даже
себе подобных, но все равно зверь, а не человек. Так чем же отличается?
     Неужто веригами, думал Томас сердито.  Он  бросал  украдкой  пытливые
взгляды на шагающего справа от коня калику. Дорожная пыль  вздымается  при
каждом шаге, калика посерел, его загорелые плечи и душегрейка стали одного
цвета, потное лицо блестит.
     Конечно, сказал Томас сердито, ни один зверь не оденет на  себя  цепи
или другую тяжесть. Как и все люди. Благородные или  простолюдины.  А  что
такое -- люди? По словам калики, это те, кто  еще  зверь,  недочеловек.  А
есть и те, которые вышли из зверей  в  люди.  Таких  немного,  потому  для
большинства -- странные, непонятные. Но что такое всем понятное? Что-то не
слишком трусливое, но и не храброе, не полный дурак, но и  не  мудрец.  Не
хиляк, но и не силач... Так что богатыри, мудрецы, пророки, герои  --  все
странные.  Обычным  людям  кажутся  нелепыми...  Кому-то,  например,  даже
покажется глупым его поход из мирного богатого края, из замка на  Дону,  в
чужой мир, где на каждом шагу подстерегала смерть, где  голодал,  страдал,
нес лишения, падал с высоких башен, зачастую спал, как собака,  на  охапке
соломы... Но даже сейчас: нормально ли, что везет смертельно опасную чашу,
вместо того, чтобы бросить и поспешить в объятия любимой?
     Калика шел погруженный в думы. Томас с высоты  седла  первым  заметил
далеко впереди на дороге всадника:
     -- Ого! Боюсь, нас ожидает схватка!
     Всадник несся навстречу тяжелым галопом. Томас даже повеселел,  уходя
от несвойственных благородному рыцарю размышлений. Конь у  незнакомца  как
скала из черного базальта, а сам  всадник  выглядит  скалой  поменьше,  но
массивный, тяжелый, угрожающе сильный. Над приближающимся всадником летают
черные вороны, Томас с удивлением и  холодком  между  лопатками  не  сразу
сообразил, что это огромные комья земли, выброшенные широкими подковами.
     Человек на коне был невероятно широк в плечах, коренаст,  грузен,  от
него  веяло  древней  звериной  мощью.  Он  был  в  рубашке   из   толстых
металлических колец, на голове блестел шлем размером с пивной котел, левую
сторону груди закрывал широченный щит размером с дверь сарая, а  на  локте
правой руки вместо ожидаемого Томасом меча висела тяжелая шипастая булава.
Наискось седла совсем  не  по-рыцарски  лежало  толстое  копье  с  простым
булатным наконечником.
     Всадник придержал коня.  Они  съехались  на  расстояние  пяти  шагов,
остановились. Всадник  оценивающе  рассматривал  Томаса  --  бесцеремонно,
откровенно. Томас нахмурился, надменно выпрямился. Рука дернулась опустить
забрало, но сдержался -- знал эти ревнивые  взгляды.  Разбойники  нападают
ради добычи, но есть порода странных --  опять  же  людей!  --  в  молодой
Британии их зовут странствующими  рыцарями,  что  бродят  по  дорогам  еще
полудикого края в поисках самой схватки. Не успокаиваются, пока не  отыщут
рыцаря сильнее, да и потом еще пробуют поквитаться, не получая от кровавых
схваток ничего, кроме ран и увечий. Томас  раньше  сам  был  таким,  да  и
сейчас такой, но то ли отшельник подействовал, то ли  недавняя  встреча  с
сорока каликами выбила из колеи, но сказал первым, вполне мирно:
     -- Приветствуем незнакомого рыцаря! Пусть дорога твоя будет короткой.
     Незнакомец смерил его хмурым взглядом, не шелохнулся, только проревел
густым голосом, похожим на рев рассерженного медведя:
     -- Короткой? Уж не ты ли ее укоротишь?
     -- А что, можно попробовать.
     -- Надо бы померяться силушкой, -- согласился незнакомый  богатырь.--
Я пока что равных не встречал, а  ты  выглядишь  крепким  дубком...  Среди
поединщиков не припомню. Но сперва дело,  а  забавы  опосля.  Откеля  путь
держите?
     Томас заметил, что всадник с явной недоброжелательностью посматривает
на Олега. Тот, напротив, смотрит на  всадника  с  симпатией,  со  странным
сочувствием. Опережая рыцаря, что  вспыхнул  от  требовательного  вопроса,
Олег ответил ровным благодушным тоном:
     -- Из Иерусалима.  Поклонились  Гробу  Господню,  что  крестоносцы  в
прошлом году отвоевали у сарацинов, искупались в  Иордане,  в  кипарисовых
рощах побыли... Идем обратно.
     -- Через Царьград?
     -- Другой дороги еще не придумали.
     -- Что там сейчас? -- потребовал всадник грозно.
     Томас нахмурился, со стуком опустил забрало и широким жестом  хлопнул
себя по бедру, где торчала рукоять меча.
     -- Неспокойно, -- ответил Олег мирно.
     -- Новые народы нападают?
     -- Варвары?.. Они тоже, но сейчас поговаривают там Идолище появилось.
Какие-то церкви разграбили,  иконы  вышвырнули,  церковными  ризами  коней
вместо попон укрывают...
     Всадник побагровел, стал устрашающе огромным. Выпуклые глаза налились
кровью, прохрипел лютым голосом, переходящим в свирепый рык:
     -- Почему допустили?
     Олег раздраженно повел плечом. Он, как заметил Томас с  удовольствием
за друга, смотрел на огромного воина без всякого страха.
     -- Давно ли мы, россы,  --  сказал  Олег  недовольно,  --  ходили  на
Царьград? А теперь вдруг стали его защитниками?
     -- Там наши христианские святыни! -- проревел всадник.
     -- Не мои, -- ответил Олег сухо. Лицо его потемнело.-- Вовсе не наши,
дубина.
     Томас вмешался, боясь, что всадник неправильно истолкует слова калики
как слабость или трусость:
     -- Нам плевать на ваши  святыни  правокефалия!  Я  левокефал,  а  мой
благородный друг, хоть и бредет пешком -- он герой с  причудами  --  вовсе
исповедует свою древнюю веру отцов и даже, возможно, прадедов.
     Всадник сказал, не поворачивая огромной головы к блестящему рыцарю:
     -- Заткни пасть, железяка!.. А ты, калика, как  не  стыдно?  Встречал
тебя однажды, еще больше о тебе слышал. Вдвое сильнее меня, но бродишь  по
дорогам аки птаха небесная, что кизяки клюет!  Смелости,  ухватки  в  тебе
нету. Взял бы Идолище поганое за лапу или что там у  него,  шмякнул  бы  о
стену, чтобы весь дворец затрясся, а маковки церквей посыпались! Мокрое бы
пятно осталось, тут бы и делу конец.
     Томас яростно пыхтел, обнажил меч до половины и горячил удилами коня,
выбирая позицию для удобного удара.
     Олег ответил раздраженно:
     -- Какое мне дело до драк внутри чужого города?..  Там  каждый  месяц
появляется новое Идолище. Со своими  сторонниками!  Только  своего  вожака
зовут пророком, а чужого -- Идолищем. А те -- наоборот, хотя для меня  это
выкапанные близняки. Царьград -- гнилой город. Если царьградцам едино, кто
ими правит, то какое дело нам?
     Богатырь вытаращил глаза, задышал тяжело:
     -- Да как ты... Да ты что?.. Царьград -- святой город!  Там  патриарх
православный, оттуда наша вера русская пришла!
     Олег снова потемнел лицом, даже скрипнул зубами. У  него  было  такое
лицо, словно сердце пронзила злая  боль.  Томас  сразу  люто  возненавидел
чужака, выдернул  меч,  развернул  коня  и  заставил  его  попятиться  для
разгона.
     -- Русская, -- повторил Олег мертвым голосом. Щека его дернулась,  он
стоял бледный как мертвец.-- Твой  патриарх  гнет  шапку  перед  Идолищем,
базилевсом, любым князьком,  кто  его  держит  в  кулаке.  Вон  те  левые,
католики, все-таки не кланяются! Для них  вера  --  это  вера,  власть  --
власть. Словом, дурень ты с короткой памятью... Впрочем, ты ли виноват?
     Всадник поедал его огненными глазами. От него едва не шел сизый  дым,
раздулся, схватился за булаву, но с огромным усилием смерил себя,  гаркнул
люто:
     -- Дурень? Аль я не помню, что у нас на святорусской  земле  завсегда
была вера Христова?.. Отцы-прадеды  молились  Христу  и  Николаю-Угоднику!
Язычник ты поганый, гореть тебе в геенне огненной!.. А ну,  скидывай  свое
отрепье! И лапти скидывай!
     Томас пригнулся к луке седла, крикнул во весь голос:
     -- Сэр калика! В сторону!.. А ты, невежа, укрепись духом, прежде  чем
я его вышибу к твоему дурацкому православному Христу, который  в  подметки
не годится нашему, католическому!
     Олег повернулся как ужаленный, вскинул руки над головой:
     -- Сэр Томас!..  Сэр  Томас!..  Укроти  праведный  гнев.  Религиозный
диспут как-нибудь в другой раз, а сейчас у нас дела!
     К изумлению и негодованию Томаса он быстро разделся, сбросил лохмотья
плаща, в которых торчали репьи, колючки,  где  налипла  лягушачья  икра  и
зеленый мох со спин чудовищ. Сбросил  портки  и  даже  стоптанные  сапоги,
которые богатырь нахально обозвал лаптями.
     Томас растерянно вертел в руке  меч,  щеки  заливала  краска  жгучего
стыда, не  мог  видеть  униженного  друга,  уже  решил  было  игнорировать
настойчивую просьбу не вмешиваться, будь  что  будет,  если  погибать,  то
вдвоем, не жизнь дорога, а честь... Как  вдруг  богатырь  грузно  слез  со
своего звероподобного коня, швырнул на дорогу шлем,  расстегнул  и  бросил
следом тяжелый пояс, ухватил за края кольчугу, что доставала до коленей, с
натугой содрал через голову, звеня нашитыми булатными бляхами.
     Конь под Томасом нервно танцевал. Челюсть рыцаря  отвисла  по  шестую
заклепку. Богатырь снял все доспехи, даже  красные  сапоги  с  серебряными
набойками на загнутых носках!
     Молча, не глядя друг на друга, влезли  каждый  в  одежду  другого,  у
Томаса глаза снова полезли на лоб: кольчуга богатыря  на  калике  в  самый
раз, если не  тесновата  в  плечах,  а  исполинскую  булаву  повертел  как
щепочку, небрежно повесил за ремешок на крюк седла. Сапоги пришлись впору,
как и шлем.
     Богатырь напялил лохмотья с явным отвращением, вздохнул,  сказал  уже
другим голосом:
     -- До Царьграда отсель сколько верст?
     -- Полсотни верст с гаком, -- ответил Олег.
     Он вспрыгнул на черного жеребца, тот повел огненным  глазом,  оскалил
зубы  и  хищно  прижал  уши.  Олег  похлопал  по  широкому   лбу,   сказал
успокаивающе:
     --  Ну,  волчья  сыть,  не  свалишься  по  дороге?..  Исполать  тебе,
богатырь. Верю, что ниспровергнешь Идолище, хотя тем ли надо заниматься?..
То ли Идолище низвергать?
     -- Спасибо на добром слове, -- буркнул богатырь.-- Не  понимаю  тебя,
хоть убей!.. Мимо ж ехал. А мне полсотни верст с  гаком,  да  в  гаке  еще
сотня...
     Он повернулся и, не тратя слов, пошел быстрыми  шагами  по  дороге  к
Константинополю. Томас с недоумением смотрел ему вслед. Нескоро он  тронул
коня, подъехал к нетерпеливо ожидающему калике в непривычных  для  взгляда
Томаса доспехах, сказал потрясенно:
     -- Сэр калика, я чую великую тайну!
     -- Даже великую! Тайны нет, сэр Томас.
     Он ехал рядом с Томасом, возвышаясь почти на голову,  а  конь  Томаса
выглядел жеребенком рядом с громадным вороным зверем, что  яростно  сопел,
косил налитым глазом на соседа, готовясь куснуть.
     -- Он сказал, что ты вдвое сильнее...
     -- Это великий богатырь  земли  Русской,  Илья  Муромец.  Великий  не
силой, хотя среди богатырей нет равных в мощи, а великий жертвенностью.  У
него нет ни жены, ни полюбовницы, ни детей, ни родителей -- только Русь! В
зрелом возрасте приехал в Киев, с той поры бережет и защищает только Русь.
Как умеет, конечно. Это его любовь, его страсть, его жизнь.
     -- Гм... Киев-то ваше Дикое Поле?
     -- Почему так?
     -- У него лицо человека, который  годами  спит  под  открытым  небом,
положив под голову седло, и  не  больно  привык  общаться  за  праздничным
столом.
     -- Ты прав, сэр Томас. Не сердись, он всю жизнь проводит  на  заставе
богатырской. Русь все-таки велика, хоть ты никак  не  можешь  отыскать  ее
между  исполинскими  королевствами  Польши   и   Чехии.   Муромец   загодя
перехватывает врагов и насильников. Летом его  палит  солнце,  зимой  жгут
морозы, осенью хлещут дожди. Ведь любой встречный, кто идет незванно через
границу -- враг!
     Томас  медленно  наклонил  голову,  как  бы  принимая  извинения   за
грубияна, который просто не мог быть другим:
     -- Понимаю... Но я все-таки не стерпел бы. Он так тебя оскорблял!
     Олег, все еще чужой и непривычный Томасу  в  доспехах,  отмахнулся  с
великой небрежностью:
     -- А я не оскорбляюсь, как уже говорил. Мне стыдно, что за его спиной
прячусь. Я ведь не вдвое сильнее, как он считает... Мог бы я в тиши  пещер
читать мудрые книги, если бы он не выдерживал стужу, зной и  натиск  лютых
врагов?
     Томас оглянулся назад на дорогу, спросил с сомнением:
     -- Думаешь, сойдет  за  калику?  Больно  дороден.  Да  и  смирения  с
воробьиный нос.
     -- Ему только войти во дворец!
     Он снял с седельного крюка булаву, повертел в руке, ловко подбросил в
воздух, не сбавляя ровного  шага.  Назад  булава  неслась,  гудя  и  жутко
взревывая, ремешок звучно лопотал  под  напором  встречного  ветра.  Томас
напрягся,  втянул  голову  в  плечи,  стараясь  сделать  это   как   можно
незаметнее: варварские игры выглядят чересчур опасными, пугливо косился на
калику. Тот ехал, глядя вперед, в какой-то  момент  резво  выставил  руку,
булава с чмоканьем словно влипла в  ладонь,  калика  подбросил  ее  легко,
перехватил за рукоять и снова повесил на крюк у седла. Конь под ним  шагал
ровно, чуть косил на всадника, погруженного в тяжелые думы. Томас  спросил
внезапно:
     -- Ты поменялся, чтобы Муромцу помочь... или беду впереди чуешь?
     -- И то, и другое, -- ответил Олег невесело.-- И то,  и  другое,  сэр
Томас.
     Не останавливаясь, Олег ехал  мимо  прилепившихся  у  подножия  холма
домиков,  где  в  самом  деле,  кроме  коз  и  кур,  другой  живности   не
просматривалось. Томас кивнул на деревушку:
     -- Будем заезжать?
     Олег рассеянно похлопал жеребца по шее:
     -- Нет уж, пойду пешком... на этой вот конячке.

     Глава 7

     Дорога  уходила  все  дальше  на  север,  ухоженные  поля   сменились
неухоженными, заброшенными. Все чаще попадались  высокие  каменные  башни.
Ночами там пылали факелы, днем блистало  солнце  --  сторожа  обменивались
зеркальными сигналами.
     Вскоре  повстречали  разоренную  деревню,  а  еще  дальше   виднелись
почерневшие развалины города, который калика называл Золочевым.  Городская
стена  была  разрушена  в  двух  местах,  высокие  каменные  дома  чернели
провалами  окон,  вместо  крыш  белели   свежеотесанные   балки,   уже   с
поперечинами, похожие на  обглоданные  скелеты  чудищ,  которых  Томас  не
забудет до смертного часа. Народ суетился, нахлестывал уцелевших  лошадок,
таскал кирпичи и бревна, спеша, как муравьи, сложить свою кучу заново.
     И здесь война, -- сказал Олег печально.--  Набеги,  мятежи...  Ладно,
доедем до Салтова, расстанемся  там.  Я  сверну  на  северо-восток,  а  ты
пойдешь той же дорогой, что шел на Иерусалим?
     -- Я не помню, --  признался  Томас.--  Когда  шли  освобождать  Гроб
Господень,  до  карт  ли  благородным  рыцарям?  Расспрашивали  встречных,
крестьян. Те указывали в какой стороне лежит Иерусалим. Так и двигались.
     -- Представляю! Шли не по расчету, не за добычей, а по  зову  сердца.
Потому столько дров наломали.
     -- Дров?
     -- Ну, костей. Через два дня, когда проедем через Салтов, я сверну на
дорогу, что ведет через Степь. А теперь надо только по прямой.
     -- Сэр калика... Удивительно,  но  я  еще  не  странствовал  с  более
достойным и благородным спутником! У меня нет брата, но  когда  вернусь  в
Британию, скажу -- есть!
     -- Спасибо, -- ответил Олег с неловкостью,  он  понимал,  чего  стоит
такое признание благородного рыцаря простолюдину.-- Спасибо, сэр Томас!
     Ночи стояли  теплые,  звездные,  путешественники  не  разводили  даже
костер. Впрочем, дважды огонь раскладывали для просушки  одежды;  попадали
под короткий злой ливень.
     Когда до Салтова остался конный переход, вместе с конями заночевали в
прекрасной  кипарисовой  роще,  где  посреди  удивительного   сада   росли
ухоженные яблони, груши, персиковые деревья, гранаты. Олег указал на груду
исполинских камней,  объяснил,  что  всего  десяток  лет  тому  здесь  был
роскошный летний дворец знатного вельможи, при дворце -- богатый фруктовый
сад и цветник, здесь играли дети, слышалась музыка,  песни.  Но  вдали  от
крепких городских стен и жестоких солдатских гарнизонов -- легко ли выжить
в кровавое время?
     Томас настоял, что ночью нести стражу будет он,  человек  сражений  и
воинского долга, а сэр калика, человек приватный и служитель культа,  хоть
и великий герой, но принадлежит к тому уважаемому клану, о котором  должно
заботиться. Потому пусть спит у костра, а он, герой штурма  башни  Давида,
посторожит у костра, полюбуется звездами, которые здесь  с  кулак  каждая,
ведь дома на  их  бледном  северном  небе  звезды  не  крупнее  примерзших
снежинок!
     Олег заснул, посмеиваясь. Труднее всего удержаться от сна  под  утро,
тогда и сменит самоотверженного рыцаря. А пока пусть насмотрится на  южное
небо, когда еще выберется из своей  северной  страны  Белых  Волков?..  То
бишь, Оловянных Островов... Британии... Саксоанглии...
     Томас изредка подбрасывал в огонь  сухие  ветки,  бережно  и  любовно
водил, сидя перед костром,  точильным  камнем  по  стальному  лезвию.  Меч
держал на коленях, ощупывая от кончика до крестообразной  рукояти,  где  в
основании  ручки  умелым  оружейником,  который  заодно  подковал  коня  и
выправил  нагрудную  пластину,  вделан  гвоздь  --  порыжевший  от   крови
Спасителя, с расплюснутой шляпкой, кривой,  но  чудодейственный  --  Томас
всякий раз, как вспоминал о нем, ощущал трепет в теле и прилив сил.
     Он медленно чиркал шершавым камешком по  лезвию.  Его  рыцарский  меч
перерубал железную рукоять булавы и рассекал стальной шлем, но зато кривые
сарацинские сабли, с которыми впервые познакомился на  Востоке,  рассекают
подушку, поставленную  стоймя!  Хорошая  сабля  сарацина  обязана  рассечь
легкую вуаль,  тончайший  женский  волос.  Стыдно  сказать,  но  изящество
сарацинского оружия нравилось Томасу все больше, свой английский меч  иной
раз казался молотом.
     Бережно водил камешком, подносил лезвие ближе к  огню,  всматривался.
Послышался шорох, Томас мгновенно  отпрянул  от  огня  и  ухватил  меч  за
рукоять, но перед глазами, ослепленными полыхающим костром, в черной  тьме
ярко блистали плавающие искры. Запоздало вспомнил, что калика  никогда  не
садится на страже лицом к огню.
     Сзади по голове ударили, как по наковальне, в ушах  полыхнуло  жарким
огнем. Он привстал, замахнулся мечом, но кто-то тяжелый прыгнул на  спину,
ударил снова, и Томас провалился в тьму.
     Сквозь шум крови в ушах  он  услышал  голоса.  По-прежнему  выгибался
темный купол  с  крупными  звездами,  костер  чуть  прогорел,  потрескивал
угольками. В красноватой полутьме возникали и  пропадали  темные  силуэты,
позвякивало железо. Фыркали невидимые кони, трещали кусты.
     Над Томасом из темноты нависло хмурое лицо -- широкое, с выступающими
скулами. Блестящие от возбуждения глаза  быстро  оглядели  пленника,  губы
раздвинулись, обнажая желтые изъеденные зубы:
     -- Этот цел... Второй нам стоит троих, но успели... Как думаешь,  нам
заплатили верно?
     Странный гортанный голос из темноты ответил зло:
     -- Раньше я думал, что переплатили!.. Теперь сомневаюсь.
     -- Но мы их взяли!
     -- Сонными. А если бы проснулись вовремя?
     Человек отошел от Томаса:
     -- Что сделано, то сделано. Но ты прав, можно бы потребовать  больше.
Хоть нас и предупреждали, но я таких еще не встречал!
     Томас шевельнулся, проверяя веревки. В затылке вспыхнула резкая боль,
а в висках застучали молотки. Толстая веревка туго  стягивала  руки,  ноги
тоже не двигались. Рядом  послышался  стон.  Томас  повернул  голову,  ему
захотелось умереть от стыда: в трех шагах лежал, уткнув  в  землю  залитое
кровью лицо обнаженный до пояса калика. Его  руки  были  туго  стянуты  за
спиной толстой веревкой в несколько рядов, как и ноги. В красноватом свете
костра мышцы казались вырезанными из темного дерева.
     Из темноты вынырнул приземистый человек  со  странно  плоским  жел