ничего проще.
     Он наклонился, всматриваясь в блюдо. Пробежали синие полосы, медленно
проступило зеленое. Вырисовался лес.  На  поляне  сидели  у  костра  трое:
крепкий молодой мужчина с красивым мужественным лицом, сгорбленный, словно
в печали, мужик средних лет, а по ту сторону костра штопала платье молодая
женщина. За их спинами блестели разобранные доспехи, меч,  небольшой  щит,
вспучивались два мешка.
     На огне жарился на вертеле заяц. Молодой  мужчина  время  от  времени
переворачивал добычу, можно было рассмотреть могучие мускулы. Двигался  он
с ленивой грацией, синие глаза смотрели остро. Старший ощутил холодок:  он
не любил таких людей. Говорят мало, поступают быстро и круто, нетерпимы  к
себе и к другим. С ними  не  договоришься,  нельзя  пойти  на  компромисс,
сделку.
     -- Они?
     -- Да. Этот, что истекает слюной, и есть тот рыцарь, которого  велено
остановить.
     -- А простолюдин и женщина?
     Младший отмахнулся.
     -- Калика пристал по дороге. Знает местные дороги, потому его терпят.
Женщину спасли от половцев... Постараются избавиться  побыстрее,  понятно.
Калика отстанет, когда доберутся до его мест... Да разве  он  или  женщина
помеха?
     -- Я просто все хочу знать, -- оборвал Старший раздраженно. -- Почему
не могли их просто устранить?
     -- Пробовали.
     -- И что же?
     -- От наших отрядов, посланных наперехват, остались только пятна.
     -- Мокрые?
     -- Наоборот, сухие и горячие. Кто-то или что-то уничтожало их раньше,
чем эти трое замечали засады. Они и сейчас, похоже, не ведают, что за ними
охотятся.
     Второй нахмурился, сказал предостерегающе:
     -- У них пытались отнять то, что они несут, еще в Константинополе,  а
они все еще не ведают?
     -- Они полагают, что уже расправились со всеми.
     -- Тогда они должны знать, что поразили самих Тайных. А могут ли  они
знать такое?
     Младший развел руками.
     -- Слишком многое мы не знаем. Похоже, им просто повезло.
     -- Я бы на это не ставил. Я бы вел себя так, будто передо мною  самые
серьезные противники.
     Полянка приблизилась. Рыцарь снял зайца, разломил. Облачко  душистого
пара на миг затуманило изображение, трое словно ощутили  аромат  душистого
мяса. А у костра уже ели быстро и весело, как  едят  здоровые  люди  после
целого дня трудной работы. Донесся удивленный голос рыцаря:
     -- Вроде у нас соли не было... Как ты сделал, сэр калика?
     -- Золой посыпал.
     -- Гм... запомню.
     -- В следующем походе против сарацин применишь.
     Было видно, как на чистое лицо рыцаря набежала тень. Он задумался,  в
зубах застыл крупный кусок мяса. Проглотил, наконец сказал:
     -- Я бы пошел... Святое дело! Но и брак освящается церковью.  А  меня
он как раз и ждет.
     -- Чистая дева на балконе?
     -- Сэр калика, если я донесу чашу, а я ее все-таки донесу, то я  могу
сказать с чистой совестью: Господи, я сделал все, что в  моих  силах!  Кто
может, пусть сделает больше, а мне предстоит трудный путь в семью.
     Старший сказал  вполголоса,  глаза  не  отрывались  от  чистого  лица
рыцаря:
     -- О какой чаше он говорит?.. Почему так важно ее донести?
     -- Мастер, он несет эту чашу из Иерусалима.
     -- Тихо!
     На поляне у костра видно было, как женщина метнула острый,  как  нож,
взгляд в спину рыцаря. Калика снял языком капли жира с ладони.
     -- Ладно, утро вечера мудренее. Завтра выйдем к реке,  а  как  на  ту
сторону, еще не знаю. Переправа далеко справа, а слева -- вовсе  за  сотню
верст...
     Свет постепенно темнел, видно было только яркое пятно костра. Старший
кивнул с мрачным удовлетворением.
     -- Переправа? Хорошо, поможем.
     Младший снял яблоко, сунул блюдо в мешок. Они  сели  за  стол,  когда
второй сказал задумчиво:
     -- Что-то странное с этим каликой...  Я  наблюдаю  за  этими  местами
давно. Переправа была уничтожена лет сто тому. Еще печенегами... С тех пор
никто о ней не слыхивал.
     -- Давно он в этих краях не бывал... -- сказал младший безучастно.
     Затем умолк на полуслове. Глаза его полезли на лоб.

     В полночь калика толкнул рыцаря, тот вскочил -- настороженный, ладонь
на рукояти меча, сразу вперил взгляд во тьму, будто и не спал.
     -- Все тихо, -- успокоил Олег. -- Не  забывай  подбрасывать  хворост.
Мелкий, прогорает быстро.
     Он улегся, накрыл голову волчьей шкурой. Женщина мирно  спала  по  ту
сторону  костра.  Ее  пухлые  губы  чуть  приоткрылись,   на   лице   было
удивленно-обиженное выражение. Томас отвернулся поспешно, показалось,  что
подглядывает, а это недостойно добродетельным воинам Христовым.
     Томас сел спиной к огню -- только безумец садится на  страже  к  огню
лицом, -- всматривался и  вслушивался.  Ночь  на  редкость  тихая,  звезды
по-северному мелкие, но острые, как  осколки  стекла,  а  на  востоке  уже
светлеет полоска. Нелегкий крест возложила на него судьба.
     Волосы  на  затылке  шевельнулись.  В  теплой  и  тихой  ночи  словно
невидимое крыло холода коснулось его с головы до ног. Коснулось и пропало,
но ощущение тревоги осталось. А он привык доверять своим ощущениям. Кто не
доверял,  уже  не  вернутся  из  великого  похода  за  освобождение  Гроба
Господня...
     В небе пронеслась хвостатая искорка.  Томас  перекрестился,  проводил
настороженным взглядом. Когда звездочка падает, кто-то умер, как  говорят,
но сейчас отдал богу душу не меньше чем король. А то даже император.
     Хвостатая  звезда  пронеслась  через  полнеба,  разрослась,  за   ней
потянулся сноп искр. Томас  углядел  даже  черное  тело  с  растопыренными
крыльями.
     Земля дрогнула от  тяжкого  удара.  В  сотне  шагов  взметнулся  сноп
пламени,  прогремел  натужный  рев.  Ревел   могучий   зверь,   немолодой,
раздраженный. В реве слышалась угрюмая мощь и беспощадность.
     Томас положил обнаженный меч на колени. Калика перевернулся на спину,
сказал сонно:
     -- Не спишь?
     -- Заснешь тут...
     -- Добро...
     Он засопел, повернулся на бок  и  попытался  натянуть  несуществующее
одеяло.  Женщина  спала  беспробудно,  лицо   выглядело   очень   юным   и
беззащитным. За лесом снова полыхнуло огнем, багровые отблески упали на ее
лицо. Томас осторожно накрыл ее своим плащом.
     Дракон взлетел, видно было, как распростер  крылья  над  лесом.  Сноп
огня вырвался из пасти. Томас наконец рассмотрел,  что  навстречу  дракону
стремительно двигается розовое пятно. Дракон был на половине пути к  нему,
когда оно превратилось в блистающее облако.
     -- Пресвятая Дева! -- взмолился Томас. -- Кто с кем дерется?
     Облако  приняло  форму  гигантского  раскаленного  копья.  Дракон   в
последний миг метнулся в сторону, но дохнул  жаром,  вывернув  шею.  Хвост
копья заискрился и рассыпался. Тут же копье обратилось в  огромного  зверя
из огня и молний, метнулись один к другому навстречу,  сшиблись  в  треске
молний и грохоте, от которого задрожала земля.
     -- Сэр калика, сэр калика!
     Волхв с неудовольствием приоткрыл один глаз:
     -- Опять не спится?
     -- Сэр калика, посмотри, как дерутся!
     -- Эка невидаль... Все время кто-то с  кем-то  бьется.  Радуйся,  что
бьют не тебя.
     -- То-то и странно. Мы рядом, а кидаются друг на друга.
     -- Вот и смотри, зато не заснешь.
     Дракон ревел и рвал когтями волшебного  зверя,  тот  неустанно  менял
форму, однако дракон как-то удерживал, хватал пастью. Молнии полыхали  так
часто, что видно было только непрерывный трепещущий, как  крылья  бабочки,
свет.
     Женщина наконец проснулась, глаза были как два блюдца.
     -- Что это?
     -- Морды друг другу бьют.
     -- За что?
     -- Сэр калика считает, наши мешки делят.
     Она смотрела непонимающе. Одна огненная стрела вонзилась в землю  уже
в десятке шагов. Противники взмыли выше, на миг исчезли  за  невидимыми  в
ночи тучами. Грохот стал глуше, молнии блистали темно-багровые, раскаляя и
поджигая облака. Сверху накатила теплая волна, их обдало  запахом  паленой
шерсти.
     Томас с завистью покосился на калику.
     -- Никогда не понять мне отшельников... Страшатся нарушить какой-либо
ритуал, а на такую драку даже не повел глазом!
     -- Может быть, ему грешно?
     -- Смотреть?
     -- Смотреть и не вмешаться -- это нехорошо. Так нас учили в детстве.
     Томас с удивлением покосился на девушку.
     -- Вас что, тоже в пещерах учили? У нас в  просвещенной  Европе  даже
короли не умеют читать и писать.
     -- Просвещенной?
     -- Ну, верой просвещенной. Это важнее, чем уметь складывать закорючки
в слова. А сэр калика... Я думаю, не просыпается нарочно. По твоим словам,
ему надо быть на чьей-то стороне... А он, судя по всему, и сам  не  знает,
кто и за что дерется.
     Лунный свет падал на ее лицо. Глаза казались темными впадинами,  кожа
неестественно бледной. Вся она показалась рыцарю непривычно тонкой, совсем
не той сильной и уверенной поляницей, какой видел ее всегда.
     -- Я вообще боюсь темноты, -- призналась она вздрогнув.
     -- Такой, -- ответил он искренно, -- я тоже.
     Из туч падали с ревом, скрежетом и в сполохах  молний  дракон  и  его
противник, что начал расплываться туманом, исчезать... Уже  едва  заметной
светящейся дымкой опустился за лесом, и вдруг там возникла темная  мрачная
гора, а на горе вырисовывался на все более  светлеющем  небе  замок  --  с
зубчатыми башнями, перекидными мостами, окруженный высокой стеной.
     Дракон поднялся в воздух выше, кинулся на замок, как падающая лавина.
Томас зажмурился и сжался в комок, когда дракон ударился грудью  о  замок.
Земля затряслась, позже донесся густой гул,  будто  ударили  в  гигантский
колокол.  Томас  видел,  как  дракон,  будучи  почти  вровень  с   замком,
перегнулся через стену, хватал страшной пастью башню.
     Вдруг замок озарился светом, будто там лишь сейчас проснулись. Дракон
яростно взревел, сшиб вторую башню, но свет слепил и жег, дракон ревел  от
боли и ярости.
     Земля тряслась, воздух стал сухим и горячим. Томас смотрел  на  битву
исполинов остановившимися  глазами.  Костер  угасал,  женщина  бросила  на
багровые угли ветку. Томас опомнился,  калика  велел  огонь  поддерживать,
швырнул  остаток  хвороста.  Не  занялось,  женщина  поспешно  встала   на
четвереньки, дула на угли, смешно раздувая щеки. Багровый свет освещал  ее
лицо снизу, оно показалось Томасу чужим и страшноватым.
     Костер наконец разгорелся, но рассвет явственно  теснил  тьму.  Томас
начал поглядывать на калику: будить, не будить? Заодно можно расспросить о
странных противниках. Томас начал догадываться, почему калика спит. Дракон
и волшебство могут драться всю ночь и весь день. Не лишать же себя сна или
обеда.
     Женщина решила за него: калика открыл от толчка  один  глаз,  другой,
сел, сладко потягиваясь.
     -- Черт-те что снится ночью.
     -- Да уж, --  сказал  рыцарь  ядовито.  Тяжелый  удар  потряс  землю,
подернутые серым пеплом угли подпрыгнули, запылали коротким  ярким  огнем.
-- Взгляни-ка туда.
     Волхв почесался, зевнул, глаза были еще сонными.
     -- А, вот почему мерещилось всякое... Ты бы испек зайчика или хотя бы
пару рябчиков. Дорога длинная!
     Томас сказал обидчиво:
     -- Испечешь! Все зверье от  страха  попряталось  под  листья,  дрожмя
дрожит.
     -- Вот и бери голыми руками. А-а, ты  ж  умеешь  только  по-рыцарски,
когда сотня загонщиков прямо на тебя выгонят оленя. Да еще и привяжут!
     -- Сэр калика, -- сказал Томас дрожащим от негодования голосом, --  я
понимаю, что ты  спал  плохо,  снилось  что-то  гадкое,  но  нехорошо  все
вымещать на мне!
     -- Нехорошо, -- признал Олег сокрушенно. -- Винюсь, сэр Томас. Как ты
думаешь, если снится коза на веревке -- к добру ли?
     Томас указал пальцем через плечо, где противники метали друг в  друга
целые реки молний.
     -- Если такая коза, то явно к  добру.  К  добру  и  радости.  Подойди
поближе, от радости запоешь и даже затанцуешь.
     Калика  достал  из  мешка  краюху  хлеба,  разломил.  На  дракона   и
сверкающий замок даже не повел  бровью.  Глаза  у  него  были  грустные  и
усталые.
     Из замка били непрерывные струи  света.  Дракон  корчился,  отступал,
бросался сбоку, бил лапами, Его черные крылья полностью  накрывали  замок,
но струи света прожигали рваные дыры, наконец крылья вовсе превратились  в
лохмотья.  С  отступлением  ночи  замок  и  дракон  бледнели,   а   молнии
становились все слабее. Гром уже не сотрясал землю, ревел  измученно,  как
старый больной зверь.
     Калика отряхнул крошки, сунул остатки хлеба в мешок и поднялся. Из-за
виднокрая полыхнул  яркий  луч,  поджег  первое  облачко.  Оно  заполыхало
оранжевым  огнем,  озарило  и  землю.   Замок   стал   вовсе   призрачным,
заколыхался, как утренний туман. Дракон рос, гигантские крылья  отделились
от грузного тела, поднялись выше и рассеялись  в  небе.  Туловище  дракона
превратилось в клочья тумана, те унесло свежим ветерком.
     -- Ну вот, -- сказал Томас с облегчением, -- пошел черт по тучу, а из
нее и стрельнуло. Не зная броду, поперек батьки в пекло не лезь!
     -- Пошли, -- сказал калика. -- Я от твоих поговорок скоро  на  дерево
полезу.

     Глава 10

     Томас дивился, как умело прятались росские поля в лесу. Степь грозила
набегами,   от    нее    отгораживались    диким    непроходимым    лесом.
Деревья-великаны,  корявые  ветви  опускаются  до  земли,  не  пройти,  не
проехать.  Мало  того,  деревья  валили  умело,  вершинами  крест-накрест,
человеку не пробраться,  а  вся  сила  степняка  во  внезапном  налете,  в
скорости.
     Не будь калики, Томасу не выбраться бы, сгинуть среди лесных завалов.
Тот как-то помнил, а скорее понимал, где свернуть, где сдвинуть поваленное
дерево, чтобы сразу открыть дорогу. Извилистые засеки то уводили в колючие
заросли малинника, калины, орешника, то хитро заманивали в топкие ручьи.
     И уж когда рыцарь совсем отчаивался, мог  же  и  калика  заблудиться,
неожиданно деревья расступались, впереди открывались зеленые тучные  поля.
По лугам паслись огромные стада туров. Калика убеждал,  что  это  домашний
скот, только в нем много дурьей крови.
     Пастухи большей частью были пешие, но плащи растопыривали  секиры  на
длинных рукоятях. Почти у всех  за  плечами  торчали  луки  и  колчаны,  а
рогатинами загоняли обратно отбившихся от стада животных.
     Однажды шли через странный лес, в  котором  не  было  ни  оленей,  ни
лосей, ни кабаньих стад, даже птицы не стрекотали. Земля была  голая,  мох
был только на деревьях, а те возносили к небу такие  же  голые  ветви.  За
день истратили остатки еды, а к вечеру калика  лишь  убил  палкой  большую
толстую змею. Когда он взялся сдирать с нее шкуру, Томас спросил неверяще:
     -- Ты что... собираешься ее съесть?
     -- Боже упаси, -- отшатнулся Олег. -- Как мог на меня такое подумать?
Смотри, какая здоровенная! Здесь хватит на троих.
     Он развел огонь, ибо круто изогнутый свод неба из  сверкающе-голубого
стал синим, потемнел, на нем зажглись звезды. А разгорелись  они  во  всем
блеске на черном, как бархат, небосводе. Луны не было, но  Олег  видел  по
звездам, что ночь течет к началу второй четверти. Мог бы сказать и точнее,
мог даже очень точно, но в той жизни, которую вел, почти все точные знания
были не к чему. Чаще просто вредили, либо ярили душу.
     Когда он аккуратно нарезал змею ломтиками и насадил  их  на  прутики,
Томас отстранился.
     -- Не понимаю, как ты ее будешь есть!
     Калика подумал, согласился сокрушенно:
     -- Ты прав. Ее бы с лучком да чесночком.
     Яра сказала с отвращением:
     -- У моего бати как-то свиньи  затоптали  гадюку,  что  ползла  через
скотный двор... Так сами и съели. А люди змей не едят.
     -- Человек не свинья, -- возразил калика, -- он ест все. Это верующие
налагают для себя запреты, чтобы  отличаться  от  других.  Иудеи  не  едят
свинину, до которой падки англы, англы не едят кузнечиков, которых обожают
сарацины, сарацины в пост не едят днем, а до отвала наедаются ночами...
     -- Все равно, -- сказала Яра решительно, -- я гадюку  есть  не  буду!
Боги наложили запреты на гадов.
     -- Так на гадов, не на людей же.
     -- Запрет есть гадов!
     -- Не знаю... -- сказал калика раздумчиво, -- Запреты бывают  разные.
Вот, помню, как-то двое голодных после битвы ходили среди трупов,  карманы
выворачивали, в сумках шарили... Смотрят, один трупец лежит  рылом  вверх,
живот распорот, а желудок полон... Видать, поел плотно перед  битвой,  еда
не успела перевариться, ну, разве что самую малость. Один говорит другому,
давай, мол,  съедим.  Другой  подумал-подумал,  поколебался  и  отказался.
Холодное все, говорит. Застыло!  Труп-то  вовсе  окоченел.  Если  бы  чуть
раньше... А первый взял и выел  у  того  из  распоротого  желудка  остатки
полупереваренной еды. Да только в самом конце  попался  ему  волосок.  Ну,
понятно, стошнило. Любого из нас бы... Тут второй и говорит довольно: ура,
в твоем пузе нагрелось! И подобрал с земли, поел...
     Томас сидел весь зеленый, даже покрылся пятнами, похожими на трупные.
Буравил калику ненавидящим взором. Яра прижала ладонь ко рту и пропала  за
кустами. Калика гнусно улыбался:
     -- Ну, будешь есть змею?
     От жареных ломтиков вкусно пахло. Во рту Томаса скопилась  слюна.  Он
шумно сглотнул, сказал хрипло:
     -- В поле и жук -- мясо. Буду. Но если  ты  действительно  маг,  а  я
видел тебя в деле, мог бы спереть кабанчика с чужого стола.
     Олег сказал с нерешительностью:
     -- На пользование магией все больше  запретов...  Нет,  не  боги,  не
демоны -- мы сами. Томас, страшная правда в том, что и боги, и  демоны  --
мы сами! Ладно, это для тебя пока слишком сложно.  Надо  утверждать  более
простые истины: честь, справедливость, не  укради,  не  убивай...  Словом,
если вернемся к магии, то мало того, что если простой человек будет  знать
о магии, он сложит ручки и  будет  ждать  с  неба  манны  небесной!  Он  с
радостью становится рабом, только бы кормили и чесали. А он будет  есть  и
хрюкать... И придет конец роду человеческому, как  пришел  конец  богам...
Тем тоже доставалось все очень легко.
     Томас подумал, спросил нерешительно:
     -- Ладно, верю, хоть и не понимаю... Но для себя?  Себя  лично?  Если
никто знать не будет,  то  другим  и  не  повредит?  Хотя  бы  по  мелочи.
Кабанчика спереть со стола султана, гуся с яблоками -- от шаха...
     Олег развел руками, лицо было несчастным.
     -- Есть такое слово, Томас...
     -- Какое?
     -- Безнравственно...
     Долго ели молча. Наконец Томас просветлел лицом, сказал с подъемом:
     -- Без... безндра...дравственно, это что-то вроде бесчестно, да?
     -- Ну...
     -- Тогда это соотносится с рыцарским кодексом. Все равно что  напасть
в полном вооружении на невооруженного. Или нанести удар упавшему рыцарю.

     Бабье лето, объяснил Олег рыцарю, -- неожиданное тепло.  Они  шли  по
залитому  солнцем  миру  под  безоблачным  небом.  Солнце  роняло  тяжелые
накаленные стрелы. От земли поднимался плотный жар, воздух был горячий, но
не мертвый, как в начале лета, а настоянный на запахах трав, пахучий.
     Томас вдыхал ароматы всей грудью. Скоро войдет в сырой и туманный мир
своей самой лучшей на свете страны, сплошь покрытой лесами и болотами.  Об
этом варварском великолепии будет только рассказывать...
     Яра передвигалась неслышно, и  Томас  вздрагивал  всякий  раз,  когда
стройная фигура варварки возникала рядом. Не потому, что уже забыл о  ней,
наоборот, думал чересчур часто, но воображение почему-то заносило либо  на
башню Давида, где он ломит и крушит вражью силу, а она смотрит с  надеждой
из-за решетки, либо на стену Иерусалима, где  ее,  связанную  по  рукам  и
ногам, спешно утаскивают сарацины --  ишь,  в  гарем  удумали!  --  а  он,
ориентируясь на ее жалобные крики, догоняет и рубит, как сорняки...
     Но когда она возникала ряд