повисла радуга, сказочно прекрасная и  такая  же  недолговечная,  как  все
прекрасное. На мелководье во все стороны прыснули серебристые рыбки.
     Вода едва достигала стремян, от нее тянуло бодрящим холодом. Олег  на
ходу  зачерпнул  ладонью,   отшатнулся,   чистая   вода   была   замутнена
свежепролитой кровью.
     -- Где-то близко, -- кивнул Томас. -- Поедем посмотрим?
     -- Объедем, -- сказал Олег  твердо.  --  Кто  ездит  прямо,  дома  не
ночует.
     Кони выбрались на берег, тревожно фыркали, чуя кровь. Словно сами  по
себе повернули и пошли вдоль берега  вверх  по  течению.  Тропка  петляла,
ныряла под низкие ветки деревьев, карабкалась вдоль скалистого  берега  по
узкой кромке. Когда же кони вынесли всадников  на  простор,  сердце  Олега
сжалось.
     Впереди на возвышенности горело село. Черный  дым  жгутами  завивался
над домами и сараями. Красные языки пламени блистали ярко и  страшно.  Дым
подхватывало  ветром,  снова  бросало  вниз,   к   земле,   разносило   по
окрестностям.  Мелькнули  человеческие  фигурки,  но  сражались   ли   еще
защитники  или  шел  грабеж  и  привычное  насилование,   рассмотреть   не
удавалось.
     -- Объедем? -- спросил Томас.
     Олег тяжело посмотрел направо, затем налево. С одной стороны осталась
река, где в чистом потоке примешались струйки крови, с другой  тоже  вроде
бы попахивало гарью.
     -- Прямо, -- сказал он со вздохом.
     -- А если придется кого-то стоптать?
     -- Что делать, все время нельзя сворачивать.
     Томас оскалил зубы, и его волчья усмешка напомнила Олегу  кого-то  из
очень  давних  знакомых.  Кони  привычно   пошли   рядом,   сразу   как-то
подобравшись, готовые к бешеной скачке, лязгу оружия, страшным крикам.
     Утоптанная дорога вывела к городской  стене,  повела  под  частоколом
толстых бревен с заостренными концами к городским  воротам.  На  них  были
следы копоти,  торчали  стрелы.  Разбитые  ворота  лежали  в  пыли,  трупы
защитников оттащили в стороны, чтобы не загораживали дорогу, сильно  пахло
гарью, доносились крики, ржание коней.
     -- Не Восток, -- сказал Томас сильным голосом. Его глаза  заблистали,
он потянулся к мечу. -- Даже не башня Давида...
     -- Оставь меч, -- посоветовал Олег раздраженно.
     -- Впереди еще дерутся!
     -- Это не наш бой.
     -- Разве это не наш мир?
     За воротами лежало множество убитых, сильно израненных, искалеченных,
стоптанных конями, даже обваренных смолой и кипятком. Попадались и женщины
с оружием в руках, погибшие в бою.  Они  лежали  вперемешку  с  мужчинами.
Томас хмурился, гневно сверкал очами. К этим отнеслись  как  к  воинам,  а
дальше будут попадаться уже другие женские трупы: с задранными подолами, а
то и вовсе раздетые донага, обезображенные. Многие со вспоротыми в поисках
драгоценностей  животами.  Это  он  уже   видел   в   каждом   захваченном
крестоносцами городе.
     Среди убитых попадались и люди в полосатых халатах, мохнатых  шапках.
Редко у кого была при себе кривая  сабля,  остальные  были  с  деревянными
пиками, волосяными арканами, а щиты -- плетеные из лозы, обтянутые кожей.
     -- Хазары, -- сказал Томас полувопросительно.
     -- Печенеги, -- поправил Олег. Подумал, сам поправился: -- Половцы.
     -- Чем-то отличаются?
     -- Чем-то. Но мало.
     Томас грозно потащил меч из ножен.
     -- Это я и хотел выяснить!
     Олег  молча  положил  ладонь   на   рукоять   его   меча.   Томас   с
неудовольствием задвинул полосу острой  стали  обратно.  На  узкой  улочке
попадались  тела  дружинников  в  рубашках  из  железных  колец  и   трупы
захватчиков в халатах и с дротиками. Захватчиков было  больше,  четверо  к
одному, что и понятно: защищать легче. К тому же русские  дружинники,  как
заметил Томас, всегда  лучше  вооружены  и  обучены:  дает  о  себе  знать
оседлость.
     Олег нагнулся, взял из руки убитого дружинника длинный  тяжелый  меч.
На вопросительный взгляд Томаса, нехотя буркнул:
     -- Боюсь, пригодится.
     Они видели испуганные лица, что украдкой провожали их взглядами из-за
наглухо закрытых ставень, но на улицах было пусто. Томас  удивился,  потом
встревожился. Под копытами  хрустела  посуда,  дорогу  порой  загораживали
столы, лавки.
     -- Но где же люди?
     -- Вот, -- указал Олег.
     -- А где живые?
     -- Грабят дома бояр. Здесь им делать нечего, тут одна голытьба.
     Ближе к середине города  гарью  запахло  сильнее.  Оттуда  доносились
крики, но оружие не звенело, да и крики были  вялые,  хотя  ругань  лилась
отборная. Олег намерился свернуть,  заприметил  дорогу,  что  выводила  из
города в обход площади. Томас же сказал бодро:
     -- Давай посмотрим?
     -- Драк не видывал?
     -- Просто приятно видеть, когда бьют не тебя, а других.
     -- Да, это непривычно.
     Все-таки Олег свернул в боковую улочку,  и  она,  к  радости  Томаса,
вывела на городскую площадь. По ту  сторону  блестела  маковкой  небольшая
церквушка. Десятка два воинов в халатах стояли с луками  в  руках,  еще  с
десяток под грозные крики десятника  лупили  окованным  бревном  в  двери.
Лучники по одному  пятились,  исчезали.  Грабить  приятнее,  чем  драться.
Обидно к тому же сложить  голову,  когда  пришел  наконец  сладостный  миг
победителя. Все женщины побежденного города -- твои,  все  вещи  --  твои.
Сладостен  и  восхитителен  миг  полной  власти,  когда  ты   хозяин   над
побежденными женщинами, когда ты бог, абсолютный  властелин!  Только  ради
этих минут и стоит ходить в изнурительнейшие походы, глотать  пыль  из-под
копыт, получать удары, сжиматься в смертном страхе  при  виде  разъяренных
людей и блестящих мечей...
     -- Эти спасутся, -- сказал Олег с некоторым облегчением.
     -- В церкви?
     -- А что, не веришь в защиту христианского бога?
     -- Ну... он может помочь по-другому...  гм...  взять  их  души  себе,
все-таки невинно убиенные...
     -- Да нет, просто церкви строят,  как  крепости.  Стены  из  каменных
глыб, видишь?
     Томас с сомнением покачал головой.
     -- А двери? Их все-таки вышибут.
     -- Не обязательно. Этим грабить хочется, а не драться. Уже по  одному
разбегаются. Боятся, что без них самое лучшее разберут.
     -- Не думаю, -- сказал Томас. -- Вон тот, упрямый, один может разбить
двери.
     -- У защитников и на этот случай есть два выхода. Один -- дать отпор,
они могут еще и победить, половцы уже  разбрелись,  сейчас  перепьются,  а
второй выход -- в самом деле выход за город. Через подземный ход.
     -- Откуда знаешь?
     -- Всегда роют, -- ответил Олег хладнокровно. -- А то и два в  разные
стороны.
     Томас проследил  за  взглядом  калики,  вздрогнул.  На  другом  конце
площади кучка половцев поставила деревянный крест  и  привязывала  к  нему
женщину. С нее сорвали платок, что уже считалось позором  на  Руси,  ветер
растрепал длинные неопрятные волосы.
     Подъехали трое всадников в богатых одеждах. На помосте стоял голый до
пояса половец. В руке его покачивался, как  змея  перед  броском,  длинный
кривой меч с расширяющимся  лезвием.  Один  из  всадников  что-то  крикнул
гортанно, указал на женщину. Пешие спешно начали бросать поленья и хворост
к ногам женщины.
     -- Пресвятая Дева Мария! -- ахнул Томас. -- Они ж сожгут девку!
     -- Степняки, -- буркнул Олег.
     -- Твои лесняки не лучше, -- огрызнулся Томас. -- Язычники!
     Он со стуком опустил забрало, стиснул  древко  копья.  Конь,  понимая
хозяина, пустился вскачь. Олег с досадой смотрел  вслед,  в  то  же  время
восхищаясь неудержимым порывом.  Хорошо  быть  молодым!  Все  принимает  к
сердцу. Все вновь в этой короткой жизни...
     Громкий стук подков заставил половцев повернуть головы. Рыцарь несся,
огромный и  страшный,  пригнувшись  к  гриве  коня.  Копье  было  длинное,
толстое, наконечник размером с широкий нож для разделки рыбы. Искры из-под
копыт вылетали огненными снопами.
     -- Бей язычников! -- заорал Томас. -- Бей всех, кто в Бога не верует!
     Половцы у ворот церкви выронили таран,  заорали,  хватаясь  за  ноги.
Всадники попятились, а богатырь с кривым мечом шагнул вперед, закрыл собой
женщину. Меч только  начал  подниматься,  когда  острие  копья  с  хрустом
вонзилось в середину груди. Блистающая  сталь,  обагренная  кровью,  вышла
между лопаток. Богатырь еще стоял, не веря, а рыцарь, отшвырнув  копье,  с
мечом налетел на половцев, сгрудившихся у деревянного столба.
     Натиск его был страшен  --  трое  тут  же  свалились  с  рассеченными
головами. От него шарахались,  как  от  живого  клубка  огня.  Женщина  на
помосте  смотрела  изумленными  глазами.  Ноги  ее  были   свободны,   она
ухитрилась лягнуть половца и отчаянно извивалась, пытаясь высвободить руки
из веревок. Послышался гортанный окрик, и  Томас  ощутил  сильный  толчок,
мелькнули обломки стрелы.
     Его стиснули со  всех  сторон.  Томас  рубился,  вертясь  в  седле  с
несвойственной и даже недостойной рыцаря быстротой. Его хватали  за  ноги,
перед глазами сверкали сабли. Подрезали коню  жилы,  мелькнула  паническая
мысль, сразу бы взяли... Или полоснули коня по брюху... Нет, уверены,  что
возьмут вместе с конем!
     Женщина наконец освободила одну руку. К  ней  подбежал  половец,  она
наотмашь хлестнула его по плоской роже. Он отшатнулся, зашипел от  злости,
выхватил саблю.
     -- Не сметь! -- грянул Томас. Страшный голос донесся, возможно,  даже
до башни Давида, но не до ушей половца. Он уже замахнулся на жертву, Томас
заскрипел от ярости зубами.
     Сабля блеснула, как серебристая  рыбка,  выскользнула  из  ослабевших
пальцев. В затылке половца торчала стрела с белым пером, а  сам  он  очень
медленно сгибал колени.
     Томас даже не крикнул Олегу, дыхания не хватало, озверелые рожи лезли
со всех сторон. Их было не меньше трех десятков, из соседних улочек спешно
возвращались, зачуяв  звуки  новой  битвы,  разбредшиеся  мародеры.  Томас
поворачивал коня,  теснил  их,  отвоевывая  простор.  Вокруг  него  падали
сраженные, он остервенело рубил и крушил, во рту внезапно ощутил  пену  --
доблесть берсеркера, но постыдную для  воина  Христова.  Да  черт  с  ним,
бешенством берсеркера, лишь бы перебить их  всех,  слышать  сладкий  хруст
рассекаемых костей, забрызгаться кровью, видеть страх в перекошенных лицах
и убивать, убивать, убивать...
     Олег холодно смотрел, как рыцарь продвигается,  как  медведь  в  стае
псов, к трем всадникам.  Те  подпустили  его  на  длину  меча,  но  рыцарь
опрокинул и последний заслон. Всадники попятились. Между ними  и  железным
воином возникали все  новые  ряды,  Томас  же  шел  напролом  с  упорством
англского быка. Меч его вздымался реже, рыцарь начал  выдыхаться,  но  все
еще продвигался к всадникам.
     -- Да черт с ними! -- крикнул Олег нетерпеливо. -- Поехали дальше.
     -- А враги? -- крикнул Томас бешено.
     -- Да какие они враги? У них тут свои свары.
     -- А женщина?
     -- Женщин везде приносят в жертву.
     -- У нас не приносят!
     -- Ну да, -- сказал Олег саркастически, -- не видывал я ваши обряды!
     -- То были не наши...
     Кочевники наконец поняли, что рыцаря простым натиском не взять, разом
отхлынули. Вовремя: сэр Томас уже поднимал меч,  как  ребенок  наковальню.
Все же он надменно огляделся, зычно провозгласил:
     -- Ну, кто супротив воина Христова?
     Олег  с  досадой  придержал  стрелу  на  тетиве.  Если  свои   победы
приписываешь Христу, то пусть он и помогает.
     Кочевники разом  сорвали  с  седельных  крюков  короткие  скрепленные
костным клеем турьи рога, их луки  начали  осыпать  рыцаря  градом  стрел.
Томас разъяренно ревел,  железные  наконечники  звонко  били  по  шлему  и
доспехам, нанося урон самолюбию. Его меч разом оказался беспомощным.
     Всадники  торопливо  отдавали  распоряжения,  и   к   рыцарю   начали
подкрадываться с разных сторон с баграми на длинных  рукоятях.  Женщина  у
столба уже освободилась, но бежать не решалась, везде  половцы,  пряталась
за столб. Томас отсалютовал ей мечом, едва подняв его на уровень седла.
     Пропадет  дурак,  подумал  Олег  с  досадой.   Он   спустил   тетиву,
молниеносно наложил другую стрелу  и  теперь  слышал  только  непрестанный
скрип дерева, из которого делал  лук,  и  звонкое  вжиканье  своих  стрел.
Только у знатных кочевников были  панцири  из  кожи  с  нашитыми  конскими
копытами, но  с  седел  одинаково  падали,  сраженные  насмерть,  и  самые
знатные, и самые бедные.
     Томас довольно скалил зубы. Тетива  не  успевала  вернуться,  как  ее
подхватывали сильные пальцы калики, и новые  стрелы  молниеносно  находили
цель. И били с такой силой, что будь на месте половца даже рыцарь в полном
воинском доспехе...
     Томас зябко передернул плечами. Не зря церковь налагает запрет на это
дьявольское оружие. Слишком оно смертоносное. Надо бы  при  случае  как-то
обойти запрет и научиться. Хоть и не рыцарское это  дело,  простонародное,
но в умелых руках наносит урону больше, чем целый рыцарский отряд. А стоит
намного дешевле.

     Глава 4

     На площади перед церковью остались  убитые.  Уцелевшие  попятились  в
переулки, постреливали оттуда. На площади лежало бревно,  бро