м умением. Все дивились,  как  они  без  ропота
переносят невзгоды. Теперь припоминаю, то же вооружение и  доспехи  видел.
Эт что ж, они явились из этих земель?
     -- Скорее всего даже из этого города. Вятичи, к примеру, тоже  ходили
в те походы, но у них оснастка другая.
     Томас несказанно удивился:
     -- И вятичи из этих земель?  Никогда  бы  не  подумал.  Я  считал  их
викингами. Они стояли слева от герцога Тулебского, прикрывали фланг короля
Генриха Синезубого. Тоже отважные и свирепые воины!  Воистину  дивны  дела
твои, Господи!
     Когда седлали коней, Томас представил себе, какую дальнюю дорогу надо
одолеть, сколько лесов, болот, городов и весей впереди, вздохнул, сказал в
сердцах:
     -- Что не пойму: ты колдун немалой силы и  ты  не  пользуешься  своей
мощью! Ну разве что когда совсем припрут к стенке. Да и то ты  чаще  готов
помереть, чем колдануть. Для меня это все равно  что  иметь  двух  быстрых
коней, а идти за ними пешком, глотая пыль!  Тебе  ж  все  равно  гореть  в
геенне огненной! Так чего же страшиться еще?
     Он думал, что калика не ответит, обычно таких разговоров избегал,  но
сейчас волхв был в хорошем расположении духа. Засмеялся:
     -- Я бы сказал, что это обет, это тебе б все объяснило. Верно?
     -- Ну...
     -- Так вот, это в самом деле обет. Не перед демонами, правда, как  ты
размечтался. Перед собой.
     -- Но зачем?
     -- Как тебе объяснить... Представь себе,  что  я  тоже  хочу  достичь
царства божьего. И я иду верной дорогой.  Но  всякое  использование  магии
отбрасывает меня назад, во тьму. В магии много  нечестивого...  не  в  том
смысле, как ты понимаешь, но общий смысл  ты  уловил...  В  магии  все  от
слепой веры, а я ненавижу слепую веру, в магии рабства не  меньше,  чем  в
христианстве. Я чувствую себя опозоренным, когда спасаю свою шкуру магией.
Ты прав, иногда легче умереть,  чем  чтобы  тебя  спасали  те,  с  кем  ты
борешься...
     Томас смотрел широко раскрытыми глазами.
     -- Тогда в тебе больше рыцарства, чем в любом из  паладинов  Круглого
Стола!
     -- Томас, на самом деле я стерпел бы и стыд, и  позор,  мало  ли  что
пришлось вытерпеть раньше,  но  пользование  магией  топчет  большее,  чем
жизнь. Оно топчет грязными копытами всю цель моего бытия! То, ради чего  я
живу.
     Словно небо раскрылось  над  Томасом.  У  калики,  оказывается,  свой
квест, который ему, рыцарю и воину Христа,  даже  не  представить!  Только
самый краешек увидел, ощутил, и то оторопь берет. Опасный с ним  противник
едет, опасный...
     К вечеру ветерок стих, в неподвижном воздухе повисли ароматы  поздних
трав, опавших листьев. Огромный багровый шар  медленно  опускался  к  краю
земли. Угольно-черные  тени  двигались  по  темно-багровой  земле  впереди
всадников, удлинялись, сливались с тенями скал, камней и деревьев. Мир был
дик и неведом, только они двое да кони казались живыми в этом мире.
     Небо постепенно темнело. Сперва на нем высветился едва заметный серп,
затем заблистала одна звездочка, другая. Теперь Томас  и  Олег  ехали  под
темно-синей чашей, края которой опускались на края земли.
     К ночи в редком березняке наткнулись на торговых гостей. Те поставили
телеги с  товаром  кругом,  развели  костер,  натаскали  сушняка.  К  ночи
готовились основательно, неожиданностей избегали...
     На треноге уже булькал и звенел крышкой огромный  котел,  на  горячих
углях да тонких прутиках со снятой корой жарились  широкие  темные  ломти.
Запах жареного  мяса  с  заморскими  специями  ожег  ноздри.  Томас  шумно
сглотнул слюну, а конь под ним тут же ускорил шаг,  словно  спешил  съесть
его раньше хозяина.
     -- Приветствуем  вас,  благородные  сэры,  --  провозгласил  Томас  в
пространство, явно не зная, как обратиться к торговым людям. -- Мир вам  и
благословение Господне!
     На них смотрели с любопытством. Один из купцов поднялся.
     -- Мир и вам, ежели не шутите. Впервые вижу попа в  железе!  Ночь  на
дворе, оставайтесь с нами. Ежели что, защитим.
     Томас побагровел, начал надуваться, но Олег сказал кротко:
     -- Спасибо, добрые люди. Мы переночуем с вами.
     -- Издалека?
     -- Очень.
     Больше вопросов не задавали. Не хочет человек говорить или  не  может
-- его дело. Нельзя считать деньги в чужом кармане, как все любят,  нельзя
выспрашивать чужое, хоть и очень хочется. Захотят -- скажут.
     Томас достал из своих мешков сало и круг сыра  --  негоже  только  на
чужое рот разевать, а свое прятать, -- у купцов нашелся  кожаный  мешок  с
брагой, пустили по рукам вкруг  костра.  После  трапезы  пошел  осторожный
разговор о том, кто такие и куда путь держат.
     Вопросы задавались так, чтобы легко дать  уйти  от  ответа.  Мало  ли
чего, в лесу могут жить разные  люди,  никого  задевать  не  стоит.  Время
смутное, князья на все накладывают лапу, чужеземные миссионеры рыщут, одни
пытаются в другую веру перевербовать,  другие  склоняют  князей  к  тесным
союзам то с Казимиром, то с половцами, то еще какие  цели  у  них  темные,
далеко идущие. Что на пользу им, купцам, сразу и не  сообразишь,  так  что
лучше никого не задевать, а там  приглядимся,  прислушаемся,  принюхаемся,
где-то что -- да обломится.
     Когда мешок с бражкой опустел наполовину, пошел  степенный  и  мудрый
разговор о том, как  обустроить  Русь,  как  жить  будем,  как  наконец-то
установить мир и порядок на землях, где всегда был беспорядок, где  только
обещали порядок, куда в давние времена  зазывали  даже  немцев,  чтобы  те
навели порядок, но даже и у тех пошло вперекосяк: это  Русь,  а  не  ихняя
Неметчина.
     Калика задвигался, спросил:
     -- Немцев?.. Это Рюрик-то немец?
     -- Немчура, -- подтвердил купец. Подумал, почесал голову. -- Или жид,
теперь не дознаешься.
     В самый разгар веселья, когда Томас уже намерился попытать счастья  в
игре, ибо в игре да в дороге познаются люди, в игре да в бане  все  равны,
играть -- не воровать, как внезапно  зашумели  верхушки  деревьев.  Воздух
задрожал, вспыхнули и погасли синие искры. С треском ломая ветви, на землю
падал сук, не сук -- целая колода.
     Гупнуло,  колода  оказалась  выдолбленной  изнутри.  Люди  ахнуть  не
успели, как оттуда вылезла, как огромный жук-короед,  сухонькая  старушка.
Лицо было сморщенное, как печеное яблоко, рот беззубый, но глаза  смотрели
зорко.  Суетливо  отряхнулась,  в  растрепанных  седых   космах   застряли
древесные крошки, будто в самом деле грызла дерево.
     -- Исполать всем, -- сказала она быстро. -- Не пужайтесь, не трону. Я
сегодни чегой-то очень уже наеденная. Только у костреца погреюсь, ежели не
против...
     Старший из купцов икнул, с трудом выдавил:
     -- Не против... Совсем-совсем не против. Еще как не против!
     Старушка подошла ближе. Она была в лохмотьях, те висели на  ней,  как
крылья старой летучей мыши, что привыкла спать среди паутины. Острые,  как
булавки, глаза пробежали по неподвижным  фигурам  Томаса  и  Олега.  Томас
настороженно держал ладонь на рукояти двуручного рыцарского меча.  Там  по
самую шляпку был забит  гвоздь  из  креста,  на  котором  распяли  Христа.
Гвоздь, окропленный самой благородной  кровью,  защищает  от  всех  козней
дьявола и его слуг. Конечно, только тех, кто верует  беззаветно.  Так  ему
обещал капеллан. А, черт, это уже другой меч!
     -- О вас двоих вся земля слыхом полнится.
     Олег доедал зачерствевший ломоть сыра, возразил с набитым ртом:
     -- Ну уж и вся!
     -- Вся наша, -- уточнила старушка
     -- Садись, грей кости. Ведунья?
     -- Теперь уже кличут ведьмой. Народ ведать не ведает ни про веды,  ни
про нас, хранящих веды. И ведать не хочет.
     Олег  стиснул  челюсти.  В  мир  опять  который  раз  победно  входит
невежество. Раньше можно было силком учить грамоте, а  теперь  новая  вера
слабых  и  нищих  духом  гласит,  что  именно  они,  слабые,   грязные   и
невежественные, угодны новому богу. А грамота -- от  дьявола.  Бей  и  жги
грамотеев!
     Томас смотрел с отвращением.  Креститься  не  стал:  мужчине  зазорно
страшиться женщины, пусть даже колдуньи,  но  отсел,  чтобы  не  коснуться
невзначай хотя бы железным локтем, вдруг доспех заржавеет?
     Ведьма вскинула руки. В верхушках деревьев  снова  зашумело.  Вниз  с
треском полетели сучья. Купцы бросились в разные стороны. Расстелилась  по
зеленой траве узорчатая скатерть, на землю гупнулись  узкогорлые  кувшины,
такие Олег видел только в Элладе. Неслышно возникли две большущие братины,
одна с брагой, другая с хмельным  медом,  посыпались  ковшики,  а  посреди
скатерки, всех раздвинув, появился жареный кабанчик с яблоком во рту.
     -- Язычество! -- сказал Томас с отвращением. -- Козни дьявола!
     -- Не ешь, -- предложил Олег.
     -- Еще чего, -- оскорбился Томас.  --  Дьявол  еще  подумает,  что  я
страшусь его слуг!
     Он первым вытащил кинжал, узкий  и  очень  острый,  только  им  можно
добить сбитого с коня рыцаря, просунув острие в щель  решетки  забрала,  с
наслаждением вонзил в кабанчика,  словно  лишал  жизни  сарацина.  Пахнуло
ароматным мясом. Кабанчик был молодой, сочный. Похоже, даже не  лесной,  а
откормленный в тепле и холе молоком и свежим хлебом.
     Олег,  посмеиваясь,  таскал  из  огня  ломти  жареного  мяса.  Купцы,
переглянувшись,  потянулись  за  ковшиками.   Старший   украдкой   спрятал
нательный крестик поглубже, тут же одной рукой  зачерпнул  бражки,  другой
принял от  Олега  кус  мяса.  Пригубил,  прислушался,  на  лице  появилась
довольная улыбка.
     Купцы ели и пили ведьмино угощенье сперва опасливо,  но  когда  хмель
ударил в голову, у костра пили и орали песни  уже  прирожденные  язычники.
Один даже бабку поднял в пляс,  а  когда  из-за  деревьев  в  ночи  начали
поблескивать желтые глаза, явно не волчьи, никто не ухватился за крест,  а
старший даже сделал приглашающий жест: мол, скатерть всех  накормит,  если
бабка не брешет. В ночи да лесу все мы братья.
     Когда купцы, обнявшись, орали непотребные песни, ведьма повернулась к
Олегу и Томасу. Голос ее упал до шепота:
     -- Что вы такого натворили?
     -- А что ты слышала? -- ответил Олег вопросом на вопрос.
     Ведьма на него внимания не обращала. Острые глазки буравили Томаса.
     -- Что ты такое несешь... с собой или в себе, что о тебе говорят даже
в Высоких Горах?
     Томас мялся, поглядывал на сэра калику. Олег сказал громче:
     -- Тебе-то что? Подслушивать недоброе дело.
     Ведьма оглядела его с пренебрежением.
     -- Скажи... Ты тоже при ем?
     -- При ем. Что ты слышала?
     Ведьма снова обратила острый взор на рыцаря.
     -- Чегой-то побаиваются. Слышно плохо, но понять можно, что  посылали
вовсе тебя остановить...
     -- Останавливали, -- буркнул Томас.
     -- И что же?
     -- Сами больше не сдвинутся. Разве что черти утянут.
     Ведьма  оглядела  его  с  растущим  интересом.   Раздражение   рыцаря
игнорировала, Олег ее понимал. Невежественный англ,  каким  бы  крупным  и
сильным ни выглядел, все равно  ребенок.  Капризный,  вспыльчивый  ребенок
нового мира. Не лучшего, еще не скоро можно увидеть, чего стоит  этот  мир
на самом деле, а пока что просто нового. А как сердиться на ребенка?
     -- Зело гордо сказано... Да и сам ты спину не гнешь. Похвально.
     -- Гнет, -- сказал Олег ехидно. -- Перед драконом не  гнет,  а  перед
крестом, костями, щепками, следом  на  камне...  Еще  плюет  через  плечо,
постоянно крестится, шепчет, пальцы за спиной скрючивает, чего-то  боится,
как заяц.
     -- Такой суеверный? -- удивилась ведьма.
     -- А еще верит в сон и чох, черную кошку,  бабу  с  пустыми  ведрами,
попа на дороге и пятницу тринадцатого числа...
     Томас сердито сопел. Он не боялся зримого  врага,  Бог  свидетель,  а
также побитые им сарацины, но вера велит бояться врага незримого,  который
вообще враг рода человеческого!
     Ведьма щелкнула пальцами, воздела  руки.  Сверху  упали  две  большие
широкие чаши, ведьма ловко поймала, не дала коснуться земли.  Края  чаш  в
свете костра тускло поблескивали, Томас определил, что обе окованы  старым
серебром.
     Олег принял чашу, усмехнулся, взглянул на Томаса. Перевел  взгляд  на
чашу,   покачал   головой,   встретившись   взглядом   с    ведьмой.    Та
пренебрежительно отмахнулась: пей, не выкобенивайся!  Посмотри  на  своего
друга, тому что пнем о сову, что совой о пень...
     А Томас, осушив чашу, налил из кувшина терпкого вина: кабанчик был  с
восточными специями, во рту надо тушить пожар, выпил залпом, потом отведал
хмельного меду -- в Киеве познал вкус и  прелесть,  снова  запил  вином  и
сразу наполнил чашу.
     Говорить  при  купцах  не  хотелось,  и   так   уже   прислушиваются,
переглядываются. При их ремесле пить можно, даже напиваться, но кто теряет
голову, тот в купцах дольше одной  поездки  не  продержится.  А  эти  были
матерыми, опытными волками. Даже чересчур для  такой  простой  поездки  на
торг из одного княжества в другое.
     Олег, предупреждая новый вопрос ведьмы, спросил почтительно:
     -- Ой вы, гости далекие!  Вы  повидали  и  страны  дальние,  и  людей
заморских! Вы своими глазами зрели то, о чем мы слышим только  в  кощунах,
которых новая вера велит звать былинами. Расскажите, что дивного встретили
в последний свой торг?
     Лесть оглупляет и самых мудрых. Род зачем-то оставил и  это  уязвимое
место в человеке среди прочих. Острые глаза купцов сразу стали  масляными,
отупели. Поглаживая роскошную бороду, старший сказал важно:
     -- Мы видели высокие башни Багдада и синее, как  небо,  море,  видели
пески и странных зверей. Мы зрели мир, где не бывает снега, где люди ходят
черные, как уголья, как деготь! Мы видели могучие племена, где даже  вожди
ходят голыми и едят людей...
     Ведьма покачала головой.
     -- Страсти какие!.. Врешь, поди! Где ж такие звери живут?
     --  Далеко...  Но  самое  дивное  было,  когда  шли   обратно   через
раскаленные пески... Нас осталось  мало,  ибо  все  продали,  кроме  троих
коней, да еще были две подводы с гостинцами...  Дорога  была,  по  слухам,
пустой и безопасной, потому мы отпустили охрану. До города версты две,  мы
ехали и радовались скорому возвращению на Русь...
     Он вздохнул, вытер лоб. В глазах метнулась  тень  страха,  он  заново
переживал что-то нелегкое.
     -- И когда уже показались городские стены, на нас откуда ни  возьмись
напали разбойники. Их было две дюжины против нас троих. Не хвалясь  скажу,
что каждый из нас выстоит против двоих, а разозлись, то сдюжит и с  тремя,
но у нас третий захворал, везли на телеге, а вдвоем не сумели бы...
     -- Ну-ну!
     Купец сказал с восторгом:
     -- Нам пришел бы конец, если бы в последний момент не  явился  дивный
витязь! Он был, как грозная  молния  в  божьей  руке.  Конь  под  ним  был
вороной, грива и хвост стелились по ветру, а меч в его руке  блистал,  как
самая яркая звезда на небе Багдада. Когда он понесся на разбойников, земля
застонала, а за ним взвилась стая черных воронов...
     -- Что за вороны? -- не понял Томас.
     --  Комья  земли,  выброшенные  копытами  его  коня!  Витязь  крикнул
страшным голосом. Многие разбойники попадали, а у других ноги превратились
в воду. А когда витязь налетел с поднятым мечом, только пятеро  осмелились
броситься на него.
     -- Ну-ну, -- спросил Томас нетерпеливо.
     Купец перевел дыхание. Гордо расправил грудь, словно это он дрался  с
разбойниками.
     -- Он поверг всех пятерых тремя  ударами!  Я  не  знаю,  как  он  так
сделал, но я сам видел три страшных удара,  после  чего  траву  на  десять
саженей забрызгало кровью, а  разбойники  лежали,  как  разрубленные  туши
баранов. Богатырь даже с коня не  слез.  Улыбнулся,  вытер  меч,  повернул
коня. Напрасно кричали, хотели почтить, предлагали деньги и  богатые  дары
за чудесное спасение!.. Он даже имя свое не назвал.  К  счастью,  один  из
наших видел его раньше, признал!
     Томас спросил уважительно:
     -- Кто же этот дивный витязь, столь  доблестный,  сколь  и  скромный?
Редко на земле являются рыцари, наделенные столь чудесными  добродетелями.
Я думал, они все сидели за Круглым Столом...
     Купец сказал торжественно:
     -- Это был сам Михаил Урюпинец!
     Калика кивнул понимающе. Похоже, он  слышал  о  доблестном  богатыре.
Купец благочестиво перекрестился. Томас перекрестился тоже.  Оба  смотрели
друг на друга с  покровительственным  пренебрежением,  мол,  что  с  дурня
взять...
     Да и в самом деле каждый был невежей с  точки  зрения  другого:  один
положил крест с правого плеча, другой -- с левого. Они еще не  знали,  что
первый будет зваться православным, второй -- левославным, или католиком.

     Купцы с пьяным удивлением заглядывали в братины, что  не  становились
легче.  Младший  наконец  запрокинул  одну  вверх  дном,  оттуда  жиденько
плеснуло брагой, та исчезла, не коснувшись земли. Тут же братина опустела,
даже высохла, будто ее подержали над костром. Напрасно незадачливый  купец
пытался вытрясти хоть каплю. Ему надавали по шее, а со  второй  обращались
бережно, чуть ли не с поклонами.
     Кабанчик ухитрился насытить всех,  так  как  быстро  обрастал  сочным
пахнущим мясом, уже жареным и  нашпигованным  чесноком  и  луком.  Старший
держался дольше всех, ел и пил за дюжину, ремень сперва  распустил,  затем
снял вовсе. Друзья отвалились по одному, засыпали пьяно, один  захрапел  с
костью в руке. Ведьма осторожно высвободила кость, припрятала  в  суму  на
поясе. Олег заметил, кивнул. Оплошала ведьма, не учла, что у купцов не  ее
беззубые десны. Это она со своими желтыми пеньками снимает лишь волоконца,
а здесь крепкие зубы купцов в поисках костного мозга  перемололи  то,  без
чего кабанчика не восстановить. Придется искать заклятие посильнее, нового
поросенка  достать  труднее.  Может  и  не  получиться,   древнее   умение
волхования уходит безвозвратно.
     Когда старший сдался,  повалился  навзничь  и  захрапел,  у  чудесной
скатерки остались только Томас и Олег. Ведьма почти не  ела,  а  рыцарь  и
калика насыщались по-мужски неторопливо, степенно, умело  наедаясь  впрок,
как матерые волки.
     Ведьма огляделась по  сторонам  --  чужих  ушей  нет,  а  купцы  спят
непробудно.
     -- Так кто вас подстерегает?
     -- Подстерегали, -- поправил Томас гордо. -- Теперь  их  самих  черти
стерегут. И дрова под котлы подкладывают.
     -- Куда? -- не поняла ведьма.
     Олег объяснил снисходительно:
     -- Это из их учения о загробном мире. Не обращай внимания.
     -- А-а, -- протянула ведьма. -- Какая-то новая вера? Лады,  много  их
было... Авось, и эта долго не продержится. Одних вы  сокрушили,  а  как  с
другими будете?
     -- Других нет, -- ответил Томас сердито,  слова  ведьмы  о  святейшей
вере Христовой задели. -- Сокрушили злодеев безбожных.
     -- Они как раз и были христианами, -- не преминул уколоть Олег.
     -- Всех сокрушили? -- не поверила ведьма.
     -- Главных побили, а стадо, ежели есть, разбежится. Да и  кто  пойдет
супротив, ежели побили сильнейших?
     Ведьма сожалеюще смотрела на молодого рыцаря, гордого и  счастливого,
упоенного победой. Даже сейчас  выгнул  грудь  и  расправил  плечи,  будто
король уже благосклонно одаривает милостями. Не знает еще, что святой угол
пустым долго не бывает.

     Глава 2

     В корчме, каких в Киеве не меньше сотни, за дальний столик сели двое.
Один в легкой одежде степняка,  смуглолицый  и  черноусый,  каждый  в  нем
признает берендея, при кривой сабле и в кольчужной сетке, другой повыше  и
пошире в кости, белокожий и с распущенными до плеч белокурыми  с  проседью
волосами. Синие как лед глаза выдавали уроженца Севера. Он был  в  кожаных
латах, из-за спины торчала рукоять исполинского двуручного меча.
     -- Здесь платят золотом? -- спросил человек в одежде степняка.
     Голос его был высоким, гортанным, с хищным  орлиным  клекотом.  Глаза
навыкате были похож