рыцарь Макдональд, большой знаток геральдики,
обычаев королевских  дворов,  главный  распорядитель  на  больших  охотах.
Суровый и неутомимый даже в свои годы, он мог сутками не слезать с  седла,
рубиться в первых рядах, на пирах пил  и  ел  за  троих,  а  если  чего  и
избегал, то разве что соленых огурцов, потому  что  голова  в  бочонок  не
пролезала, а если и пролезала, то очень щипало глаза. Сейчас он  остановил
молодых воинов, оруженосцев, наставлял строго, но по-отечески:
     -- Меч при церемонии ставьте на колено правой руки... Пальцы  согните
в локте, на лице должен быть восторг и обожание, перед вами король...  Эй,
оруженосец, не делай умное лицо, ты все-таки в будущем отважный рыцарь!  И
вы двое, чего спите, стоя на ходу?.. Грудь вперед, не сутулиться! В  вашем
возрасте я себе уже сапогами ноги до задницы стер, а вы  со  ступеньки  на
ступеньку тащитесь как три дня... Вспомните о будущем! А  сейчас  что  вас
больше занимает, что говорю вам я, Макдональд из клана  Макдональдов,  или
тот дохлый голубь, что летает над двором?.. Вот так, плечи шире...  Теперь
видно,  что  молодцы.  С  такими  мальчиками,  будущими   рыцарями,   наши
прекрасные дамы могут спать спокойно.
     А на другом конце коридора дядя Эдвин торопливо наставлял челядь:
     -- Ладно, не надо мыть полы ежедневно, но хотя бы каждый день надо!..
Это ж не свинарник, теперь это родовой замок  короля...  Кто  сказал,  что
гусей подавать на стол потом, когда поедят свиней? Гусь свинье не  помеха.
Эй, кто там ходит с красным носом,  как  огурец?  Напиваетесь  и  ползаете
вокруг себя на четвереньках, будто свадьба уже в разгаре!..

     К полудню начали съезжаться гости. Слуги разбирали коней, гостей вели
в комнаты, где те могли стряхнуть пыль и даже умыться.
     Старый Макдональд предложил Томасу облачиться в королевские  доспехи:
покрытые золотом, с роскошными  рисунками,  украшенные  лучшими  мастерами
Британии.  Томас  метнул   на   раззолоченные   доспехи   взгляд,   полный
неимоверного презрения:
     -- Это?.. Тонкие листки металла, которые проткну пальцем?
     -- Это парадные доспехи,-- объяснил Макдональд значительно.--  В  них
не воюют,  а  изволят  являться  простому  народу.  Дураки  падки  на  все
блестящее. Потому таким доспехам у нас цены нет! У меня вон как сияют?  Да
и пировать в парадных легче...
     Томас непреклонно покачал головой:
     -- Я в своих тяжелых латах могу бежать за конем, прыгать через  копье
и накрытый стол. Я не опозорю себя этой дрянью. К тому же, хоть король  не
был ребенком, на меня это не налезет.
     Макдональд смерил молодого рыцаря уважительным взором.  Последний  из
рода Мальтонов удался ростом, шириной плеч, руки  длинные,  как  весла,  и
толстые, как бревна. Грудь выглядит  так,  словно  уже  одел  доспехи  под
вязаную рыцарскую рубашку. Лицо дерзкое, в глазах огонь, сила и нетерпение
в каждом слове и жесте. Если бы такие остались в Британии, они разнесли бы
ее в щепки. К счастью,  мудрые  головы,  спасая  покой  страны,  придумали
крестовый поход в дальние страны, где почти все герои и сложили головы...
     -- Как скажете, мой  король,--  сказал  он,  впервые  называя  Томаса
королем, хотя  коронация  была  назначена  через  неделю,  когда  прибудут
епископы и посланцы от соседних королевств.-- Но король может венчаться  и
вовсе без доспехов.
     Томас буркнул с неудовольствием:
     -- Без доспехов я как голый. Мы там, в песках Сарацинии, в доспехах и
спали... иначе бы не выжили. Ладно, что-нибудь придумаем.

     К вечеру перед гостями распахнулись двери главного королевского зала,
больше  похожие  на  ворота.  Огромное  помещение  блистало,  Томас  велел
повесить все оружие  королевской  коллекции  на  стены,  а  из  ближайшего
монастыря привезли две телеги толстых,  как  годовалые  поросята,  свечей.
Сейчас горели ярко и  весело,  отражаясь  на  блестящих  клинках,  широких
лезвиях мечей, топоров, на поножах,  дорогих  шлемах,  на  позолоченных  и
посеребренных панцирях.
     Сверху, где обычно располагались  арбалетчики,  торжествующе  грянули
трубы. Гости входили, переглядываясь многозначительно, этот Томас  Мальтон
торопится жениться  больше,  чем  заполучить  корону  из  рук  властителей
церкви.
     Макдональд,  помолодевший  от  осознания  какой   важной   церемонией
руководит,  орлиным  взором  поглядывал,  как  зал  заполняется,  оставляя
свободным середину, как знатные рыцари и просто знатные люди располагаются
у стен сообразно их рангу, родословным и размерам угодий.
     Пара оруженосцев носилась  по  залу,  выполняя  его  распоряжения,  с
середины зала гостей потеснили, место для короля, а когда трубы  звонко  и
торжественно протрубили  трижды,  Макдональд  медленно  и  неспешно  вышел
вперед. Все взоры были на нем, голоса утихли, только в задних рядах шикали
друг на друга.
     Макдональд оглянулся на Томаса, тот в нетерпении бьет  землю  сапогом
как конь копытом, глаза дикие, вот-вот все испортит, и Макдональд поспешно
вскинул руку:
     -- Дорогие гости!.. Сейчас...
     Под ногами, в глубинах земли, негромко предостерегающе заворчало. Пол
слегка дрогнул, ворчание стал громче, донесся треск, словно некто незримый
пробирался  наверх,  ломая  слежавшиеся  пласты  земли.  Разговоры   стали
умолкать, гости встревожено посматривали на Томаса. Томас растянул губы  в
успокаивающей усмешке.
     Макдональд снова набрал в грудь воздуха, сказал громче:
     -- Дорогие...
     Гул стал громче. С потолка посыпалась труха, тяжелые каменные плиты в
самом центре зала вздыбило, будто из-под земли в них ударило  тараном.  Из
щелей вырвались струйки черного дыма. К аромату  ладана  примешался  запах
гари, серы и горящей смолы. Гости в  страхе  бросились  под  защиту  стен.
Женщины визжали пронзительно и некрасиво.
     За струйками дыма  с  шипением  выстрелило  оранжевыми  искрами.  Пол
ногами дрогнуло снова. Плиты тяжело  рухнули,  в  середине  развороченного
зала открылся страшный дымящийся зев, взвился столб черного дыма.  В  дыму
из красно-черного ада как на ладони подняло человека в обгорелых доспехах.
     Томас ощутил, как гадливая тошнота подступила к горлу.  Лицо  выходца
из ада  было  в  струпьях  засохшей  крови  и  волдырях  от  ожогов.  Шлем
разрублен, а с ним и голова. Страшный багровый шрам прошел через все лицо,
шею, а заканчивался на середине груди. Обе  половинки  лица  были  сложены
небрежно, правая на палец выше. Крики ужаса и отвращения стали громче.
     -- Гудвин! -- услышал Томас чей-то крик.
     Томас задержал дыхание. Кровь бросилась в голову. Несмотря на  страх,
он ощутил и дикую ярость. Неделю тому этот молодой наглец оскорбил  его  в
присутствии множества рыцарей. За что и  получил  такой  удар  мечом,  что
только силы ада смогли слепить его из двух половинок!
     Он  ощутил  множество  взглядов,  все-таки  уже  назван  королем,  до
коронации -- один шаг, и,  собрав  волю  в  кулак,  вопросил  грозно  и  с
придыханием:
     -- Разве я приглашал... оттуда?
     Из обугленного рта Гудвина, в запекшейся крови,  в  язвах,  вырвались
хрипы. Он пытался заговорить, но криво сросшийся рот дергался в судорогах.
Наконец остатки нижней губы лопнули, брызнула ядовито желтая кровь, тут же
почернела и взвилась иссиня-черным дымком. На мраморных  плитах  появились
мелкие язвочки.
     С нечеловеческим усилием он прохрипел:
     -- Я... за своим...
     В мертвой тишине Томас спросил неистово:
     -- За своим? Я  тебе  что-то  должен  помимо  еще  одного  достойного
удара?.. А то и двух? Эй, подать мой острый меч и моего коня!.. Э-э,  коня
не надо, а меч неси, да побыстрее, пока это пугало не удрало. А ты, святой
отец, чего пятишься как небольшая красная рыба?  Брызни  пока  что  святой
водой! Да не скупись, это не вино.
     Священник, дрожа как осиновый лист, воздел  кверху  крест  и  толстую
книгу:
     -- Изыди!.. Изыди, именем Девы Марии...
     Голос его прозвучал как блеянье заблудившегося ягненка в ночном лесу.
Исчадие ада вперило в него грозные очи. Багровый огонь в  них  разгорелся,
словно угли костра на ветру, стал пурпурным, как зарево пожара:
     -- Что бяшешь?..
     -- Тебе,-- пролепетал священник,-- нет власти над чистыми душами...
     -- Здесь нет...  чистых,--  ответил  обгорелый  рыцарь.  Он  тужился,
страшно гримасничал, в зале слышались  частые  шлепки,  будто  кипы  белья
равномерно бросали на каменный пол: жены  рыцарей  падали  без  памяти,  а
мужья с готовностью подхватывали и  уносили  на  свежий  воздух.--  Вы  из
трюма... А я пришел... за своим...
     В  дверях  слышались  крики.  Как  грецкие  орехи  трещали  рыцарские
панцири.  Гости  выскакивали,  топтали  друг  друга.  Томас  вскрикнул   с
нарастающей яростью:
     -- Сам ты скот из Ноева трюма! Кто тебе обещал?
     -- Ты,-- ответил выходец из ада.
     -- Я?..-- изумился Томас.-- Что я обещал?
     Обгорелый вытянул руку с указующим перстом.  Рыцари  расступились.  В
глубине зала стояла Ярослава в подвенечном платье. Она  была  как  никогда
прекрасна в белом, женственная и чистая,  ее  розовый  рот  приоткрылся  в
изумлении и испуге.
     Томас набрал в грудь воздуха для страшного  вскрика,  после  которого
выходец оттуда наверняка рассыплется,  а  рыцари  почувствуют  узду...  но
что-то заставило умолкнуть. Во взглядах рыцарей прочел нечто, что  послало
по спине неприятный холодок. Этот болван тогда спьяну  или  сдуру  крикнул
при всех рыцарях, что отдает свой голос за Томаса,  если  тот  отдаст  ему
Яру. Томас тогда ответил "Да" и тут же разрубил наглеца от  кончика  шлема
до середины груди. Тогда все  восторгались  таким  мощным  ударом,  такими
рубят вепрей на охоте, а сейчас смотрят... осуждающе?
     -- Отдать тебе свою невесту? -- крикнул Томас.-- Скорее  в  аду  снег
пойдет!
     --  Разве  твое  слово  стоит  дешевле  одежды  раба?  --  проскрипел
Гудвин.-- И такого человека хотят в короли?
     В зале осталось не больше двух дюжин рыцарей.  Эти  обнажили  оружие,
смотрели сурово и с достоинством, Выходец из ада не поколебал их  верности
сюзерену, который еще до  свадьбы  велел  отворить  подвалы  с  вином  для
знатных и благородных. За их спинами шуршали платьями две-три  бесстрашные
до глупости женщины. И рыцари, и женщины ожидающе смотрели на Томаса.  Тот
вскипел:
     -- Что смотрите? Как будто это обгорелое говорит... говорит... я даже
и не знаю, что такое для вас важное!
     Старый Макдональд сказал с усилием:
     -- Сэр Томас... Мы назвали тебя королем. Уже созывают  епископов  для
твоей коронации. Но ежели для рыцаря любое обещание свято, то  для  короля
-- вдвойне.
     Томас вскрикнул в изумлении и страхе:
     -- Какое обещание? Вы с ума сошли!  Этому...  этому  разрубленному  и
осмаленому в аду кабану... да где там кабану -- гнусному подсвинку?
     Рыцари  отводили  взоры.  Макдональд  развел  руками,  голос  старого
рыцаря, был полон достоинства и печали:
     -- Ты -- король. Мы готовимся присягнуть тебе в  верности.  Но  и  ты
присягнешь нам! Ты принесешь присягу защищать,  вершить  суд  праведный  и
скорый, быть верным слову, блюсти  заветы  рыцарства  и  чести...  А  этот
обгорелый, как ты его назвал, он все еще рыцарь.
     Томас сцепил зубы. Да, он однажды даже лесному черту  всю  ночь  пояс
шил, потому что на вопрос за спиной: "Кому шьешь"?, брякнул сдуру "Черту"!
и вынужден был держать рыцарское слово, но одно дело отдать  пояс,  другое
-- любимую женщину!
     Он в отчаянии огляделся.  Калики  нет,  пьянствует  с  челядью.  Хотя
понятно, что посоветует: да пошли, мол, этого смаленого в  то  место,  где
черное солнце светит, только и  всего!  Какое  еще  слово?  Да  еще  перед
мертвяками? Побывал бы в рыцарской шкуре... Хуже того -- в королевской.
     --  Я  обещал,--  проговорил  он  с  трудом,--   хоть   и   несколько
опрометчиво... рыцарю, но за обещанным явилась какая-то осмаленная  свинья
из преисподней. Пусть рыцарь и приходит, тогда и поговорим.
     Он перевел дух, огляделся. Все сгрудились у стен,  женщины  прятались
за спины могучих рыцарей. Гудвин, черный, как ночь, проскрежетал страшно:
     -- Разве... меня... кто лишал... рыцарского звания?
     Томас отпарировал:
     -- Сейчас соберем совет и лишим! Только и всего.
     -- Не... сможешь,-- ответил Гудвин.-- Я... я... рыцарь.
     Щека лопнула, мясо вывернулось багровыми  краями,  но  кровь  потекла
черная, как смола, а запах горелого мяса  стал  густым  и  едким.  Женщины
вскрикивали, выглядывали из-за спин мужчин. Макдональд кашлянул, покосился
на благородного Эдвина. Дядя Томаса стоял бледный,  губы  вздрагивали.  Он
ощутил на себе взгляды, в лице было  отчаяние,  страстное  желание  помочь
племяннику, но лишь вздохнул и сказал хрипло:
     -- Да и...De mortues aut bene, aut nihil...
     А Макдональд, приободренный  поддержкой  ученого  рыцаря,  добавил  с
неловкостью:
     -- Да и не просто мертвый, умереть можно и от  обжорства,  а  убитый.
Благородным мечом, а не мельничным жерновом  простолюдина,  как  стряслось
с... запамятовал имя, помню только кличку... гм...
     Он умолк, Томасу показалось, что толстая дубленая кожа старого рыцаря
чуть изменила цвет, словно бы престарелого боевого рака окунули в кипяток,
но кличку назвать вслух  не  решился,  Гудвин  же  развернулся  в  сторону
сгрудившихся мужчин:
     -- Я вынужден... обратиться к... рыцарству...
     Он скрежетал, пытался выговорить что-то еще, но из  рассеченного  рта
вылетали только хриплые звуки. Потекла зеленая слюна.  В  зале  послышался
вскрик, еще одну женщину четверо мужчин торопливо понесли к выходу.
     Старый Макдональд оглянулся на молчащих рыцарей. Лицо  старого  воина
было суровым, но спина гордо выпрямленной, грудь широка,  от  всей  фигуры
веяло знатностью и благородством:
     -- Я думаю, что выражу общее мнение... Да-да, мы ведь живем сообразно
чести, а не простой целесообразности. Будь  ты  простолюдином,  то  должен
дать по ушам этому обгорелому и забыть о нем, но  согласно  чести,  обязан
сдержать слово! Ибо этот обгорелый является правопреемником  прав  рыцаря,
которого мы знали. К тому же, как видим, он и в  аду  помнит  о  рыцарском
слове, о наших обычаях и обетах. Так неужто ж мы,  рыцари  Пресвятой  Девы
Марии, забудем о наших клятвах верности и чести?
     Томас скрипел зубами, смотрел с ненавистью. Ну да, как он забыл,  что
обгорелый Гудвин по материнской линии в дальнем родстве с  этим  трухлявым
пнем! А какая верность королю, это все слова, если на другой чаше весов --
кровные узы?
     Примчался оруженосец с мечом Томаса. Запыхавшийся, красный от усилий,
он упал на одно колено, попытался красиво  подать  королевское  оружие  на
вытянутых руках, но не удержал, меч с таким жутким грохотом  обрушился  на
каменные плиты, будто упал с башни.
     -- Ваше Величество!..
     Томас зарычал от бешенства. Он сам не помнил, как меч очутился в  его
руке, да мало кто заметил, настолько стремительно двигался молодой рыцарь,
который королем не родился, а успел побывать на коне  и  под  конем,  умел
держать удары и наносить их сам.
     -- А вот теперь посмотрим!
     Рыцари, вельможи, самые отважные из женщин, что не  покинули  главный
зал, прижались к стенам. Томас встал у края ямы,  загораживая  выходцу  из
ада дорогу обратно. Гудвин прохромал, страшно припадая на  левую  ногу,  к
Ярославе.  Она  дрожала  и  смотрела  жалобными  испуганными  глазами.  За
последние дни она из отважной  воительницы  превратилась  в  робкую  овцу,
какой и надлежит быть приличной британке.
     Томас  выругался,  бросился   вдогонку.   Гудвин   оглянулся,   жутко
захохотал. Внезапно он ухватил Ярославу за руку и, чего Томас  не  ожидал,
под обгорелым и Ярославой дрогнул пол, плиты провалились, оба  исчезли  во
мгновение ока. Взметнулась белая фата, пронесся отчаянный крик:  "Томас"!,
гулкий скрежещущий хохот. Из провала выметнулся дым, а запах серы заглушил
аромат фимиама.
     Томас в два прыжка очутился возле новой  ямы.  Сильные  руки  рыцарей
ухватили за плечи. Сзади ударили под ноги, свалили, оттащили.  Он  яростно
вырывался, но те же руки держали крепко, священник поливал  святой  водой,
пугливо бормотал латынь. Он трясся как былинка  под  ударами  ветра,  вода
лилась мимо, священник в ужасе оглядывался на зияющий провал, где трещало,
слышался рык, глубокий рев, затем наверх выдавило землю и каменные  плиты.
Разбитые, с оплавленными краями, будто  обжигали  в  неведомом  горне,  но
все-таки прежние плиты его замка.
     -- Убрался,-- пролепетал священник.-- Вы видели?  Видели  как  святая
вода отогнала?..
     Томас поднялся на ноги, мокрый, как рыба, прорычал страшно:
     -- Ты на кого воду тратишь?
     Его цепко держали, заломив руки за спину. Священник пугливо  пятился.
Лик молодого короля ужаснее, чем у выходца из преисподней!

     Томас повел плечами. Держат  почтительно,  но  крепко.  Не  враги,  в
глазах сострадание.
     -- Оставьте меня,-- выдавил он,-- я должен посоветоваться...
     Рыцари переглянулись, отодвинулись, но  когда  Томас  пошел  вниз  по
лестнице, сзади слышал их шаги, звон доспехов  и  стук  тяжелых  сапог  по
каменным ступеням. Пару раз рассерженно оглядывался, но  рыцари  старались
держаться за пределами видимости, что в замке с  его  крутыми  поворотами,
узкими ходами, просто.
     Стены шатались, его бросало от одной  к  другой.  Как  утопающий,  он
набрал в грудь воздуха и тащил себя через отчаяние и страх вниз к людской,
а потом чутье заставило свернуть в сторону конюшни.
     Из раскрытых ворот вкусно пахло свежим сеном.  Конские  ясли  уходили
двумя рядами вдаль, посреди пролегла солнечная дорожка  от  дальней  двери
напротив. Ближайшие  кони  смотрели  добрыми  коричневыми  глазами,  потом
повернули головы в сторону целой копны сена в углу конюшни.
     Калика возлежал лохматый и все в  той  же  варварской  безрукавке  из
волчьей  шкуры.  В  красных,  как  закат,  волосах  запутались   оранжевые
соломинки, а зеленые глаза сонно закрывались. В правой руке был кувшин,  в
еще два пустых лежали у ног. Вид у калики был задумчивый и неспешный.
     -- Что,-- сказал он с вялым беспокойством,-- еще и  не  начиналось?..
Томас, я не пойду, и не уговаривай. Я вас поздравил, а в  королевский  зал
не пойду, это ж тебя только опозорю!
     -- Сэр калика,-- прошептал Томас.
     Олег сказал с пьяной усмешкой:
     -- Удивлен, что я не исчез, когда все закончилось?..
     -- Ох, сэр Олег...
     Калика объяснил с пьяной обстоятельностью:
     -- Я еще здесь,  ибо  не  решил,  как  мне  удалиться...  отсель,  из
Оловянных Островов. Пойти ли пешком, аки странник, либо сесть на  Змея,  а
то и вовсе... гм... В первом случае лучше мыслится, во  втором  двигаешься
быстрее, а в третьем вовсе за один миг р-р-р-р-раз и со  всеми  удобствами
сразу  в  нужном  месте,  но  совсем  не  мыслится...  Не  мыслится,  зато
приятственно. Как мыслитель, я хочу идти пешим, но  как  человек,  навроде
простого дровосека или там короля, хотел бы лететь... и чтоб не дуло...
     Томас сказал мучительно:
     -- Сэр калика...
     -- Беда в том,-- рассуждал калика,-- что во  мне  два  человека.  Оба
тянут в разные стороны! И такую драку затевают, что ребра трещат, а голова
гудит, будто сижу в колоколе, а по нему твои монахи лупят  со  всей  дури.
Или от церковного усердия, что одно и то же... Гм, все же  пойду,  видать,
пешим. Только вот как ноги не замочить в проливе...
     -- Сэр калика,-- проговорил Томас с болью,-- Ярослава исчезла.
     Калика поднял усталые глаза. Томас видел в них, как сэр калика  ловит
ускользающую мысль, затем огонек погас, перед Томасом было лицо смертельно
усталого человека. Эти двое, понял Томас  потрясенно,  что  живут  в  сэре
калике, оба обладают неимоверной силой, и оба бьются яростно и до конца. А
сам калика -- лишь оболочка, поле боя двух могучих Олегов!
     Томас сказал тихо: