тяжело дыша. Медведь быстро развернулся  к  обидчику.
Это был не молодой медведь, не знавший собак и людей, явно уже  встречался
с охотниками, знал острую боль от летящих стрел и  острых  копий,  и  хотя
взревел страшно, сотрясая воздух и землю,  однако  не  бросился  в  слепой
ярости -- оглядел  врага  налитыми  кровью  глазами,  отыскивая  блестящее
лезвие, которое жалит больно.
     Томас все понял. По спине пробежал мороз. На миг остро  пожалел,  что
нет с ним боевого копья, им бы проткнул зверя, не вылезая из  седла,  даже
нет огромного двуручного меча -- вон лежит наполовину вдавленный  в  землю
толстой медвежьей лапой! -- в руках пусто, а  медведь  исполинский,  таких
еще не видывал.
     В двух шагах валялся длинный шест с заостренным и обугленным  концом,
Томас сомкнул пальцы на гладком дереве раньше, чем сообразил,  что  это  и
есть копье, примитивное копье дикарей, даже конец шеста обожжен  в  костре
для твердости!
     Медведь  опустился  на  все  четыре,  двинулся  на  рыцаря  медленно,
осторожно. Красные глаза горели лютой злобой, острые зубы блестели. Томас,
приноравливаясь к простому оружию, держал обугленное острие низко к земле:
его двоюродный дядя умер от ран, полученных от  медведя  вдвое  мельче  --
зверь поднырнул под стальное копье. Этот тоже  пригибает  голову,  глубоко
сидящие глаза смотрят зорко.
     Выругавшись, рискуя тем, что медведь тоже может неожиданно напасть  и
взять его безоружным, Томас сделал быстрый выпад, больно ткнул  обугленным
концом в передние лапы, одну и другую, в надежде поднять зверя  на  задние
лапы -- появится шанс всадить заостренный шест  в  сердце.  Конечно,  если
медведь сам навалится всем весом.
     Зверь страшно взревел, но  на  дыбы  не  встал:  молниеносно  ухватил
огромной пастью древко, мотнул головой, и Томас вскрикнул от боли --  руки
едва не выдернуло из суставов. Послышался хруст, в  руках  рыцаря  остался
обломок короче топорища.
     Нелепость, мелькнуло у Томаса  в  голове.  Сражаться  и  победить  на
стенах  Иерусалима,  взять  штурмом  башню  Давида,  выжить   в   десятках
сражений... и погибнуть от лап лесного зверя?
     Он бросил  устрашенный  взгляд  в  поисках  калики,  тот  как  раз  в
полуверсте от схватки догнал  его  испуганного  коня,  ухватил  за  повод.
Надежный сэр калика слишком далеко!
     -- Беги! -- крикнул он девушке.  Та  смотрела  выпученными  от  ужаса
глазами.-- Беги, дура!.. Вон к тому, что с двумя конями!
     Медведь внезапно поднялся на задние лапы, теперь у его врага не  было
блестящего жала. Томас напряг  плечи,  развел  руки  в  стороны.  Страшная
тяжесть обрушилась как упавшая гора, горло свело судорогой  от  зловонного
дыхания. Он чувствовал, как трещит его хребет, лопаются позвонки, а в ушах
стоял звон от оглушающего рева, медведь крушил,  ломал,  стальные  доспехи
прогибались, дыхание вырвалось из груди Томаса с  хриплым  свистом,  ребра
больно задевали одно другое.
     Они стояли, упершись в землю, обхватив  друг  друга,  но  Томас  лишь
безуспешно пытался свести пальцы на широкой спине зверя, а медведь с ревом
драл когтями стальные доспехи.  Стоял  жуткий  скрежет,  ломались  крепкие
когти, как рыбья чешуя под ножом сыпались  на  землю  булатные  пластинки,
когти впивались в мелкие кольца кольчуги, и Томас перекосился от  боли  --
длинные медвежьи когти достали через толстый  вязаный  свитер,  впились  в
мышцы спины.
     Он уже не пытался свести пальцы в замок -- медведь чересчур широк, --
давил зверя изо всех сил,  сипло  дышал,  медведь  ревел,  рычал,  брызгал
слюной. Томас слабел,  давил  из  последних  сил.  Вдруг  медведь  ослабил
хватку, попробовал высвободиться, оттолкнуть железного рыцаря. Томас  сжал
сильнее, сам удивляясь, что  еще  держится  на  ногах.  Мощный  рев  зверя
перешел в визг, собачье поскуливание. Он  забарахтался,  снова  попробовал
отпихнуться, Томас набрал в грудь воздуха, обхватил медведя крепче --  тот
стал вроде бы  мельче,  сдавил  как  только  мог.  Под  руками  затрещало,
булькнуло, сверху на шлем обрушилась теплая жидкость, залила глаза.
     Томас разжал объятия, быстро отступил. Из огромной пасти, что нависла
над ним, хлестала кровь, красные, как горящие уголья,  глаза  исполинского
медведя погасли. Он повалился  навзничь,  земля  вздрогнула  и  качнулась.
Толстые лапы дернулись и вытянулись.
     Девушка  под  деревом  сидела   с   выражением   ужаса   на   грязном
перепачканном лице. Томас слабо улыбнулся, бояться больше нечего.
     Калика возвращался неторопливо, вел в поводу  прядающего  ушами  коня
Томаса. Он окинул Томаса неодобрительным взглядом:
     -- Что вечно перемазываешься, как свинья...  Скорее  в  ручей,  а  то
засохнет -- не отдерешь.
     Томас тяжело дышал, в  груди  хрипело,  кололо  при  каждом  глубоком
вздохе, словно медведь  сломал  ребра.  Не  в  силах  ответить  он  только
повернул голову в сторону  ручья,  но  шагнуть  не  решился,  боялся,  что
ослабевшие ноги не удержат.
     Олег спрыгнул с коня, подошел к девушке. Она испуганно  отодвинулась,
в глазах еще жил ужас.
     -- Дурочка, -- сказал Олег убеждающе, -- не меня надо бояться, а  вон
того в железной скорлупе. Сердце у него тоже в  скорлупе,  предупреждаю!..
Дай-ка поправлю ногу, она у тебя какая-то странная.
     Он ощупал ее лодыжку, взялся обеими руками,  помял,  растянул,  круто
сдвинул, девушка чуть вскрикнула, тоненьким голоском как зверек  в  норке,
но даже Томас сразу понял, что вывиха больше  нет,  а  легкая  боль  через
день-два забудется.
     Он потащился к ручью, стараясь не хромать, изо всех  сил  держа  лицо
безмятежным. Берег подался под его железными подковами, Томас  упал  и  на
спине съехал в ледяную воду, подняв каскады сверкающих брызг.  Ручеек  был
мал, ноги упирались в противоположный берег, а голова оставалась  на  этой
стороне, студеная вода струилась между доспехами, намочила вязаную одежду,
охлаждала избитое тело, Томас чувствовал себя сплошным  кровоподтеком,  из
которого во все стороны  торчат  сломанные  ребра  и  зазубренные  обломки
костей.
     Он еще лежал в ручье -- продрог, но терпел,  хоть  и  стучал  зубами.
Солнце все еще палит нещадно, вон от  зноя  мухи  падают  замертво.  Какая
вышмыгнет из-под листика, то блеснет слюдяными крылышками, схватит  что-то
и тут  же  прячется,  пока  не  превратится  в  уголек.  Трава  на  берегу
съежилась, легла на землю, даром что корни опускаются до ледяной  воды  --
изнемогает.
     Сверху послышался сильный голос:
     -- Сэр Томас! Нехорошо... Гости пожаловали,  а  он  все  рыбу  ловит.
Много поймал?
     Томас  услышал  чужие  голоса.  Земля  осыпалась  под  его  железными
локтями, наконец встал посреди ручья,  похожий  на  фонтан  в  королевском
дворце: из всех щелей доспеха брызжут тугие струи воды. За пазухой  что-то
трепыхнулось.  Томас  непроизвольно  сунул  пятерню,  пошарил,  на  ладони
прыгала серебристая рыбка с красными плавниками  и  выпученными  сердитыми
глазами. Остолбеневший Томас разжал пальцы, рыбка подпрыгнула и  булькнула
в ручей.
     -- Это за полдня? -- сказал Олег обвиняюще.  Эх...  --  Иди  встречай
гостей.
     -- А ты?
     -- Они жаждут тебя.
     Томас вышел все еще слабый, продрогший, но взбодренный. На берегу под
деревьями уже стояли  три  шатра,  вокруг  суетился  народ,  а  по  дороге
двигался целый обоз из смирных лошадок -- тянули ветхие  телеги  с  убогим
скарбом. Следом шли худые, в лохмотьях, почти безоружные люди.
     Навстречу Томасу шагнул приземистый лохматый мужчина в рваной рубашке
и старых брюках. На веревочном  поясе  висел  короткий  меч  с  деревянной
рукоятью. За ним держались два мужика еще беднее и проще  и  та  девчонка,
из-за которой  дрался,  --  уже  умытая,  причесанная,  в  темных  волосах
пламенел цветок. Она во все глаза смотрела на Томаса, что-то быстро-быстро
шептала двум мужчинам.
     Лохматый поклонился Томасу:
     -- Я вождь племени, меня зовут Самота. Это моя  внучатая  племянница,
хитрая и ленивая, но мы  любим  свой  народ,  не  хотим  ничьей  гибели...
Спасибо, могучий воин! Почти нас присутствием, погости.
     Томас развел руки, оглянулся на Олега за поддержкой:
     -- Спасибо. Мы бы рады, но надо ехать.
     -- Едешь к морю? -- спросил вождь.
     -- Да.
     -- А потом? В Константинополь?
     Томас удивился, встревожился:
     -- Откуда знаешь?
     -- Все едут в Константинополь, -- ответил  вождь  спокойно.--  Дороги
мира  идут  через  этот  стольный  град.  Ты  --  франк.  Сюда  шел  через
Константинополь, обратно не минуешь.
     -- Верно, -- признался Томас.-- Но я не могу терять времени.
     Самота обернулся к помощникам, быстро переговорил, снова обратился  к
рыцарю:
     -- Уедешь сегодня, до полудня будешь сидеть на берегу. По этой дороге
нет портов, а корабль Гелонга -- это мой родственник! -- уходит лишь после
праздника.
     -- Какого? -- спросил Томас.
     --  Великой  Рыбы,  что  спасла  нашу  страну,  --   ответил   Самота
торжественно.
     Томас открыл было рот, чтобы сказать, что думает о языческих обрядах,
но, перехватив насмешливый взгляд калики, прикусил язык.  Пусть  живут  по
своим обрядам. Этот народ окрестят те, у кого больше свободного времени  и
меньше забот.
     -- Спасибо, -- ответил он хмуро.-- Но завтра  с  восходом  солнца  мы
выступим в путь. Как зовут, говоришь, твоего родственника?
     -- Гелонг. Мы напишем, что ты наш друг, он сделает  все,  чтобы  твое
путешествие было приятным.
     Томас оглядел их лохмотья, изможденные лица  и  босые  ноги,  спросил
недоверчиво:
     -- Знаете грамоту?
     Вождь засмеялся, показав желтые выщербленные зубы:
     -- Все до  единого!  Только  два  народа  на  свете  вынуждены  знать
грамоту, ибо так велят боги: мы, великие урюпинцы, и эти, как их...  некие
иудеи.
     Телеги поставили кольцом, протянули цепи. Как объяснили  Томасу,  так
защищаются от внезапного нападения  разбойников  --  после  разрушительной
войны ими кишат дороги и  караванные  пути.  В  середине  стены  из  телег
разожгли костры,  поставили  два  десятка  шатров  --  бедных,  сшитых  из
обрезков шкур и старых одеял, грязных  полотнищ.  На  кострах  в  котелках
варили жидкую мучную похлебку, на углях  пекли  съедобные  коренья.  Томас
выложил мясо и лакомства, что дали в дорогу мерефянцы, засмеялся, видя как
распахнулись от восторга глаза детей и взрослых.
     Спасенная девушка, ее звали Игуанда, не отходила от Томаса,  смотрела
влюбленными  глазами.  Олег  ухмыльнулся.  Внучатая  племянница,  как   он
высчитал по пальцам, довольно высокая степень  родства,  если  считать  по
матери, ибо урюпинцы и иудеи ведут  счет  родства  по  материнской  линии.
Народ здесь бедный, зато их  не  ограбишь.  Выглядят  счастливыми,  а  что
человеку еще надо?
     Томас сердился, опять все шишки на него, а калика снова  в  сторонке:
сидит у костра, пьет с урюпинцами кислое вино, слушает истории. Как с гуся
вода! А  урюпинцы  простодушно  спрашивают,  не  думает  ли  могучий  воин
примкнуть к ним: Игуанда пойдет  за  него,  если  хорошо  попросит,  а  со
временем мог бы и вождем стать, если все обычаи запомнит!
     Раздраженный Томас, чтобы не слушать  такие  разговоры,  прошелся  по
стану, взглядом военного умельца оглядел как поставили телеги, как сложили
оружие. Прямо посреди стана из песка  торчали  остатки  древних  строений,
почти засыпанные. Томас пощупал, с удивлением сообщил калике:
     -- Видать, тут было их святилище. Или даже столица. А что?  Могли  же
эти оборванцы быть древним и мудрым народом? Как халдеи, а потом  одичать!
Но что за сила разрушила такие стены? Из  гранитных  глыб,  не  обожженная
глина.
     -- Какая разница, -- буркнул Олег.
     -- Большая, -- возразил Томас.-- Из-за  такой  же  промашки  когда-то
такое началось... Сарацины говорят, что Иблис был  ангелом,  но  отказался
поклониться Адаму: "Ты создал меня из огня, а его из глины!"  Ну,  Господь
турнул его вверх тормашками  с  небес.  А  что  вышло?  Иблис  с  тех  пор
ненавидит человека и постоянно вредит. Да ты  сам  помнишь  что  проклятый
вытворял с нами!
     Олег удивился:
     -- Ты ж христианин! Как тебе может вредить Иблис, он же шайтан?
     -- Как-как, -- оскорбился  Томас,  ему  почудилось,  что  сер  калика
заподозрил в трусости, -- Как и сам Сатана со своими слугами! Он же Иблис,
Дьявол, Везельвул, Шайтан, Локи, Люцифер... что я, прелат, чтобы все имена
помнить?
     Он отмахнулся, ушел к кочевникам. Олег с  интересом  посматривал  как
рыцарь принял пиалу из рук вождя, что-то ответил, коснулся  сердца,  затем
лба, а лишь потом отпил из чаши. Когда они снова  оказались  вдвоем,  Олег
поинтересовался ехидно:
     -- А тебе не перепадет?
     -- От кого? -- удивился Томас.
     -- От своего бога.
     -- За что?
     -- Ты ж поклонялся, можно сказать, чужому богу.
     Томас посмотрел покровительственно. Даже голос стал поблажливым:
     -- Сер калика... ты учен, но знаешь не все. Видать, все же мало  тебя
по свету носило. Одного бога... вернее, один лик бога знают лишь  те,  кто
не слезает с печи, как ты говоришь. А я побывал, побывал... И понимаю, что
бог, приходя в новую страну, для понятности говорит  на  местном  языке  и
одевает местные одежды, а то даже  имя  берет  местное!  Обычаи  же  везде
разные.  Ну  и  пусть.  Лишь   бы   учили   добру,   рыцарской   доблести,
справедливости. Так что я-то понимаю, что у нас зовется Христом, у сарацин
-- Аллахом, у кого-то вовсе Буддой... Но бог-то един. Да и  не  поклоняюсь
вовсе! Просто салютую Верховному Сюзерену.

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава 1

     Когда небо начало темнеть,  костры  развели  даже  за  оборонительным
кольцом телег. Верблюдов и коней увели за ручей, там пасли и охраняли, а в
самом центре походного лагеря шел бедный, но веселый пир.
     Томас и Олег, сославшись на усталость,  ушли  в  отведенный  для  них
шатер. Томас с облегчением снял доспехи, хотел  было  поставить  двуручный
меч в угол, но угла не нашел, положил в изголовье, следуя примеру  калики.
Олег разделся, с наслаждением лег:
     -- Завтра на корабль! -- Люблю море. Вроде бы мой народ больше  знает
степь, еще раньше знал леса... Или море плещется в крови славян?
     -- В моей голове плещется только вино, -- простонал Томас.
     -- Как они взбираются на верблюдов?
     -- На верблюде можно за горбы хвататься.
     -- Но падать дальше!
     Он рухнул на постель, повозился,  уже  начал  было  похрапывать,  как
вдруг полог бесшумно отодвинулся, в шатер вступил Самота. Лицо вождя  было
смущенное, он теребил разорванную на груди рубаху:
     -- Простите, дорогие гости... Потревожил, но у  нас  новость.  Только
что прибыли гонцы от великого султана.
     Томас насторожился, пощупал в изголовье мешок с чашей.  Олег  молчал,
испытующе рассматривал вождя.
     --  Говорят,  что  из  их  тюрьмы  удалось  сбежать  двум  опаснейшим
преступникам.
     -- Ну-ну, -- поторопил Томас.
     -- Описали внешность, приметы... Словом, вас обоих.
     Томас напрягся, подвинул ближе меч. Олег спросил:
     -- А что ответил ты?
     -- Что мог ответить? Кто-то из моего народа тут же  сказал,  что  оба
человека, чьи приметы совпадают, у нас в лагере. Наши гости.  Тогда  гонцы
султана потребовали вашей выдачи!
     -- Ну-ну, -- поторопил Томас.
     Самота  запустил  пятерню  за  пазуху,  почесался,  что-то   выловил,
раздавил крепкими ногтями. Ответил буднично:
     -- Не думаю, что от султана.
     -- Почему? -- спросил Томас быстро.
     -- Султан не станет требовать от того, кто не является подданным. Или
данником. Урюпинцы никому не подчиняются! Мы -- вольное племя.
     Он захохотал, гордо выпятил худую грудь. Томас не убирал руку с меча,
посматривал по сторонам,  прислушивался,  косил  глазом  на  Олега.  Вождь
сказал с явным удовольствием:
     -- Я тут же  вывел  их  на  чистую  воду.  Пришлось  признаться,  что
приехали издалека, вовсе не от султана. Объяснили,  что  вас  присудили  в
Персии к четвертованию, в Индии -- к сожжению,  в  Мезии  должны  заковать
живыми, в Иудее  --  побить  камнями,  в  Константинополе  --  распять  на
кресте... Что-то где-то еще, но все  не  запомнил.  Виноваты  в  растлении
малолетних, святотатстве, кровосмешении, разрушении храма Силула...
     Томас покачал головой:
     -- У меня бы жизни на  все  не  хватило!  Возможно,  это  калика?  Он
старше, да и побывал везде.
     Олег подумал, почесал в нерешительности в затылке:
     -- Когда это я рушил храм Силула? Я тогда был вовсе на  другом  конце
Ланки!
     Вождь кивнул с облегчением:
     -- Я так и понял, что преувеличили. К тому же  не  наше  дело  мешать
людям жить так, как хотят. Мы не вмешиваемся в чужие обычаи. Нам боги ясно
велели: не мешай другим!
     -- Они уехали? -- спросил Томас сдавленным голосом.  Он  не  выпускал
меч.
     -- Сказали, что за ваши головы объявлено  вознаграждение.  В  рупиях,
динарах, гульденах, золотых кольцах, перьях страуса, слоновой кости,  даже
каких-то кунах... В общем, по мешку золота за каждого.
     В спертом жарком воздухе шатра повеяло холодом. Человека с  легкостью
убивают за одну монетку, даже не золотую, а здесь некто  могущественный  с
легкостью швыряет два мешка золота, желая чтобы заказ был выполнен со всей
тщательностью и услужливостью.
     -- Семеро? -- спросил Томас перехваченным горлом. Олег кивнул.  Томас
спросил тяжелым голосом.-- Что вы решили?
     Вождь отвел глаза, в лице было смущение:
     -- В таких важных  вопросах...  которые  касаются  всего  племени,  я
должен советоваться со старейшинами. Даже со всем народом.
     Он попятился, выдвинулся за пределы  шатра.  Томас  прямо  с  постели
прыгнул к крохотному окошку, где вместо  материи  желтела  стенка  бычьего
пузыря. В  дальнем  месте  лагеря  собрались  в  кучу  взрослые  урюпинцы,
оживленно спорили. Небо потемнело, высыпали звезды, но урюпинцев  освещало
багровое пламя, лица  выглядели  особенно  угрюмыми  и  жестокими.  Многие
исчезали, затем появлялись уже с оружием.  По  странному  обычаю,  или  по
бедности, они носили мечи и кинжалы без ножен, и стальные лезвия в красном
свете костров выглядели особенно зловещими.
     -- Мешок золота, -- протянул калика задумчиво.-- Отдаться им в  руки,
что ли...
     Внезапно Томас ахнул, его лицо побелело. Он смотрел в мутную пленку с
ужасом, словно увидел привидение. Олег  ухватил  меч,  мгновенно  оказался
рядом.
     Из дальнего шатра вышли двое добротно одетых воинов, подошли к  кучке
жарко спорящих оборванцев. Один  был  крепкий  в  плечах  воин,  ничем  не
примечательный,  разве  что  движения  в  нем  выдавали  профессионального
солдата, а второй был...  Горвель.  Исхудавший,  с  зияющей  раной  вместо
левого глаза, с обезображенным лицом. Томас не сразу узнал рыцаря: огненно
красная борода стала совершенно седой! Он  двигался  все  так  же  быстро,
хищно, зорко смотрел поверх толпы единственным уцелевшим глазом. Он был  в
легких доспехах, тонкая кольчуга  доходила  до  колен,  а  грудь  и  спину
укрывали тонкие пластины лучшей дамасской стали. На поясе висел  хазарский
меч.
     В толпе что-то кричали, но слов Томас не слышал.  Следом  за  мнимыми
гонцами султана, а истинными -- от Семерых Тайных, -- из шатра вышел вождь
Самота. Он вскинул руки,  утихомиривая  крики,  закричал  во  весь  голос,
надсаживаясь и выгибая грудь, покраснев от натуги:
     -- Люди вольного племени  урюпинцев!  Уже  знаете,  что  наши  гости,
посланцы султана, проделали длинный  путь.  Пришли  с  единственной  целью
сделать нас богатыми. Два мешка  золота  за  головы  двух  чужаков!  Можно
купить по стаду верблюдов на каждого урюпинца, богатые шатры, лучшую  еду,
рабов, ковры! Мешок золота -- это лучшие сабли из Дамаска, богатые лавки в
любом городе, выкупленная земля... Подумайте!
     Кто-то из задних рядов выкрикнул:
     -- Что собираются с ними