о менестрель вплотную не  приближался,
руки готовы послать стрелу при малейшем подозрительном движении.
     Олег чувствовал мокрую  грязь  на  лице,  прополз  по  руслу  недавно
пересохшего ручья, вывозился, как свинья, зато почти неотличим от таких же
серых грязных валунов, весь в налипших листьях, стеблях  сухой  травы,  на
щеках висят травинки и комочки сухой земли...
     Менестрель шел осторожно, посматривал не только на кровавый след,  но
и кругом. Капли  крови  вели  к  поваленным  деревьям,  которые  задержали
падение Олега, там переплелись ветками четыре валежины  --  лучшее  место,
чтобы прятаться. На губах менестреля начала  проскальзывать  торжествующая
усмешка, но двигался все так же настороженно,  цепко.  Он  был  прекрасным
охотником, и если бы шел по следу раненого медведя или даже льва, то уж  с
легкостью выследил бы и добил.
     Олег лежал, вжавшись в землю,  боялся  дышать.  Левое  ухо  прижал  к
земле, слышал каждое движение, каждый шаг. Не видел менестреля,  но  чутье
подсказало, что тот прошел мимо, начинает удаляться.
     Олег приподнялся на дрожащих руках,  увидел  в  двух  десятках  шагов
впереди согнутую спину. Менестрель шел крадучись, готовый в  любой  момент
развернуться, отпрыгнуть, упасть под защиту кустов. Лук он уже натянул  до
половины, глаза его всматривались в переплетение ветвей и  корней  могучих
валежин, железный наконечник блестел, как влажный язык огромной змеи.
     Олег с трудом поднялся, стараясь  не  наступать  на  правую  ногу  --
занемела, отказывалась  слушаться.  Менестрель  удалился  еще  на  десяток
шагов, Олег неуклюже примерился, словно держал  нож  впервые  в  жизни,  с
силой швырнул. В глазах потемнело, он зашатался, растопырил руки,  пытаясь
удержать равновесие.
     Впереди раздался судорожный  всхлип.  Менестрель  резко  развернулся,
стрела сорвалась с тетивы, пролетев над головой  Олега.  Глаза  менестреля
были безумно вытаращены, кровь совсем отхлынула от бледных  щек,  он  стал
мертвенно желтым. Поспешно выхватил  другую  стрелу,  наложил  на  тетиву,
натянул, прицелился в Олега. Щелкнуло, стрела пролетела  мимо.  Менестрель
оскалился, качнулся, изо рта  потекла  кровь.  Он  медленно  опустился  на
колени, глаза все еще с изумлением смотрели на Олега. Лук выпал, скользнул
вниз по траве.
     Олег  подошел,  сильно  хромая  и   подволакивая   ногу.   Менестрель
закашлялся, кровь забрызгала подбородок, прохрипел:
     -- Ты сумел... Я недооценил...
     -- Кто послал? -- потребовал Олег.
     Менестрель чуть качнул головой, в глазах зажглись искорки:
     -- Заставить не сможешь... Я уже мертв...
     Олег хмуро кивнул. Если нож ударил  как  должен,  то  кончик  лезвия,
пропоров мышцы спины, пробил сердце.
     -- Тебя сжечь или зарыть? -- спросил Олег.
     Кровь выплескивалась изо рта менестреля  неровными  толчками,  сердце
еще цеплялось за  жизнь.  Грудь  часто  вздымалась,  там  хлюпало,  словно
плескалась огромная рыба. Менестрель ответил угасающим голосом:
     -- Я огнепоклонник...
     -- Все четыре стихии священны,  --  добавил  Олег  быстро.--  Я  могу
похоронить тебя по твоему ритуалу. Скажешь?
     Глаза  менестреля  закрывались,  он  пошатывался,  стоя  на  коленях.
Прошептал едва слышно:
     -- Возьми мой меч... Отдал за него сорок коров и двух коней...
     -- Именем Заратуштры, -- потребовал Олег на языке фарси.-- Кто послал
тебя?
     -- Владыки Мира...
     Он упал лицом вниз, уже мертвый. Олег вытащил из спины свой нож --  в
самом деле достал сердце! -- вытер о плечо менестреля. В карманах  убитого
обнаружил несколько золотых монет, забрал, тяжело полез наверх. Кровь  уже
остановилась, но чувствовал себя таким слабым, что  не  отбился  бы  и  от
воробья. Менестреля не сумел бы похоронить  по-европейски,  даже  если  бы
хотел. К счастью, по законам огнепоклонников их нельзя закапывать в землю,
сжигать, бросать в воду -- все четыре стихии священны, осквернять  трупами
нельзя, мертвое тело надлежит оставлять открыто, дабы хищные птицы и звери
похоронили мертвеца в своих желудках, а мелочи доедят муравьи и жуки.
     Он дважды терял сознание, пока добрался до шалаша.  Рой  зеленых  мух
сплошным одеялом покрыл труп Ганима и арбалетчика,  к  ним  уже  проторили
дороги крупные желтые муравьи. К трупам они бежали с поджатыми брюшками, а
обратно  --  с  раздутыми.  В  крохотных  челюстях  Олег  углядел  красные
волоконца мяса.
     Кони фыркали, пятились от залитого кровью человека.  Олег  выгреб  из
тайника сумку с золотыми монетами, кляня себя,  что  прятал  так  глубоко,
привязал поперек седла лошади Ганима, сам с великим  трудом  взобрался  на
жеребца арбалетчика.
     Когда он подъезжал к  воротам  замка  Горвеля,  его  ждали  стражи  с
обнаженными мечами. Ворота  торопливо  распахнули,  сам  Горвель  поспешил
навстречу и помог слезть с коня.  Лицо  рыжебородого  хозяина  замка  было
мрачным, в глазах блистали молнии. Он  сжимал  кулаки,  орал  на  стражей.
Примчался Томас, уже в полных доспехах,  разве  что  забрало  не  опустил.
Крикнул издали тревожно:
     -- В сече побывал, сэр калика?.. Там еще кто-нибудь остался?
     -- Ваш менестрель  с  приятелями,  --  ответил  Олег  угрюмо.  Он  из
последних сил боролся с дурнотой.-- Но ежели горишь послушать их  песни...
придется идти самому. Они вряд ли скоро... вылезут из оврага.

     Глава 9

     У Горвеля задержались на двое суток. Хозяин замка орал, настаивал  на
двух неделях, ссылался на жуткую рану сэра калики, а в пирах да охотничьих
забавах все быстренько залечится, однако к его  огорчению  раны  язычника,
кем без сомнения был этот пилигрим, затягивались по  неизъяснимой  милости
Христа удивительно быстро. Уже на утро второго дня на месте раны  багровел
лишь безобразный шрам, да и тот на глазах опадал, терял синюшный  оттенок,
белел, начинал сливаться с остальной кожей.
     Горвель посматривал на калику исподлобья. Все было ясно в  его  мире,
но с приходом боевого друга сэра Томаса и  языческого  паломника  начались
странности. Исчез менестрель, внезапно оказался вовсе  не  менестрелем,  а
наемным  убийцей...  впрочем,  он  же  в  самом  деле  был   замечательным
менестрелем! Пусть он, сэр Горвель, меднолобый дурень,  не  разбирается  в
поэзии,  но  и  леди  Ровега   заслушивалась   песнями   этого   странного
певца-наемника... Но и леди Ровега может ошибаться -- женщина! -- однако и
другие владетельные рыцари одаривали его за  песни,  переманивали  друг  у
друга! Невозможно понять, что заставило  изнеженного  менестреля  оставить
теплое место у камина, уйти в ночь в охоте за незнакомым человеком.
     А этот мирный паломник вызывает еще больше вопросов. Если на нем  так
быстро рассасываются шрамы, то чистая кожа еще не доказательство,  что  на
ней уже не рассосались шрамы пострашнее, полученные в странствиях.  А  кто
получает боевые раны, тот обычно знает с какого конца браться за меч. Да и
стрелы судя по восторженным рассказам сэра Томаса и  этой  женщины  Чачар,
странный паломник метать где-то  научился.  Вряд  ли  в  мирных  молитвах,
постах или созерцаниях своего пупа!
     О менестреле поговорили и забыли,  но  не  прекращались  возбужденные
разговоры о пяти тысячах золотых  динаров,  которые  нашел  у  разбойников
калика.  Монах-духовник  сгоряча  хулил  Богородицу,  что  послала   такое
богатство язычнику. Томас едва не прибил дурака, заступаясь  за  Пречистую
Деву. Хозяин замка, Горвель мрачно  напомнил,  что  разбойники  не  совсем
добровольно отдали  золото,  не  всякий  сумел  бы  взять.  Ясно  же,  что
Пречистая Дева помогла. Наверное, язычник не безнадежен. Дева не последняя
дура, чует будущего христианина. Возможно, он  уже  в  чем-то  христианин,
хотя еще не подозревает!
     В первый же день, когда Олег, шатаясь в седле, добрался до замка,  он
спросил Томаса:
     -- Вспомни, кто у тебя остался из могущественных врагов?
     Чачар заботливо перевязывала ему бок, удивляясь крепости мышц,  Томас
подливал калике в кубок вина, морщил лоб:
     -- Разве что сэр Грегор Блистательный... Или сэр Балдан, я вышиб  его
на турнире прямо под ноги несравненной Бурнильды...  В  грязь,  на  полном
скаку...
     -- Не заклятых, а могущественных!
     -- Гм, с королями не ссорился... Как мне кажется.
     Он страдальчески морщил лоб, перебирал всех, кому где-то наступил  на
ногу или задел локтем, но Олег уже  слушал  краем  уха.  Даже  королям  не
повинуются так слепо, бездумно. Лишь ассасины слепо выполняют указы  своих
шейхов, но менестрель -- чистый франк, как и Ганим, хоть и маскировался  в
своем зеленом халате под сарацина. Свободные гордые франки -- не фанатики.
Молодую Европу вообще не охватила еще сеть  тайных  обществ,  как  древний
Восток, погрязший в мистике, таинствах, пророчествах,  поисках  астральных
путей для человечества, где не гнушаются вполне земными ядами,  убийствами
из-за угла.
     Внезапно его словно осыпало морозом. Кровь отхлынула, как сквозь вату
услышал встревоженный голос Чачар:
     -- Больно?.. Потерпи, еще чуть-чуть...
     Зачем обманывать самого себя, подумал он горько.  Ясно  же,  что  под
Владыками Мира менестрель подразумевает Семерых  Тайных.  Эти  бессмертные
маги не знают поражений, идут к зримой цели. Политики  не  прекраснодушные
мечтатели.  Перемалывают  своими  жерновами  целые  королевства,  империи,
народы, нации,  религии,  верования.  Для  них  убить  героя,  короля  или
императора -- что раздавить тлю.
     -- Отдохни, -- велел он Чачар.-- Иди, не дуй губки... Надо поговорить
по-мужски с сэром Томасом.
     Прекрасные глаза Чачар мгновенно  наполнились  слезами.  Запруда  век
едва удерживала напор сверкающей  влаги.  Томас  беспомощно  посмотрел  на
Олега. Калика сказал сквозь зубы:
     -- Чачар!
     Запруда прорвалась, водопады слез хлынули по бледным щекам, но  голос
калики был настолько странным, что ее как ветром выдуло из комнаты.  Томас
встревоженно подсел на ложе к Олегу:
     -- Очень больно?
     -- Сэр Томас, знаешь ли ты, что за твоей чашей  охотятся  не  простые
грабители?
     Томас подумал, меланхолично пожал плечами:
     -- Нет, но... какая разница?
     Олег зло стиснул челюсти, пережидая приступ боли, усилием воли послал
приказ очистить кровь от грязи, дабы не случилось нагноение, добавил  жара
в месте раны -- больно, но заживет быстрее. Сказал изменившимся голосом:
     -- За чашей охотятся могущественные люди. Пока что  посылают  наемных
убийц, грабителей, разбойников, но когда-то вмешаются  сами.  Может  быть,
откажешься от нее? Ради спасения жизни?
     Томас прямо смотрел на друга:
     -- Спасибо... Но разве жизнь так  уж  дорога?  Честь  дороже,  правда
дороже, любовь дороже... Многое дороже,  чем  наши  короткие  жизни.  Чего
цепляться за такую малость? Хотят чашу,  пусть  попробуют  взять.  Я  буду
защищать, кто бы ни пытался отнять.
     Олег  огляделся  по  сторонам,  приблизил  голову  к  Томасу,  сказал
негромко:
     -- Тогда я скажу, кто хочет заполучить твою чашу. А ты,  может  быть,
скажешь мне, зачем им это понадобилось... И подумаешь еще  раз.  Вдруг  да
передумаешь, решишь отдать... Я не стану тебя винить, Томас! Противники --
несокрушимые. Зовут их Семеро Тайных  Мудрецов.  На  самом  деле  это  они
правят миром -- короли, императоры, султаны и шахи в их руках  не  больше,
чем пешки на шахматной доске!
     Томас смотрел недоверчиво,  но  щеки  против  воли  вспыхнули  жарким
румянцем, он оживился, подсел ближе, наклонился. Олег продолжал шепотом:
     -- Они бессмертны. Их можно убить, но  без  насилия  они  могут  жить
бесконечно долго. Они видели рождение, расцвет и разрушение многих империй
древности, они лучше других понимают сокровенные, скрытые от простых  глаз
причины падений и взлетов новых народов, царств, а  за  тысячи  лет  жизни
поняли секреты власти. Постепенно научились подправлять  развитие  царств:
иных подталкивают к расцвету,  других  умело  приводят  к  гибели.  Ты  не
поверишь, но иногда достаточно в нужный  день  и  час  устроить  драку  на
базаре,  в  результате  которой  гибла  династия  древних   царей,   гибло
государство...  А  на  окраине  стремительно  вырастало  новое:   сильное,
здоровое, молодое. Обычно -- более справедливое,  достойное.  Да-да,  они,
как правило, губят жестокие царства, поощряют добрые, поддерживают  народы
с добрыми нравами и милосердными обычаями...
     -- Они чтут Христа? -- перебил Томас.
     Олег запнулся, болезненно  наморщил  лоб,  придумывая  ответ.  Рыцарь
напряженно следил за лицом калики, не понимал -- что сложного? Чтут Христа
-- свои, отвергают -- язычники, неверные.
     -- В общем-то... чтут. Если брать в целом. Ведь  до  рождения  Христа
мир тоже был  не  в  руках  Сатаны,  как  ты  знаешь.  Бог  сотворил,  Бог
присматривал, а его сын родился как бы в помощь престарелому родителю.  Но
для Семи Тайных и Христос не так уж важен... Не кипятись! Они застали мир,
когда  о  Христе  никто  слыхом  не  слыхивал,  доживут  и  до  следующего
пришествия, если состоится. Я хочу, чтобы ты не столько ломал  голову  над
их видением будущего мира, а подумал  над  опасностью,  что  грозит  лично
тебе. Ты не сможешь выстоять, когда такие сверхмогучие  люди,  вернее,  --
маги становятся твоими противниками! Но это еще не все...
     Он вздохнул, лицо его посерело. Томас придвинулся вплотную, в комнате
словно сгустился мрак.
     -- В древности была сильно развита магия, --  сказал  Олег  хрипло.--
Сейчас от нее почти  ничего  не  осталось,  но  Семеро  Тайных  пришли  из
древности! Они владеют многими могучими секретами. Я не знаю смертных,  не
знаю королей или героев, которые могли бы выстоять... Даже просто  драться
с ними!
     Лицо его было осунувшееся, скорбное.  Томас  ощутил  горячее  чувство
нежности к одинокому калике, непроизвольно протянул руку, обнял за плечи:
     -- Сэр калика! Драться можно всегда.
     -- Драться, -- повторил Олег невесело, -- зная, что погибнешь?
     -- Разве не знал отважный Роланд, что идет на смерть? Разве не шагнул
навстречу гибели Беовульф? Не шли на славную гибель тысячи  героев,  зная,
что жизнь коротка, а слава вечна? Сэр калика, будь эти Семеро Тайных  даже
древними языческими богами, им  не  испугать  меня.  Убить  могут,  но  не
заставят отдать Святой Грааль добровольно.
     Что-то в голосе рыцаря заставило Олега спросить осторожно:
     -- Не веришь в их существование?
     Томас помялся, ответил, уведя глаза в сторону:
     -- Верю в опасных противников. А вот в чудеса...  Верю,  что  в  мире
есть чудесное, что за морями есть люди о трех  головах,  летающие  рыбы  и
говорящие кони, ... иначе в мире жить станет совсем тошно! Но, дорогой сэр
калика, я не верю, что чудеса могут стрястись со мной или  в  тех  местах,
где я бываю.
     Он смотрел честными простодушными глазами. Олег сказал со вздохом:
     -- Прекрасное мировоззрение! Европейское от холки  до  копыт.  Дорогу
новым народам, потеснись, старые империи... Но  ты  все-таки  подумай  над
тем, что я сказал. Чудес не  бывает  вообще,  но  в  этом  ма-а-а-ахоньком
случае могут произойти.  Обязательно  произойдут,  если  не  добудут  чашу
руками наемников или воров.
     Томас поднялся, с грозным видом похлопал  ладонью  по  рукояти  меча.
Железная перчатка глухо позвякивала.
     -- Пусть попробуют! Разве сюда вбит  не  гвоздь,  окропленный  кровью
Христа? Разве не подлинное древо его креста в этой рукояти?
     Олег поморщился:
     -- Брось, Томас. Подделка.
     Томас отшатнулся:
     -- Да как ты... да как смеешь? Как ты можешь?
     -- Ты в дереве разбираешься? Скажи, что за порода?
     Томас сказал уверенно:
     -- Из дуба, слепой видит!  Из  чего  ж  делать  рукоять  благородного
рыцарского меча, как не из старого мореного дуба, самого  благородного  из
деревьев?
     -- Гм... Рукоять -- да, но крест... Гвоздь не вобьешь, только  пальцы
изранишь. Вашего бога распяли на кресте из  осины!  Вообще  у  вашей  веры
какая-то странная вражда с этим бедным деревом. Осина -- единственная, кто
не признала вашего бога при бегстве в Египет, то-бишь, не склонила  ветви,
а когда вели на Голгофу -- не дрожала от жалости и  сострадания.  Говорят,
все деревья опустили ветви и листья!  Брехня,  конечно.  Пороли  его  тоже
осиновыми прутьями. Крест, как я уже сказал, из осины.  Правда,  на  осине
удавился Иуда...
     Томас слушал, раскрыв рот. Олег проворчал задумчиво:
     -- Что за упрямое дерево?  Дрожит  от  страха,  но  стоит  на  своем.
Гордое! А началось еще  при  сотворении  мира.  Осина  тогда  единственная
отказалась выполнить какую-то работу, что все деревья сделали...  На  Руси
нельзя в грозу прятаться под  осиной,  ибо  Перун  бьет  в  нее,  стараясь
попасть в беса, что всегда прячется под  осиной.  Однажды  он  так  влупил
молнией, что кровью забрызгало до самой вершинки, с той поры листья  осины
такие красноватые. А дрожат еще и потому, что  между  корнями  спят  бесы,
чешут спины. Про осиновый кол, что забивают в упырей, сам знаешь...
     Голос его упал до шопота, он уже забыл о Томасе, разговаривал  сам  с
собой. Томас задержал дыхание. Откуда калика знает как пороли и распинали?
Или правду говорил полковой прелат, что один свидетель все  еще  ходит  по
земле?
     За ночь стены замка остыли, в сумрачных каменных залах  стало  зябко,
как часто бывает летом в пустынных странах: днем от жары истекаешь  потом,
яйцо, закопанное в песок, испекается, а ночью зуб на зуб не попадает. Олег
нашел Чачар у жарко натопленного камина. Уже умытая,  свеженькая,  крепкая
как налитое сладким соком яблочко, сидела  на  крохотной  скамеечке  перед
жарко пылающей  печью,  подбрасывала  в  огонь  березовые  чурки.  Сапожки
сушились на железной решетке, босые ступни зарывались в звериную шкуру  на
полу.
     Она подняла навстречу калике раскрасневшееся от жара лицо. На  пухлых
щеках играли нежные ямочки:
     -- Милый Олег, тебе надо лежать! Такая рана...
     -- Зажило как на собаке, -- отмахнулся  Олег.--  Это  на  благородных
заживает кое-как. Мы уже два дня гостим, пора и  честь  знать.  Горвель  в
замке? Или уехал на охоту?
     Чачар пугливо оглянулась, прошептала:
     -- Слышал? Сегодня  ночью  прибыл  таинственный  гонец.  Сэр  Горвель
заперся с ним в покоях, не допустил даже леди Ровегу.
     -- У Горвеля большое хозяйство, -- пробормотал Олег,  сердце  сжалось
от нехорошего предчувствия.-- Да и места неспокойные! Король мог оповещать
вассалов, что близится новое выступление сарацин.
     -- Они спорили! Кричали! -- Чачар оглянулась по сторонам,  прошептала
еще таинственнее.--  Я  случайно  проходила  мимо  двери...  Гость  что-то
требовал, а наш хозяин не соглашался. Тогда гость заорал на него, грозил!
     -- Слышала хорошо?
     -- У  меня  развязался  шнурок,  я  остановилась  поправить.  Так  уж
получилось,  что  когда  наклонилась,  увидела  сквозь  замочную  скважину
Горвеля и гонца. Поверишь ли, у Горвеля лицо было несчастное, униженное!..
Я считаю, мужчин нельзя так унижать. Никогда! Мужчина без гордости --  уже
не мужчина...
     -- Что требовал гонец? -- поторопил Олег.
     -- Не поняла... Видела только странный жест рукой в воздухе: круг,  а
потом вроде бы крест. Именно тогда Горвель побледнел,  поклонился.  Сперва
эта дура-жена с  ним  так  обращается,  все  ей  не  так,  потом  случился
менестрель, я все поняла! А когда вчера леди Ровега  сказала,  что  он  не
умеет выстроить замок, я едва не крикнула: дура, а  ты  умеешь?  Настоящая
женщина от мужчины ничего не требует, он и так отдаст  все,  что  добудет.
Его нужно поддерживать, помогать, утешать...
     -- Гонец у Горвеля? -- спросил Олег напряженно.
     -- Говорят, уехал до рассвета.
     Ее личико было безмятежным, красные блики пылающего  камина  прыгали,
сверкающей россыпью отражались в крупных блестящих глазах. Даже румянец не
поблек, словно крепко спала всю ночь.