оро выход?
     -- Скоро, -- успокоил Олег торопливо.-- Так говорят обереги.
     -- Так говорил Учитель, -- пробормотал Томас себе под нос.
     -- Что-что? -- переспросил Олег удивленно.
     -- Так часто говорил мой наставник... -- объяснил  Томас.--  Когда  я
учил  обязательный  для  рыцаря  квадривиум.  Бывал  ли  Христос  у   этих
муравьев?.. В святой книге ничего не сказано, но ведь Христос удалялся  на
сорок дней в безлюдную пустыню, где его искушал Сатана? Теперь я знаю, чем
искушал...
     Светящаяся облицовка стен давно кончилась, они пробирались  в  полной
темноте.  Когда  Томас  задевал  головой  или  плечами  стены,  а  задевал
постоянно, сыпалась земля, камешки, однажды хлынула грязная вода, вымочила
с головы до ног.
     -- Не могли укрепить стены! -- ругался Томас.-- А еще муравьи! Хоть и
геродотовы.  Трудолюбивые,  старательные...  Хорошие  хозяева   давно   бы
сделали.
     -- Мы давно вышли за их муравейник, -- успокоил Олег.
     -- Зачем?
     -- Томас, ты вынослив, как боевой конь, но тебя пришлось бы тащить на
себе. А мне холка дорога.
     -- Здесь ближе?
     -- Полверсты.
     -- С гаком?
     -- Ну... с крохотным.
     -- Тогда мили две, -- решил Томас. Он шарахнулся в темноте  так,  что
зазвенели доспехи и затряслась скала, а за  их  спинами  прогремел  обвал,
сказал нехотя: -- Ладно, пошли по прямой. Как ворона летит!
     Калика каким-то  образом  ориентировался,  постоянно  подавал  голос,
предупреждая о ямах, выступах. Иногда в темноте хватал Томаса, всякий  раз
пугая до вопля, втаскивал в узкую, как мышиная норка, щель, которую  Томас
ни за что не отыскал бы, а бился бы здесь остаток жизни, как козел о ясли.
     -- Скоро? -- спрашивал Томас в который раз.  Руки  калики  теперь  не
отпускали, и Томас не находил сил, чтобы отпихнуться.
     Когда впереди забрезжил свет, Томас сперва решил,  что  чудится:  уже
давно перед глазами плавали  светлые  пятна,  но  калика  тащил,  понукал,
ругался,  и  Томас  из  последних  сил  карабкался,  хватался  за   камни,
подтягивал тяжелое тело, упирался ногами, снова слепо шарил растопыренными
пальцами.
     Он вывалился на  поверхность,  упал  на  спину,  глядя  вытаращенными
глазами в небо, такое яркое от звезд и щербатой луны. Рядом  хрипло  дышал
калика. Томас услышал прерывающийся голос:
     -- Никогда бы не поверил... до чего гордость доводит... Сэр  Томас...
ты герой! Рыцари Круглого стола тебе в подметки...
     -- Сэр калика,  --  протестующе  шепнул  Томас,  но  чувствовал  себя
польщенным.
     Справа и слева росли кусты, впереди гребень закрывал  вид,  но  Томас
видел голую главу высокой горы. В ту  сторону  пронеслась  бесшумная  тень
ночной птицы, совы или филина. В темноте пискнуло, снова стихло.
     Возле Томаса нерешительно засюрчал кузнечик, Томас  повернул  голову:
крохотный зеленый певун сидел на травинке в футе от лица -- толстенький, с
надутым брюшком, косился на  огромное  чудовище  настороженно,  но  упорно
водил зазубренной лапкой по краю жесткого крыла.
     Томас растроганно улыбнулся. Кузнечик явно трусит, испуганно  таращит
огромные глаза, усики дрожат от страха, но верещит  свою  песенку,  храбро
отстаивая свой участок, свои земельные владения, свой замок от вторгшегося
в его земли чудовища.  Томас  потихоньку  отодвинулся,  ибо  если  спугнет
отважного воина-певца, тот останется без владений: другие земли  заняты  и
поделены,  придется  бедному  либо  идти  в  наймы,  либо  превратиться  в
странствующего рыцаря.
     -- А что плохого быть странствующим рыцарем? --  сказал  он  вслух  и
удивился своему хриплому каркающему, как  у  старой  простуженной  вороны,
голосу.
     Рядом, зашевелился, тяжело поднялся и сел калика. Лицо было мокрое от
пота, в потеках грязи.
     -- Верно глаголешь. Кто хоть раз обошел вокруг хаты, уже умнее  того,
кто не слезает с печи.
     -- Сэр калика... куда нас вынесло? Горы, не степь...
     -- Одна гора, -- поправил Олег.  Он  с  силой  потер  ладонями  лицо,
пытаясь согнать усталость, но лишь размазал грязь.-- За ней тянется  степь
без конца и края... Но дела плохи, сэр Томас.
     -- Опять? -- простонал Томас.
     -- Агафирсы нас  увели  далеко  на  восток,  ты  знаешь.  Теперь  нам
предстоит  пересечь  голую  степь,  полную  диких  народов,  что   убивают
чужестранцев без жалости. К тому же мы как на ладони и для Семерых Тайных.
И третье... это грозит бедой уже тебе одному -- мы забрались на восток так
далеко, что нет на свете коней, которые домчали бы в Британию к  празднику
святого Боромира!
     Томас приподнялся, рухнул лицом вниз. Он не хотел, чтобы  злые  слезы
видел калика, но боль уже стиснула сердце. Его  тряхнуло,  он  понял,  что
рыдания, которые так легко получаются у женщин, мужчинам разрывают грудь.
     -- Тогда... я умру, -- прошептал он.-- Сэр калика... Зачем мне  жизнь
без Крижины? К тому же она... не просто  останется  одна...  а  достанется
злым людям... они сделают ее несчастной!
     Олег смотрел с  жалостью  и  тревогой,  пальцы  перебирали  найденные
обереги. Он сидел выше, видел гору целиком: обрывистую, у основания сплошь
заросшую  густым  лесом.  Вершина   оставалась   голой,   каменная   стена
растрескалась, но семена деревьев  не  прижились,  даже  трава  не  сумела
уцепиться за красный гранит, угнездиться в трещинах.
     -- Собери дров, -- неожиданно сказал Олег.-- Я схожу к горе.
     Томас вяло мотнул головой, пусть весь мир рушится, когда разлучают  с
любимой, но калика уже быстро поднялся и  как  лось  вломился  в  заросли,
только кусты зашуршали.
     Утро наступило хмурое, прохладное. Томас озяб, доспехи остыли.  Томас
ежился, начал лязгать зубами. Гнусная дрожь трясла все тело, и он с трудом
поднялся, нагреб сухие сучья, что лежали тут же в распадке, кое-как  высек
огонь. Пальцы не слушались, трижды ронял кремень и долго искал,  разгребая
ветки и сухую траву.
     Сучки  взялись  огнем  быстро,  бездымно.  Серые  загогулины  лизнуло
оранжевым,  вгрызлось  красными  зубками   в   щели   и   выемки,   начало
расщелкивать, как прогретые орешки. Томас долго сидел у  костра,  бездумно
глядя в прыгающие красные язычки, потом  опомнился,  согревшись  вышел  из
щели, высмотрел дальний ручеек, угадав его по зеленой и густой траве.
     Котел не удавалось примостить на  углях,  пришлось  вбить  колья.  Не
дожидаясь, когда вода закипит, Томас побрел снова к ручью. Калика уже учил
ловить рыбу по-скифски, а по-англски Томас сам умел  с  детства,  --  вода
закипеть не успела, когда он притащил в  рубашке  с  завязанными  рукавами
пяток рыбин и два десятка рыбешек.
     Вывалив на землю подпрыгивающих, скачущих, он быстро прижал  к  земле
голову самого крупного налима, выдрал оранжевую печень  --  блестящую  как
янтарь, сочную, от одного вида которой потекли слюни  и  как-то  незаметно
смертельная тоска стала переходить в тихую  печаль.  Острым  ножом  калики
пропорол нежно-белое пузо рыбины, выдрал темные  слизистые  кишки,  упруго
прогибающийся в пальцах воздушный пузырь. Мелкую рыбешку, почистив,  сразу
побросал в закипевшую  воду,  а  из  сочного  толстого  зверя  выполосовал
истекающую соком сладкую полосу, порезал,  посолил  странной  серой  солью
агафирсов, и пока  уха  варилась,  жевал  сырое  сочное  мясо.  Жевал,  от
наслаждения закрывая глаза, во рту хлюпало, чавкало, в уголках рта повисли
тяжелые капли прозрачного сока.
     Вода  в  котле  забурлила,  в  мутной  пене   мелькнула   головка   с
вытаращенным глазом, растопыренные перышки. Запахло ухой, брызги упали  на
горящие угли, сладко зашипело. Томас повел носом, зачерпнул, долго дул  на
мутную пахучую  жидкость,  ибо  хлебнуть  горячую  --  вкус  отшибешь,  не
разберешь тогда, в самый раз или не  доварил,  досолить  ли,  добавить  ли
трав. Наконец осторожно отхлебнул,  подержал  во  рту,  досолил,  еще  раз
попробовал, с удовлетворением отложил ложку, чувствуя, как печаль  еще  не
затихла, но уже не грызет душу. Образуется, как говорит калика.  Авось  не
все потеряно.  И  наши  души  не  лишние  на  свете...  Калика  рухнет  от
удивления: по его языческим понятиям благородные  рыцари,  вроде  баранов,
бьются целые дни друг с другом на турнирах, больше ни на что не способны!
     Он нагреб сучьев в запас, стараясь постоянно держать себя занятым, не
давая черной тоске вернуться, вонзить острые когти в душу. Образуется, все
образуется. Возможно, калика потому так часто  повторяет  эти  слова,  что
неведомая рыцарю тоска грызет и его, такого невозмутимого с виду?  Целиком
погруженного в свои мысли? Или не целиком? Авось образуется и для него...
     Уха остыла, когда кусты затрещали, послышались тяжелые  шаги.  Калика
двигался медленно, волочил ноги. Томас ощутил укол совести:  калика  устал
не меньше, но отправился на разведку!
     Олег пообедал рассеянно, хотя не  забыл  удивиться  странному  умению
рыцаря. Мол, если бы не угораздило родиться бедолаге рыцарем, мог  бы  при
удаче быть хорошим поваром. Он дохлебал уху, обсосал крупные косточки,  но
глаза рассеянно блуждали, он часто хватался  за  обереги,  вытягивал  шею,
нюхал, как гончая, воздух.
     Томас встревожился, потянулся к мечу: калика  внезапно  ухватил  лук,
натянул на рог тетиву, придирчиво потрогал натянутую жилу толстым  ногтем,
лишь потом забросил колчан со стрелами за спину, повел плечами,  устраивая
оперенные концы точно под левым плечом...
     -- Останься, -- велел он хмуро.-- Идут туры.
     -- Не понравилась уха? -- пробормотал Томас.--  Видел  дрофу,  жирные
перепела кричат, захлебываются... Зачем громадный тур?
     -- Кому-то тур вместо перепелки, -- ответил Олег загадочным  тоном.--
А то и вовсе вроде мухи.
     Он  вылез  из  расщелины,  прошел  мимо  ручья,  встал  за   деревом.
Неподалеку из низкого кустарника вынырнула крупная дрофа,  в  сотне  шагов
провела выводок располневшая куропатка,  на  всякий  случай  сразу  волоча
крыло, но калика не повел глазом.
     Крылья носа подергивались, он даже приложил  ухо  к  земле,  поднялся
довольный, показал Томасу большой палец.
     Земля начала подрагивать, донесся нарастающий  гул.  Вдали  поднялось
желтое  облако  пыли,  медленно  увеличивалось.  Впереди  облака   темнела
полоска. Вскоре Томас различил отдельных  животных.  Стадо  туров  неслось
сплошной лавиной, словно спасались от чего-то страшного.
     Олег наложил тяжелую стрелу на тетиву, выждал.  Затем,  когда  Томасу
казалось, что еще слишком рано, он словно всем телом бросил вперед стрелу.
Жильная тетива со звоном щелкнула по кожаной рукавице, а правая  рука  уже
наложила вторую  стрелу,  рванула  тетиву  на  себя,  страшно  сгибая  лук
колесом.
     Стрелы со свистом шли в воздухе -- тяжелые, убойные, догоняющие  одна
другую. Томас смотрел восхищенно, еще никогда калика не стрелял так быстро
и так мощно, вернее, не доводилось видеть.
     Первая стрела по самое оперение вошла в грудь крупного молодого тура,
другие страшно и  точно  поражали  молодняк,  откормленных  бычков.  Томас
выхватил меч, в боевом азарте ринулся к стаду. Туры  пронеслись  мимо,  на
земле  осталось  десятка  два  животных.  Томас  быстро  дорезал  раненых,
повернул к калике возбужденное сияющее лицо:
     -- Никогда не видел такой великолепной охоты!
     -- Стрелы кончились, -- ответил Олег с досадой.
     -- А то перебил бы стадо?.. Не ожидал такого азарта!
     -- Сэр Томас, -- сказал  калика,  --  могу  попросить  об  одолжении?
Помоги содрать шкуры. Хорошо бы вообще отделить мясо от костей.
     Томас отшвырнул окровавленный меч, с  удовольствием  занялся  истинно
мужским делом, которого не понять женщинам и монахам. Умело сдирал  шкуры,
выпарывал сердца и печень туров, что дают крепость рук и силу духа, бросал
на  расстеленную  шкуру.  Олег  спешно  срезал  мясо,  заворачивал  в  еще
кровоточащие шкуры, уволакивал в глубокую расщелину. Томас не сушил голову
над замыслами калики, целиком отдался забаве королей, словно  перенесся  в
благословенную Британию.
     Олег выбрал два куска мяса,  покарабкался  на  гору.  Томас  проводил
рассеянным взглядом:  высоко  имеется  широкий  каменный  уступ,  над  ним
громадная черная дыра, словно запасной выход  для  агафирсов  со  всем  их
скарбом, стадами, телегами и табунами. Если калика хочет  заглянуть  в  ту
нору, рискует остаться без нежной вырезки, что подрумянивается  на  углях,
распространяя, как цветок, одуряющие ароматы. Только  от  сладкого  цветка
дуреют шмели и бабочки, а  от  такого  запаха  в  состоянии  одуреть  даже
благородный рыцарь, прошедший Крым и Рим, видавший поповскую  грушу,  хотя
до сего времени не знает, что калика находит в ней диковинного.
     Он глотал голодную слюну,  терпеливо  ждал  возвращения  калики.  Тот
вернулся нескоро, усталый и с поцарапанными локтями, торопливо завернул  в
свежесодранную шкуру еще  пару  крупных  ломтей,  умчался.  Томас  сердито
плюнул, пообедал в гордом одиночестве. На этот  раз  калики  не  было  так
долго, что Томас встревожился и, чтобы  как-то  сократить  ожидание,  лег,
положив голову на меч, заснул.
     Проснулся, ахнул: солнце уже до  половины  опустилось  за  виднокрай.
Возле затухающего костра возился калика, дул на угли, подбрасывал веточки.
     -- Спи, спи, -- успокоил он рыцаря.-- Утро вечера мудренее.
     -- Что утро? -- пробурчал Томас с досадой.-- Бог даст день, черт даст
печали.
     -- Печали? Но еще и коня.
     -- Кто? -- переспросил Томас.-- Бог или черт?
     Калика поставил на костер котел с водой, присел, кряхтя:
     -- Я не силен в христианской мифологии. Считай, что мои  боги  пошлют
коня. Когда-то были и твоими...
     Он потемнел лицом: теперь и на  его  Отчизну  силой  оружия  принесли
чужую веру и чужих богов, а русские храмы сожгли,  разрушили!  Волхвам  же
вовсе рубили головы, четвертовали, сажали живыми на кол, утверждая  учение
Христа.
     -- Спи, сэр Томас, -- не  приказал,  а  попросил  он  тихим  голосом,
словно горло сжала чужая сильная рука.-- Спи...
     Странно, Томас  сразу  заснул,  наверстывая  упущенное.  Когда  снова
открыл глаза, был рассвет, солнце зажгло огненными стрелами  облака,  край
неба золотился, готовясь вспыхнуть. Калика сидел у костра на том же месте,
в той же скорбной позе. Увидев или угадав, что Томас  проснулся,  медленно
поднялся на ноги. Томас отчетливо услышал хруст застывших суставов:
     --  Поднимайся,  доблестный  рыцарь!  Вижу  великое  будущее  англов.
Вытаскивай мясо...
     Громовой рев прервал его слова. С  крутой  горы  сорвалась  небольшая
лавина, камни понеслись вниз, круша кусты и  деревца.  Томасу  показалось,
что из темной дыры пахнуло облачко сизого дыма.
     Олег испуганно всплеснул руками,  бегом  бросился  вверх  по  крутому
косогору. За его спиной прыгал тяжелый меч на неплотно затянутой перевязи.
Томас содрогнулся, выдернул свой меч из ножен, расставил ноги шире и  стал
ждать, ухватив рукоять обеими руками.
     Калика почти докарабкался до норы, когда в темноте полыхнуло красным,
мелькнула страшная зеленая и  очень  когтистая  лапа  размером  с  бревно,
покрытая толстыми пластинами чешуи...
     Когти заскрежетали по камню, оставляя глубокие  царапины,  следом  из
пещеры высунулась серо-зеленая скала,  как  показалось  Томасу,  но  вдруг
скала раскололась, ноги Томаса задрожали: из пещеры  вылезал  дракон!  Сэр
Говен, судя по песням  менестрелей,  однажды  сразил  дракона  размером  с
боевого коня, но этот в десятки раз крупнее! Еще не выполз и до  половины,
а уже с длинный сарай, на спине покрытый костяными плитами, что  на  боках
переходили в толстую чешую, каждая чешуйка с рыцарский щит. Голова дракона
с туловище быка, а в пасти легко поместилась бы коза с двумя козлятами!
     Дракон распахнул зев, красный  как  адова  печь,  зубы  как  кинжалы,
ревнул уныло. Томас, выронив меч,  ухватился  за  шлем,  чтобы  не  снесло
страшным потоком воздуха. Ноздри зверя выгибались, словно  собачьи  будки,
из дыр шел не то дым, не то пар. Глаза дракона, как два опрокинутые  вверх
дном  котла:  выпуклые,  огромные,  немигающие.  Брюхо  терлось  о  камни,
скрежетало, будто тащили египетскую  пирамиду,  спина  задевала  свод,  на
костяные плиты сыпались камешки, земляная  труха.  Лапы  зверя  напоминали
лягушачьи или ящерицы, если можно вообразить ящерицу ростом с холм.
     Зверь остановился, мотнул огромной мордой, щурясь от  яркого  солнца.
Солнечные  лучи  преломились  в  выпуклых  глазах,  затянутых   прозрачной
кожистой пленкой, зверь ревнул снова, начал пятиться,  втягивая  голову  в
плечи. Дряблая шея в выцветших, потертых костяных  щитках  пошла  толстыми
складками.

     Глава 16

     Томас,  дрожа  всем  телом,  громко  читал  молитву  Пресвятой  Деве,
защитнице и заступнице отважных воинов, умолял загнать дракона обратно,  с
таким огромным зверем не справился бы даже Ланселот  вместе  с  остальными
рыцарями  Круглого  Стола...  Внезапно  оборвал  молитву,  зло  выругался,
помянув недобрым словом всех святых, их матерей,  детей  и  родственников:
калика вскарабкался на карниз, подхватил скомканную шкуру, бегом  несся  к
зверю!
     Томас заорал, призывая глупого  язычника  не  лезть  в  пасть  своему
звериному богу,  Христос  отменил  жертвоприношения,  став  сам  последней
жертвой, потому не дури, стой, подожди... Если бы добрый конь  да  длинное
копье, подумал со злостью, можно было бы ринуться  на  дракона:  убить  не
убить, а погиб бы с честью, а теперь остается лишь сложить голову рядом  с
язычником...
     Дракон распахнул пасть, похожую на погреб, требовательно ревнул. Олег
с разбегу зашвырнул в нее шкуру. Дракон со стуком,  от  которого  дрогнула
почва, захлопнул челюсти, задвигал, перетирая мясо вместе со  шкурой,  как
огромными мельничьими жерновами.
     Олег тяжело  дышал,  когда  Томас  вскарабкался  к  нему  на  карниз,
обернулся, обрадовался:
     -- Сэр  Томас?..  Как  кстати!  А  почему  мясо  не  захватил?  Неси,
пожалуйста, только побольше.
     Томас  запыхался,  глаза   горели   отвагой   мученика,   пролепетал,
задыхаясь:
     -- Сэр калика... это... странные игры...
     -- Игры? -- не понял Олег.-- Сэр Томас, мне бы твое  веселье!  Работы
поверх головы, не до игр.
     -- А...а... дракон?
     -- Дракон? -- опять не понял Олег, -- А, смок?.. Это и есть  конячка,
про которую говорил. Или я забыл упомянуть?
     Томас опустил тяжеленный меч, чувствуя себя несколько глупо:
     -- Конячка?.. Сражаться... не надо?
     -- Не больше,  сэр  Томас,  чем  со  своим  конем.  Разве  что  когда
приучаешь  к  узде...   Если   будем   кормить,   не   сожрет.   Если   же
проголодается...
     -- Бегу! -- крикнул Томас.
     Он не решился  бросить  тяжелый  меч,  задвинул  в  ножны,  торопливо
кинулся со всех ног вниз по косогору.  В  голове  сшибались  дикие  мысли,
мелькали странные лица. Томас заставлял себя не о чем не думать, чтобы  не
рехнуться,  а  то  в  длинном  мучительном  походе  из  северных  стран  к
Иерусалиму всякое случалось  с  людьми,  попавшими  в  странный  мир,  где
никогда не бывало зимы, люди ходили черные как  вымазанные  смолой  --  их
сперва принимали за чертей, вырвавшихся из ада, -- все было не так...
     Он таскал мясо наверх, обливаясь потом, но так и не  решившись  снять
хотя бы перевязь с двуручным мечом, не говоря уже о  двухпудовом  панцире.
Олег швырял мясо дракону в пасть, тот  раздвигал  челюсти  все  неохотнее.
Наконец распахнуть пасть отказался, Олег потыкал кровоточащим ломтем прямо
в ноздри, дракон с отвращением посмотрел мутным взором и  отвернулся,  ибо
век у него не оказалось, закрыть глаза, как понял Томас, не мог.
     -- Достаточно? -- спросил  Томас.  Его  шатало,  мутный  пот  заливал
глаза, а ноги подкашивались от беспрерывного карабканья вверх-вниз.  Томас
уже жалел обезьян, что целыми днями скачут по деревьям.
     -- Что ты! -- удивился Олег.-- Теперь самое время перенести