сли.  Из
ворот выбежало  еще  с  десяток  монахов-воинов  --  с  шестами,  копьями,
саблями, некоторые даже  со  странными  цепами,  такими  в  русских  селах
молотят  на  току  пшеничные  снопы...  Все  остановились   возле   ворот,
переговариваясь резкими щебечущими голосами, напоминая Олегу большую  стаю
мелких лесных птиц. Старший монах погнал одного обратно в монастырь,  мол,
одна нога здесь, другая там, похоже -- с донесением.
     Олег все-таки сходил к коню, вытащил из ножен меч и повернулся  лицом
к монахам. Томас стоял в двух шагах, посматривал ревниво,  украдкой  меряя
взглядом длину оружия. Меч калики не выглядел короче, хотя  у  Томаса  был
самый длинный меч во всем крестоносном войске, к тому же меч  калики  явно
тяжелее, а лезвие шире в полтора раза. Старший монах, как  заметил  Томас,
тоже не мог оторвать взгляда от сверкающего  синеватыми  огоньками  оружия
калики. Впрочем так же зачарованно, словно кролик на кобру, смотрел  и  на
огромный меч Томаса -- тот не короче монашеских копий.
     Из ворот все еще никто не выбегал с визгом,  не  прыгал,  замысловато
вихляя тонким ритуальным копьецом. В монастыре прозвучал басовитый гонг, в
воротах появился очень старый монах -- одетый пышно,  в  расшитый  золотом
халат, на голове многоэтажная шапка с бубенцами и ленточками. В  руке  нес
украшенный серебром посох  с  набалдашником  в  виде  головы  разъяренного
дракона.
     -- Старший волхв, не иначе, -- сказал Томас тихонько.
     -- Аббат, -- возразил Олег тоже шепотом.-- Или сам епископ!
     Томас засопел негодующе, но уважительно смолчал,  ибо  местный  волхв
или епископ оглядел поле схватки из-под старчески набрякших  век,  простер
перед собой дрожащие длани. С двух сторон  подбежали  монахи,  почтительно
поддержали ему вытянутые руки.
     -- Кто вы, неведомые? -- спросил пышно одетый волхв  или  епископ,  а
может, аббат.
     -- Паломники, -- ответил  Томас  почтительно.--  Едем  потихоньку  из
Святой земли, никого не трогаем, не  задеваем...  Вот  тут  монахи  вашего
монастыря нас встретили по странному ритуалу, но вон даже сэр калика, хоть
и язычник, понимает, что в чужой  монастырь  со  своим  уставом  не  прут.
Где-то ноги вытирают, а где-то не вытирают...
     Старик сказал дребезжащим голосом:
     -- Я наставник этого знаменитого монастыря.  Здесь  изучается  боевое
искусство лучшего в мире мао-шуя. Мы чтим великих героев, даже бродячих, и
просим  вас  почтить  пребыванием  древние  стены  нашего  необыкновенного
монастыря с единственно верным уставом.
     Он замер, старческие глаза неотрывно смотрели на Томаса и Олега. Руки
его опустились, но монахи остались рядом, поддерживая старца за плечи.
     -- Ну, мы не совсем уж чтобы великие герои, -- пробормотал Томас,  он
выглядел ошарашенным, а Олег, звучно хлопнул  по  металлическому  плечу.--
Пойдем, а то их и на семена не останется!  Прямо  расшибаются,  только  бы
гостеприимство выказать!
     На открытой веранде для них поставили стол из полированного орехового
дерева, постелили циновки. Олег кое-как сел, скрестив ноги,  хотя  суставы
трещали, как на морозе, -- у сарацин  научился,  а  бедный  Томас  пытался
сесть и так и эдак, наконец свирепо содрал панцирь, от  распаренного  тела
сразу дохнуло давно не мытым благородным рыцарем, сел на железные доспехи.
Блестящий  шлем  поставил  рядом  на  пол,  волосы  цвета  спелой  пшеницы
рассыпались по плечам, осветив стены золотым сиянием.
     Поглядывая друг на друга через стол, они хватали со стола  перепелов,
обжаренных  в  белой  крошке  сухарей,  нашпигованных  орехами  и   салом,
настолько нежных и сочных, что Томас съедал с  костями.  Еще  нежнее  были
фазаны,  куропатки,  скворцы  --  умело  испеченные  на  вертелах,  а   уж
запеченные в противнях вовсе таяли во рту. Томас едва  успевал  давить  на
крепких зубах ядра орехов -- мелких лесных и крупных  греческих,  а  перед
ними уже ставили  огромные  блюда  со  свиными  окороками,  нашпигованными
восточными  пряностями,  густо  утыканными  целыми  орехами,   посыпанными
искрошенными ореховыми дольками и мелко нарезанной пахучей травой.
     Перед Олегом поставили огромное блюдо с горкой  шевелящихся  копченых
колбасок, настолько красных и тонких, что сперва принял за дождевых червей
и брезгливо  отодвинул,  Томас  тут  же  ухватил  блюдо  обеими  руками  и
придвинул к себе ближе -- знал или догадался, живя среди сарацин.
     Все-таки Томас опузырел раньше,  распустил  пояс,  начал  отдуваться,
наконец отвалился от стола и лишь с завистью смотрел  на  калику,  который
невозмутимо поглощал горы мелких жареных  птичек,  печеную  рыбу,  политую
кисловатым  соусом,  мелко  нарезанные  тонкие  ломтики  молодой  оленины,
утонувшей в крупных сочных ягодах, фрукты, ягоды, снова жареное,  печеное,
вяленое и копченое мясо...
     Не выдержал, сказал ядовито:
     -- Отшельники кормятся медом и акридами! А ты, доблестный сэр калика,
второго кабана доедаешь!
     -- Сам говорил, в чужой монастырь со своим уставом  не  прут.  Лопай,
что дают, не перебирай харчей.
     -- А то бы ты предпочел акриды?
     -- С медом, -- напомнил Олег скромно.-- Но сейчас я вышел  из  малого
отшельничества, помнишь? А в Большом Уединении я живу той  жизнью,  что  и
все. Не выделяясь, не отличаясь.
     Томас смолчал, но взгляд  синих  глаз  говорил  отчетливо,  насколько
калика  не  выделяется,  принимаясь  уже  за  третьего   кабана,   запивая
водопадами  хмельных  напитков,  ячменного  пива,  заедая  горами  вареных
крабов, когда снова выхлестывает кувшины красного вина, не моргнув  глазом
ест раскормленных пятнистых змей, толстых лягушек, студенистых устриц,  на
которых Томас боялся даже смотреть, зеленел лицом, а  телом  шел  пятнами,
как эти лягушки и питоны.
     Внизу на дворе неутомимо упражнялись  монахи.  Прыгали,  кувыркались,
бились на  шестах  и  деревянных  мечах  молодые  и  немолодые  мужчины  в
одинаковых желтых халатах. В  сторонке  отдельно  махались  с  деревянными
цепами, Олег залюбовался -- в селах  нередко  дрались  цепами  деревенские
парни, но здесь монахи вообще проделывали  чудеса.  Правда,  цепа  намного
короче и легче, но надо помнить,  что  народ  здесь  хоть  и  шустрый,  но
мелковат, славянский цеп могут и не поднять, а этим облегченным  --  здесь
его кличут нунчаки -- машут легко, быстро перебрасывая  из  руки  в  руку,
размахивая над головой.
     В дальнем углу сада упражнялись самые  сильные  или  умелые.  Олег  и
Томас еще не разобрались, но там  вокруг  упражняющихся  всегда  толпились
зеваки, ахали и приседали в благоговейном  страхе,  повизгивали.  Один  из
умелых  --  или  сильных  --  разбивал  ребром   ладони   два   булыжника,
поставленные один на другой, второй страшным ударом кулака  ломал  толстую
палку, а третий, люто  вздувая  мускулы,  завязывал  узлом  железный  прут
толщиной с кочергу, после отдыха сгибал или завязывал следующую.
     Томас сказал неодобрительно:
     -- Монахи?.. Язычники, на которых не пал еще свет Христа!
     Олег  отхватил  увесистый  ломоть  от  сочной  грудинки,  с  духмяным
запахом, посолил,  поперчил,  сдобрил  горчицей,  красиво  посыпал  мелкой
зеленью и толченными корешками:
     -- Зато знают кухню. К богам ведет  много  путей.  У  этих  в  желтых
халатах -- через упражнения. Это тот же пост, что у вас -- христиан.  Пост
-- это власть духа над низменной плотью, верно? Здесь этот же высокий  дух
заставляет упражняться до  тех  пор  пока,  не  валятся  замертво.  То  же
монашество -- ни женщин, ни плясок, ни  вина!  Только  вместо  молитвы  --
упражнения. Ну, а при разных путях служения богам...
     -- Богу, -- поправил Томас недовольно, -- Бог един!
     -- А ангелы, архангелы, херувимы,  серафимы,  престолы  и  прочие  --
разве не боги помельче? Ладно, при разных путях требуется разная пища.
     Томас все не отрывал глаз от зеленого сада,  полного  визга,  воплей,
сухого стука деревянных шестов:
     -- Пойдем поглядим?.. Многое здесь непонятно.
     -- Только многое? -- удивился Олег.-- Счастливый!
     Он вытер рот рукавом, с  сожалением  оглядел  стол,  куда  молчаливые
монахи бесшумно сносили с  разных  сторон  еду  и  питье,  приличествующие
отшельнику, который несколько  лет  упражнял  себя  в  голоде.  Томас  уже
поднялся, напяливал панцирь, без которого ни шагу, даже спать не  ложился.
Нахлобучил шлем, разве что  не  опустил  забрало,  опасливо  оглянулся  на
огромный меч, тот зловеще поблескивал отполированной рукоятью в углу рядом
с мечом Олега, но калика негромко прошептал:
     -- В гостях!.. Не думаю, что нарушат обычай гостеприимства.
     -- Обычаи везде разные!
     -- Но этот общий...
     -- Если гость вторгается силой.
     Олег промолчал, самому начинало казаться, что бесстрашные монахи  без
особой охоты пригласили  в  неприступный  монастырь.  Пальцы  успокаивающе
скользнули по рукоятям  ножей  на  внутренней  стороне  душегрейки.  Томас
заметил, буркнул:
     -- Не надо было оставлять лук.
     -- Но странно как-то.
     -- Сказал бы, что это часть костюма. Ритуальный орнамент! Я  проезжал
через одно диковатое племя,  там  вождь  вообще  навешал  на  себя  ложки,
жестяные чашки, кастрюли. Не помню как звалась страна: не то Русь,  не  то
Ефиопия...
     Из сада все громче слышался треск, стук, воинственные вопли. Внизу на
последней ступени сидел на  низенькой  скамеечке  старший  настоятель,  за
спиной  застыл  хмурый  крепкоплечий  монах.  В  руках  у  обоих  блестели
позолоченные посохи с затейливой резьбой, позолотой, бубенчиками и  яркими
перьями. Настоятель и монах  не  отрывали  глаз  от  упражняющихся,  монах
иногда покрикивал, подавал команды, в саду беготня сразу усиливалась.  Оба
испуганно оглянулись на металлический грохот, который сопровождал  Томаса,
старик с помощью монаха поднялся на ноги, поклонились гостям в пояс.
     Рыцарь с натугой поклонился в ответ, как и Олег,  в  пояснице  Томаса
заскрежетало.  Монахи  поклонились  снова,  еще  вежливее.  Томас  и  Олег
ответили такими же поклонами.  В  животе  Олега  сдавленно  и  протестующе
всхлипнуло, а Томас процедил сквозь зубы:
     -- Чужие ритуалы бывают обременительны!
     -- Не для всех, -- ответил Олег, но с сочувствием смотрел на железные
пластинки на пояснице рыцаря, что со скрежетом наползали одна  на  другую,
терлись, сдирая ржавчину.
     -- Кто знает сколько будут кланяться, -- прошептал Томас.--  Какое  у
них число священное?
     -- Часто бывает число три, -- ответил Олег, подумав.-- Три  богатыря,
три головы у змея, три сына... Но с другой стороны, изба о  четырех  углах
строится,  конь  о  четырех  ногах  спотыкается...  гм...  Семеро   Тайных
поклялись свою пятиконечную звезду утвердить во всем мире и даже  нацепить
ее на башни нашего московского кремля...
     У Давида, чью башню ты взял штурмом, была звезда  о  шести  углах,  а
число  семь  во  всем  мире  считают  магическим  со  времен   халдеев   и
урюпинцев...
     Томас застонал, с трудом выпрямился и перестал  кланяться.  Старец  и
монах тоже застыли в вежливом полупоклоне, и настоятель сказал дребезжащим
голосом:
     -- Мы срочно послали самого быстрого гонца за  Либрюком  и  Чакнором.
Это самые великие воины нашей страны! Прибудут  сегодня  ночью.  А  завтра
утром вы сумеете сразиться!
     Томас застыл, словно вмороженный в глыбу льда. Олег проглотил комок в
горле, сказал вежливо:
     -- Час от часу... Зачем же двух? Достаточно и одного. Сэр рыцарь даже
во сне видит сражения, турниры, поединки. Его хлебом не  корми,  вином  не
пои, только дай подраться.
     Старец спросил осторожно:
     -- А ты, великий богатырь Гипербореи?
     -- Я ж говорю, у меня совсем другой устав. Мне бы поесть да поспать.
     -- Очень интересный  монастырь,  проговорил  настоятель  задумчиво.--
Надо бы совершить туда паломничество.
     Томас  соступил  с  каменных  ступеней,  пошел  через  сад.  За   ним
потянулись глубокие следы, словно прошла  железная  статуя.  Упражняющиеся
начали оглядываться, по их рядам прошло шевеление, остановились, замерли в
почтительном внимании, потом все разом начали кланяться. Томас  недовольно
засопел, с великой  натугой  наклонил  голову,  в  доспехах  заскрежетало.
Местные силачи с готовностью поклонились еще ниже. Томас понял, что  конца
не будет, сделал вид, что не заметил, повернулся к ступеням,  где  остался
настоятель с помощником:
     -- Это в самом деле трудно?
     Престарелый настоятель с помощью монаха  встал,  долго  и  мучительно
пересекал сад, и лишь оказавшись в двух шагах от Томаса, продребезжал:
     -- Переломишь кирпич? Для этого надо быть угодным нашим богам, к тому
же наши бойцы упражняются с утра до вечера! Из года в год.
     Томас в  задумчивости  повернулся  к  группе  бойцов.  Они  стояли  с
засученными по локти  рукавами,  потные,  покрытые  красноватой  пылью  от
искрошенных булыжников. На огромной гранитной глыбе, на треть вросшей  под
своей тяжестью в землю,  лежал  приготовленный  валун,  горка  краснела  в
сторонке.
     Томас постучал пальцем, булыжник ответил сухим звонким звуком.  Томас
посмотрел по  сторонам,  словно  ожидая  подвох,  в  глазах  был  страх  и
мучительное колебание. Один из монахов поймал его  взгляд,  с  готовностью
положил поверх красного камня еще один. Томас  медленно  наклонил  голову,
согнул палец. Монах вскинул брови, но послушно положил третий валун. Томас
подумал,  жестом  велел  положить  четвертый.  Монах  заколебался,   обвел
испуганно-потрясенным взглядом собравшихся, но  камень  положил,  поспешно
отступил в толпу.
     Олег  обошел  гранитную  глыбу  со   всех   сторон,   оглядел   горку
внимательно, мазнул пальцем по красноватой крошке:
     -- Хочешь разбить?
     -- Ну, для них это почему-то важно...
     -- Валяй, -- поощрил Олег.-- Все равно не наше.
     Томас поднял руку, примерился,  с  силой  ударил.  Раздался  страшный
треск, сверкнули длинные белые  искры.  Запахло  паленым.  Томас  стоял  в
густом красном облаке кирпичной пыли, что медленно оседала, перед ним были
две половинки расколотой гранитной глыбы, обе почти до половины  вбитые  в
землю. Сильно пахло горелым, чем-то страшным. Вокруг  было  желто,  словно
внезапно среди зеленого лета наступила золотая осень с опавшими  листьями,
все монахи, включая престарелого  служителя,  лежали  на  земле,  закрывая
голову руками. Кому удалось, тот натянул на затылок  полу  своего  желтого
халата или хотя бы рукав.
     -- Плиту-то зачем? -- буркнул Олег.
     Томас пробормотал ошеломленно:
     -- Кто же знал, что камни здесь такие непрочные...
     -- Сэр рыцарь, это  не  камни!  Глина.  Обожженная  глина!  Кирпичами
зовется!
     -- Ну,  --  протянул  Томас  разочарованно,  --  еще  бы  из  песочка
лепили... Как дети, клянусь девственностью Пречистой Богородицы!
     Монахи начали шевелиться, подниматься, смуглые лица оказались  белее,
чем у норвегов, а узкие глаза распахнулись так, что монахи стали  похожими
на лесных филинов  из  московских  или  гислендских  урочищ.  Олег  звучно
похлопал рыцаря по железной спине, выводя из  смущенного  оцепенения,  оба
повернули обратно. За это время  на  веранде  сменили  стол  --  поставили
пошире, -- острый глаз Олега углядел бараний бок с кашей, а также  печеных
индюков, набитых садовыми яблоками, не считая  разную  мелочь,  с  которой
решил разобраться немедля.
     По дороге вежливо поклонились монахам, что весь день  лупили  ребрами
ладоней по толстому бревну, укрепленному на тяжелых валунах. Сейчас монахи
не стучали мозолистыми ладонями, стояли замерев, как хомяки  возле  норок,
вытаращенными глазами смотрели на северных паломников.
     Олег покачал головой, на  ходу  молодецки  крякнул,  шарахнул  ребром
ладони по бревну. Страшно затрещало, вверх и в  стороны  брызнули  осколки
щепы. Половинки бревна с грохотом обрушились на землю, лишь края  остались
на огромных камнях. Застывшие столбики монахов  исчезли:  кто  упал,  кого
снесло щепками, а самые могучие отбежали сами.
     Томас смотрел укоризненно, Олег с независимым видом пожал плечами:
     -- Гнилое... Червяки изгрызли!
     -- Короеды, -- посочувствовал Томас.-- Климат жаркий, вот  и  лютуют.
Даже камень источили!
     Они посмотрели друг на друга, ухмыльнулись,  чувствуя,  как  начинает
спадать страшное напряжение. Обнявшись за плечи, пошли наверх,  точнее  --
их потащила могучая магия запахов приготовленного стола.

     Глава 17

     Пировали в гордом одиночестве, если не считать бесшумных монахов, что
неслышно выдвигались из-за  странных  бумажных  стен,  убирали  опустевшие
блюда и сразу  заменяли  новыми,  полными,  от  которых  пахло  еще  более
колдовски, одуряюще.
     Томас распустил пояс до последней дырочки,  а  Олег  резал  на  ломти
молодого кабанчика, когда вдруг из  окна  на  веранду  прыгнул  широкий  в
плечах,  плотно  сбитый  монах.  Зачем-то  перекувыркнулся  через  голову,
взвизгнул страшно, но к этому Томас и Олег уже  привыкли,  резко  взмахнул
руками.
     Томас и Олег обалдело наблюдали, как он выдернул из-за широкого пояса
что-то блестящее, коротко взмахнул рукой, еще раз, третий...
     О железную грудь Томаса тоненько звякнуло. Он с удивлением смотрел на
застывшего в ожидании монаха, перевел недоумевающий  взор  на  Олега.  Тот
тоже переводил взгляд то на монаха,  то  на  Томаса,  наконец  просветлел,
кивнув на пол:
     -- Железка!
     Сам он полапал себя по  груди,  бережно  выпутал  из  густой  волчьей
шерсти блестящую звездочку. Железка была из толстого сыродутного металла с
заточенными острыми краями.
     Томас осторожно поддел с пола свою,  которая  смялась  от  удара  как
букашка, задумчиво повертел в булатной ладони, с огорченным  видом,  кляня
низкосортное железо, принялся бережно расправлять  края,  словно  крылышки
редкой бабочки.
     Олег, глядя на рыцаря, загнул все пять острых концов вовнутрь,  чтобы
монах не дай бог не порезался, вежливо бросил ему обратно.  Монах  ошалело
смотрел то на гостей, то на свои швыряльные  звездочки.  Наконец  завизжал
тонко  и  жалобно,  словно  ему  защепило  лапу  или  еще  что-то  дверью,
повернулся и с разбега кинулся головой вперед через окно.
     Томас  проводил  взглядом  мелькнувшие  пятки,  с  уважением  покачал
головой. Он бы так прыгнуть не сумел, все-таки два  пуда  доспехов,  да  и
собственный рост и вес что-то значат,  а  монахам  хорошо  --  легкие  как
кошки, хоть с крыши бросай их на каменный  двор  --  перевернутся  на  все
четыре, отряхнутся и снова побегут на крышу, где уже другие коты вопят  на
луну!
     Олег шумно вздохнул:
     -- В каждой стране, в каждом племени свои ритуалы... Как  не  воевать
бедным людям?
     -- Язычники, -- осудил Томас сурово -- Христос для  того  и  придумал
одни ритуалы для всех, чтобы не дрались.
     -- Да, но пока его ритуалы не принял весь мир, держи уши на  макушке.
А то, неровен час, невзначай такое сотворишь, что и на голову не  налезет!
А людей забижать нельзя, даже язычников.
     Они доели и допили  уже  в  молчании,  встревоженные.  Солнце  стояло
высоко, но Олег посмотрел по сторонам, предложил уйти от греха в  комнату,
которую им отвели для отдыха. Там за запертой  дверью  можно  передохнуть,
поспать, дождаться утра... Томас взглянул  остро,  Олег  уловил  тщательно
скрываемый страх, и у самого словно железной  рукой  сжало  сердце.  Утром
должны прибыть два бойца, с которыми  предстоит  сразиться.  Сейчас  гости
отдыхают с монастырской челядью лишь потому, что бойцы  в  отлучке,  но  к
утру поспеют. Попробовать среди ночи тайком вывести коней и ускакать?
     Они были в  широком  коридоре  на  полпути  к  своей  комнате,  когда
внезапно из узкой щели в стене выметнулось серое, шершавое. Олег судорожно
выхватил нож. Веревка, задев его петлей, мигом обвилась вокруг  блестящего
туловища рыцаря, намоталась в три  ряда.  На  конце  был  камен