и на глаза крупной злой птицы.
     -- А  также  медью,  кунами  и  зуботычинами,  --  ответил  северянин
неспешно.
     Он двигался с ленивой грацией, голос густой и мощный, словно  говорил
из глубокого дупла. В движениях чувствовалась мощь, хотя лицо  и  открытую
грудь испещряли глубокие шрамы. Один буквально рассекал правое  плечо,  но
движений, судя по всему, не сковывал.
     Северянин пытливо всматривался в смуглое лицо с  черными,  как  терн,
хищными глазами. Степняк усмехнулся, показав белые, как снег, зубы:
     -- Ответ верен. Тогда скажи еще: какое кольцо у Слымака на мизинце?
     Северянин напрягся, его ладонь  потянулась  через  голову  к  рукояти
страшного меча.
     -- У Слымака нет мизинца на левой руке. А на правой  колец  не  носят
вовсе.
     Улыбка степняка стала шире.
     -- Тогда ты -- Неистовый Ролан. Меня зовут, как  тебе  уже  наверняка
сказали, Бадри. Что будешь пить?
     Северянин расслабился. Огляделся уже иначе, без опаски, оценивающе.
     -- А что здесь пьют? Брагу, настой мухомора?
     -- Издалека ты, --  заметил  степняк,  назвавшийся  Бадри.  --  Здесь
медовуха в чести. Хмельная. А едят... Едят все. Впрочем, и пьют все.
     Молчаливая женщина поставила перед ними глубокие  миски  с  гречневой
кашей  и  жареным  мясом,  бесшумно  удалилась.  Ели  неторопливо,  искоса
посматривали друг на друга. Когда появились чаши с  хмельным  вином,  тоже
пили неспешно,  оценивающе.  Чувствовалось,  что  Бадри  моложе,  быстр  в
движениях, в глазах светился ум и веселье. Ролан тяжелее, с крупным  телом
викинга, широк в кости, нетороплив. Вокруг глаз собрались мелкие морщинки,
не от возраста -- такие люди до  старости  выглядят  молодо  или  хотя  бы
моложаво, а от пристального всматривания то ли в огонь, то ли в сверкающие
на солнце снежные просторы.
     Наконец Ролан сказал медленно:
     -- Давно не случалось, чтобы вот так... Почему не передали с ветром?
     -- Могли перехватить чужие уши, -- ответил Бадри. Черные, как  смоль,
брови озабоченно сдвинулись.  --  А  дело  очень  серьезное...  Ты  знавал
Слымака?
     -- Командора Северо-Востока? Его все знали.
     -- Так вот, он теперь уже точно не будет носить колец.
     Ролан откинулся от стола, будто увидел на  блюде  змею.  Синие  глаза
впились в лицо степняка.
     -- Кто его сместил?
     Бадри покачал головой.
     -- Сместил? Да, можно сказать,  что  его  сместили...  Приехали  двое
диких, сместили. Мозги расплескали по всем четырем стенам. И стражу, а  ты
знаешь, какая у таких людей стража,  тоже  сместили.  Перевели  на  работу
ковриками. Чтобы ноги вытирать удобнее.
     Ролан смотрел, не веря. Но лицо степняка было серьезным.
     -- Не может... быть! Слымак... Да сильнее его не было!
     -- Как видишь, есть. Или же кому-то очень повезло. Но этому "кому-то"
повезло еще в Константинополе. Там сразили Барука! Не слыхал?
     Ролан покачал головой.  Не  слыхал  о  Баруке,  но,  судя  по  голосу
степняка, это наделало шума в тайных коридорах власти.
     -- А что Тайные передают нам?
     -- Тайные пока что решают, кому быть  на  самом  верху.  Но  в  одном
сходятся: этих двоих надо остановить во что бы  то  ни  стало!  Они  несут
серьезную угрозу.
     -- Тайным?
     Бадри сказал наставительно, голос был сухим и неприятным:
     -- Тайные ничего не делают для себя, все только для цивилизации.
     -- Хорошая формулировка, -- пробормотал Ролан. -- Но я  знаю,  откуда
она. Я читал Коран.
     -- Откуда ты знаешь, что Тайные не помогали Магомету составлять  свод
законов? Так что это вполне могла  быть  их  формулировка.  Да  и  вообще,
Ролан, ты говоришь опасно, усомнившись в высшей мудрости Тайных. Ты еще не
на высшей ступени...
     Ролан отмахнулся с беспечностью сильного человека.
     -- Но кто они? В чем угроза?
     Лицо Бадри стало непроницаемым.
     -- Кто мы, чтобы требовать разъяснений?  Для  этого  надо  быть  выше
шестой ступени, а мы на  какой?..  Впрочем,  никто  не  мешает  нам  самим
попробовать вызнать... У Тайных забота о всем человечестве,  а  мы  проще.
Нам можно сперва о своих позаботиться. Кстати, мы и поставлены следить  за
своими регионами. Я наблюдаю за степными народами, их как песка в пустыне,
а ты...
     -- За северными, -- кивнул Ролан, -- их как капель в море.  Если  эти
двое пойдут через мои земли, я могу сдвинуть с мест пару племен и  бросить
им навстречу хоть сегодня. А могу и два десятка. Они и так  передвигаются,
как стаи волков. Сегодня там один народ, завтра -- другой.
     -- Они пройдут. Но засаду выставь! И не  одну.  А  я  пошлю  вдогонку
степняков. Они на своих легких конях доскачут и до самого дальнего моря!
     Северянин кивнул, но поморщился.
     -- Не доскачут.
     -- Почему?
     -- Северные племена сильны и  свирепы.  Они  сами  начинают  посылать
своих в походы на Восток. Ты разве не слыхал о викингах? Или  о  крестовом
походе за... ха-ха... отвоевание Гроба Господня?
     Бадри кивнул.
     -- Слыхал. Думаю, я надзираю за степняками временно. Я  слышал,  меня
намереваются перевести на ступень выше: буду следить за сарацинами.
     -- Это лучше. А степные кочевники... Ни грамотности, ни даже городов,
живут разбоем... Почему Тайные не сотрут их с лица земли? Ведь давно ясно,
что цивилизация на стороне землепашцев. Будь это христиане или сарацины. А
степняки и тех и других постоянно грабят и уничтожают.
     Степняк пожал плечами.
     -- Кто мы, чтобы спрашивать Тайных? Возможно,  они  нужны  как  щуки,
чтобы  караси  не  дремали.  Возможно,  кровопускание  спасает  не  только
ожиревшего человека, но и целые народы... Возможно, у Тайных есть и другие
цели. Не забудь, эти двое, что уничтожили Слымака, очень сильны. Не только
мускулами, конечно.
     -- Они маги?
     -- Неясно. Только и знамо, что один -- невежественный  меднолобый,  а
другой вовсе калика бродячий...
     Ролан насторожился. Синие глаза потемнели.  Он  умен,  подумал  Бадри
невольно, очень умен, несмотря на мускулы и зверский вид. Непривычно  это,
словно бы боевой конь стал играть на лютне, ведь Создатель в могучее  тело
вложил мозги, предназначенные  для  слабого  и  робкого.  А  Тайные  умеют
находить ценные мозги, в каком  бы  теле  они  ни  прятались.  Находить  и
ставить себе на службу.
     -- Калика? -- переспросил Ролан задумчиво.  --  От  них  можно  ждать
любой  беды.  Под  плащами  калик  либо  лазутчики,  либо  беглые,  а   то
сумасшедшие или пророки. Даже боги, говорят, когда-то бродили по  дорогам,
прикидываясь каликами. С меднолобыми проще, хотя и среди них бывают  очень
непростые... Разве мы сами не побывали в их шкуре, когда сил было  больше,
а ума кот наплакал? Всех в молодости влечет блеск меча и воинские подвиги.
Но мне совсем не нравится, что эти двое вместе. Обычно меднолобые держатся
себе подобных, а калики бродят толпами среди таких же оборванцев.
     Бадри улыбнулся. Уже не победоносно, не ехидно, а как равный равному,
с которым есть общие секреты. Уже спокойнее допили  вино,  редкое  даже  в
Элладе, непостижимо, как местные купцы привозят из дальних стран,  да  еще
столько, поднялись.
     Ролан распахнул объятья, Бадри шагнул,  и  они  обнялись  по-братски.
Даже роднее, ибо кровные братья могут и кинжал всадить в момент объятий, а
братья по Идее стоят друг за друга по-настоящему.
     -- Клянусь Вотаном, мы их остановим! И вызнаем их тайны.
     -- Все еще клянешься Вотаном?
     -- Привычка, -- отмахнулся Ролан. -- В мои племена новую  веру  вбили
еще позже, чем в эти росские головы. Пока что  даже  конунги  относятся  к
Христу с пренебрежением, так как он не из рода богов. А безродному, да еще
бастарду, в моих землях утвердиться трудно, даже богу... А о том,  что  он
иудей, вообще стараемся не упоминать. Словом,  мы  этих  двоих  остановим.
Если они действительно идут в Британию.
     -- Остановите, -- согласился  Бадри.  --  Ежели...  мои  степняки  не
догонят их раньше.
     Они оскалили зубы, похожие на волчьи, подняли руки в прощании. Чем-то
неуловимым были похожи, хотя, на взгляд корчмаря, тайком  наблюдавшего  за
ними, трудно было найти более разных людей. Но что такое разница в  росте,
цвете волос и кожи, когда тело человека всего лишь ножны  для  блистающего
меча? А блистающие мечи этих двух выкованы в одной кузнице и служат одному
хозяину.
     Хозяином этим не был человек. Человеку, будь  тот  даже  императором,
гордый северянин не стал бы служить, как и не  менее  гордый  степняк.  Но
есть способ подчинить и самых умных, отважных и независимых. Если призвать
служить не человеку, а Идее! Самой великой и самой благородной.

     В ночном лесу послышались шаги. По шагам многое можно узнать,  и  еще
до того как подорожный вышел к костру, Томас мысленным взором  увидел  или
нарисовал молодого усталого человека, бедного и невооруженного,  иначе  бы
сам побаивался, обутого в берестяные лапти, поношенные.  Олег  даже  запах
уловил: подорожный давно не мылся, потом несет как от коня, но  все  равно
идет с той стороны -- явно даже не охотник, те в любом случае  свой  запах
прячут, как собаки кости.
     Когда он вышел к огню и встал так, чтобы его можно было осмотреть,  а
кто ждет подвоха, еще чтобы и скользнул в темноту, проверил,  не  прячется
ли там еще кто.
     Томас благожелательно помахал рукой.
     -- Иди к огню. Ты прошел дальнюю дорогу.
     Парень присел у костра, глаза у него были добрые, печальные.  Смотрел
вроде бы с какой-то надеждой. Руки, которые вытянул к огню, были жилистые,
видавшие разную работу. Спохватившись, вытащил из заплечной  сумы  ковригу
хлеба, разломил на части, протянул.
     -- Угощайтесь, чем небо послало.
     Томас кивнул благосклонно, ведьма взяла ломоть  хлеба  и  стала  есть
так, будто голодала всю  свою  некороткую  жизнь.  Олег  же  снова  ощутил
горечь: вот уже русич побаивается  помянуть  своих  древних  богов.  Но  и
нового бога называть не хочет или боится.
     -- По делу аль от дела? -- спросила ведьма деловито.
     -- Не знаю, как и сказать...
     -- Так и скажи. Сегодня ты нас видишь, а  больше  не  встретимся.  Не
стесняйся.
     -- В бане и в лесу не стесняются, -- сказал калика.
     Парень посмотрел большими кроткими глазами.
     -- Невесту ищу. Пошла в лес за ягодами и  сгинула.  Я  уже  все  ноги
истоптал, вторую  неделю  ищу...  Ежели  лютый  зверь  разорвал,  то  хоть
косточки собрать. Негоже... А ежели еще  жива,  то  принесу,  выхожу.  Сам
травы пособираю, все, что надобно, сделаю.
     Есть же и в этом проклятом мире люди, подумал Олег с горьким  теплом.
Нет чтобы другую найти, здоровую да румяную, сам-то  пригож,  но  готов  и
калеку всю жизнь выхаживать. Для  него  она  всегда  останется  молодой  и
красивой...
     Ведьма сказала задумчиво:
     -- Разве что забрела она в одно  гиблое  место.  С  виду  поляна  как
поляна, можно все лето грибы собирать, скот пасти... Но раз за лето,  а  в
прошлом году стряслось дважды, поляна становится гиблой. Кто ни ступит  на
нее, сразу как тесто расползается, сквозь землю уходит.
     Парень побелел, кровь  отхлынула  даже  от  шеи.  Томас  сочувственно
сопел, сунул чашу с медовухой. Парень взял не глядя, хлебнул,  закашлялся,
только тогда сообразил, что у него в руке.
     -- Наступает новое время, -- сказал Томас. --  И  в  эти  дикие  края
придет вера Христова... Знаю, пришла, но еще и  укрепится,  И  сметет  всю
нечисть, истребит колдунов. Не останется этих гиблых мест. Мир будет чист.
     Олег покачал головой.
     -- Каждая вера плодит своих чудищ.  И  каждая  создает  преступления,
незнаемые ране. Ладно, завтра рано вставать, вот уже заря занимается...
     Томас сказал нерешительно:
     -- Ты спи, а я еще пообщаюсь. У  нас  в  Британии  ведьм  нет.  А  я,
заполучив Крижану, из дому больше не ногой!
     -- Зарекалася свинья... гм... есть, -- буркнул Олег равнодушно.
     Ведьма хлопнула в ладоши. Из-за кустов полезли  с  готовностью  давно
наблюдавшие за  пиром  кикиморы,  лешие,  корчевники,  чугайстыри,  мавки,
исчезники. Лохматые, нечесаные, порой вовсе похожие на  гигантские  еловые
шишки,  раскоряченные  пни  или  комья  омелы.  Странная  жизнь,  когда-то
занимавшая  всю  землю,  теперь  исчезает,  дичает,  а  человек  теснит  и
истребляет ее вместе со зверьем, болотами, завалами...
     Они плясали и кувыркались вокруг костра. Томас наблюдал с  брезгливым
интересом. Придет истинная вера,  и  здесь  тоже  заблещет  свет  Христова
учения. А пока пусть покувыркаются напоследок. Не ему руки марать.
     Олег лег в сторонке от костра, осторожничал, на лесной народ  смотрел
тоскливо. Рыцарь прав: пройдут, сметут и сотрут, начертают свои  письмена.
Правда, когда сами научатся. Сейчас даже короли на Севере --  неграмотные,
суеверные. Но будущее за ними, потому что они живут жадно и яростно,  свое
доказывают с пеной у рта, готовы защищать с мечом в руке,  класть  свои  и
чужие жизни. Это они подняли полмира на освобождение гроба своего пророка.
Какие войска двинулись на Восток!  Впервые,  сколько  Олег  помнил,  война
началась не для того,  чтобы  захватить  чужие  земли,  ограбить,  набрать
пленных для продажи в рабство, а  девок  на  потехи,  а  чтобы  освободить
святую вещь от поругания...  Понятно,  что  будут  грабить  и  насиловать,
старые привычки уходят тяжко, но уже стыдятся, скрывают даже те,  кто  шел
только для грабежа... А это уже много.
     А эти жители Старого Леса знают и умеют  неизмеримо  больше  простого
люду, в таких делах даже  короли  --  простой  народ,  но  ни  к  чему  не
стремятся, ничего не жаждут. Живут как жили их прадеды, не  замечают,  что
сам мир уже другой На месте  лесов  возникает  степь,  та  превращается  в
пески, а через тысячи лет пески могут ссыпать в провал, ущелье,  а  оттуда
выплеснуться целым морем и затопить все окрест.  В  новом  мире  --  новые
люди!
     Уйдут, как постепенно ушли даже боги, сказал себе невесело. Где  они,
эти титаны, сотворенные Родом? Первые, явившиеся  на  землю?  Уходят  даже
бессмертные. Ведьма, при всем знании, не понимает, что из--за плеча  этого
молодого рыцаря на нее обрекающе смотрит будущее. Невежественного, полного
суеверий и предрассудков, нелепого с его  суждениями...  Но  рыцарь  несет
жизнь в застойное болото, в которое опять начал превращаться белый свет.
     -- Пляшите, -- сказал он вслух, -- уходить надо с пляской.

     Глава 3

     Просыпаясь, Томас ощутил в одной ладони рукоять меча,  другая  ладонь
была на мешке с чашей. Спать на чаше не очень  удобно,  зато  не  скрадут.
Спит чутко, сразу ухватится за меч, ежели дернут  за  мешок.  Успокоенный,
подремал еще, с трудом заставил себя открыть глаза.
     Калика сидел,  скрестив  ноги,  встречал  утреннюю  зарю.  Лицо  было
строгим и торжественным. Томас благоговейно  замер:  в  такие  минуты  сэр
калика походил на пророков. Но не тех, какими их все чаще рисуют, а какими
они были на самом деле -- могучими, полными сил, ибо сильный  дух  выживет
только в сильном теле.  Правда,  так  говорят  еретики,  но  еретики  тоже
христиане, только другие.
     Купцы запрягали коней, готовились ехать дальше.  Ведьма  не  исчезла,
что-то колдовала над горшком подозрительного вида. Скатерть была на месте,
объедки выглядывали из-под кустов, помятых и потоптанных,  а  на  скатерке
по-прежнему лежал жареный поросенок с  яблоком  во  рту,  пахло  гречневой
кашей.
     Томас, с сожалением поглядывая на все еще полную скатерть и  особенно
на полные кувшины, предложил внезапно:
     -- Послушай, красавица, а чего бы тебе не пойти с нами?
     -- Эт куды? -- спросила ведьма подозрительно.
     -- В благословенную Господом Британию. Край у нас холодный и суровый,
но лишь потому, что Господь весь жар вложил в наши сердца и души.
     Олег отвернулся, подумав, что  столько  и  выпить  невозможно,  чтобы
старая карга показалась красавицей. Сильны воины нового бога!
     Ведьма с осуждением покачала головой.
     -- Только дурни по свету шатаются.  С  Оловянных  островов  приперся,
скажи кому -- не поверят. Все беды от перемен. Похмеляться будешь?
     -- А что за ритуал?
     -- Тебе понравится, -- пообещала ведьма.
     Томас с подозрением смотрел  на  огромную  чашу,  окованную  по  краю
старым серебром. В чаше было хорошее красное вино, потому и принял из  рук
ведьмы,  хоть  в  утреннем  свете  сразу  увидел,  что  чаша  сделала   из
человеческого черепа.
     -- Это из такой я и ночью отведал?
     -- Отведал? -- не поняла ведьма. -- Ты всю ночь пил! А кто эти  кусты
потоптал, как не ты?
     Томас встревожился:
     -- Я?
     -- Да еще как лихо!
     -- С чего бы это?
     -- Показывал, как пляшут ваши нечистивые друиды,  потом  что-то  плел
про башню Давида, сарацин, Навуходоносора, геенну гадкую, сэра Горвеля  по
ноздри в землю, на дубы кидался, танцу ассасинов купцов учил, про попугаев
рассказывал, на дерево лазил...
     Несчастный Томас простонал, держась за голову:
     -- А на дерево почто лазил?
     -- А про каких-то абезьянов рассказывал. Как девок крадут и в  ветках
непотребное творят... У меня сердце чуть не выскочило, когда  ты  меня  на
самую верхушку... Фу, стыдоба какая! У нас бабы с  медведями  живут,  тоже
поневоле, когда те их всю зиму в берлогах держат, но  то  ж  медведи!  Все
одно что мужики в полной силе, да  еще  и  волосатые...  А  обезьяны  хуже
сапожников.
     Томас  понуро  опустил  голову.  Это  ж   сколько   грехов   придется
замаливать, ежели бабка не врет? Да и  пить  из  человеческого  черепа  --
простит ли капеллан? Правда, вино хорошее...
     Чаша в  его  руке  была  холодная  и  тяжелая.  Серебро  поблескивало
загадочно, красная поверхность казалась темной, как смола.
     -- Хоть хороший человек был? -- буркнул он несчастливо.
     -- Яростный воин, -- поклялась ведьма.  --  Сильный  и  неустрашимый.
Голос его был подобен рыку льва, грудь широка, как дверь, а руки  с  мечом
не знали устали. Он многих уложил под дерновое одеяльце,  прежде  чем  его
опустили на одно колено. Но и раненый он продолжал  сражаться.  Когда  ему
отсекли ногу, он стал обрубком на пень и дрался так, что еще троих  поверг
бездыханными!
     Томас благоговейно отхлебнул  вина.  Иссохшееся  тело  жадно  приняло
влагу, он ощутил, как частицы мощи неизвестного воина, вымываемые  крепким
вином  из  толстой  кости,  переливаются  в  тело,  руки,  ноги  и  сердце
христианского воина Томаса Мальтона из Гисленда.
     Конь призывно  заржал,  и  Томас  стал  нехотя  приподниматься.  Олег
сказал, не поворачиваясь:
     -- Европа  все  еще  покрыта  дремучими  лесами.  На  конях  проехать
трудно... Зато местные... гм... жители обещают помогать.
     -- А разве тут кто живет?
     -- И неплохое вино пьют.
     -- Ну, ежели та ведьма, -- проворчал Томас.
     Он  поднялся,  страдальчески  перекривился.   В   голове   раздавался
колокольный звон, хотя как сэр Томас не оглядывался, колокольни  не  зрел,
но духом не устрашился, так как миражей насмотрелся еще в  песках  Великой
Сарацинии.
     -- Ты вроде против?
     -- Нет-нет, -- возразил Томас поспешно. -- Вино было просто отменное.
Хоть и краденное.
     -- Ну, даже твоя вера не мешает грабить.
     -- Грабить и красть -- не одно и то  же.  Грабить  --  благородно,  а
красть... красть нехорошо.
     -- Даже у язычников?
     Томас задумался над трудным богословским  вопросом.  Потом  вспомнил,
как выворачивался их священник, когда ему  задавали  неразрешимые  вопросы
вроде: "Сможет ли Бог создать такой камень, который  не  сможет  поднять?"
или "Был ли у Адама пупок?", -- сказал с нажимом:
     -- Бабка сама язычница!
     -- Есть веры еще древнее, чем ее. Они для нее -- язычники.
     Томас подумал, решился:
     -- Язычников -- можно. И нехристей. И еретиков.
     Обереги в пальцах Олега постукивали, скользили, как обкатанные  водой
камешки. Всякий раз застревали только фигурки змеи