Юрий Никитин.
     Святой Грааль (книги 1-3)

   1. Святой Грааль
   2. Стоунхендж
   3. Откровение


      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     Глава 1

     Над бесконечным оранжевым миром висело  знойное  сарацинское  солнце.
Высоко в синеве застыл прибитый к небесной тверди  едва  видимый  с  земли
орел. Раскаленный воздух колыхался прозрачными волнами.
     По широкой  утоптанной  дороге  ехал,  держа  направление  на  север,
огромный рыцарь на тяжелом черном жеребце. Над железными доспехами дрожали
струйки перегретого  воздуха,  по  открытому  лицу  бежали  ручейки  пота.
Голубые как небо глаза, невиданные  здесь  до  прихода  франков,  смотрели
вызывающе. Рыцарь словно искал повод,  чтобы  бросить  ладонь  в  железной
перчатке на рукоять длинного меча.
     Огромный жеребец шел ровным шагом, рассчитанным  на  долгое  одоление
дороги. На твердой будто камень земле,  утоптанной  миллионами  конских  и
человеческих ног, оставались оттиски  копыт  размером  с  тарелку.  Поверх
доспехов с плеч  рыцаря  спадал  белый  плащ  с  искусно  вышитым  красным
крестом. Слева у бедра покачивался треугольный щит с драконами,  львами  и
медведями, слегка помятый, справа у седла  приторочен  огромный  двуручный
меч с вытертой до блеска железной рукоятью. Сзади вздувался небольшой  тюк
с походными мелочами.
     В  правой  руке  крестоносец  держал  острием  вверх  длинное  копье.
Блестящее лезвие отливало оранжевым, словно на кончике  копья  рыцарь  вез
раскаленный слиток металла. Конь ступал тяжело, угрюмо косил  на  всадника
огненным глазом. Рыцарь вместе с конем  казались  ожившей  статуей,  каких
много осталось от языческих времен на площадях Рима.
     Солнце слепило глаза, воздух словно поднимался из  адовой  печи,  где
суждено гореть всем неверным и грешникам. В стороне  от  дороги  --  кучка
жалких деревьев, в редкой тени лежат люди в цветных пестрых халатах. Троим
тени не хватило, из-под телеги торчат голые ноги. Буйволы,  отыскав  лужу,
слывшую здесь озером, неподвижно застыли в самой  середине,  как  огромные
валуны, выставив морды из жидкой грязи.
     Рыцарь проехал мимо рощи и бровью не повел. Крестоносцу, сэру  Томасу
Мальтону из Гисленда, герою  взятия  Иерусалима,  не  пристало  выказывать
слабость на глазах побежденных.
     Конь ступал медленно, дорога тянулась пустынная, лишь к полудню Томас
догнал хоть что-то живое -- вереницу паломников. Пешие бредут  не  отрывая
глаз от  земли,  в  лохмотьях,  изможденные.  Томас  потихоньку  прошептал
благодарственную молитву Пречистой Деве, что сотворен рыцарем: на них даже
плащи гаже тряпок, о которые вытирают ноги.
     Они брели, покрытые серой дорожной пылью, загребая  усталыми  ногами,
стоптанная обувь волочилась, распадаясь на глазах. Все до  одного  похожие
не то на огородные пугала, не то на скелеты в плащах с  капюшонами.  Томас
закашлялся от поднятой пыли, поспешно пустил коня вперед. Ни один даже  не
взглянул на великолепного рыцаря. Навидались в Святой земле, как, впрочем,
и рыцарь повидал всяких странников, паломников, одержимых.
     Впереди темнела стена леса. Конь посматривал с надеждой --  прохлада,
отдых, но шагу не прибавил -- далеко.  Дорога  пролегала  через  маленькое
село, Томас поправил перевязь меча, насторожился. С той поры,  как  войско
крестоносцев огнем и мечом прошло эти края, сопротивление сарацин сломили,
но одиноким воинам лучше быть настороже, если не хотят встретить рассвет с
перерезанным горлом: край здесь все еще дикий.
     Томас с железным стуком  опустил  забрало,  цепко  посматривал  через
узкую прорезь стального шлема. Не  до  красот,  сейчас  он  видел  плоские
глиняные  крыши,  откуда  горячие  головы  могут  метнуть  копье,  высокие
кудрявые чинары, где легко затаится лучник...
     Впереди слышался злобный лай собак, рычание. Конь  всхрапнул,  прижал
уши, но с ходу не сбился. Выехав на околицу, Томас увидел в десятке  шагов
впереди свору тощих псов -- наскакивали на бредущего странника, хватали за
лохмотья, за ноги. Из-за глиняного забора в чужака летели  палки  и  комья
сухой земли. Странник даже не отмахивался толстым  посохом  --  еле  брел,
шатался, на ногах темнела корка запекшейся крови, но на икре уже виднелась
свежая  алая  струйка.  Псы,  почуяв  кровь,  наскакивали  яростнее,  один
подпрыгнул и вцепился в спину несчастного.
     Заслышав тяжелое буханье копыт, псы зарычали громче,  один  попытался
ухватить жеребца за  ногу.  Томас  ударил  концом  древка,  пес  с  визгом
отпрыгнул. Над забором появились кудрявые головы сарацинских детей,  камни
и палки полетели теперь в  Томаса.  Псы  окружили  всадника,  напрыгивали,
рычали -- вот-вот набросятся разом. Конь тревожно всхрапнул, Томас натянул
поводья, чтобы тот не понесся в страхе. Развернув копье, он ловко  пронзил
пса, стряхнул на землю  окровавленную  воющую  жертву,  ударил  по  хребту
другого.
     Первый пес полз в пыли, за  ним  волочились  кишки,  оставляя  мокрый
след. Псы сгрудились вокруг, один лизнул кровь, и вдруг все набросились на
раненого. Из сцепившегося  клубка  полетела  шерсть,  послышался  смертный
визг.
     Странник оперся о посох, капюшон скрывал лицо, Томас  слышал  хриплое
дыхание, словно работали прохудившиеся кузнечные мехи.
     -- Хватайся за стремя, --  велел  Томас  брезгливо.--  Псы  озверели.
Раздерут!
     Паломник ответил сиплым прерывающимся голосом:
     -- Пусть милость... на тебя... добрый рыцарь...
     Из рваного рукава выползла рука скелета, такой она показалась Томасу.
Конь брезгливо фыркнул: от странника дурно пахло. Томас едва удержал коня,
тот  рвался  пойти  рысью.  Паломник  тащился  рядом,  почти  повиснув  на
стремени, изодранный плащ, явно с чужого плеча, висел на нем хуже, чем  на
огородном пугале.
     За селом странник отпустил стремя, без  сил  повалился  в  пыль.  Его
широко раскрытый рот жадно хватал  воздух.  Глаза  запали,  губы  бледные,
бескровные, в груди завывало, как в трубе камина в ветреную зимнюю ночь.
     -- Спаси Бог...
     -- Лаудетур Езус Кристос, -- буркнул Томас благочестиво.
     Конь торопливо пошел рысью, лишь когда чужак остался  далеко  позади,
перешел на прежний тяжелый шаг.
     Лес постепенно приближался.  Солнце  начало  клониться  к  закату  --
красное, раскаленное, как горящая заготовка меча на наковальне. Воздух был
настолько сухой, что царапал горло. Томас давно хотел есть, тело  ныло  от
усталости, а конь спотыкался все чаще.
     Дорога, завидев лес, уже не виляла, а неслась к спасительной  тени  и
зелени, где мог быть ручей,  со  всех  ног.  Томас  подъехал  к  ближайшим
деревьям, ветви закрыли от палящего солнца, плечи сами расправились, спина
выпрямилась.  Конь  коротко  заржал,  затрусил  по  узкой  дорожке   между
огромными кряжистыми деревьями. Томас узнал дуб, граб и вяз, остальные  --
гадкие  сарацинские,  которых  Пречистая   Дева   не   допустила   в   его
благословенную Британию.
     -- Сейчас отдохнем, -- успокоил Томас торопливо.-- В  такой  роще  да
без ключа? Я всей рыцарской душой аки алчущий лев чую прохладу!
     Впереди кусты затрещали. На  дорогу  вывалился  как  огромный  кабан,
крупный приземистый латник -- в  блестящем  шлеме,  нагрудном  панцире  на
кожаной куртке грязного цвета. Латник был широк  в  плечах,  кривоног.  На
поясе широкий кинжал, в обеих  руках  незнакомец  держал  огромный  боевой
топор.
     Глаза разбойника были насмешливыми, а голос зычным:
     -- Рыцарь, да еще на боевом коне!.. Такие без  золотишка  в  путь  не
пускаются. Верно, доблестный сэр?
     Из кустов справа и слева выпрыгнули еще трое: оборванные, лохматые, с
озлобленными лицами. Эти были в сарацинской  одежде,  в  чалмах,  худые  и
смуглые, в руках сжимали кривые узкие мечи, острые с одного края, здесь их
называли саблями. Все не спускали настороженных глаз с  рыцаря,  но  Томас
держал в поле зрения лишь латника, явно удравшего солдата из великой армии
крестоносцев -- тяжелого, с толстыми руками, топор как  колун  --  опаснее
легких сабель.
     Сарацин бросил на ломаном языке франков:
     -- Серебро тоже... хорошо.
     Вожак довольно крякнул:
     -- Значит, обдерем как каштан. Эй, рыцарь! Есть  редкий  случай  уйти
без драки.
     Томас натянул повод, не доехав до вожака шагов пяти. Тот  подобрался,
глаза не отрывались от рук рыцаря.  Трое  разбойников  начали  заходить  с
боков.
     -- Что же, идите без драки, -- согласился Томас.
     Вожак показал в ухмылке желтые кривые зубы:
     -- Уходи ты. Оставь все и уходи.
     -- Меня не просто взять, -- ответил Томас напряженно.--  Я  воевал  в
Святой земле, перебил сотни сарацин...
     -- Видать, в Британии забоялся  крепких  кулаков?  --  спросил  вожак
насмешливо.-- Или ты немец? Слезай с коня! Быстрее, а то поможем.
     Томас оглядел надменно всех четверых,  нарочито  замедленно  подобрал
поводья. Мысли метались лихорадочно, он благословил Пресвятую Деву, что не
позволила снять доспехи, несмотря на проклятую жару, явно посланную  самим
Сатаной из ада.
     -- Я проехал через земли сарацин, -- ответил он высокомерно.-- Проеду
и здесь!
     Латник вскинул топор, Томас пустил коня влево, выдернув тяжелый меч и
обрушил, держа одной рукой. Древко топора хрустнуло, как соломинка, латник
шарахнулся в сторону, но запоздал... Рукоять  меча  вздрогнула  в  пальцах
Томаса, жутко звякнуло. На землю шлепнулась срубленная по плечо рука,  все
еще сжимающая обломок.
     Разбойник  страшно  закричал.  Томас  быстро  повернул  щит   вправо,
грохнуло, рука онемела от удара в самую  середину  щита.  Копье  и  дротик
разбойников упали на землю. Конь сделал  два  гигантских  прыжка,  впереди
была чистая дорога, блеснул ручей...
     Тяжелое грохнулось на плечи, сильные руки ухватили  за  горло.  Томас
покачнулся, ощутил, что падает. В последний миг заученно выдернул ноги  из
стремян, успел перехватить чужую руку, извернулся  и  упал  на  противника
сверху. Томас весил сто девяносто фунтов, с доспехами -- двести пятьдесят:
разбойник охнул, изо рта брызнула кровь. Томас приподнялся, услышал  топот
набегающих ног, упал набок, а в грудь  оглушенного  разбойника  с  хрустом
вонзилось короткое копье.
     Томас  поднялся,  все  еще  оглушенный   падением,   поправил   шлем,
надвинувшийся на глаза. Успел услышать частое дыхание, сзади шарахнуло  по
голове. Оглушенный, он повернулся, смутно увидел гигантского человека. Тот
размахнулся снова -- широко, страшно. Томас вдруг сообразил, что  в  руках
не чувствует ни меча, ни надежной тяжести щита. Прыгнул в  сторону,  но  в
голове гудело, в  тяжелых  доспехах  не  распрыгаешься  --  страшный  удар
заморозил плечо, хрустнуло -- то ли кость, то ли булатная пластина.
     Разбойник замахнулся снова, уже для последнего сокрушающего удара.  В
голове  чуть  прояснилось,  противник  Томаса  оказался  не  гигантом,   а
оскаленным сарацином -- маленьким, черным и очень злым.  В  руках  у  него
вместо острой сабли, бесполезной в бою с покрытым доспехами  рыцарем,  был
боевой топор с узким, как клюв, лезвием. Он поспешно наступал  на  Томаса,
не давая прийти в себя, обрушил град поспешных ударов. Томас  отодвигался,
закрывался руками, локтями.  Голова  прояснялась,  силы  возвращались,  но
доспехи трещали под жестокими ударами!
     Томас все еще выбирал момент,  когда  вдруг  под  ноги  сзади  что-то
толкнуло. Он взмахнул руками, пытаясь удержаться. Сарацин с воплем прыгнул
вперед, замахнулся, целясь в лицо. Томас поспешно упал  на  спину,  увидел
жуткий блеск железа. Рядом просвистел топор,  Томас  перехватил  на  лету,
почувствовал сильный удар, удержал, откатился, под  ним  звякнуло,  пальцы
наткнулись на огромный топор вожака, теперь  с  коротким  древком,  как  у
молота Тора.
     Он успел подняться на колени. Разбойник с силой ударил в  бок,  Томас
замер от острой боли. Разбойник люто орал, глаза выкатил, брызгал слюной и
все норовил достать острым топором в лицо, где из узкой  прорези  смотрели
ненавистные ярко-синие глаза, словно безоблачное небо просвечивало  сквозь
череп франка.
     Томас ухватил топор левой рукой, правая бессильно висела, шагнул  под
новый удар. В боку растекалось горячим,  от  боли  перекосило.  Он  принял
лезвие  легкого  топора  на  локоть,  сцепил  зубы  от  новой   боли,   но
одновременно с ударом сарацина обрушил свой топор.
     Стальное широкое лезвие разрубило голову  сарацина  до  зубов.  Крови
выплеснулось столько, словно в закрашенную закатом лужу  бросили  огромный
камень.
     Томас выронил топор, побрел по дороге. Его  шатало,  толстые  деревья
извивались как змеи, но Томас уже видел  своего  умного  коня.  Тот  знал,
хозяин не задержится надолго -- торопливо объедал свежие листики с кустов,
щипал траву.
     С великим трудом Томас  поднял  с  земли  щит  и  меч  --  неимоверно
тяжелые, пошел, волоча за собой. Стальной доспех в боку был проломлен,  из
трещины сочилась алая струйка. Но  еще  больше  крови,  Томас  чувствовал,
растекалось под доспехами. Вязаная рубашка промокла, в сапоге хлюпало.
     Жеребец оторвался от листьев, готовый сразу в  галоп,  однако  хозяин
лишь вцепился обеими  руками  в  седло,  застыл.  Конь  фыркнул,  повернул
голову, удивленно обнюхал Томаса. В глазах  у  рыцаря  темнело  от  потери
крови, он с усилием повесил меч на седельный крюк,  зацепил  щит.  Пытался
взобраться в седло, но сил не было. Но, видимо, как-то вскарабкался, ибо в
забытьи видел,  как  двигались  навстречу  зеленые  ветки,  потом  темнота
поглотила весь свет.
     Очнулся от холода. По лицу ползли, щекоча  кожу,  холодные  капли,  а
когда открыл  глаза,  увидел  лишь  серую  пелену.  Шевельнуться  не  мог,
застонал, с удивлением прислушался к своему слабому сиплому голосу.
     Чьи-то пальцы  коснулись  лица,  серый  занавес  исчез.  Томас  успел
увидеть исчезающую мокрую тряпку. Сверху нависло  худое  изнуренное  лицо,
больше похожее на череп, обтянутый  сухой  кожей.  Человек  был  мертвенно
бледен, крупные скулы выпячивались так резко, что кожа вот-вот  прорвется.
Томас ощутил мурашки между лопаток, а череп произнес скрипучим голосом:
     -- Боги не зовут тебя, рыцарь.
     Томас перевел взгляд на костлявые  пальцы,  что  еще  держали  мокрую
тряпку. За спиной паломника на сучьях чешуйчатого дуба  висели  меч,  щит,
кинжал, а доспехи лежали бесформенной  грудой.  Ветер  шевелил  волосы  на
груди Томаса, и он наконец обнаружил, что лежит на куче  веток  обнаженным
до пояса. Живот плотно стягивают чистые полосы ткани, на боку  под  тканью
чувствуются толстые прутья, там жжет, щиплет, печет.
     -- Спаси Бог, -- прошептал Томас. Губы  едва  шевелились,  получилось
"Спасибо".-- Ты кто?
     -- Калика перехожая,  --  ответил  паломник.  Голос  его  был  сухой,
безжизненный, но могучий.
     -- Калека? -- переспросил Томас.
     -- Калика, -- ответил странник.-- Это...
     Томас пытался удержать сознание, но голос странника  истончился,  как
леденец во рту, исчез. Очнувшись много позже, нашел ту  же  серую  пелену,
догадался стащить мокрую тряпку, но тут же водрузил обратно -- лоб  горел,
словно уже колотился им о самый толстый котел у Вельзевула.
     Калика сидел возле небольшого костра, сгорбленный,  неподвижный,  как
валун. Его плащ был  под  Томасом,  и  рыцарь  содрогнулся  от  жалости  и
отвращения: калика был ужасен худобой. Скелет,  обтянутый  кожей,  кое-как
прикрытый лохмотьями. У костра калика разогрелся, оттуда шел гнусный запах
немытого тела.
     -- Как твое имя, -- спросил Томас слабым  голосом,  --  из  какой  ты
страны?
     Калика медленно, словно с усилием, повернул к нему голову. Глаза были
темными, а в зрачках блестели красноватые искры.
     -- Я родом из Руси, -- ответил он медленно.-- Меня зовут Олег. Я  был
в Святой земле, как и ты, ради подвига...
     Томас закашлялся, скривился от острой  боли  в  боку.  Он  чувствовал
ушибы, кровоподтеки: доспехи хоть и  выдержали  удары,  кроме  одного,  но
прогнулись под тяжелым разбойничьим топором...
     -- Ничего, -- утешил Томас, задыхаясь, -- в этот раз не получилось, в
чем-то другом повезет.
     Калика ответил бесцветным голосом:
     -- Получилось... Все, как я желал.
     Томас поперхнулся воздухом, от удивления даже приподнялся на  локтях,
терпя режущую боль:
     -- Святой калика, но у тебя такой вид, словно только что выпустили из
сарацинского подземелья! А до этого каждый день о твою  спину  ломали  все
прутья, что растут на землях от Нила до Евфрата!
     -- Подвиг, -- повторил калика глухо.
     Томас лег, возразил устало:
     -- Подвиг -- сразить  дракона!  Ворваться  на  горячем  коне  в  гущу
сарацинского войска,  повергнуть  сильнейших,  отнять  прапор!  Подвиг  --
спасти принцессу, а похитителя вбить по ноздри в землю...
     Он замолчал, перед глазами запрыгали черные мухи. Калика Олег молчал,
с задумчивым видом помешивал прутиком багровые  угли.  Нагнулся,  выхватил
что-то похожее на камень-голыш, перебросил с ладони на ладонь:
     -- Испек дюжину яиц. Тебе надо есть, ты иначе не умеешь.
     Томас потянул ноздрями, ощутил будоражащий запах. Вспомнил, что  ехал
к этому лесу голодный как волк, мечтал поесть, отдохнуть, полежать вот так
в тени под деревом.
     -- Ты умеешь иначе, -- ответил он, не утерпев.-- По тебе видно.
     Отшельник выгреб из огня  остальные  яйца,  пальцы  Томаса  тряслись,
когда сдирал скорлупу. Полдюжины яиц проглотил, почти не распробовал, лишь
когда в желудке приятно потяжелело, спохватился:
     -- Прости, святой калика!.. Голоден был.
     -- Просто калика, -- поправил Олег кротко.--  Бывают  святые  волхвы,
святые отшельники, наставники, но калики -- только калики.
     Он переменил рыцарю повязку,  осмотрел  рану.  От  жара  Томас  терял
сознание, в боку все еще жгло, но острая боль медленно уходила.
     --  Бог  тебе  зачтет,  --  сказал  он   неловко,   но   с   чувством
достоинства.-- Из-за меня и ты запаздываешь в свои края.
     -- Я не спешу, -- успокоил калика.-- А ты  поправляешься  быстро.  Не
терзайся, ты ничего мне не должен. Ты защитил меня от своры злых  псов,  я
лишь возвращаю долг.
     -- Тогда квиты...
     Несколько раз просыпался в жару, всякий раз сверху  нависало  крупное
лицо  с  печальными  глазами.  По  щекам  текли  холодные  капли,  на  лоб
опускалась тряпка настолько ледяная, что Томас пытался убрать, но  сил  не
было. Наконец заснул так крепко, что когда просыпался, оказывался  лишь  в
другом сне, и так несколько раз, пока наконец не увидел себя под  знакомым
дубом.
     Его одежда висела на дереве, под собой  Томас  нащупал  толстый  слой
нарубленных веток, укрытых его плащом. Отшельник сидел в трех шагах  перед
догорающим костром, равнодушно смотрел в покрывающиеся серым налетом угли.
Томас ощутил, как в желудке забеспокоилось, задергалось, взвыло.
     Олег поднял голову. В запавших  глазах  блеснули  и  погасли  красные
искорки:
     -- Очнулся?.. Рана заживает. Можешь потихоньку подниматься.
     -- Святой отец, -- проговорил  Томас  дрожащим  голосом,  --  у  меня
голодные миражи, словно я все еще иду  через  сарацинские  пески.  Чудится
жареное...
     -- Я подстрелил  кабанчика,  --  ответил  калика  безучастно.--  Тебе
религия не запрещает есть свинину?
     -- Не запрещает! -- воскликнул Томас горячо, даже  закашлялся.--  Еще
как не запрещает!
     Он приподнялся, удивился, что в самом  деле  поднялся,  лишь  в  боку
кольнуло. Олег заостренным  прутиком  раздвинул  угли,  воткнул  острие  в
плоский коричневый камень, поддел и подал Томасу. Тот схватил, сообразив ,
что это не камень, а прожаренный ломоть мяса. На  пальцы  капнуло  горячим
соком, обожгло, он помянул Сатану недобрым словом, уронил мясо  на  землю,
подхватил и, не стряхнув налипших травинок, жадно  вонзил  зубы.  Поспешно
выплюнул -- горячо, перебросил с ладони на ладонь, пожирая глазами ломоть,
истекающий соком в прокушенном месте.