-- Чем убил? -- спросил он торопливо.-- У  меня  лука  не  было.  Лук
вообще не рыцарское оружие!
     -- Сделал, -- отмахнулся  калика.--  Палки  растут  везде,  а  вместо
тетивы я взял шнур из твоей перевязи.
     Томас  грыз  мясо,  посматривал  на  калику  с  удивлением.  Впрочем,
кабанчик  мог  оказаться  непуганым.  Или  одуревшим.  Или  уже   раненым,
умирающим.
     -- А тебе вера не мешает убивать?
     -- Почему бы? -- удивился калика.-- Нет, вера в богов никому  убивать
не мешает.
     -- В богов? -- переспросил Томас в ужасе.-- Язычник!
     Снова уронил, подхватил  с  земли,  не  замечая  хрустящих  на  зубах
песчинок и сухих стеблей травы. Калика равнодушно двинул плечами:
     -- Моя вера добрее. Никого не гоним. Поставь и Христу столб или крест
возле наших богов. Уже приняли Хорса, Симаргла, даже кельтского Тарана...
     -- Язычник!  --  повторил  Томас  с  отвращением.--  Христос  --  бог
богов!.. Он главнее всех.
     -- Поставь рядом, -- повторил калика.-- Понесут жертвы ему одному  --
оставим только его.
     -- Христос не принимает жертв.
     -- А хвалу, песнопения, курение благовонных смол?
     Томас хотел заткнуть уши, но на углях жарились сочные ломти  розового
мяса, исходили паром  и  ароматами,  калика  накалывал  прутиком,  подавал
Томасу ломти, наконец отдал и сам прутик.  Томас  кое-как  проглотил  кус,
просипел полузадушенно:
     -- Сам-то почему не ешь?.. Просвечиваешь на солнце...
     Олег с сомнением глядел на последний  ломоть  мяса,  распластавшийся,
как раздавленная черепаха среди багровых углей, задумчиво  двинул  острыми
плечами:
     -- Не знаю... Долго жил медом и акридами... Траву ел, листья. А  мясо
будит в человеке зверя.
     -- Гм... Во мне, к примеру, будит только аппетит.
     Калика растянул в подобии  усмешки  бескровные  губы,  зубы  блеснули
белые, хищные, острые, как у зверя. Он взял последний ломоть голыми руками
не  морщась,  задумчиво  покрутил  в  ладони,   помял.   Лицо   оставалось
неподвижным, но у черепа, обтянутого кожей, трудно понять выражение. Томас
даже задержал дыхание, когда калика поднес мясо к губам.  Бескровные  губы
раздвинулись, потрогали жареное мясо. Ноздри подрагивали,  вбирая  запахи.
Затем калика очень осторожно коснулся мяса зубами.
     Томас следил,  как  ел  калика,  боялся  шевельнуться.  Когда  калика
проглотил последний кусок, разжеванный так тщательно,  словно  готовил  из
него кашицу, Томас выдохнул с облегчением:
     -- Ну вот! А то медом и акридами!
     Калика  повернулся,  в  глазах  было  непонимание.  Кивнул   наконец,
просветлел:
     -- Ты не понял... Запретов на еду в моей вере нет. Это и  есть  часть
моего подвига!.. Труднее всего одолеть себя. Пост -- это власть  духа  над
телом. Я жаждал мяса с кровью, но ел  только  листья,  жаждал  женщин,  но
проводил время в  пещере...  Только  полное  воздержание  помогает  искать
Истину.
     Томас спросил разочарованно:
     -- Значит, ты еще не отказался от своей языческой веры?
     -- Власть моего духа достаточно сильна, чтобы не дать плоти задрожать
при виде мяса, обильной еды. Теперь могу есть мясо. Значит,  могу  перейти
из Малого отшельничества в Большое...
     Томас уже спал, осоловев от сытости.
     На седьмой день рыцарь попробовал влезть на  коня.  Едва  конь  пошел
шагом,  Томас  побледнел  как  смерть,  покачнулся.  Калика   едва   успел
подхватить падающего рыцаря.
     Когда Томас очнулся, он лежал под тем  же  дубом.  Весь  день  калика
кипятил в его боевом шлеме вонючую гадость из трав, корней, сбивал с берез
черные наросты, измельчал, кипятил, заставлял Томаса  пить  отвратительную
горькую смесь, в которой плавали жесткие крылья жуков и  чьи-то  когтистые
лапки.
     Томас клял Везельвула с  Астаротом,  но  пил,  ибо  в  лекарствах  не
понимал, как и положено благородному  рыцарю,  а  новому  другу  верил  на
слово.
     Калика поил настоями и отварами, умело сшибал  самодельными  стрелами
птиц. Однажды подшиб молодого  барсука.  Томас  ел,  молодая  сила  быстро
вливалась в мускулистое тело, закаленное в сражениях,  походах,  лишениях.
Он поднимался, прислушивался: рана в боку ныла, но острая боль ушла.
     -- Святой отец, когда ты мылся в последний раз?
     Олег ответил рассеянно:
     -- Месяц тому я попал под сильный ливень...
     -- Гм... А где ты берешь воду? Я видел мельком ручей, когда  падал  с
коня...
     -- Близко, -- подтвердил калика.  Он  задумался,  сказал  медленно:--
Кстати,  я  совсем  забыл...  В  Большом  отшельничестве  можно  все,  что
дозволено другим. Так что я могу...
     Вернулся он с прилипшими  волосами,  мокрый,  с  блестящими  глазами.
Томас смотрел с удивлением: волосы калики оказались цвета спелой рябины, а
лицо белое, не тронутое солнцем.  Странные  зеленые,  как  молодая  трава,
глаза смотрели печально.
     -- Ты не сакс? -- спросил Томас.
     -- Славянин. А ты из Британии?
     -- Родился  на  берегу  Дона,  --  ответил  Томас  мечтательно.--  На
излучине близ устья стоит мой замок... Вокруг леса, леса... Болота,  топи.
Вся Британия -- леса и болота. Холм, где стоит мой замок, --  единственное
сухое место на сто миль вокруг. В лесах тесно от туров, оленей, кабанов, а
про зайцев или барсуков  и  говорить  нечего.  От  птичьего  крика  шалеет
голова. Рыба бьется головой о борта лодки, просится в сеть...
     Олег кивнул:
     -- Я тоже любил бывать на Дону.
     Томас живо развернулся, глаза заблестели:
     -- На Дону?
     -- Десятки раз.
     -- Не видел ли высокий замок из  белого-белого  камня?  На  излучине,
защитный вал и ров слева...
     Олег покачал головой:
     -- Я бывал на берегах Дона  в  Восточной  Руси,  Палестине,  Колхиде,
Аравии, Гишпании, Элладе... Везде, где прошли сыны Скифа, остались реки  с
именем "Дон".
     Томас дернулся, спросил угрожающе:
     -- Когда это дикие скифы завоевывали Британию?
     -- Я без всяких  завоеваний  побывал  в  Святой  земле,  не  так  ли?
Когда-то великий вождь скифов Таргитай... или это был Колоксай?..  решился
старую богиню Дану, покровительницу скифов-кочевников, заменить  на  Апию,
мать сыру-землю. Хотел кочевников разом обратить в  землепашцев!  Понятно,
кровавая распря... Староверы после  битвы  откочевали  через  всю  Европу,
переправились на Оловянные острова. Там выстроили  жертвенники  на  старый
лад из огромных камней-дольменов. Не видал?  Жаль,  красиво...  Стоунхендж
зовется. Дали имена рекам. А вообще-то река по-скифски  --  "дон".  Город,
который выстроили в устье реки, нарекли Лондоном, что  значит:  стоящий  в
устье. У нас тоже такие города  зовутся  Усть-Ижора,  Усть-Илим,  а  то  и
просто -- Устюг...
     Томас оборвал надменно:
     -- Не видал там никаких лохматых! Мы, англы, испокон веков  живем  на
берегах Дона. Господь создал нас прямо на его берегах, а весь  белый  свет
сотворил чуть раньше. Всего за шесть месяцев!
     -- За шесть дней, -- поправил калика кротким голосом.
     -- Сам знаю, -- огрызнулся Томас.-- Я боялся,  что  ты,  язычник,  не
поверишь! Все-таки за шесть дней... гм... а за  шесть  месяцев  даже  твои
боги сумели бы, если бы собрались кучей.

     Глава 2

     На десятый день Томас сумел влезть в доспехи. Он шатался от слабости,
калика помог ему забраться в седло.  Конь  заржал,  застоявшись,  пробовал
пойти гордо, калика поспешно ухватил повод, и конь  встал  как  вкопанный.
Ладонь, державшая повод, была широкая как весло, а сама рука -- костлявая,
жилистая, уже малость обросшая мясом --  казалось  вырезанной  из  старого
дуба. Калика раздался в плечах, хотя они и раньше были широки,  лицо  чуть
ожило, но в глазах осталась все та же смертная тоска.
     -- Спаси Бог, -- сказал Томас.-- Позволяют  ли  твои  боги  принимать
плату?
     -- Сэр Томас, мне надо очень мало. Когда нет  травы,  я  могу  грызть
кору на деревьях. Сплю на камнях, голой земле. Будь здоров! Удачи тебе.
     Рыцарь пытался  приподнять  копье  для  салюта,  но  не  сумел.  Лишь
улыбнулся виновато, а конь пошел ровным шагом, стараясь не трясти хозяина.
Калика поднял свой плащ, взял  клюку,  то  бишь  посох,  и  пошел  той  же
дорогой, но не спеша, весь погруженный в нелегкие думы.
     Дорожка вилась между деревьями, вдали уже мелькал просвет.  По  ветке
над дорогой пробежала белка, цокнула острыми  зубками,  заметив  бредущего
человека, задержалась от  любопытства.  Тяжело  пролетела  крупная  птица,
попыталась сесть на ту же ветку, но  застывшие  в  гнезде  лапы  цеплялись
худо, и она долго махала  крыльями,  качалась,  пока  когти  обрели  былую
уверенность.
     Олег брел тихо, узнал  птаху,  высиживающую  птенцов.  Брюхо  светило
жалко-розовым, выщипано до голой кожи на  утепление  гнезда,  исхудала  --
редко выпархивает, почти не кормится, греет птенцов, стережет...
     Бесстрашно прошла  в  двух  десятках  шагов  олениха,  за  ней  бежал
тонконогий олененок. Она шевелила ушами, настораживалась,  на  Олега  лишь
покосилась -- странник не казался опасным. Она тыкалась в  ветки,  срывала
листок,  жевала,  томно  прикрывая  глаза.  Олененок,  для  которого   все
делалось, больше глазел на стрекоз.
     Деревья  расступились,  Олег  окунулся  в   жаркий   воздух.   Солнце
обрушилось на плечи, в плаще стало жарко. Олег сбросил на  спину  капюшон,
открыв   голову   жарким   лучам.   В   Малом    отшельничестве    человек
совершенствуется в уединении, вдали от  мирской  суеты  --  в  пещере  ли,
пустыне, лесу  или  в  горах.  Таких  отшельников  тысячи,  в  мучительных
раздумьях добывают Истину, далее несут миру. Гаутама добыл свою  Истину  в
дремучем лесу, Заратуштра надолго ушел в горы, Христос сорок дней постился
в пустыне, а с Магометом Аллах заговорил, когда тот  предавался  тягостным
размышлениям на вершине одинокой горы.
     Но  есть  отшельничество  потруднее:  быть  среди  людей,  ничем   не
отличаться, вкушать ту же пищу, жить той же жизнью,  но  чувствовать  лишь
плотью, а душу держать в чистоте, уметь быть по-прежнему на вершине  горы.
Многие пытались войти в Большое отшельничество, немногие удержались!
     Дорога петляла между  холмами,  дважды  попались  странные  уродливые
оливы, с раздутыми стволами -- деревья, которые растут только в этом крае,
потом холмы расступились, дорога вышла на простор.
     Вдали поднимались стены высокого замка-крепости. Это был мрачный  дом
в четыре  поверха,  высокая  сторожевая  башня,  вокруг  как  раз  строили
крепостную стену. Отсюда он казался  облепленный  муравьями  --  множество
народу тащили огромные  камни,  поднимали  на  стену,  обвязав  веревками,
блестели мокрые стволы деревьев, с них  на  ходу  сдирали  кору,  мелькали
обнаженные спины.
     Дорога раздвоилась, одна ветвь с готовностью свернула к замку, другая
потянулась мимо. Калика шел равнодушно  дальше,  такие  замки  уже  видел.
Франки-крестоносцы, разгромив сарацин и захватив  Иерусалим  с  окрестными
землями, спешно укреплялись,  огораживались.  Короли  наперебой  раздавали
рыцарям не принадлежащие им земли с живущим там  людом,  а  рыцари  спешно
строили замки, укрывались за крепкими стенами.
     Весь замок -- высокая четырехугольная башня  --  широкая,  массивная,
сложенная из огромных гранитных глыб.  Вокруг  теснятся  другие  строения,
поменьше, но из-за высокой городской стены выглядывают только крыши. С той
стороны течет небольшая река, замок привычно выстроен в  излучине  --  для
лучшей защиты, -- а отсюда выкопан глубокий ров, наполненный водой из  той
же реки. В стене под арочным карнизом виднеются ворота, массивные, с обеих
сторон по  башенке,  где  прячутся  сторожа,  а  сами  ворота  утоплены  в
сводчатом уступе стены...
     Калика уже оставил замок далеко слева, когда сзади послышался  частый
цокот копыт. Не оглядываясь, он сошел с дороги, даже отступил  за  обочину
-- у дурных  людей  появилась  привычка  на  ходу  стегать  плетью  пеших,
особенно безоружных.
     Копыта простучали мимо.  Трое  на  легких  тонконогих  конях.  Задний
оглянулся на бредущего странника, что-то крикнул, остановился. Его  друзья
с неохотой придержали лошадей. Все трое одеты пестро,  в  лохмотья,  но  у
всех сабли и кинжалы, у одного за плечами  лук,  сбоку  на  седле  колчан,
набитый оперенными стрелами. И у всех злые голодные лица.
     -- Эй, -- крикнул задний всадник грубо, -- ты чей?
     Олег ответил смиренно:
     -- Паломник я, добрые люди... Бреду из Святой земли в родные края.
     -- Где твои края? -- потребовал всадник. Двое удерживали  коней,  что
явно рвались продолжить скачку.
     -- На Руси.
     Всадники переглянулись, задний сказал зло:
     -- Не слышал. Что-то выдуманное, да?
     -- Или крохотное королевство, -- крикнул один из дальних.
     -- Не крупнее моего ногтя!
     Задний сказал решительно:
     -- Очень хорошо! Он ничейный.
     Соскочил с коня, ткнул Олега в грудь кнутовищем.  Олег  не  двигался.
Всадник деловито пощупал руки, грудь, велел открыть рот, пересчитал  зубы.
Первый всадник крикнул нетерпеливо:
     -- Тернак, ты всякую падаль готов тащить! Погляди, одни кости!
     Второй добавил:
     -- Он из Европы. Свой!
     Тернак возразил насмешливо:
     -- Господь сказал: нет ни эллина,  ни  иудея.  Значит,  все  равны  у
барона в каменоломне, ха-ха! Отвези его Мураду.
     Они окружили странника, двое обнажили сабли, третий наложил стрелу на
тетиву. Олег смотрел на их лица, узнавал умелых  людоловов,  поднаторевших
на проклятом богами деле.
     -- Протяни руки! -- резко велел Тернак.-- Не вперед, а за спину!
     Олег покорно заложил руки за спину. Тернак  ловко  набросил  веревку,
туго стянул кисти. Вдвоем закинули Олега на коня, Тернак отряхнул  ладони,
сказал с удивлением:
     --  Кости,  а  такой  тяжелый!  Абдулла,  отвези  его  Мураду.  Потом
догонишь.
     Абдулла с  проклятием  вскочил  на  коня  и,  придерживая  связанного
странника, с гиком погнал к замку.
     Во  внутреннем  дворе  замка,  едва  миновали  ворота,  их   встретил
громадный,  заросший  черным  волосом  получеловек-полузверь,   таким   он
показался Олегу. Низкий лоб, близко посаженные  глазки,  огромная  тяжелая
нижняя челюсть, а шеи нет вовсе -- голова, больше похожая на валун,  сидит
на литых плечах. Обнаженная грудь как пивная бочка,  ноги  --  словно  всю
жизнь не слезал с этой бочки, зато руки, громадные и  толстые  как  стволы
деревьев, лишь вместо жесткой коры их сплошь покрыли густые черные волосы.
     Он вытер крючковатые, словно прокаленные  в  огне  пальцы  о  кожаный
передник, испачканный кровью, с отвращением оглядел калику:
     -- Издохнет в первый же день!.. Эх, Тернак, каджи тебя забери...
     Олега подогнали к низкому каменному сараю. Дверь приоткрылась, оттуда
дохнуло нечистотами, спертым  воздухом.  Ударили  в  спину  сильнее,  Олег
влетел в темное помещение, выставленная вперед нога не  ощутила  пола,  он
покатился по ступенькам, опомнился  лишь  на  каменном  полу  с  остатками
гнилой соломы.
     Сверху лязгнула дверь, загремел  засов.  На  плечо  Олега  опустилась
сильная рука, насмешливый голос произнес над ухом:
     -- Приветствуем строителя нового мира!
     Глаза быстро привыкали к полутьме, Олег различил под стенами  десятка
два полуголых людей. У каждого тускло поблескивал  ошейник,  трое  были  в
железных цепях.
     -- Какого мира? -- спросил он.
     --   Нового,   --   ответил   человек   с    издевкой.--    Светлого!
Христианского!.. Среди окружающего варварства -- замка барона Оцета! Опоры
христианского воинства в краю сарацинском...
     Он был  полугол,  спина  вздулась  страшными  рубцами,  поперек  лица
пролегла багровая полоса с рваными краями, левый  глаз  запух.  Олег  сел,
потер затекшие кисти рук.
     -- Я слышал... каменоломни?
     Человек оскалился в улыбке,  десны  кровоточили,  от  передних  зубов
остались острые пеньки:
     -- Работал с камнем?
     Олег кивнул, продолжал оглядываться. Если незнакомец  жаждет  увидеть
страх на  лице  новичка,  то  ему  придется  разочароваться:  странники  в
скитаниях видят многое.
     -- Паломник?
     Олег снова кивнул.
     -- Здесь половина паломников, --  сообщил  незнакомец.--  Барон  дает
возможность построить царство небесное на земле.  Для  себя,  конечно.  Но
замок уже построили, сейчас поднимаем стену... Меня зовут Ярлат.
     -- Я родом из Руси, Олег.
     -- Это где-то в Гиперборее?
     На следующее утро его отвели в кузницу. Двое дюжих воинов  надели  на
шею железное кольцо, а кузнец быстро и умело свел концы, склепал, припалив
кожу на горле. Страж хлопнул с размаха по спине:
     -- Люблю паломников!..  Смиренные.  Все,  дескать,  от  Бога...  Иные
артачатся, вчера двоих скормили живыми псам.
     Ошейник, разогревшись, остывал медленно, жег шею. Под  стражей  Олега
вывели через главные ворота. В полуверсте от замка зияла огромная яма, где
поместились бы два или три дома барона,  оттуда  поднималась  мелкая  злая
пыль, слышались тяжелые удары железа о камень.
     Страж подвел Олега к краю, указал на деревянную лестницу:
     -- Спускайся! Кирку  пока  не  получишь,  будешь  вытаскивать  камни.
Десятник покажет, что делать.
     Внизу полуголые люди били тяжелыми  кирками  по  глыбам,  сверлили  в
каменных плитах дыры, вбивали деревянные колья, поливали водой.  Разбухая,
дерево ломало камень, отколотые глыбы тут же обвязывали веревками,  тащили
наверх.
     Десятник хмуро оглядел нового раба:
     -- Будешь таскать отколотые камешки. Здесь, до края ямы. Наверху  те,
кто убегать не пытается. А тебя еще не знаем.
     Олег молча ухватился за блистающий цветными искрами  край  отколотого
камня. Чернобородый мужик взялся с другой стороны, угрюмо процедил:
     -- Не ленись, но и не рви жилы. Иначе до вечера не протянешь!..
     До полудня они ворочали камни,  подтаскивали  к  краю  стены.  Сверху
опускались веревки,  Олег  и  чернобородый,  его  звали  просто  Лохматым,
увязывали,  затягивали  узлы,  продлевая  минуты   отдыха,   затем   камни
мучительно медленно ползли вверх  по  каменной  стене,  царапаясь  острыми
гранями, роняя гранитную крошку.
     После короткого обеда, когда им раздали по  сушеной  рыбине  и  ломтю
хлеба, Олега поставили вбивать деревянные  клинья.  Рядом  плескали  воду,
плита уже потрескивала, кряхтела, Олег вдруг ощутил под ногами напряжение,
возникшее в камне. Рядом двое невольников  длинными  шестами  перекатывали
уже отколотую глыбу, стонали. Олег обронил предостерегающе:
     -- Зацепит... Отойдите.
     Оба смотрели непонимающе, а десятник, метнув на Олега острый  взгляд,
внезапно гаркнул люто:
     -- Брысь отсюда!
     Они буквально взлетели, как вспуганные птицы, тут же  огромная  плита
под Олегом сухо треснула. Глыбой как метнуло из катапульты:  на  два  шага
пропахала, царапая сухую каменистую землю,  Олег  остался  на  самом  краю
основной плиты. Надсмотрщик не спускал глаз с новичка, губы его кривились:
     -- Знаешь камень? Хорошо... Спас двух дураков.
     Плиту разломило, словно переспелый арбуз. Внутри отливало  красным  с
черными зернами, блестело,  сверху  опускались  ровные  канавки,  там  еще
держались разбухшие от воды колышки.
     Олег  подобрал  непомерно  тяжелый  молот.  Вокруг   двигались,   как
полуживые, эти несчастные, с потухшими глазами, и сердце  сжимало  чувство
вины, что все еще не нашел путь для их спасения, не  отыскал  Истину.  Нет
настоящего  величия  в  том,  кто  сумел  сам  из  рабства  подняться   до
императорского трона, таких было немало. Он сам знавал синеглазого пастуха
Управду,  который  оставил  овец  на  отрогах  Карпат  и  сел  на  трон  в
Константинополе, а свое славянское имя лишь перевел на  латинский  лад  --
Юстиниан, что означало то же самое: управление, право,  правосудие.  Слово
больше разошлось в латыни, от него пошло --  юстиция.  Он  сделал  немало,
этот белоголовый пастух, хотя трон  ему  уже  был  подготовлен