к  Томасу.  Томас
косился на печальное лицо спутника, на котором не  было  ни  тени  страха,
лишь  смертельная  усталость,  чувствовал  гордость,  что  Пречистая  Дева
послала такого мужественного  друга.  Пусть  погибнут,  но  до  последнего
вздоха будут сражаться.  Пусть  звери  из  ада  непобедимы,  но  настоящий
человек не уйдет из жизни так просто, до  последнего  мига  надо  драться,
лягаться, даже кусаться, чтобы не дать Сатане легкой победы!
     Земля  задрожала.   Зеленый   покров   холма   исчезал,   накрываемый
серо-зеленой волной: стоял треск, грохот, сыпались камни, а за  чудовищами
оставалась черная взрыхленная земля -- кустарника больше  нет,  веточки  и
даже листья уничтожены, вместе с камнями вбиты в землю.
     Томас расставил ноги шире,  бросил  Олегу  подбадривающий  взгляд  --
последний в этой жизни! -- взял меч обеими руками. Чудовища неслись с горы
неудержимо, лишь одно, завидев на пути блистающую железом фигурку  рыцаря,
приняло ее за вкопанный в землю железный столб и попыталось  остановиться,
но лишь уперло лапы впереди себя в землю, так его несло  вниз,  вспарывая,
как четырьмя гигантскими плугами, склон холма.

     Глава 6

     Томас заорал, нагнетая в себе боевую ярость, шагнул навстречу.  Зверя
донесло вплотную, и Томас с  воплем  обрушил  меч  на  покрытую  костяными
плитами огромную голову. Брызнули, как мелкие, серебристые рыбки, осколки,
меч едва не вывернуло из рук, будто со всего размаха ударил по наковальне.
Пальцы заныли, онемев. Томас с трудом удерживал отяжелевший  меч,  во  рту
стало холодно и сухо, а сердце перестало биться. Из трех толстых рогов  на
морде зверя осталось два, на месте  третьего  торчал  срубленный  наискось
пенек. Чудовище  оскорбленно  взревело,  ринулось  на  противника.  Томаса
опалило жаром, в тот же миг полетел на землю --  зверь  задел  его  боком.
Томас перекатился, не выпуская меча, заученно вскочил и ударил мечом снова
--  по  ускользающему  длинному  зеленому  хвосту,  покрытому  мхом.   Меч
отбросило, на хвосте осталась белесая полоса, и Томас увидел, что это  уже
другой зверь, а  первый  со  срубленным  передним  рогом,  с  диким  ревом
вломился в ряды растерявшихся калик.
     Сперва слышался рев, грохот; мелькали страшные лапы: огромный  зверь,
свернувшись клубком, катался по земле, круша валуны и  оставляя  за  собой
широкую полосу вмятой до твердости камня мертвой земли. Томас в  ужасе  не
верил глазам: чудовищный зверь и  калика  обхватили  друг  друга,  рычали,
боролись, катались по земле. Томас вскрикнул, с поднятым мечом  ринулся  к
ним, сбоку на него налетела гора, доспехи хрустнули,  и  Томаса  снесло  с
дороги, как сорванный с дерева листок.
     Земля дрожала, словно рушились  горы.  От  дикого  рева  разламывался
череп, Томас кое-как приподнялся, чувствуя, что все косточки в  теле  даже
не изломаны, а изгрызены в крошево, где самый крупный  обломок  не  больше
его ногтя. Со стоном оперся на  меч,  тут  же  по  ногам  ударило  зеленым
бревном, и Томас, падая как подкошенный, успел увидеть, что сбило кончиком
хвоста, а сам зверь ревет от ярости и боли: калика  ухватил  за  нижнюю  и
верхнюю челюсти, раздирает пасть, словно хочет заглянуть в  красное  жерло
глотки. Хлестнула странно белая  пузырящаяся  кровь,  зверь  взвыл,  слепо
махал лапами. Одна зацепила калику за пояс, грозя  располосовать  крепкими
когтями, калика грязно ругнулся, опустил челюсти и мгновенно двумя  руками
ухватился за толстую лапу зверя. Томас не успел сказать "мама", как в лапе
сухо хрустнуло, будто переломилась толстая жердь, чудовище с  диким  ревом
повалилось на бок и судорожно  забило  по  воздуху  тремя  лапами.  Калика
отскочил в сторону, подхватил с земли меч.
     Томас  поднялся  на  четвереньки,  успел  увидеть,  как   на   калику
набросился  другой  чудовищный  зверь,  и  в  этот  момент  Томаса  что-то
хрястнуло по спине, смяло в твердую утоптанную землю. Он лежал  наполовину
оглушенный, ожидая ощутить на затылке ужасные челюсти, что сомкнутся  лишь
раз, раскусят доспехи, как лесной  орех,  и  выплюнут  кожуру,  смолов  на
крепких зубах его, Томаса Мальтона, благородного англа с берегов Дона...
     Внезапно шум в голове утих, зато Томас  услышал  рев,  глухие  удары,
крики. Он с трудом повернулся в яме, выбитой его железным панцирем, увидел
синее небо, на синеве мелькали когтистые лапы, чудовищные тела.
     Вдруг в поле зрения появился  калика.  Он  тяжело  дышал,  лицо  было
дикое, по-прежнему с вытаращенными глазами. Со лба  текла  струйка  крови,
заливала брови. Калика раздраженно смахивал ее окровавленной ладонью.
     -- Жив, сэр Томас?
     Томас попробовал подняться, рухнул вниз лицом -- руки  как  стебельки
травы. Олег поддержал за плечо, Томас спросил сипло:
     -- А... звери?
     Олег отмахнулся:
     -- Все в порядке. Дерутся, что еще?
     Томас сел, потряс головой, стараясь прийти в себя. Он находился среди
разломанных и раздавленных ветвей, капал прозрачный сок,  листья  устилали
землю. Со стороны дороги несся  грохот,  тяжелый  гул,  слышались  тяжелые
удары, злые выкрики.
     -- Лежи, -- проговорил Олег. Грудь часто вздымалась, в ней  сипело  и
завывало как в зимнюю вьюгу в печной трубе. Он снова смахнул кровь со лба,
бровь слиплась, волосы торчали странно красные  как  медь.--  Лежи...  Без
тебя совладают.
     Томас с трудом  поднялся,  опираясь  на  меч  как  старец  на  клюку,
повернулся к дороге. Последний удар,  кажется  хвостом,  отбросил  его  за
обочину, а на дороге  в  клубах  ядовитой  пыли  творилось  невообразимое:
последние звери сбежали с косогора, на дороге стоял  рев,  грохот.  Калики
суматошно метались, размахивая клюками и цепями, на обочине уже лежали три
чудовища с разбитыми головами и перебитыми хребтами. Невообразимо  толстые
костяные щиты зияли жуткими  трещинами,  у  ближайшего  зверя  потрясенный
Томас  увидел  сплющенную  голову,  словно  попадала   между   молотом   и
наковальней немыслимых размеров, а заднюю  лапу  выдрали  с  мясом  --  из
жуткой раны, белеющей огромными  хрящами,  еще  сочилась  кровь  --  земля
шипела и вздувалась пузырями.
     С горы с грохотом  сбежал  последний  зверь,  опоздавший,  с  разбега
налетел на седого старца, который так холодно отказал странникам в помощи.
Старик недовольно отступил в сторону, а зверя шарахнул посохом по  голове.
Томас ожидал увидеть  немедленную  смерть  глупого  старика,  но  огромная
голова, закованная в прочнейший панцирь, напоминающая гранитную скалу,  от
удара посохом треснула и раскололась на две половинки, как протухшее яйцо.
Во все стороны брызнули мелкие осколки, кровь полилась  густой  булькающей
массой. Зверь ударился раздробленной мордой в землю, с разбега кувыркнулся
через голову и остался лежать на спине, с хрустом подмяв широкий гребень.
     Справа и слева на сотню  шагов  вдоль  дороги  паломники  рассерженно
лупили зверей посохами, клюками, веригами, цепями. Стоял  страшный  хруст,
грохот, воздух был полон предсмертных  хрипов,  ужасающего  воя.  Один  из
паломников на глазах  обомлевшего  Томаса  ухватил  чудовищного  зверя  за
толстый хвост, мощным рывком рванул в воздух, крутнул над головой,  словно
намереваясь лупить им других зверей как палицей, однако звучно  затрещало,
в руках остался зеленый хвост, а  зверь  перелетел  дорогу  и  с  костяным
грохотом обрушился на вытоптанный  кустарник.  Паломник  от  неожиданности
упал навзничь в лужу белесой крови и внутренностей другого убитого  зверя:
худой, желтый, с изможденным лицом, в лохмотьях на костлявом теле.
     Томас подскочил в страхе, когда на  плечо  со  звоном  упала  тяжелая
ладонь:
     -- Заканчивают. Пойдем к ним.
     -- Не рассердятся? -- проговорил Томас неустойчивым голосом.--  Мы  ж
прямо на них навели... Нарочито бежал сюда?
     -- Чуял, что здесь идут наши калики, -- ответил Олег уклончиво.
     Последнего  зверя  добивали  клюками,  панцирь  трещал,  будто   били
железными  бревнами,  кровь  брызгала  тугими  струями.  Один   калика   с
отвращением отшвырнул окровавленную клюку, к которой прилип зеленый мох  и
мелкие обломки раздробленной кости. Клюка упала перед  Томасом,  зарывшись
на  ладонь  в  твердую  как  камень  землю,  и  Томас,  движимый  понятной
благодарностью, поспешно нагнулся, желая  поднять  и  очистить,  ибо  даже
королям не зазорно оказывать услуги особам духовного  звания,  пусть  даже
чужих религий...
     Его железные  пальцы  соскользнули  со  скрежетом.  Томас  не  понял,
ухватился двумя руками, поддев клюку снизу, рванул кверху, но клюка словно
вросла в землю. Впечатление было такое, будто  он  ухватился  за  середину
высунувшегося  из  земли  корня  двухсотлетнего  дуба.  Увидел   дружескую
насмешку на усталом лице Олега, закусил губу, нахмурился, покрепче  уперся
обеими ногами в землю и рванул изо всех сил.
     Он чувствовал, как ноги проламывают твердую корочку утоптанной земли,
погружаются, но удивительная клюка оторвалась от земли только одним краем.
Томас побагровел, пытался удержать,  но  клюка  выскользнула  из  пальцев,
глухо ударилась о землю. На этот раз Томас видел, что ему не почудилось  и
не привиделось: земля дрогнула от удара, а клюка погрузилась,  словно  под
ней не твердая как камень укатанная почва дороги, а жидкая грязь.
     Олег обнял Томаса, потащил к месту схватки:
     -- Не надо, пуп развяжешь... На эту клюку ушло  пудов  сорок  железа,
ежели не больше. У них и цепи такие, и вериги.
     -- Зачем? -- спросил Томас потрясенно.
     -- Чтобы тяжелее таскать, -- объяснил Олег лаконично.
     Томас повернул голову, смотрел с  недоверием,  но  лицо  калики  было
абсолютно правдивым.
     -- Зачем? -- повторил он.
     -- Это  и  есть  подвиг  в  русском  понимании.  Подвижничество!  Что
побороть дракона! Вот себя побороть... Нет зверя лютее,  сильнее,  хитрее.
Всегда берет верх: где хитростью, где лаской, где упрямством, где сладкими
речами...
     Они подошли к  каликам,  что  устало  расселись  на  огромных  трупах
чудовищ.  Некоторые  тяжело  дышали,  смотрели   исподлобья,   один   тряс
окровавленной ладонью, другие тихо переговаривались, сблизив головы.
     Старик с бородой веником, в изодранном  еще  больше  плаще,  встретил
Томаса и Олега визгливым старческим голосом:
     -- Кто  такие,  а?..  Два  сморчка,  а  поди  ты...  звери  из  самой
преисподней за ними бегут! Неужто  такие  важные?  Да  вас  можно  зайцами
затравить!
     Томас вспыхнул, бросил  ладонь  на  рукоять  меча.  Олег  ухватил  за
локоть, сказал мирно:
     -- Кто судит по одежке... Вот  мой  спутник  из  страны  англов,  это
бывшие Оловянные острова, тоже решил было, что такие оборванцы  не  побьют
зверюк!
     Старейшина сказал все еще раздраженно:
     -- Оловянные острова?.. А, Страна, Рудых  Волков?..  Куда  Тавр  увел
староверов?.. Конечно, откуда им там знать старые пути. А ты, конечно  же,
не сказал?
     -- Других дел под завязку, -- ответил Олег.
     Подошел, волоча распухшие ноги,  сгорбленный  старик  с  грязно-серой
бородой, заткнутой за веревочный пояс. На  шее  звякала  толстая  железная
цепь. Каждое звено было в кулак, конец  волочился  по  земле,  прочерчивая
широкую полосу. Обжегшийся на невинной  с  виду  клюке,  Томас  всмотрелся
внимательнее, вдруг ощутил, что в каждое звено вбито железа больше, чем  в
его тяжелый боевой доспех.
     -- Остановимся, пообедаем? -- поинтересовался  старик  с  надеждой  в
голосе.
     Старик с бородой лопатой зло огрызнулся:
     -- Опять?.. Ты же вчера ел! Мог бы  до  завтрашнего  ужина  погодить.
Укрощать надо зверя в человеке, ломать хребет!
     Томас бросал украдкой взгляды по сторонам. Калики  сидели  рядами  на
спинах убитых зверей, печальные и нахохленные,  как  голодные  вороны  под
дождем. Один ходил между чудовищами, тыкал посохом в  пасти,  рассматривал
зубы. На нем хмуро поблескивал пояс  --  широкий,  плотный,  со  странными
письменами, вырезанными в металле.
     Старейшина проследил за  взглядом  блистающего  доспехами  рыцаря,  в
острых глазах что-то мелькнуло:
     --  Впрочем,  малость  отдохнуть  можно.   Только   не   поддавайтесь
соблазнам, не поддавайтесь! Слуги Чернобога подстерегают!..  А  с  заходом
солнышка снова побредем, меньше жары и мух.
     Костер разожгли далеко от дороги, трупы зверей  сволокли  в  огромную
яму  и  забросали  сверху  землей,  камнями  и  бревнами.  Правда,  сперва
разделали пару зверей -- кто ножом, кто руками, -- и Томас отвернулся,  не
в силах видеть ужасающие внутренности, совсем не похожие  на  внутренности
оленя, кабана или даже медведя.
     Старейшина калик сам проследил, чтобы печень выдрали у самых  крупных
зверей, и вскоре над зеленой долиной потекли странные ароматы. Томас сидел
смиренно, где посадил Олег, ноздри  жадно  ловили  запах  свежеподжаренной
печени, но глаза испуганно шарахались от дальней  дороги,  видимой  отсюда
как извилистая светлая лента, что вдруг пошла  темными  пятнами,  в  одном
месте совсем оборвалась, а затем восстановилась с великим трудом, выползая
из пятен крови. Издали двигалась повозка в  сопровождении  всадников,  что
подумают наткнувшись на залитую странной  кровью  дорогу,  где  вмятины  и
борозды указывают на страшное  сражение?..  Впрочем,  легкий  ветерок  уже
поднял тучу серой пыли, засыпет. Если не  всю,  то  хоть  часть,  а  когда
путники надивятся и доберутся до ближайшего села, то на дороге следов  уже
не останется, а рассказы потрясенных путешественников сочтут баснями.
     Когда Олег, наговорившись наедине со старейшиной, вернулся к  Томасу,
тот прошептал потрясенно:
     -- Не понимаю... Это же богатыри!
     -- Бывшие отмахнулся Олег.
     -- Как это "бывшие"? Они расшвыряли зверей, перебили, сокрушили!
     Олег повеселел, засмеялся:
     -- Сэр Томас, можно прожить жизнь, но из детства не  выйти.  Богатыри
выходят из него раньше других, потому что раньше нахватаются того,  о  чем
другие только мечтают: славы, денег, принцесс, власти... Успевают наесться
до отвала, успевают понять, что не это главное...
     -- И уходят в калики? -- спросил Томас недоверчиво.
     -- Во всяком случае, из богатырей уходят. Ищут себя.  Многие  идут  в
калики, чтобы отыскать Истину в странствиях. То есть, пытаются пойти самым
легким путем: мол, где-то уже найдена, нужно лишь доблести увидеть.
     -- А на самом деле?
     -- Истину нужно искать в себе. Один Бога встречает в пути, другой  --
не выходя из дома. Верно?
     Старейшина нарезал печень чудовища крупными ломтями, подал  по  куску
Томасу и Олегу. Томас принял обеими руками, подумал с хмурой иронией,  что
тот старик с голодными глазами -- явный обжора. Если это съесть, то  можно
голодать не только до завтрашнего ужина  --  целую  неделю  ходить  сытым!
Рядом звучно хрустел поджаренной печенью Олег, а когда вгрызся  глубже  --
из непрожаренной середины потекла кровь. Глаза Олега  были  задумчивы,  он
словно бы всматривался во что-то далекое, стоящее за  гранью  этого  мира,
совсем не обращал внимания на свои окровавленные пальцы.
     Томас заставил себя есть, ибо кто еще  из  крестоносного  войска  мог
заявить, что ел печень зверя из преисподней?
     С другой стороны сидел худой калика в рванье, с плеч которого свисала
толстая пудовая цепь. Он не снял ее даже за  ужином,  и  Томас  попробовал
украдкой сдвинуть конец, что лежал на земле. Цепь словно вросла  в  землю,
вдавилась на палец в глубину.
     Не понимаю, сказал он себе тоскливо. Что за силу  ищут  эти  странные
люди выше силы? Какую власть ищут над властью? Чего такого необыкновенного
добиваются,  если  отказались...  Боже  праведный,  видно  же,   от   чего
отказались!
     Стало неуютно, словно всю жизнь ходит мимо  сокровищ,  которые  видны
всем, только он слеп.  Неужто  для  этого  надо  сбросить  доспехи,  одеть
рубище, отказаться от радостей жизни и выйти  простоволосым  под  дождь  и
снег, прося подаяние?
     Он жевал чисто механически, глаза не отрывались от одетых в  лохмотья
исхудавших людей, от их тряпья, цепей и вериг, от покрытых струпьями босых
ног.
     -- Не понимаю... -- прошептал он тоскливо.-- Не понимаю...
     Олег  помрачнел,  отвел  глаза.  Неужели  и  в  этом  красивом  теле,
мускулистом, здоровом, заведется червячок неуверенности?  В  расцвете  сил
рыцарь к ужасу друзей и семьи сбросит доспехи, уйдет в пещеру или примкнет
к странствующим паломникам?
     Все-таки это самый легкий путь искать Истину. Отсечь шумный  мелочный
мир, лживый и продажный, отгородиться стеной  отшельничества,  остаться  с
Богом наедине. Без боли нет  рождения.  Душа  просыпается  лишь  от  боли,
страданий. Душа либо страдает, либо спит. Когда говорят, "душа  радуется",
то под душой подразумевают что-то другое.
     Что ж, малое отшельничество -- еще не самая большая  боль.  Есть  еще
Большое!
     Расставшись с каликами, добрели до ближайшей деревни, сторговали  для
Томаса коня. Чуть было не  купили  и  Олегу,  но  принесло  жену  хозяина,
подняла крик, вцепилась мужу ногтями в лицо, купленного уже коня  отстоять
бы, и Олег с Томасом поспешно отступили. Томас заикнулся  было  предложить
вдвое больше за коня, но Олег вытащил друга из дома:
     -- Здесь земля богатая, села одно за другим. Купим еще краше.
     -- Неловко, сэр калика! Я, рыцарь-крестоносец, на коне,  а  служитель
религиозного культа...
     Олег сдержанно усмехнулся. В начале путешествия отважного  рыцаря  не
мучила совесть, что рядом  с  покрытым  роскошной  попоной  конем  тащится
покрытый дорожной пылью и грязью измученный странник. Благородному  рыцарю
еще старым Богом положено быть на коне,  а  простолюдину  под  конем,  что
молодым Богом Христом освящено и закреплено! Легко сползаем к худшему,  но
и к человечности, оказывается можно прийти достаточно быстро.
     -- Сэр Томас, -- сказал он обещающе, -- во-о-он от того холма я поеду
на таком жеребце, что твой конь покажется крестьянской лошадкой!
     Томас ревниво перевел взгляд  на  коня,  на  котором  сидел.  Удалось
купить огромного могучего битюга,  явно  завезенного  из  северных  стран,
заплатил втрое дороже, но что деньги, если  на  кону  рыцарская  честь?  А
монеты достались легко, если верить калике, который их где-то не то нашел,
не то отобрал у пробегающего мимо зайчика.
     Калика на ходу часто касался  кончиками  пальцев  оберегов,  и  Томас
косился на них с двойственным чувством. Языческие,  нечестивые  деревяшки,
но Пречистая Дева  в  своей  непонятной  милости  пока  что  дозволяет  им
существовать, ибо ничто на свете не совершается без ее ведома.
     -- Если там не купим, -- сказал он решительно, -- то меняемся!
     Он уже видел  впереди  по  дороге  пять  домиков,  десяток  сараев  и
торчащий к небу шест колодца. Вряд  ли  там  отыщется  даже  лишняя  коза,
придется слезть с коня, утруднив тело, зато облегчив душу.
     Олег искоса посматривал на рыцаря, что ехал как закованная  в  железо
башня, -- непоколебимый и несокрушимый. Синие глаза потемнели, подернулись
дымкой, словно мужественная душа витает в несвойственных ей сомнениях. Все
еще среди калик, слышит запах  немытых  тел,  звон  тяжелых  цепей,  видит
ужасающие язвы, где железные вериги протерли живое мясо до  кости.  А  еще
его отважный друг, тоже калика, объяснил как-то странно жалостливо, отводя
глаза,  что  только  они  --  люди,  остальные  --  долюди.  Томас   тогда
справедливо возмутился, воспылал  праведным  гневом  на  нечестивые  речи,
теперь же втихомолку поворачивал слова друга  и  так  и  эдак.  Когда  ели
жареную печень, Олег еще спросил ехидненько, чем же,  дескать,  отличается
человек от зверя? Томас с ходу выпалил,  что  человек  может  говорить,  а
зверь нет. Речью отличается, значит. Разумом. Но Олег  заявил  сразу,  что
звери тоже перекликаются: кто  воем,  кто  щебетом,  кто  писком.  Значит,
человек лишь самый смышленый из зверей и самый  лютый,  ибо  убивает