всех жаб целуют.
     Томас спросил озадаченно:
     -- Полкняжества? Зачем?
     -- В приданое, понятно,
     Томас повернул голову, долго смотрел на болото, Спросил осторожно:
     -- А велико ли княжество?
     Олег отмахнулся:
     -- Да так себе. Чуть поболе Британии. Ну,  раза  в  два-три.  Народу,
правда, раз в десять -- земли больно богатые. Чернозем хоть на хлеб  мажь,
а сено такое накашивают, хоть попа корми. Да ты  сам  видел,  через  какие
края едем... С местным  князем  в  родстве  короли  шведские,  норвежские,
император германский, а еще и шахи и падишахи Востока. Разве что с королем
англским еще нет, что чудно...  Тьфу,  дочь  последнего  короля  Британии,
Гарольда II, Гита, вышла за Владимира Мономаха и завела кучу детворы...
     Томас потемнел, в глазах было жестокое  разочарование.  Он  с  тоской
посмотрел на ровную гладь болота, где  застыли,  как  вклеенные  в  смолу,
широкие листья, потом с ненавистью покосился на Яру. Женщина, повернувшись
спиной, усердно терла платье. Со спины она выглядела виноватой.

     Спали, как коней продавши. Или без задних  ног,  как  говорил  Томас.
Ночью квакало, хлюпало, по ним прыгало что-то мокрое и склизкое, у  Томаса
пытались утащить мешок с чашей, так  ему  показалось.  Не  просыпаясь,  он
подмял что-то, придушил, а мешок снова подгреб под себя. Он  всегда  спал,
чувствуя чашу щекой и обеими ладонями.
     Утром он очнулся  от  ощущения  внезапной  перемены.  Раздался  звук,
словно кто-то незримый тронул басовую струну, но откуда она  здесь?  Разве
что шмель сердито гуднул возле уха, но шмели на ночь  замирают  полуживыми
комочками...
     Темное небо  меняло  оттенки.  Нет,  даже  цвета.  Чернота  сменилась
лиловостью, на глазах налилась грозным фиолетовым. Томас настолько  сжился
с этим миром, даже болотным, что все чувства насторожились  еще  до  того,
как проснулся, а сердце стукнуло сперва вопросительно, потом,  уверившись,
что не ошиблось, пошло стучать сильнее и чаще, нагнетая  горячую  кровь  в
мышцы, готовя к неожиданностям безжалостной жизни.
     Над болотом небо стало цвета побежалости  металла,  какая  бывает  на
лезвии перекаленного меча у нерадивого кузнеца. Казалось,  вот-вот  оттуда
посыпятся искры из-под колес боевой колесницы языческого бога.
     Шагах в пяти от  Томаса  сухо,  словно  лопались  переспелые  арбузы,
крякнули камни. Он вжался в землю, даже пальцы вогнал.
     В неподвижном темном воздухе  неслышно  возник  полупрозрачный  столб
света!
     Мир застыл. Умолкли сонные болотные птицы, волны перестали шлепать  в
берег, но мир, так показалось Томасу, словно бы  вздохнул  с  облегчением.
Наконец-то! Вернулся скрепляющий стержень, на котором держится все и  вся.
Теперь все пойдет на лад.
     Столб полыхал, сердце Томаса  сжималось  от  тоски  и  тревоги.  Свет
выглядел древним, если такое можно сказать о свете, ведь это единственное,
что не изменилось в нашем  кровавом  мире  с  момента  его  сотворения.  И
все-таки свет был не  тот,  который  он  видел  ежечасно.  В  нем  гремела
торжествующая мощь тех времен, когда мир был молод, беспечен и бесшабашен.
Когда по этим местам неслись  конные  армады  киммеров,  скифов  и  других
древних народов. А может, и еще  более  древних,  когда  по  земле  ходили
только боги, ныне ставшие демонами. И каждый оставлял частичку силы здесь,
в этом свете...
     Томас боялся шелохнуться, чтобы видение не исчезло. Яра спала  рядом,
бледное лицо было изнуренным. А в  призрачном  свете  медленно  проступило
грозное   лицо.   Глаза   полыхнули,   в   грозном   веселье   раздвинулся
кроваво-красный рот. Лик был ужасен, но Томас не мог  оторвать  глаз.  Это
был демон, огненный демон, однако в нем била ключом та неземная мощь,  что
заставляет не только восхищаться -- мы ведь признаем  достоинства  врагов,
-- но и вызывает преклонение.
     Страшный голос, сухой треск искр, проревел негромко, но  Томас  сразу
ощутил, как ослабли члены, а во рту стало сухо.
     -- Кто вы, посмевшие?
     Яра попробовала во сне натянуть одеяло, обиженно подогнула  колени  к
подбородку,  засопела.  Томас  судорожно   толкал   калику,   тот   сопел,
поворачивался на бок. Наконец прохрипел недовольно, не раскрывая глаз:
     -- Ну чего тебе?
     -- Проснись! Тут кто-то спрашивает, кто мы!
     Калика сонно огрызнулся:
     -- А ты уже и не знаешь?
     Он попытался отвернуться, но Томас вцепился, как клещ, потряс. Голова
калики болталась, он наконец открыл глаза. Мгновение смотрел на блистающие
столб с ужасным ликом внутри, зевнул и снова попытался улечься.
     Остолбеневший Томас выпустил его из  рук,  лишь  потом,  опомнившись,
поднял в сидячее положение. Заорал на ухо:
     -- Сэр калика! Это, наверное, и есть тот Хозяин,  о  котором  говорил
болотник!
     -- Это я говорил, -- проворчал калика. Он открыл глаза, зевнул, глядя
в страшное лицо. -- Доброе утро!.. Хотя какое, к черту, утро,  эти  рыцари
хуже петухов. Ты и есть здесь Хозяин?
     Лицо в столбе исказилось в страшной гримасе. Словно в  огненную  воду
бросили камень, так лицо раздробилось  и  пропало,  но  мурашке  по  спине
Томаса побежали еще гуще. Из блистающего  пламени  за  ним  наблюдали,  он
чувствовал, нещадные глаза демона.
     Голос был едва слышен из-за хрипа, треска, щелканья,  будто  лопались
мелкие угольки:
     -- Кто ты, посмевший не пасть на колени, не просящий пощадить  жалкую
жизнь?
     Калика двинул плечами.
     -- А нам жисть не дорога. Что в ней? Одни неприятности. Да и надо  же
знать, кому кланяться. Вот сэр Томас, вишь, какой красивый да статный,  не
кланяется даже королю германскому, как и султану сарацинскому, потому  что
не положено: свои хозяева обидятся. Еще высекут.
     Томас поморщился.
     -- Сэр калика, благородных рыцарей не секут. Им секут головы, а не то
место, которым некоторые... Позволь узнать, могучий дух,  ты  и  есть  тот
Хозяин, о котором нам взахлеб говорил почтенный болотник?
     Голос из пламени протрещал громче:
     -- Так меня называют местные племена.
     Все-таки от Томаса не ускользнула уклончивость  ответа.  Олег  сказал
подозрительно:
     -- Мне показалось, что мы могли бы пролететь... без помех.
     Томас замер. Столб стал намного ярче, слепил глаза.
     -- Да. Но не очень далеко.
     После тяжелого, как гора, молчания Олег сказал осторожно:
     -- Нас ждут?
     -- И очень близко.
     -- Понятно, -- сказал Олег. -- Но каков тебе интерес?
     А Томас спросил, опустив ладонь на рукоять меча:
     -- Ты на чьей стороне?
     Столб горел ярко не обжигающим огнем. Олег не чувствовал  жара,  хотя
встал совсем близко. Томас чуть пригнулся, всматриваясь в белый огонь.
     -- Я на своей стороне,  --  ответило  пламя.  --  У  меня  есть  свой
народ... нравится он вам или нет... но он мой, и я о нем  забочусь.  Когда
здесь появляются чужаки, я их, понятно, скармливаю своим.
     Томас оглянулся за помощью на волхва,  но  язычнику  такое  отношение
местного божества было явно привычным. Кивнул, подумал еще.
     -- Понятно... этих скормить не удалось?
     Столб, будто в гневе, стал выше, вспыхнул,  но  померк  и  стал  даже
ниже, чем был.
     -- Ты опять угадал, кто бы ты ни был. У них есть защита.
     -- Чья?
     -- Я знаю все в своем болоте. И могу. Но что дальше... Моя  мощь  так
далеко не простирается.
     Томас опять вмешался:
     -- Ты нам поможешь?
     Из огненного столба прозвучал холодный, как лунный свет, ответ:
     -- Я помогаю только поклоняющимся мне.
     Томас перекрестился, сказал громко:
     -- Я тверд в истинной вере.
     -- Истинная вера -- вера в меня.
     Олег прервал уже открывшего рот Томаса:
     -- Что ты хочешь от нас?
     -- Только узнать, кто вы и почему против вас брошены  такие  силы.  А
потом я вас... отпущу.
     Подозрительному Томасу показалось, что  столб  хотел  сказать  что-то
другое.  Или  последнее  слово  подразумевает  иной  смысл.  Например,  их
принесут в жертву.
     Олег посмотрел  на  столб,  как  показалось  Томасу,  с  симпатией  и
некоторым сожалением.
     -- Новые времена, новые люди... И новые боги.
     Снова наступило долгое молчание. Слышно было, как вдали хлюпала вода.
Там толпился  болотный  народ,  не  осмеливаясь  подойти  близко.  Наконец
огненный столб проговорил с сомнением:
     -- Опять новые... Разве мир рушится опять?
     Проснулась Яра, смотрела на Олега с недоумением. Томас  тоже  косился
на калику, многое в нем оставалось тайной.
     -- Нужно успеть на этот раз раньше.
     -- Ты говоришь, -- прозвучал голос угрожающе, -- словно ты из Старых.
Я превращу вас в пепел!
     Олег сказал невесело:
     -- Разуй  глаза,  Табити.  Когда-то  правила  Великой  Степью.  Самые
могучие народы, потрясавшие миры, поклонялись твоей мощи. Но пришел  новый
бог... Ты помнишь того синеглазого  с  дудочкой?  Никто  его  не  принимал
всерьез. Но он ссадил кочевников на землю, приучил пахать и сеять, а  тебя
заточил среди этих болот... А ты все еще не веришь в новых богов?
     Голос, полный гнева и ярости, упал до шепота:
     -- Разве время творения еще не ушло?
     -- Каждое время творит своих богов, -- ответил Олег невесело.  --  Не
все они удачны. Как и мы. Теперь богов творят сами люди. А  люди  слеплены
не только из  ума  и  воли,  как  хотелось  бы  волхвам...  Хватает  глины
слабости, уныния, суеверий, дурости, лени, невежества, драчливости.  Когда
эта дрянь в человеке берет верх, тогда на свет появляется  такое...  Разве
Род сотворил Корса -- бога обжорства и  пьянства?  Люди!  Дали  ему  силу,
целые племена поклонялись... Их стерли в пыль те, кто  создал  себе  богов
потрезвее.
     -- Кто он, новый бог?
     -- Ты не поверишь. Бог рабов и для рабов. Но ему охотно  кланяются  и
свободные племена, потому что в каждом человеке слишком много от раба.  За
свободу надо стоять, а когда кто-то приходит и очень сладко  говорит,  что
рабом быть проще и спокойнее, что надо  вручить  свою  судьбу  другому  --
сильному, который все видит и все знает, который придет и все  рассудит...
Многие добровольно отдают свою свободу. Сладкая ложь проходит там, где  не
прошел меч.
     -- Неужто человек пал так низко?
     Олег пожал плечами.
     -- Я видел сильного и мудрого  богатыря  Калидара,  когда  тот  оброс
грязью и спал вместе со свиньями... Но когда он выздоровел -- я думаю,  он
хворал, хотя телом был крепок и силен все так же,  --  то  снова  совершал
подвиги. Если у человека бывают болезни, то, наверное, бывают  и  у  всего
человеческого племени.
     Снова прогремел яростный, но уже полный горя голос Табити:
     -- Иная болезнь убивает вовсе. Что делаешь среди больных ты,  который
не болен?
     -- Я прозевал начало этой болезни. Или слабости, называй как  хочешь.
Когда началось, я искал Истину в темной пещере. Нас много было,  ищущих...
В пещерах, лесах, горах... Мы все  приходили  в  мир,  провозглашали  свою
Правду, иных делали верховными жрецами, иных забивали камнями,  распинали,
бросали в котлы с кипящим  маслом...  Я  создавал  правду  для  сильных  и
свободных, был опьянен  прошлыми  победами...  Но  другой,  который  искал
Правду в пустыне, придумал утешение для слабых и нищих духом,  для  калек,
уродов и рабов... Когда  я  вышел  со  своими  идеями,  оказалось,  что  я
опоздал, страшно опоздал...
     -- Навеки?
     -- Шестьсот лет, Табити! Через каждые шестьсот  лет  в  мир  приходит
пророк с новым учением и становится богом. Первый, Лосиха,  пророк  охоты,
царевич из мелкого царства на юге, плотник из  Назарета...  Последним  был
погонщик верблюдов на жарком востоке.  У  него  учение  молодое,  сильное,
злое, но и учение рабов присобачили короли Запада: объявили войну молодому
богу. Так что, не поверишь, но мы с этим молодым  рыцарем  возвращаемся  с
первых  войн,  когда  дерутся  не  за  земли,  рабов  или   богатства,   а
схлестнулись сами боги!
     После тяжелого молчания Табити снова подала голос. Теперь в нем  было
непривычное для яростного огня страх и непонимание:
     -- Но ты... из Старых? Почему ты здесь?
     -- Болезнь не сломить,  но  надо  помочь  переболеть  быстрее.  И  не
остаться роду людскому калекой. Тогда и вернем  старые  культы  и  древних
богов. Потому нам нужно как можно быстрее дойти и донести. Ты в  состоянии
задержать их?
     Голос Табити снова окреп, в нем слышался треск огня и грохот падающих
крыш горящих зданий.
     -- Тебе никто не помешает в моих владениях!
     Томас одел перевязь через плечо, подхватил  мешок.  Яра  взяла  мешок
побольше, смотрела на Олега выжидательно. Тот поднял кулак в прощании:
     -- Слава тебе, бессмертная!
     -- Пусть путь твой будет среди огня.
     Олег кивнул, благодарил, а Томас подумал растерянно: они  оба  с  ума
сошли! Или думают, что он -- саламандра?

     Глава 8

     К острову быстро плыли, рассекая воду, как  утки,  круглые  блестящие
головы. Следом тащился плот из тонких, но  сплетенных  в  несколько  рядов
прутьев. Томас  и  Яра  молча  ступили  вслед  за  волхвом  на  плот.  Тот
колыхнулся, но множество лап с перепонками удержали.
     Остров быстро оставался позади, а огненный столб слабел быстрее,  чем
удалялся остров. Не потому ли, подумал Олег, что истощаются болотные газы.
Причем на болоте чувствуется близость черной крови земли, что горит ярко и
страшно. Так что Табити еще долго может жить на острове...
     Плот несся так, что встречные растения срезало, как бритвой. Стебли и
чашечки кувшинок часто падали на плот, Томас  брезгливо  спихивал  ногами.
Головы иногда исчезали, их на ходу сменяли другие, Томас уважительно цокал
языком. На ходу менять коней всегда трудно, а  здесь  все  без  толчков  и
потери скорости!

     Лес был древний и нехоженый. Людская слава населила его чудищами, что
пожирают всех и вся, всяк обходил стороной, а тот, кто не всяк, въезжал  в
полной уверенности, что за  ним  не  подсмотрят  и  тайного  разговора  не
услышат.
     В лесной избушке, ветхой и малозаметной, на крохотном островке  среди
тихого лесного озера шел  неспешный  разговор.  Слова  ронялись  медленно,
обдуманно, без гнева или радости, удивления или неожиданности. Все четверо
собравшихся были неуловимо похожи: манерой речи, движениями.
     В каменном очаге догорали березовые поленья. Сухое тепло  выдавливало
озерную сырость, в проемах  окон  злобно  звенели  комары,  но  в  комнату
залетать не решались.
     -- Я тоже не люблю срываться с места, -- говорил Бадри ровным сильным
голосом, -- но прибыл ведь? Да, пришла  нужда  вмешаться  нам.  Семеро  не
простят, что мы пальцем не шевельнули.
     -- Какие Семеро? -- спросил второй, его звали Мит. --  Этот  северный
рыцарь уничтожил их почти всех... в том числе и Слымака.
     -- Семерых уничтожить невозможно, --  ответил  Бадри  тем  же  ровным
голосом. -- Как говорил тот древний разбойник Конан из Киммерии: казацкому
роду нет переводу, так никогда не переведется братство Семерых. Будет убит
один, на его место встанет другой, но Семерым -- жить! Потому  что  Семеро
-- это не люди, а Идея.
     Бадри ощутил пристальные взгляды: похоже,  долетели  слухи,  что  его
прочат в верховную Семерку. Но разве он не заслужил этого  долгим  упорным
трудом на благо всего рода людского?
     -- Ладно, -- сказал Мит, -- мы должны действовать, не дожидаясь, пока
Семеро восстановятся... Этот рыцарь идет уже по нашим землям. Чем  он  так
важен?
     -- Разве Семеро не сказали?
     -- Тот убит, кому сказали.
     -- Не лучше  ли  выждать,  --  предложил  Тивак.  --  В  наших  делах
поспешность вредна. Семерым виднее.
     Бадри придирчиво осмотрел их из-под  насупленных  бровей.  Да,  здесь
собраны самые мудрые. Из окрестных племен и окрестных земель. Но  мудрость
редко идет в ногу  с  решимостью.  Эти  будут  решать  да  прикидывать  до
скончания века, и всякий раз находить решения все лучше и лучше.
     -- Цивилизация в опасности, -- сказал он с нажимом. -- А вы  спорите,
сколько  ангелов  уместится  на  острие  иглы?  Был  ли  пуп  у   Адама?..
Подготовьте людей. Их можно захватить сонными. Ночуют  ведь  под  открытым
небом! Помните, промедление с легким делом превращает  его  в  трудное,  а
промедление с трудным превращает в невозможное!
     Он сам почувствовал, что сказал  хорошо,  но  по  вытянувшимся  лицам
увидел, что вызвал у них и растерянность.
     -- Я пошлю людей, -- вызвался Мит.
     -- У тебя большой отряд?
     -- Нет, но отъявленные головорезы. Мне самому  досаждают.  Если  даже
перебьют малость, такое кровопускание только на пользу.
     -- Хорошо, -- одобрил  Бадри.  --  Их  надо  было  уничтожить  еще  в
Иерусалиме, теперь они обрели кое-какой опыт. Но сейчас дело  пока  что...
нет, не пугайтесь! Еще не трудное. Разве что для тех, кто любое дело умеет
превращать в невыполнимое. А вообще-то дело  или  занятие,  не  содержащее
трудностей, не требующее полного напряжения ума и воли, недостойно  членов
нашего братства!
     Он обвел их пристальным взглядом.  Все  смотрели  в  ответ  честно  и
преданно. Бадри поднимается на ступеньку,  это  ясно.  Помогли  эти  двое:
рыцарь и калика, устроив вакансии. А Бадри кого-то потянет с собой наверх,
ему нужны надежные люди.
     Тем более что вакансии, об этом говорил их  опыт  и  мудрость,  будут
еще!

     Дважды трое путешественников встречали по дороге  через  лес  широкие
места, покрытые серым пеплом. Огонь бушевал такой мощи, что не  оставалось
даже углей. Сама земля была под серой ноздреватой  корой,  словно  прятала
медленно заживающую рану. Такие наросты Олег встречал  только  на  склонах
вулканов, где из жерла выливалась красная  и  жидкая,  как  масло,  земля.
Остывая, она превращалась в такую мертвую пористую губку.
     -- Дракон дохнул, -- объяснил Томас женщине.  Она  следовала  за  ним
неотвязно, хотя вид у нее был самый  независимый.  --  Я  видел  одного  в
ночи... Здоровенный гад! Как сарай у бабки.
     -- Какой бабки? -- не поняла Яра.
     -- Наверное, Олега. Он так всегда говорит.
     Олег хмурился, когда под ногами хрустела сожженная земля, помалкивал.
Потом встретили выжженное место,  где  могучие  дубы  обступали  выжженную
поляну. Ветви, обращенные к поляне, как срезало ножом, торчали  обугленные
культяшки. Даже на той стороне листья пожухли и  свернулись  от  страшного
жара.  Олег  потрогал  носком  сапога  оплавленные  камни,  задумался,  но
смолчал.
     Когда в четвертый раз встретили такое же выгоревшее место, даже Томас
удивился:
     -- Что это? Или дракон летит впереди нас... или кто-то пытается сжечь
лес!
     -- А ты думаешь, что вернее?
     Томас  озадаченно  попытался  почесать  затылок,  железная   перчатка
скользнула по железному шлему.
     -- Вот если бы пытался сжечь нас, то все  понятно.  Сколько  раз  нас
жгли, сдирали кожу, сажали на колья, просто убивали? А это жгут не нас,  а
зачем-то лес...
     -- Это как раз понятнее.
     Они миновали лощину, когда снова ощутили запах гари. На  этот  раз  к
нему примешивался сладковато-горький аромат чего-то тревожно-знакомого.
     Пятно пожара было намного меньше. Деревья сгорели  не  дотла,  стояли
почерневшие, с обугленными ветвями. В середке было  уже  привычное  черное
пятно, но на этот раз было и нечто новое. По краям поляны среди  обгорелых
ветвей лежали ржавые полоски  железа  --  изогнутые,  скрученные  страшным
жаром, но совсем недавно они были оружием.
     Томас разгреб сапогом, подняв тучу пыли, еще  теплые  угли.  Звякнула
почерневшая от жара широкая пластинка, а затем он  выругался  и  отпрянул.
Среди пепла лежала обугленная кисть руки!
     -- Здорово упились, -- сказал он с  отвращением.  --  Слава  Господу,
христианам не велено упиваться, как гнусным язычникам!
     Олег поднял с земли и молча протянул рыцарю оплавленный комок желтого
металла. Томас отшатнулся. На ладони сэра калики лежал медный крест!
     -- Гнусные язычни