й раз что-то добавляете, а то и само за
столетия меняется незаметненько для вас самих. Но я знаю, что кто с  ничем
пришел, тот от ничего и погибнет...
     Он повторил заклинание еще и еще, всякий раз чуть меняя интонацию,  и
вдруг в середине звезды на мгновение вспыхнул свет. Калика  сам  посветлел
лицом, кивнул довольно, пошел бубнить  дальше,  свет  мерцал,  усиливался,
наконец там вспыхнул оранжевый огонь, брызнул искрами, повалил  дым.  И  в
столбе дыма поднялся во весь  немалый  рост  багровый  зверь.  Он  раскрыл
пасть, пахнуло смрадом, рыкнул, раскинул в стороны  огромные  руки,  почти
упираясь в противоположные  стены.  В  правой  лапе  держал  боевой  молот
размером с наковальню.
     -- Сгинь,-- велел калика.
     Демон моментально исчез, как  пропал  и  дым,  только  сизая  струйка
поползла под ноги Томасу. Тот не дрогнул, только спросил напряженно:
     -- Зачем прогнал?
     -- Это Черный Слуга,--  объяснил  калика.--  Только  для  боев.  Даже
разговаривать не умеет.
     Томас покосился на замерших у двери рыцарей. На их лицах  можно  было
бы писать как на беленых стенах домов простолюдинов.
     -- Какой же он черный? -- только и нашелся что спросить.
     -- А хрен его знает, почему так зовут...
     Взвился синий дым, в его облаке предстал живой, как ртуть,  оранжевый
демон, весь блестящий и переливающийся. Калика спросил подозрительно:
     -- Как зовут?
     -- Тхожей, господин.
     -- Сгинь, -- велел калика, и демон исчез с радостным  воплем.--  Ишь,
никто работать  на  человека  не  хочет.  Да  и  то,  кто  лучше  человека
сделает?.. Томас, не горячись. Это демон, что  умеет  становиться  быстрым
как молния... ну, не как молния, но все же быстрым конем.  Но  ты  знаешь,
куда нам скакать?
     По взмаху ладони появился крохотный демон, размером с котенка, только
стоял как суслик на задних лапах. Калика  протянул  руку,  демон  послушно
запрыгнул на ладонь. Между крохотных рожек проскакивали  голубые  искорки.
Калика бросил:
     -- Как зовут, козявка?
     -- Асмодей, господин!
     -- Асмодей? -- не поверил калика.-- Слышал о тебе, но думал,  что  ты
побольше... Что ж, ты умеешь побольше других олухов.
     Демон пропищал тонким быстрым голоском:
     -- Да, я умею многое! Но ограничения есть: бессмертия не даю, теорему
Ферма не решаю, на небеса не вхож...
     -- Погоди, -- прервал Томас.-- Какая теорема? Я что тебе, иудей?  Или
какой-то еще засушенный книжник? Я король, и мне изволится...
     Демон перевел взгляд крохотных, как бусинки, глаз с калики на Томаса:
     -- Король?.. Да еще свеженький? Понятно. Золота, замки,  войско.  Дам
войско, дабы побить соседа...
     -- Мне не то надо,-- прорычал Томас.
     -- Не  то?  --  удивился  демон.--  Ага,  тогда  бессмертие?  Всякий,
дорвавшись до власти,  хочет,  чтобы  никогда  не  кончалась.  Бессмертие,
правда, дать никто не волен, зато какие-то гарантии неуязвимости на  некий
срок и на определенных условиях...
     -- К черту бессмертие,-- рявкнул Томас.-- Мне нужна женщина.
     Демон подпрыгнул, щекоча крохотными ножками ладонь Олега:
     -- Это просто! Проще пареной репы.  Могу  любого  цвета,  возраста  и
положения. Даже монашенку... Монашенки особенно...
     Томас рыкнул:
     -- Мне нужна моя женщина! Она сейчас в преисподней...
     -- А где ей еще быть? -- удивился демон.-- Все  женщины  там...  Одни
уже, другие потом,  но  все  будут  там.  Могу  посодействовать  с  Еленой
Прекрасной, Сафо, Умилой, Авдотьей Рязаночкой... гм, нет,  с  Авдотьей  не
получится, зато Гвеньевера, Моргана, Далила...
     -- Нет,-- отрезал Томас.--  Мне  нужна  моя  единственная.  Ее  зовут
Ярослава. Ее недавно уволок один такой обгорелый.
     Демон скорбно покачал крохотной рогатой головкой:
     -- Это будет трудно.
     -- Трудно? -- не поверил Томас.-- Труднее, чем Елену Прекрасную?
     -- Всяк знает, где Елена,-- объяснил демон.-- Всяк знает, где Сафо, и
на какой козе к ней подъехать. А где искать  женщину  не  столь  именитую?
Ну-ну, пока не столь именитую. Вы можете пересмотреть всех женщин на белом
свете? То-то. А в аду женщин в десятки  раз  больше.  Они  ведь  все  там,
начиная с самой первой, Лилит. И второй -- Евой.
     Калика покачал головой:
     -- Врешь... Никакой ты не Асмодей. Всяк знает, что  Лилит  --  лучшее
творение бога, и свободно бывает везде, где хочет. Хоть  в  аду,  хоть  на
земле. А Еву с Адамом вывел их праправнук, когда на  кресте  кончился.  Ни
хрена не знаешь, мелочь пузатая, а щеки дуешь!..  Ладно,  тогда  последний
вопрос... Кто из чертей волен явиться в наш мир и украсть...  или  послать
кого-то, чтобы для него украли...
     Томас напряженно замер. Демон всплеснул короткими ручками:
     -- Только сам Сатана! Остальным не в их власти. Разве  что  поневоле,
как я сейчас. Но Сатана не явится, у него своя гордость...
     -- И все?
     -- Н-нет... -- ответил демон, колеблясь.
     -- Кто еще?
     -- Ну... говорят, в этот мир отлучается Вельзевул.  Это  правая  рука
Сатаны, он силен и грозен... но он еще и умеет обходить все  ловушки,  что
на него ставят те, что наверху. На самом верху! А  больше...  нет,  больше
почти никто. А если кто и выберется, то всю добычу тащит Вельзевулу.
     Олег буркнул:
     -- Это все, что знаешь?.. Брысь.
     Он перевернул ладонь  тыльной  стороной  вверх,  даже  большой  палец
опустил вниз обрекающе, и демон исчез с пристыженным воплем. Томас  тяжело
вздохнул, слышно было как нервно переступали с ноги на  ногу  рыцари.  Оба
крестились торопливо, шептали молитвы, но умолкали всякий раз, когда в  их
сторону оглядывался страшный язычник с красными, как огонь, волосами.
     --  И  что  же?  --  спросил  Томас,  когда  калика  некоторое  время
безуспешно вздымал длани, творил заклятия, швырял пучки травы  в  середину
звезды.
     -- Что-то больше никто не идет,-- признался  калика.--  То  ли  бабка
больше не умела, то ли звезда такая слабенькая.
     -- А ты?
     -- Что?
     -- Ты разве не можешь?
     Калика искренне изумился:
     -- Я что, чернокнижник?
     Томас поперхнулся готовым ответом, успел подумать, что калика в самом
деле из другого мира, ибо чернокнижники -- это  христиане,  отрекшиеся  от
Спасителя, предавшие его, а калика  чернокнижных  мерзостей  не  знает,  с
демонами не водился, могил не раскапывал,  а  младенцев  невинных  если  и
убивал, но не из подлости, а по убеждениям своей веры.
     -- Так ты, значит,-- спросил  он  без  надежды,--  в  этой  магии  не
разберешься?
     -- Больно она подлая, Томас. От тайного  предательства!  А  я  Христу
твоему открытый противник.
     Рыцари нервно дергались. Их ладони то прыгали как лягушки на  рукояти
мечей, то отдергивались, будто  отброшенные  ударом  копыт  боевого  коня:
помнили, как этот диковатый разделался с колдунами Стоунхенджа.
     Томас взмолился:
     -- Тогда почему бы тебе  не  прибегнуть  к  своей  магии?  Как  ее...
волшбе! Пусть я буду за это проклят и гореть мне в аду, но лишь бы  спасти
ту, которой я так мало уделял внимания и ласки!
     -- Тебе гореть в аду?
     -- Разве не я тебя подтолкнул? Так что и отвечаю я.
     -- Магия,-- пробурчал Олег с тоской.-- Дело даже не в этике, хотя без
этики человек еще не человек, а так... всего лишь разумное нечто. Просто я
давно ею не пользовался. А с нею как с музыкой... Один  сказал,  что  если
день не поиграет на своей проклятой дуде... или  не  на  дуде?..  то  мать
замечает, что начал играть хуже. Если не  поиграет  три  дня,  замечают  и
друзья. А не поиграет неделю -- замечают все.
     -- Кто сказал?
     -- Не помню. Или еще не сказал... а скажет. У  меня  от  этой  дурной
попойки все путается. Одно наползает на другое как жаба на жабу по  весне.
В магии, сэр Томас, слишком много от дикой  силы.  А  я  всегда  ненавидел
силу. Любую. Даже добрую.
     Томас недоверчиво смерил взглядом могучую  фигуру  калики.  Скалы  бы
ломать, а не гнуть спину над поисками Истины в  темной  пещере.  Сто  лет,
говорит,  просидел  в  пещере!  Да  одна  его  ночка  в  половецком  стане
перечеркнет любую святость.
     -- И что же мне? -- прошептал он беспомощно.
     -- Не знаю,-- ответил  калика  с  досадой.--  Я  ведь  чужой  в  этом
христианском мире!

     Глава 6

     В своих королевских покоях Томас велел слугам подать крепкого вина --
горе заесть нельзя, а запить  можно,--  но  калика  притронулся  только  к
головке сыра. Челюсти его двигались  медленно,  взгляд  был  устремлен  на
стену так пристально, что Томас то и дело оглядывался, но стена как стена,
никакая харя не выступает из серых камней.
     -- Олег,-- сказал он горячо,--  мне  дядя  рассказывал,  что  однажды
Одиссею боги предложили на выбор: прожить долгую счастливую жизнь на своем
маленьком островке в безвестности, или же прожить коротко,  но  с  великой
славой? Одиссей выбрал короткую жизнь, но чтобы  со  славой.  Тогда  боги,
восхищенные его мужеством, даровали ему жизнь со славой, но и долгую. Увы,
это были времена гнусного язычества, а сейчас законы иные... Но я  все  же
хочу прожить славно... а не как Мафусаил,  о  котором  священник  чуть  не
рыдает от умиления. Ну, который прожил девятьсот с лишним  лет,  но  таким
пустоцветом, что никаких великих деяний за собой не оставил!
     Олег задумчиво  смотрел  на  раскрасневшееся  лицо  молодого  рыцаря.
Вздохнул, тряхнул головой, словно отгоняя вьющиеся над ним как мухи думы:
     -- Ну, это ваша церковная брехня, что Мафусаил прожил бесполезно. Это
выгодно так церкви рассказывать... На  самом  деле  даже  имя  его  значит
"убивающий мечом". Он доходил до пределов земли,  чтобы  узнать  у  своего
деда Эноха о предстоящем потопе, а умер перед самым потопом.  Кстати,  сам
потоп был отсрочен на неделю из-за траура по  Мафусаилу...  Такие  почести
пустоцветам не оказывают! Но я понял, что ты хотел сказать. Готов рискнуть
не только жизнью, но и душой, только бы вызволить...  вызволить  Ярославу.
Или хотя бы попытаться вызволить. Так?
     -- Так! -- выкрикнул Томас. Лицо его было бледным,-- разве не видишь,
что мне жизнь без нее  не  жизнь?  Она...  сама  чистота,  сама  святость!
Недаром  же  Непорочная  Дева  так  помогла  тогда,  ибо  чуяла  и  в  ней
непорочность...
     Олег раздраженно отмахнулся:
     --  Да  брось  ты  о  непорочности,  о  своих  чудесных   зачатиях!..
Подумаешь, чудо.
     Томас подскочил, словно вместо тяжелого  железа  обнаружил  на  своих
плечах старую волчью шкуру:
     -- Ты думаешь, что говоришь? Такое никогда и нигде...
     -- Да ну?..-- сказал калика саркастически.-- Гильгамеш  был  зачат  и
рожден девой, запертой ее отцом в  башне,  Заратуштра  родился  от  стебля
травы, Конфуций -- от драгоценного  камня,  Яо  --  от  красного  дракона,
Шэн-нун -- от горного духа, а все Рамзесы, Аменхотепы, Саргоны?  В  Греции
вовсе боги так шкодили с земными женщинами, что половина тамошних  царских
домов ведет род от... непорочного зачатия!  Да  что  там  какая-то  вшивая
Эллада... У нас на Руси все девки, от царевны до  простой  рыбачки,  то  и
дело зачинают то от съеденной рыбы, то от зернышка, то от купания в  воде,
то от ветра, от лучей солнца... Рассвирепевших родителей это,  правда,  не
убеждает, тут же за кнут, а еще и ворота в дегте, так что  корзины  плывут
по всем рекам, заморишься вылавливать, но куда против правды?
     Томас ошарашено пробормотал:
     -- Ну тогда... это... прости, я ж не знал! Так  у  вас  прямо  святая
страна...
     -- Ее так и зовут,-- подтвердил Олег,-- Святая Русь!  Потому  столько
юродивых и дураков.
     --  Даже  жаль,  что  я  так  мало  там  побывал,--  сказал  Томас  с
сожалением.
     -- Конечно. Умному в стране непуганых дураков только и показать себя.
Правда, ты тоже этот... ну, рыцарь. Зато вон как сверкаешь в доспехах, а у
нас и люди, и вороны любят все блестящее!
     -- Ну... у нас тоже,-- сказал Томас осторожно.-- И чтоб перья,  перья
на шлеме... Яркие! А что?
     Калика внезапно хлопнул ладонью по столу:
     -- Да ладно, перья так перья. Больше тянуть  --  все  потерять.  Вели
седлать коней. Выступаем сейчас же.
     Томас дернулся, глаза испуганно прыгнули за окно на заходящее солнце:
     -- Уже вечер...
     Калика от удивления переменился в лице:
     -- Что с тобой? Разве не за Ярославой едем?
     Томас сказал несчастным голосом:
     -- Сэр калика... Тебе все  равно  гореть  в  огне,  а  я  христианин!
Сегодня день святого... черт, как же его... но сегодня нельзя садиться  на
коня, обнажать оружие, нельзя  начинать  какие-то  дела,  а  можно  только
заканчивать.
     Калика смотрел, раскрыв рот. Когда опомнился, сказал почти враждебно:
     -- Ты что, иудей?
     -- Почему вдруг? -- оскорбился Томас. Он брезгливо оглядел себя,  чем
это он, благородный англ, похож на презренного иудея.
     -- Это им вера запрещает работать в субботу. Ах да,  ваша  вера  тоже
иудейская.
     Томас оскорбился еще больше:
     -- Наша вера -- христианская!
     -- Как будто Христос и все его пророки не иудеи! А во  всех  молитвах
нынешние англы не поют: "Славен наш бог в Израиле"! Черт  бы  побрал  вас,
христиан. Тогда считай, что мы лишь заканчиваем. Свадьбу заканчиваем!
     Томас чуть повеселел,  в  глазах  появилась  надежда,  но  опомнился,
вздохнул так, словно поднял своего коня вместе с седлом и попоной:
     -- Но нельзя и садиться в боевое седло.
     -- Пойдем пешком,-- предложил Олег.
     -- Да, но... далеко ли уйдем? Я ведь не дикарь  в  волчьей  шкуре,  я
человек. А человек должен быть в железе! Я без  него  что  голый.  Век  на
дворе железный, если ты еще не заметил за  поисками  Истины.  А  утром  на
конях все равно наверстаем.
     Калика плюнул ему под ноги, ушел вконец рассерженный. Томас, чувствуя
себя одновременно и виноватым,  и  исполненным  гордости  за  cтойкость  в
христианских добродетелях, велел коней усиленно кормить отборной  пшеницей
и поить ключевой водой.

     Томас отослал рыцарей, а сам,  оставшись  один,  снова  ощутил  такое
отчаяние, что как воочию увидел свои руки, вонзающие  острый  меч  себе  в
грудь.  Нельзя  бросаться  словами,  как  нельзя  произносить  клятвы  или
обещания всуе. Не подумав, брякнул, ибо звучало хорошо,  красиво,  и  удар
меча вслед за ответом "да" был  хорош  настолько,  что  рыцари  со  смехом
пересказывали друг другу трое суток...
     И вот теперь расплата...
     За дверью слышалось негромкое позвякивание,  даже  легкое  царапанье,
словно с той стороны кто-то пытался приложиться к двери  ухом,  не  снимая
шлема. Томас подумал горько, что на этот  раз  не  помешают...  Но  калика
сказал, что все еще можно попытаться освободить Ярославу!
     Он подошел к двери, рывком распахнул. Рыцари  отскочили,  вытянулись.
Томас спросил тревожно:
     -- Что с доблестным сером Олегом из Гипербореи? Он не уехал?
     Рыцари переглянулись, один ответил, опустив глаза:
     -- Я только что видел его во дворе.
     -- Что он.... делает?
     Рыцарь ответил с достоинством:
     -- Ваш странный гость хотел было перековать коня перед дорогой...  но
я объяснил, что в день святого Боромира нельзя заниматься никакой работой.
     Томас поморщился, спросил с опаской:
     -- Что он сказал?
     Рыцарь переступил с ноги на ногу, покосился  на  других.  Те  сделали
каменные лица.
     -- Ну... не очень много.
     -- Да? -- переспросил Томас недоверчиво.
     -- Но выразительно.
     Томас поспешно отступил и закрыл дверь.

     Рано утром  Олег  с  насмешливым  одобрением  наблюдал,  как  одевают
Томаса. Он уже был похож на металлическую статую, но на него одевали еще и
еще, скрепляли, уже и лица не видать, только синие  глаза  поблескивают  в
узкую щелочку. Что ж,  человека,  который  готов  таскать  на  себе  такую
тяжесть, можно уважать уже за то, что готов к нелегкой дороге.
     Макдональд собирал сюзерена деловито, умело, с  достоинством  старого
бывалого воина. Цыкнул на священника, тот робко заглянул в комнату:
     -- Мой король, на вас креста нет... А я принес освященный в купели!
     Томас движением длани заставил замолчать. Макдональд все  же  смотрел
вопросительно, христианский рыцарь без креста, что черт  без  рогатины,  и
Томас нехотя ответил:
     -- У меня свой. Невеста подарила... Вульф, подай из ларца!
     Оруженосец принес массивный крест, размером  с  ладонь,  толстый,  из
отполированной стали. Томас бережно  принял  обеими  руками,  благоговейно
поцеловал, но было видно, что думает в этот миг о потерянной невесте, а не
о самом кресте. Олег скривился,  будто  хлебнул  вместо  вина  уксуса,  но
смолчал. Томас перестал замечать на его  шее  обереги,  не  заметит  и  он
оберег новой веры.
     Макдональд сказал твердо:
     -- Мой сюзерен, вы не должны ехать один.
     Томас возразил:
     -- Я не один.
     Макдональд с сомнением посмотрел на Олега. Дикарь в звериной шкуре, с
длинными рыжими волосами, что падают на плечи, неопрятная бородка.  Дикарь
не выглядит достойным спутником молодому королю. Пусть даже, как  говорят,
помог доблестному Томасу в битве с демонами. Хотя такой  больше  навредит,
чем поможет.
     -- Пусть вдвоем,-- сказал он упрямо,-- но и двоим опасно...
     -- Нас не двое,-- ответил Томас  звучно.  Он  выпрямился,  молодой  и
красивый, хлопнул железной ладонью по рукояти меча.-- Со мной Шлеморуб,  а
также мой боевой конь,  которому  нет  во  всей  Британии  соперника.  Нас
четверо, а если считать и дубинку сэра калики, он ее зовет посохом, то нас
пятеро. А это уже боевой отряд!
     Макдональд смотрел с прежним сомнением. Дядя Эдвин сказал  с  великой
печалью, рвущей сердца:
     -- Я знаю Томаса. Он возьмет всех, если на пир, но если в самом  деле
впереди огонь и кровь... Томас, мальчик мой, ты  --  единственный  в  роду
Мальтонов! Мы жили честно, за чужими спинами  не  прятались,  боевой  клич
Мальтонов звучал во всех битвах. Но железный град сражений выбил все  наше
поле... И теперь ты -- последний.
     Томас обнял отца и дядю. Он прятал заблестевшие глаза, в горле  стоял
комок. Он отправлялся туда, откуда еще ни один воин Христа не вернулся.
     Из конюшни вывели его коня, укрывали попоной,  седлали.  Конюхи  были
серьезны и молчаливы. Рыцари обнажили мечи и ударили рукоятями о щиты. Над
двором пронесся глухой звон железа, предвещающий кровь, боль и смерть  вне
надежных стен замка.

     Конь калики шел легко, помахивал гривой,  на  ходу  норовил  ухватить
клок  травы,  листья  с  куста.  Сам  Олег  сидел  в  седле   неподвижный,
погруженный в думы. Конь Томаса двигался тяжело, ровно, сам  рыцарь  весит
не меньше калики, да еще тяжелые  доспехи,  щит,  длинное  копье,  которое
держит острием вверх, а нижним концом упер в стремя.
     Замок постепенно удалялся, а впереди вырастала стена темного леса.  И
хотя дорожка вела к деревьям широкая, утоптанная, Томас  внезапно  ощутил,
что мир все еще дик, неустроен, всюду чудища и дикие звери. До  отъезда  в
Святую Землю был уверен, что здесь середина белого света, но когда побывал
там, узрел руины древнейших городов, увидел храмы, которым тысячи и тысячи
лет -- подумать о таком страшно! --  когда  не  нашел  ни  единого  дикого
дерева, все высажены людьми, то ощутил с потрясающей ясностью,  что  живет
не в центре, а на краю отвоеванного у дикости мира, а за  краем  --  тьма,
неведомое...

наполнило гордостью. Только на краю  мира,  на  острие  цивилизации  можно
совершать подвиги во славу  Пречистой  Девы!  Нести  свет  огнем  и  мечом
язычникам, истреблять чудовищ, которых в Старом Свете давно перебили герои
подобные Персею и Гераклу: там даже в древнюю эпоху Ахилла и Гектора чудищ
уже не осталось, и героям  пришлось  истреблять  друг  друга,  после  чего
перевелись вовсе, а здесь самое время геройских подвигов...
     Деревья сомкнулись сзади, нависали с боков,  сразу  потемнело.  Божий
свет остался там, по ту сторону крон, а  здес