--  зазубренное  лезвие
пики. Ударились грудь в грудь, Томас содрогнулся: лицо тролля  было  рядом
-- заросшее черной шерстью, вывороченные широкие  ноздри,  багровые  глаза
под толстым костяным карнизом. Оборотень распахнул клыкастую пасть,  Томас
отшатнулся, это спасло -- огромные зубы лязгнули, едва не зацепив забрало.
Томас оттолкнулся рукоятью, ощутил под густой шерстью твердые  как  дерево
мышцы.
     Тролль обрушил топор, целя в блестящий шлем, Томас отбил, но едва  не
оказался на полу -- руки занемели от чудовищного удара.  Женщина  на  ложе
приподнялась, глаза распахнулись в немом изумлении. Она переводила  взгляд
с закованного в железо рыцаря на тролля,  словно  не  зная  еще,  на  кого
поставить. Томас отступал, с трудом отражал страшные удары,  что  едва  не
вышибали меч из онемевших пальцев. Тролль взвывал,  тяжело  дышал,  острые
концы ушей прядали как у зверя.
     Огонь в камине вспыхнул ярче; старик шуровал кочергой, едва не  падая
лицом в пламя. Его трясло, он совал руки то за пазуху, то прямо  в  огонь.
Дряблая шея покрылась гусиной кожей. Он не оглянулся, хотя Томас и  тролль
едва не спотыкались о его согнутую фигуру, оба  наносили  жуткие  звенящие
удары, от которых немели руки, прямо над его головой.
     Томас стиснул зубы --  отступать  позорно  и  опасно,  сделал  выпад.
Тролль от неожиданности отразил удар лишь наполовину, кончик  меча  достал
лицо, рассек от брови скулу и щеку на две половинки. Кровь хлынула  густо,
тролль отшатнулся -- явно  оглушенный,  меч  разрубил  толстую  кость  над
бровью. Огромная лапа дернулась смахнуть  кровь,  Томас  торопливо  ударил
дважды. Тролль шатался,  но  держал  натиск,  перехватил  топорище  обеими
руками. Томас рубил быстро, вкладывая всю силу, не  давая  опомниться,  но
тролль медленно  приходил  в  себя,  огонь  в  глазах  из  багрового  стал
ядовито-желтым.
     Огромные клыки тролля блестели,  он  дышал  хрипло,  наполняя  воздух
зловонием, сипло рычал. Внезапно он  перехватил  топор  обеими  руками  за
самый конец длинной рукояти. Острие блеснуло, казалось,  через  весь  зал.
Удар был страшен, неотразим. Томас и  не  думал  парировать,  в  последний
момент просто шагнул влево -- топор с чмоканьем врубился по самый  обух  в
дубовый пол. Томас с силой ударил, держа меч обеими  руками,  как  копьем.
Острие пробило толстую, как двойной кожаный панцирь, кожу, просело на  две
ладони вглубь.
     От жуткого рева задрожал замок, со стены сорвался щит, упали огромные
оленьи рога. Пламя в страхе прижалось к углям, а женщина  встала  во  весь
рост. Тролль изогнулся от боли,  рукоять  меча  с  силой  вырвало  из  рук
Томаса.
     Томас поспешно отступил, беспомощно огляделся, но похожего на  оружие
близко не оказалось. Тролль не спускал с него глаз, ярость полыхала в  его
желтых глазах, а меч торчал из бока, будто вбитый в дерево! Тролль  дернул
за рукоять топора, перекосился --  вбил  глубоко,  дернул  изо  всех  сил,
из-под меча наконец-то хлынула густая, черная кровь,  зашипела,  пузырясь,
прибила  густую  шерсть,  будто  поваленный  ветром  лес.  Топор  все   не
поддавался,  и  тролль  уперся  ногой,  страшно   взревел,   спина   пошла
чудовищными буграми мышц, лезвие  взвизгнуло,  высвобождаясь  из  плотного
дерева, и топор оказался у тролля!
     Томас пятился, пока спина не уперлась в стену.  Его  трясло,  ужасный
тролль грузно шел к нему, поднимая топор для последнего удара. В боку  все
еще торчал меч -- наклонился к полу, едва не выпадая,  кровь  хлестала  по
лезвию через рукоять, за троллем тянулась кровавая дорожка  с  отпечатками
нечеловеческих ступней.
     На Томаса взглянули страшные глаза, вспыхнули жутким белым  пламенем.
Чудовищные руки взметнули тяжелый топор над головой. Томас распластался по
стене, не в силах отвести завороженного взора от глаз, что вспыхнув, вдруг
погасли, в черноте быстро исчезала красная искорка. Топор  выскользнул  из
пальцев, ударив плашмя тролля по голове, с грохотом упал  на  пол.  Тролль
качнулся вперед -- Томас едва успел замороженно сдвинуться,  --  громадное
звериное тело рухнуло на  стену,  когти  впились  в  камень,  процарапали,
оставляя глубокие борозды, и тролль сполз на пол.
     Томас поспешно  ухватился  за  рукоять  меча,  чувствуя  под  ладонью
липкое, горячее, уперся ногой в грузное тело,  дернул.  Меч  вышел  легко,
словно его выталкивала  хлынувшая  упругой  струей  горячая  кровь.  Томас
кое-как вытер лезвие о мохнатую спину, тролль  еще  дергался,  все  четыре
лапы с жутким звуком скребли пол.
     -- Никогда бы не поверила! -- донеслось до Томаса потрясенное.
     Женщина быстро соскочила с  ложа,  в  руках  у  нее,  как  испуганная
бабочка, трепыхался белый платок с золотой монограммой. Томас  стоял,  как
столб, с покрытым  кровью  мечом.  Она  же  быстро  сунула  платок  в  его
трясущиеся руки, бросилась на шею --  нежнейшая  как  дуновение  утреннего
ветерка, как облачко, прижалась испуганно.  И  Томас  выронил  меч,  стоял
дурак дураком, не решаясь  испачкать  платок,  хотя  сунула,  чтобы  вытер
окровавленные пальцы, и остро пожалел, что железный панцирь  разделяет  их
тела.
     Она зябко вздрагивала, прижималась к нему с такой силой, что, если бы
Томас так не был прижат к стене, наверняка бы повалила. Томас  пробормотал
смущенно, уже ненавидя свои доспехи:
     -- Благородная леди, вы свободны!..
     -- Да-да, благодарю покорно, мой чудесный избавитель!
     -- Не смотрите на зверя, для вас такое ужасно...
     Она обняла его белыми, как сахар, руками за шею,  подняла  прелестную
головку, закрывая ему синие глаза. Прекрасное лицо дышало надеждой,  глаза
счастливо блестели. Голос прозвучал  такой  нежный  и  мелодичный,  что  у
Томаса защемило сердце:
     -- Ужасно!.. Я не знала, что он смертен. Когда он сразил моего  мужа,
барона Оцета, и взял  его  внешность...  ох,  чудовище!  Проклятое  лживое
чудовище! Он обманул меня. Меня все обманывали, всегда  обманывали!  Барон
обманывал...
     -- Чудовище, -- пробормотал Томас. Меч опять  выпал  из  руки,  мышцы
расслабились. Он неловко обнял нежную женщину за плечи, страшась испачкать
кровью золотые локоны.-- Но теперь оно убито...
     -- Мой дорогой барон, -- прошептала она, ее прекрасные голубые  глаза
умоляюще заглядывали в прорезь шлема рыцаря.-- То есть,  мой  таинственный
рыцарь, вы не оставите слабую женщину без защиты?
     Томас ответил с рыцарским жаром:
     -- Честь не позволит! Только скажите, я сделаю все, чтобы  вы  больше
никогда не тревожились!
     Она воскликнула с чувством, ее прекрасные  руки  все  также  обнимали
его, высокая грудь волновалась, прижимаясь к булатному панцирю Томаса:
     -- Вы своим благородством... завоевали меня!  А  вместе  со  мной  --
замок, каменоломни, земли, невольников. За  спиной  барона...  прежнего  и
нынешнего, я была как за каменной стеной, а теперь мне  так  страшно,  так
беззащитно!.. Вы должны стать новой каменной стеной, отважный  рыцарь,  за
которой укроется мое слабое испуганное сердце!..
     Томас открыл и закрыл рот, кровь громче застучала в  висках.  В  ушах
послышался далекий звон, ее глубокие зрачки  расширялись,  заполняя  собой
весь мир. Он смутно чувствовал, что ее  нежные  руки  ловко  сняли  с  его
головы шлем, она  умело  расстегивала  пряжки,  снимала  широкие  пластины
доспехов, извлекая  могучего,  но  оцепеневшего  рыцаря,  как  устрицу  из
раковины.
     Томас пытался стряхнуть страшную усталость, но к слабости от  трудной
схватки добавилась странная вялость. Мысли путались, видимо, от  удара  по
голове, громадные умоляющие глаза заслонили весь мир. В легких хрипело, он
закашлялся, выплюнул сгусток крови. В боку кололо, словно засел наконечник
стрелы  --  топор  тролля,  Томас  помнил  смутно  сильный  удар,  доспехи
выдержали, но пару ребер могло сломать как соломинки...
     Где-то слышались голоса, грохот переворачиваемой мебели, звон оружия.
Донесся приближающийся топот, затрещала дверь, что висела на одной  петле,
прогремел зычный негодующий вопль:
     -- Я думал, погиб!.. А он -- срам какой! --  похоть  свою  ненасытную
тешит!..
     Сквозь туман мелькнуло злое лицо калики. Он  был  как  черная  скала,
смотрел недоброжелательно, дышал часто. В руках держал,  уперев  острие  в
пол, двуручный меч размером с потолочную балку.
     Томас слабо  шелохнулся,  ощутив  при  сильной  слабости  непривычную
пугающую  легкость.  Нога  споткнулась  о  гору  железа,  Томас  с   вялым
изумлением узнал свои панцирь, поножи, шлем, бармы... Оказывается он сидел
на полу, положив голову на колени баронессы, а ее нежные пальцы перебирали
ему волосы, гладили по голове. Огонь из камина вырывался в зал, воздух был
горячий, сухой, как во  время  страшного  самума  --  урагана  сарацинских
пустынь. В окна доносился звон оружия, яростные крики.
     Над головой Томаса прозвучал ледяной  голос,  надменный,  исполненный
великого презрения:
     -- Изыди, раб!.. Иначе поднимется мой  муж  и  повелитель,  властелин
этого замка... Тебя ждет скорая смерть!
     Калика растерянно посмотрел на неподвижное тело тролля,  что  лежало,
раскинув все четыре когтистые лапы в огромной луже крови:
     -- Мне кажется, он встанет, когда свиньи полетят.
     -- Это прежний, -- холодно сказала баронесса.-- А нынешний  властелин
-- здесь! Он страшен и беспощаден...
     Калика сдвинул тяжелыми глыбами, попятился:
     -- Ну, ежели дело повернулось таким концом...
     Томас прохрипел, собрав остаток сил:
     -- Сэр калика, погоди... Кони...
     Калика остановился в проеме, где дверь  все  еще  колыхалась,  скрипя
будто водили ножом по сковороде, на одной петле:
     -- А чо тебе?
     -- Помоги, -- простонал Томас.
     Калика вернулся, пощупал рыцарю лоб,  озабоченно  присвистнул.  Томас
чувствовал сильные пальцы за ушами, на  затылке,  в  переносице  кольнуло.
Внезапно словно гора свалилась с плеч,  а  изнутри  ушла  теплая  сырость.
Зрение очистилось, он ясно видел тревогу в глазах  калики,  плотно  сжатые
губы.
     Баронесса ухватила его за ноги, удерживая. Томас  с  огромным  трудом
отвел ее прекрасные белоснежные руки, за одно прикосновение которых рыцари
отдавали жизни, поднялся, пошатнулся. Калика с хмурым одобрением  смотрел,
как рыцарь влезал, словно старая больная черепаха, в помятый панцирь.
     -- Мой повелитель! -- вскликнула юная баронесса, ее прекрасные  глаза
наполнились слезами.-- Ты измучен, ты сразил чудовище...
     Томас торопился изо всех сил,  сопел,  пыхтел.  Калика  поддержал  за
плечи, застегнул на спине пряжки, что-то дернул, толкнул, стукнул, и Томас
оказался в панцире, чувствуя себя сразу одетым, надежно защищенным, а  два
пуда железа приятной тяжестью давили на плечи.
     Он с усилием поднял из лужи черной крови свой  меч.  Рядом  с  мечом,
который держал калика, он выглядел как  кинжал.  Калика  махнул  рукой  от
окна:
     -- Придется через задние комнаты!
     -- Прорвались рабы? --  спросил  Томас  глухо.  Он  метнул  смущенный
взгляд на златовласую баронессу.-- Мы не можем допустить... Изнасилуют...
     -- Рабы далеко,  стража  отступает!  Прижали  к  воротам.  Скоро  тут
появятся с дюжину мордоворотов, а я так не люблю  когда  люди  бьются  как
звери!
     Он попятился от окна, по его лицу плясали зловещие багровые блики. Во
дворе горели постройки,  слышались  ликующие  вопли,  предсмертные  крики.
Томас повернулся к баронессе:
     -- Где чаша?
     -- Какая? -- переспросила юная баронесса. Ее красивые брови поднялись
высоко-высоко.-- Их у меня  много,  барон  привозил  отовсюду.  И  прежний
привозил... И тот, что был еще раньше...
     Калика повернулся, сердито рявкнул:
     -- Та чаша пришла сама. Говори быстро, женщина!
     Баронесса выпрямилась, с надменным видом вскинула длинные ресницы:
     -- Разве я уже не под защитой славного рыцаря,  победителя  чудовища?
Рыцаря, хотя он и носит ошейник моего раба?
     Томас кашлянул, сказал виновато:
     -- Сэр калика, ты разговариваешь с дамой благородного происхождения.
     Калика сморщился, словно хватил яблочного уксуса, махнул рукой:
     -- Разбирайтесь, как знаете. Я коней поставил  под  стеной  у  башни.
Хочешь выбраться целым, пойдем. Нет -- я поеду один.
     Томас с  несчастным  видом  поволокся  за  ним  следом.  На  лестнице
поверхом ниже дрались, орали, звенело оружие, видно было мелькающие головы
и блестящие полосы железа, колья, топоры. Отчаянно кричали  тяжелораненые.
Калика почти тащил рыцаря. Внезапно  Томас  остановился,  поднял  забрало.
Лицо было бледным, глаза блестели как звезды.
     -- Не ради жизни совершил побег! Ты знаешь.
     -- Чаша дороже жизни? -- бросил калика пораженно.
     -- Что жизнь? Многое дороже  жизни.  Честь,  верность,  благородство.
Даже любовь. Беги, сэр калика! Ты потряс меня, я никогда бы не  подумал...
Я тебе второй раз обязан жизнью. Жалею, что  не  могу  отплатить...  Но  я
останусь, даже пусть гибель...
     -- Честь, верность -- понятно... Но чаша?
     -- Непростая чаша.
     Калика с непонятным выражением смотрел, как рыцарь с обреченным видом
пошел обратно в спальню. Блестящая металлическая фигура скрылась в дверном
проеме, за ним протянулась цепочка капель крови,  что  стекали  с  кончика
меча. С лестницы донесся могучий нарастающий рев, торжествующий. Вскрикнул
жалобно последний из защитников,  и  невольники,  блестя  голыми  спинами,
кинулись по ступенькам наверх. Немногие  сверкали  мечами,  кинжалами,  но
большинство дико размахивали кирками, ломами, кольями,  молотами  --  даже
рукояти были забрызганы кровью.
     Калика стиснул зубы, тяжело вздохнул. Ноги словно сами раздвинулись в
боевую стойку, он взял меч в обе руки и стал ожидать.
     Томас выбежал, прижимая к груди кожаный мешок. В другой  руке  держал
обнаженный меч. Забрало было опущено, Олег не видел лица рыцаря. По железу
доспехов  стекала  кровь.  Он  перепрыгнул  через  убитых,  споткнулся   о
раненого, что пытался ползти, сказал тяжело:
     -- И здесь... С  той  стороны  в  зал  ворвались  невольники.  Хотели
изнасиловать баронессу.
     -- И ты, конечно же, расправил плечи, грудью на защиту?
     -- Ну... к тому времени я еще не нашел чашу!.. Троих пришлось...
     Калика бросил, морща лицо:
     -- Не поспешил?
     -- Третьего рассек, потом увидел ее недовольное лицо, засомневался...
Где кони?
     -- По всему  замку  резня,  грабеж.  А  в  башне  забаррикадировались
арбалетчики, отстреливаются. Если через двор, то  истыкают  стрелами  так,
будто мы родились ежами. Сумеешь спуститься со стены в этом железе?
     -- Быстрее обезьяны! -- заверил Томас.
     Он побежал за каликой, тот легко несся через переходы, поднимался  по
лестницам, проскакивал залы, словно давно  знал  замок.  Невольники  рвали
дорогие портьеры, крушили топорами мебель, в одном месте  калика  пронесся
через горящий  пол,  на  миг  исчез  в  дыму,  Томас  ускорил  шаг,  боясь
потеряться. Когда выбежали на стену, небо уже блестело  синевой,  одинокое
облачко полыхало оранжевым, зато двор был освещен багровым  огнем  пожара:
горела выброшенная мебель,  богатая  одежда.  Страшно  кричала  челядь  --
озверевшие от крови невольники резали за то, что прислуга ела сытно, спала
у теплых котлов на кухне, не знала страшного труда в каменной яме...
     Со стены, укрепленная между  зубцами,  вниз  тянулась  веревка.  Близ
замка стояли привязанные к дереву  два  рослых  коня.  К  ним  уже  бежали
полуголые люди, привлеченные густым дымом, криками из замка.
     Томас  выругался,  оттолкнул  калику  и  первым  начал  спуск.  Умело
обхватив веревку железными перчатками  и  зацепившись  ногами,  он  быстро
соскользнул,  замедлив  движение  лишь  перед  самой  землей.  Когда  Олег
спустился -- не так быстро, чтобы не сорвать кожу с ладоней, -- Томас  уже
спешил к коням, крича и размахивая мечом.
     Поселяне остановились, посоветовались  и,  обогнув  опасного  рыцаря,
бросились к воротам замка. Томас обернулся к калике, указал на веревку:
     -- Надо бы захватить... В дороге и веревочка пригодится!
     -- Хозяйственный! -- удивился Олег.-- Поехали я  две  взял.  Захочешь
удавиться -- только свистни.
     Томас отвязал повод, жеребец обнюхал его,  радостно  фыркнул.  Томасу
показалось, что глаза жеребца блеснули гордостью, когда  унюхал  кровь  на
доспехах хозяина -- всем лютням боевой конь предпочитал рев боевой  трубы,
зовущей в атаку, когда тяжелой массой стремя  в  стремя  несется  стальная
конница, сокрушая все на пути!
     Олег легко вскочил на коня, и Томас сделал зарубку в памяти:  узнать,
где это калика научился так вспрыгивать в седло, не касаясь  ни  стремени,
ни повода. И где вообще, в какой пещере или  пустыне,  какие  святые  духи
научили так метать нож, владеть огромным двуручным мечом? Именно  владеть,
а не  просто  размахивать,  как  разъяренная  кухарка  скалкой  --  Томасу
достаточно беглого взгляда профессионального воина, чтобы  отличить  бойца
от... остальных.
     Рыцарь несся тяжелый, неподвижный, копье  привычно  держал  в  правой
руке, забрало поднял. Он косился на калику --  тот  не  касался  поводьев,
управлял конем, как дикий скиф,  ногами.  Лицо  неподвижно,  от  ветра  не
пригибается, а глаза отсутствующие -- по-прежнему ищет  Истину?  Думает  о
высоком? Но не забыл  ни  копье  захватить  для  рыцаря,  ни  великолепный
пластинчатый лук для себя. Впрочем, английский лук иомена не хуже, но  тот
в человеческий рост, а то и выше, а из этого можно стрелять с  коня,  если
сумеешь натянуть стальную тетиву. Чтобы пользоваться  пластинчатым  луком,
надо иметь богатырскую силу...
     Слева у седла калики блестел на  солнце  шелковыми  шнурками  широкий
колчан, туго набитый длинными стрелами с белым оперением. Там же  висел  в
чехле топор. Сапоги калики держались в широких стременах как влитые.
     -- Сэр калика, -- не выдержал Томас, он придержал коня, давая перейти
на шаг.-- А что ты умеешь еще?
     Калика смотрел непонимающе. Томас поспешно поправился:
     -- В воинском деле,  конечно.  Ты  мыслишь  о  высоком,  вижу,  но  и
благородное искусство войны в нашем мире стоит не на последнем месте!
     -- Увы, мир глуп и жесток. Все еще.
     Томас воскликнул удивленно:
     -- О чем поют менестрели, как не о  воинских  подвигах?  Не  о  боях,
сражениях? Для чего еще рождаются герои, как не для битв и славной гибели?
     Калика покачал головой, не ответил. Под ним  был  такой  же  огромный
жеребец, как и у Томаса, но Томас помнил,  какого  труда  стоило  обломать
своего зверя, а под каликой  конь  как  шелковый,  лишь  пугливо  косится.
Неужели верны слухи о том, что скифы способны сдавить  коленями  так,  что
ребра трещат, а конь падает замертво?
     -- Эллины, -- заговорил Томас, пытаясь вызвать калику на разговор, --
знавшие  езду  только  на  колесницах,  когда   впервые   увидели   конных
тавро-славян, сочли их сказочными зверями -- полулюдьми-полуконями. Так  и
назвали: конные тавры, кентавры!  Они,  говорят,  на  полном  скаку  метко
стреляли из луков!
     Калика покосился на рыцаря, спросил коротко:
     -- В твоем мешке еда есть?
     -- Нет, только чаша, -- ответил Томас огорченно.-- А что?
     Калика мгновенно сорвал с плеча лук, мелькнуло белое оперение,  сразу
же Томас услышал звонкий щелчок. Калика с безучастным лицом  снял  тетиву,
повесил лук за спину. Лишь тогда остолбеневший Томас посмотрел  вперед  на
дорогу, куда унеслась стрела.
     В сорока шагах на обочине бился  пронзенный  насквозь  крупный  заяц.
Томас, все еще не веря глазам, пустил коня впереди  калики,  концом  копья
подхватил добычу. Калика все с тем же непроницаемым лицом  протянул  руку.
Томас поспешно выдернул стрелу, вытер кровь и почтительно подал калике:
     -- На привале сам освежую, святой отец!.. Э-э... сэр калика. Конечно,
вера Христова самая правильная, но в язычестве тоже  что-то,  оказывается,
ест