нстантинополя, почти  варварского,  если
равнять  с  Римом.  Выгнул  голову,  стремясь  увидеть  стену   дома,   но
металлический воротник, охраняющий шею от ударов меча, не дал повернуться.
Далеко внизу протопали каблучки, донесся игривый женский смешок,  в  ответ
слышался басистый хохот сытого ромея. Томаса раскачивало, в голове, как  и
в животе, булькало, он вдруг вообразил себя падающим с небес  перед  этими
гуляющими по ночным  улицам  болванами,  к  горлу  подкатила  тошнота.  Не
выдержал, сблеванул, снизу  все  еще  слышался  смешок,  цокот  каблучков,
шуточки, и Томас из последних сил  потащил  себя  по  веревке.  Даже  если
промахнулся и прет обратно, то поможет  доблестному  сэру  калике  принять
последний смертный бой, а не будет висеть на проклятой веревке, как глупая
гусеница на чужой паутине!
     Он шарахнулся о  твердое.  Пощупал,  наткнулся  на  железные  прутья.
Вывернулся, ухватился обеими руками за спасательное железо, которым  ромеи
загораживают окна, а нога уже сама отыскала щель между каменными  глыбами,
из которых сложен дом. Сердце колотилось часто, лупило во всю мочь уже  не
в ребра, а в железный панцирь. С  той  стороны  железных  прутьев,  плотно
прижатая к ним, темнела толстая железная стрела-дротик, к которой  и  была
привязана туго натянутая веревка!
     Томас всхлипнул от пережитого ужаса,  вяло  обругал  калику,  что  не
сказал, не предупредил: всю дорогу воображал, как наконечник выдергивается
из стены, и он, Томас Мальтон из Гисленда  падает,  как  жаба,  растопырив
руки и ноги, прямо посреди улицы... Сдуру  вообразил,  что  стрела  должна
просто воткнуться, и не мог себе представить с  какой  жуткой  силой  надо
воткнуть,  чтобы  выдержала  вес  тяжелого  человека  в  полном  рыцарском
доспехе!
     Внезапно  веревка  бурно  затряслась.  Из  темноты  вынырнула  фигура
калики, он бежал прямо по туго натянутой веревке, словно по  бревну,  лишь
двигался из стороны в сторону раскинутыми руками, где держал тяжелый топор
и туго набитый мешок.
     С разбега прыгнул на решетку, прильнул к ней на миг, топор блеснул  и
пропал в чехле, мешок оказался за плечами. Томас хотел  расстегнуть  пояс,
прикрепляющий к веревке, но боялся отнять руки от  решетки,  отгонял  саму
мысль, что он, мастер турнирных боев, висит на стене как мартовский кот на
уровне пятого этажа над вымощенной камнем улицей.
     В руке калики мелькнул нож, веревка лопнула под  лезвием  и  упала  в
темноте. С той стороны улицы раздался вопль, затем последовал тяжелый удар
внизу о камни, будто на каменные плиты уронили мешок с мокрой глиной.
     -- Что теперь -- прошептал Томас затравленно.-- Решетку грызть?
     -- Что нам делать в женской спальне? --  скривился  Олег.--  Была  бы
дочь прокуратора, а то здесь его бабушка... Проще залезть в окно ниже.
     -- Дочь прокуратора там?
     -- Постыдись, сэр Томас, тебя ждет Крижина. Знала бы она,  бедная,  о
чем ты сейчас мечтаешь!
     Он  исчез  в  темноте,  снизу  донесся  скрип,  словно   отскребывали
ржавчину. Следом послышался раздраженный шепот:
     -- Сэр Томас, не спи. Кончай мечтать о дочери прокуратора!
     Томас висел на кончиках пальцев рук и ног, изображая паука, в панцире
было жарко как в адовой печи,  руки  и  ноги  тряслись,  онемевшие  пальцы
разжимались. Из  темноты  снизу  неожиданно  вынырнула  крючковатая  лапа,
ухватила Томаса за ногу. Томас  едва  не  сорвался,  запаниковав,  кое-как
сполз, поддерживаемый снизу. Калика был уже на подоконнике, он  перехватил
рыцаря за пояс, протащил скрежеща железом по  железу,  сквозь  разрушенную
решетку:  остались  нетронутыми   лишь   верхний   и   нижний   продольные
горизонтальные прутья, а вертикальные либо исчезли, либо чудовищно выгнуты
в стороны.
     Рухнули в темную комнату, замерли. В доме  тихо,  лишь  очень  далеко
внизу слышались глухие удары в медный котел, да  нехотя  тявкал  старый  и
ленивый, судя по голосу, пес.-- Наемники сейчас бегут вверх по  лестницам,
-- предположил Томас.
     Он с трудом поднялся на дрожащих  ногах,  поднес  к  лицу  трясущиеся
руки. В животе было холодно и тяжело, словно он проглотил глыбу  льда  или
замороженного сома. Олег уже пробежался по комнате, неслышный как огромный
кот,  пощупал  двери,  приоткрыл,  выглянул.  Из  коридора  упала  полоска
багрового света, потянуло дымком от смолистого факела.
     -- Не слышат, -- сказал он.-- Надо сначала догадаться, где  мы  --  я
перерезал веревку! Конец как раз достанет  до  земли.  Что  увидят,  когда
ворвутся в комнату? Что мы спустились по веревке вниз. А раз там ни крика,
ни шума --  то  оставшиеся  на  страже  либо  упустили  нас,  либо  мы  их
подкупили. Пока разберутся, набьют виновным морды, мы можем перевести  дух
и убраться отсюда.
     -- Сэр калика, я готов убраться отсюда, не переводя духа!
     -- Что-то случилось? -- поинтересовался Олег.
     -- Да. Когда ты перерезал веревку, по ней кто-то уже лез!
     Олег удивленно покачал головой:
     -- Смотри  ты,  какие  отважные...  Одно  дело  ты,  сэр  рыцарь,  --
настоящий герой, всю  Британию  надо  перетрясти,  чтобы  отыскать  такого
второго, но чтобы за двести миль нашлись такие герои еще -- не поверю.  Но
ты прав, надо убираться.
     Томас чувствовал себя польщенным, даже ноги перестали  дрожать.  Олег
приоткрыл дверь шире, выглянул, выдвинулся. Мешок за его плечами делал его
похожим на гигантскую черепаху, а рукоять меча и лук, торчащие  на  уровне
ушей, превращали вовсе в страшное порождение ночи.
     Томас выскользнул вслед, со стыдом посматривал на калику,  тот  снова
взял основную часть их общего груза.
     Пошли по широкому коридору --  на  стенах,  украшенных  разноцветными
панно, горели масляные светильники в медных чашах, пол выложен хитроумными
узорами из дорогого мрамора, а по обе стороны коридора массивные двери  из
ценных пород дерева,  украшенные  резьбой,  затейливыми  медными  ручками,
блестящими  гвоздями  с  широкими  узорными  шляпками.  За  одной   дверью
слышались веселые женские голоса, смех. Олег остановился,  прислушался  --
тоже мне отшельник! и Томас едва не умер от беспокойства,  оглядываясь  на
длинный пустынный коридор,  где  несмотря  на  позднюю  ночь  вот-вот  мог
появиться либо страж, либо слуга, либо запоздалый гость хозяина.
     Лестница виднелась в самом конце, Томас добежал до ступенек вслед  за
каликой, стараясь ступать  бесшумно,  но  его  железные  ступни  с  жутким
грохотом сотрясали громаду каменного дома, светильники в страхе мигали,  а
роскошные портреты знатных предков на стенах подпрыгивали, с них  сыпалась
краска.
     Грохоча как лавина, что несется с вершины Гималаев,  Томас  проскочил
за каликой этажом ниже. Ненадолго  затаились  в  какой-то  задрапированной
нише, пропуская темные фигуры. В нише жарко, душно, мелкая пыль забилась в
ноздри, Томас пытался зажать себе нос,  но  железная  перчатка  с  размаха
звякнула в гробовой тишине по  опущенному  забралу.  Томас  застыл,  боясь
шевелиться,  слыша,  как  шаги  остановились  поблизости.  В  носу  зудело
невыносимо, и он чихнул во всю мочь, уже не сдерживаясь и  не  воспринимая
ничего на свете, кроме невыносимого зуда.
     В слабом свете, просачивающемся сквозь тяжелый занавес, увидел  рядом
блеснувший меч и услышал сдавленное дыхание калики. А по ту  сторону  шаги
приблизились вплотную, потрясенный голос сказал тихо:
     -- Эктий, ты слышал тоже?
     -- Такое не  услышать!  --  ответил  другой  голос,  судя  по  всему,
принадлежавший мужчине постарше.-- Я же  тебе  говорил!..  А  ты  с  этими
современными идеями... Существует потусторонний мир, духи бродят по нашему
старому дому. Только бродят ночами.
     -- Кто это был не знаешь?
     -- Судя по звериному реву, прапрадед нашего хозяина,  куратор  Южного
причала. Еще железо звенело,  слышал?  Он  закончил  жизнь  в  цепях,  ему
отрубили голову за присвоение пошлины. Или его отец, тот тоже закончил так
же...
     Томас снова хлопнул себя  по  забралу,  пытаясь  зажать  нос.  Пальцы
калики быстро откинули железный  панцирь,  больно  сдавили  переносицу.  К
удивлению Томаса невыносимый зуд оборвался, как вопль под ударом  меча.  А
по ту сторону портьеры задумчивый голос произнес:
     -- Там своя жизнь... Я думаю... нет,  мне  думается,  что  привидения
бродят ночами по этому пустынному  дому,  как  вот  мы  с  тобой,  и  одно
спрашивает другое: как ты полагаешь, стоит ли верить в эти басни о живых?
     У Томаса затекли ноги, снова отчаянно  зачесался  нос,  а  едкий  пот
буквально  выгрызал  глаза,  немилосердно  щекотал  шею,  стекал  горячими
ядовитыми струями по спине. Ноги купаются в горячем  --  наверняка  вокруг
него уже разливается странная лужа, а два философствующих дурака,  которым
не спится, сейчас начнут долго и нудно выяснять ее  происхождение,  исходя
из существования потустороннего мира и особенности жизни привидений.
     -- Я думаю, что... нет, мне думается, это однозначно, что это не  дед
нашего хозяина, -- произнес голос задумчиво.-- Того, как  я  теперь  помню
точно,  повесили.  Исходя  из  его  высокого  происхождения,  повесили  на
шелковой веревке!.. А это, думаю... нет, мне думается однозначно...
     Томас  чувствовал,  что  вот-вот  свалится:  на  одной  ноге   стоять
невыносимо трудно, особенно если  задыхаешься  от  пыли  и  захлебываешься
потом. Рядом вздохнул калика, Томас  ощутил  легкий  толчок  в  плечо.  Он
набрал воздуха в грудь, услышал:
     -- Я думаю... нет, мне думается...
     Томас рывком содрал занавес, увидел  две  перепуганные  отшатнувшиеся
физиономии, рявкнул свирепо:
     -- Чем тебе думается, дурак? Задницей? Если бы ты думал,  а  не  тебе
думалось, не был бы таким ослом!
     Калика шагнул вперед, сказал громко Томасу:
     -- Ваше преосвященство, кто же знал, что ваш праправнук  выродится  в
такого осла?.. Я ж предупреждал: поменьше излишеств...
     Кулак Томаса метнулся вперед. Несчастный без звука отлетел на  другую
сторону коридора и там сполз по стене на  пол.  Калика  небрежно  взмахнул
ладонью, второй философ ахнул и растянулся, как лягушка посреди коридора.
     -- Бежим! -- шепнул Олег.
     Они пронеслись вниз по лестнице, грохоча как табун подкованных коней,
Томас хватал ртом воздух и  лапал  на  крутых  поворотах  стены,  оставляя
железными пальцами длинные царапины. Олег  несся,  как  огромный  медведь,
прыгал через ступени, с разбега влипал в стены, бесшумно разворачивался  и
мчался дальше. Томасу казалось, что уже  добрались  до  подземелья,  когда
Олег внезапно остановился, сказал тихо:
     -- Остался один пролет. Но внизу у запертой двери еще и стража. Двое.
     Томас хватанул широко раскрытым ртом воздуха, просипел:
     -- Сомнем... Сокрушим!.. Всего двое?
     Олег покачал головой с печальным и укоризненным видом:
     -- Невинных людей?.. В их собственном доме?
     Томас вытер с лица пот железной ладонью, отвернулся, чувствуя  легкий
стыд. Он дышал тяжело, пугливо оглядывался по  сторонам:  в  любой  момент
кто-то мог увидеть их в таком заметном месте -- посредине лестницы!
     Олег вытащил из кармашка в поясе золотой динар,  широко  размахнулся.
Томас не видел, как монета исчезла в сумеречном свете, но  далекие  стражи
насторожились, один подобрал топор  и  быстро  пошел  вдоль  стены,  хищно
пригибаясь. Он  исчез  в  тени,  долго  ничего  не  происходило,  и  Томас
извертелся, наконец послышался  удивленный  голос  стража.  Второй  что-то
крикнул,  они  обменялись  парой  слов,  второй  быстро  проверил  засовы,
выглянул в окошко: не поднимается ли в этот момент  по  ступеням  с  улицы
важный гость,  и  поспешил  к  соратнику,  захватив  арбалет  с  натянутой
тетивой.
     Олег выждал, пока тот исчез в коридорной тени,  сделал  знак  Томасу,
быстро перебежали  холл,  Олег  молниеносно  сбросил  крючки  и  отодвинул
засовы. Когда  распахивал  двери,  сзади  послышался  рассерженный  вопль,
звонко щелкнула стальная  тетива.  Томас  инстинктивно  отшатнулся,  возле
головы в массивную дверь вонзилась короткая арбалетная стрела. Он погрозил
кулаком и выскочил вслед за Олегом на ночную улицу.
     Олег быстро протащил его  вдоль  стены,  прячась  в  тени.  За  углом
повернули, лишь там Томас ощутил холодный воздух,  близость  моря,  увидел
впереди каменную ширь огромных улиц с их простором.
     Сзади раздался крик, мощно грохнула  дверь,  зазвенело  оружие.  Олег
перешел на ленивый шаг, даже чуть  покачивался,  выпятив  живот,  и  Томас
постарался напустить на себя беспечный вид  возвращающегося  гуляки,  хотя
сердце все еще колотилось как овечий хвост, а под коленками гадко тряслись
какие-то совсем мелкие мышцы.
     -- Куда сейчас? -- спросил Томас.-- Наш постоялый двор...
     -- Кукукнулся, -- ответил Олег.-- К счастью, мы не сарацины. Гарем  с
собой не возим, а вещи я захватил. Чашу не потерял?
     Томас испуганно лапнул сумку.  Пальцы  ощутили  знакомую  выпуклость,
похожую на тугую женскую грудь или похотливый изгиб бедра.  Чаша  ответила
глухим звоном, и Томас поспешно убрал железные пальцы.
     -- Константинополь огромен!
     -- Я знаю массу приличных гостиниц и постоялых дворов, -- сказал Олег
успокаивающе. Он подумал, сожалеюще покачал головой.-- Впрочем,  приличные
не подходят... Там мы на виду.
     -- Идем к порту? -- предложил Томас.
     -- Сэр Томас, тебя ведь ждет Крижина? А я стар для таких  забав.  Нам
нужно что-то среднее по пристойности и по удобствам. Такое в  этом  городе
тоже имеется, как ни удивительно.
     Олег сидел в  корчме  постоялого  двора,  в  котором  остановились  с
Томасом. Томас почти безвылазно находился на пятом этаже  в  их  комнатке,
маленькой и грязной, точил мечи -- свой  и  калики,  исправлял  вмятины  в
доспехах. Олег носил ему еду и пиво. Томас чересчур выделялся в  рыцарском
доспехе, а снимать не желал. Сам Олег в варварской душегрейке  из  волчьей
шкуры легко сходил за портового грузчика, моряка с варварского корабля или
контрабандиста, которыми кишели берега Золотой бухты.
     Чтобы не выделяться вовсе, Олег нарочито горбился,  выпячивал  живот,
скрадывая  могучую  стать.  Лица  не  прятал,  сейчас   оно   было   злое,
раздраженное, отшельничеством и поисками высокой Истины даже не пахло.  Он
тянул  потихоньку  пиво  из  огромной  кружки,   угрюмо   посматривал   на
посетителей, видя себя их  глазами:  лохматый,  озлобленный,  готовый  при
удобном случае вступить в драку.
     Видел игроков в кости за три стола от  себя,  чувствовал  утяжеленную
грань, мог бы выиграть кучу денег, прежде чем подняли бы на ножи,  замечал
как сходятся  к  хозяину  за  потаенную  дверь  пропахшие  морским  ветром
загорелые люди -- крутоплечие, размашистые,  в  странных  широких  шляпах,
завязанных широкими лентами под подбородками. На поясе у каждого болтается
в кожаном чехле хищно изогнутый нож сарацинской работы. За  тайную  дверь,
возле которой сидят вроде бы  с  кружками  пива  двое  отпетых,  стекаются
контрабандные товары,  яды,  карты  и  точные  сведения  о  численности  и
местоположении императорских  войск,  планы  вторжений,  больших  и  малых
заговоров, задумки грабежей...
     Уже третий день Олег проводил в  этой  корчме.  Пил  много  --  жара,
изредка перебрасывался в кости, на обед заказывал всегда  жареное  мясо  с
зеленью: привычную еду славянских пастухов, одного из  которых  изображал.
Когда поднимался наверх с едой для Томаса, тот нервничал, злился --  время
летит, в замке на берегу Дона ломает руки  прекрасная  Крижина,  а  калика
пьет как  губка,  таращит  глаза  на  размалеванных  шлюх,  что  гроздьями
облепляют каждого моряка и контрабандиста.
     Олег уже знал всех шпионов хозяина постоялого двора,  мог  проследить
мысленно их путь по узким закоулкам города,  мог  заработать  у  базилевса
круглую сумму, указав тайные склады контрабанды, назвав ключевые фигуры  в
тайной сети, что захватывала и левый флигель императорского дворца. Однако
все еще не появлялся ни один шпион Семерых -- его он бы  засек  с  момента
появления на пороге.
     Только к вечеру третьего дня он  увидел  человека,  который  чересчур
точно походил на контрабандиста, чтобы быть им на самом деле. Сердце Олега
затрепыхалось, он наклонил голову  к  кувшину  с  вином,  но  краем  глаза
всматривался в лицо, походку,  движения  --  необязательно  слышать  речь:
мимика может выдать со всеми потрохами такие потаенные  мысли,  о  которых
сам человек даже не подозревает.
     "Контрабандист" сел поблизости за  стол,  Олег  косил  глазом,  глядя
поверх пивной кружки, а в это время распахнулась дверь,  вошли  еще  двое.
Олег едва не поперхнулся: то ни одного, а  то  сразу  три  агента  Тайных!
Крепкие,  мускулистые,  с  холодными   глазами   и   точными   движениями,
выверенными в изнуряющих упражнениях с оружием,  боях  голыми  руками,  не
слишком молодые, а как раз в самом опасном возрасте --  матерые,  опытные,
умелые.
     Он  наклонился  над  кружкой,  пряча  заблестевшие  глаза.  Надо   бы
предупредить  Томаса:  тот  упросился  выйти  на  улицу,  в   эти   минуты
расхаживает перед таверной, закутавшись в плащ  и  нахлобучив  капюшон  на
голову. Не свой с красным крестом, а  серый  плащ  простолюдина.  Впрочем,
именно он и может привлечь внимание шпионов -- доспехи не  снял,  огромные
рыцарские шпоры тренькают при каждом шаге...  Но  сразу  нельзя  подняться
из-за стола, в первые мгновения шпионы особо настороже, заметят.
     Последний из тройки окинул с порога внимательным взглядом зал,  пошел
по тесному проходу,  присматриваясь  и  прислушиваясь,  внезапно  свернул,
оказался перед столом, где одиноко и угрюмо тянул пиво  могучего  сложения
варвар в грубо выделанной волчьей шкуре. Садиться не стал,  уперся  обеими
кулаками в крышку  стола,  уставился  на  Олега.  Чувствуя,  как  неистово
заколотилось сердце, нагоняя  горячую  кровь  в  ожидании  короткой  лютой
схватки, Олег медленно повернул голову, проревел злым голосом:
     -- Чего уставился, рыжая обезьяна?.. В  будние  дни  не  подаю,  а  к
праздникам хоть сам проси... Пшел вон, не засти свет!
     --  Дружище,  --  сказал  агент  успокаивающе,  --  не  кипятись,  не
кипятись...
     -- Дружище? -- вскипел Олег.-- Кто сказал,  что  у  меня  может  быть
другом рыжая обезьяна? Да  еще  с  таким  лошадиным...  я  хотел  сказать,
свинячьим рылом! Я хоть не сар... сар... сарацин,  но  свиней  не  выношу,
разве что в жареном виде посреди стола с хреном...
     Он сбился на  пьяное  бормотание,  уронил  голову  на  стол,  тут  же
вскинул, уставился на стоящего перед ним агента мутным  взглядом,  пытаясь
вспомнить откуда тот взялся. Агент даже не поморщился, сказал благодушно:
     -- Не кипятись... Если я задел нечаянно, прости. С меня  причитается,
я покупаю тебе выпивку. Эй, женщина, кружку хорошего вина!
     Олег пьяно улыбнулся, помахал грязным пальцем у агента перед носом:
     -- Кто сказал, что я...  я  не  в  состоянии  заплатить  за  выпивку?
Думаешь, только тебе удается возить разные штучки мимо портовых крыс?
     Женщина поставила перед Олегом  большой  бокал  с  красным  вином  --
хрустальный, в толстой медной оправе.  Олег  незаметно  потянул  ноздрями,
поймал кроме запаха перебродившего виноградного сока, что именуется вином,
странный аромат --  сладко  отвратительный,  красивый  и  опасный,  такими
красивыми и опасными бывают молодые гадюки. В вине растворен либо яд, либо
какая-то гадость, от которого человек сначала теряет рассудок, выбалтывает
потаенное, скрытое, а потом все равно отбрасывает хвост и копыта.
     Олег задержал дыхание, напрягся, чтобы лицо налилось  кровью,  а  уши
побагровели, в таком разъяренном виде поднялся: лохматый страшный  варвар,
заговорил громче и громче, взвинчивая себя, переходя на крик:
     -- Что во мне такого... что показалось, что я  не  могу  купить  себе
вина? Да я куплю всю эту лачугу, ежели возжелаю!.. Да я тебя само