ь  пахло  гнилью,  муравьями,
старым перепрелым мхом. На дорожку с обеих сторон напирали кусты,  деревья
опускали ветви пониже, дабы никто не смел здесь пройти кроме диких зверей.
Лес знал своих, а человека впускать не хотел.
     Калика  ехал  молчаливый.  Томас  косился  на  его  прямую  спину   с
развернутыми совсем не по-отшельчески плечами, порывался вступить в ученую
беседу, можно бы поговорить и об  устройстве  мира,  но  почему-то  робел.
Вдруг да калика в самом деле как раз сейчас отыскивает  ту  самую  Истину,
узнав которую все люди враз запоют от  счастья.  Хотя,  по  чести  говоря,
сейчас куда нужнее философский камень или меч, который не выщербится и  не
переломится в трудный час.
     -- Мне внутренний голос говорит,-- сказал  Томас,--  что  с  Богом  в
сердце и  верой  в  душе  мы,  если  и  не  достигнем  цели,  то  погибнем
достойно...
     Калика хмыкнул с пренебрежением:
     -- Внутренний голос!  И  это  говорит  железный  рыцарь,  завоеватель
Сарацинии, героя штурма башни Давида!
     -- Внутренний голос не обманывает,-- сказал Томас твердо.
     -- Да, конечно,-- согласился калика. Ехал молча, вдруг  оживился:  --
Помню как-то... Совсем я был молод, зелен, неопытен. Шел  по  лесу,  вдруг
вижу -- навстречу прут человек пять разбойников. Здоровенные, как медведи,
злые, свирепые. Я едва успел шмыгнуть в кусты. Затаился, дрожу  как  заяц.
Они не заметили, идут мимо. Так бы и обошлось, как вдруг внутренний  голос
говорит: да что ты сидишь, счастье теряешь? Выйди  из  кустов,  подойди  к
вожаку, дай в морду! Я в ответ: сдурел? Да они меня размечут на клочья!  А
голос  настаивает.  Решился  я,  хоть  душа  тряслась  как  овечий  хвост.
Разбойники уже прошли мимо, а я тут вылез из кустов, крикнул: погодите!
     Он скривился, как от острой зубной боли. Томас спросил жадно:
     -- И что дальше?
     -- Ну что... Подошел я, ноги трясутся, сердце  колотится  как  овечий
хвост. А они стоят как огромные волки на задних лапах,  смотрят  ожидающе.
Ну, подошел я, дал вожаку в морду...
     Он опять замолчал, спина его сгорбилась. Ехал насупленный, похожий на
лопух под дождем. Томас спросил нетерпеливо:
     -- И что дальше?
     Олег бросил нехотя:
     -- Тут внутренний голос и говорит: ты как хочешь, а я пошел...
     Томас раскрыл рот, вот тебе и поговорил о мудрости, пыхтел и  пытался
сообразить как же калика вывернулся, расспрашивать нехорошо,  явно  же  не
хочет рассказывать, а сам Олег, словно бы чтобы отвести от себя разговор с
преувеличенным неодобрением начал коситься на огромный, с ладонь, крест на
груди Томаса. Тот болтался на толстой цепочке, гнусно звякал по  стальному
доспеху.  Чересчур  тяжелый,  без   привычной   филигранной   резьбы   или
позолоты...
     -- Выходит, ты тоже с оберегом,-- сказал он насмешливо.
     Томас ощетинился, прикрыл ладонью крест, оберегая от дурного глаза:
     -- Я ж говорил, Яра подарила!.. В твоей стране делали ваши умельцы.
     -- То-то что-то знакомое,-- буркнул Олег  с  неудовольствием.--  Наши
умельцы что  хоть  переиначат...  Не  тяжело-то?  Вон  у  меня  оберег  из
черепашьего панциря, он же и застежка на перевязи: и легко, и польза. Ты ж
почти король, тебе бы поменьше, но из чистого золота! А то и чтоб  камешки
по всему кресту, как бородавки на большой старой жабе.
     Томас огрызнулся:
     -- А мне булатный даже больше нравится! А что тяжелый,  так  я  ж  не
слабая девица, чтобы выбирать полегче!.
     Олег отвел взор, ощутив неловкость. Томас что угодно  скажет,  только
бы защитить от нападок подарок любимой женщины. А вообще-то за ним не было
припадков благочестия. Это изделие неуклюжего деревенского  кузнеца  носит
лишь потому, что его касались руки любимой...

     Солнце опустилось за деревья,  и  когда  проезжали  широкую  полянку,
калика сказал:
     -- Здесь и заночуем.
     Конь Томаса взглянул влажными благодарными  глазами.  С  удил  падали
желтые клочья пены, а брюхо было в мыле. Хотя вскачь не  пускались,  но  и
шагом везти рыцаря в полном вооружении  мог  далеко  не  всякий  конь,  не
всякий.
     Томас слез нехотя, злое нетерпение дергало во все стороны.  Он  ждал,
что калика расседлает коней, разожжет костер, но тот сказал наставительно:
     -- Ты давай... Обустройство любого королевства идет с очага. А  то  у
нас рассуждают, как обустроить Русь, а  сами  с  печи  не  слезают.  Я  же
пройдусь, погляжу.
     -- Что-то случилось? -- спросил Томас настороженно.-- Если по  нужде,
то давай, не стесняйся. Только отойди вон к тем  кустам,  чтоб  ветер  был
отсюда.
     Калика загадочно усмехнулся, отступил к деревьям и бесшумно слился  с
сумерками. Томас выругался. Попробовал бы, дикарь  лохматый,  ходить  так,
чтобы веточка не хрустнула, когда на плечах доспехи весом с наковальню!
     Стреноженные кони мирно щипали  траву,  почти  невидимые  в  темноте,
Томас их ощущал только по здоровому запаху. Сам  он  разогревал  у  костра
ломти мяса, насадив на тонкие прутики, предавался размышлениям.  Когда  за
деревьями послышался треск, он уже знал, что калика топает нарочито, чтобы
он сдуру  не  выстрелил  из  арбалета.  Забыл,  видать,  что  арбалета  не
захватили.
     -- Что-нибудь отыскал? -- спросил он.
     Из темноты послышалось:
     -- А разве я что-то потерял?
     Он вышел  к  костру,  огромный  и  взлохмаченный,  словно  в  глубине
схватился с баньши или хотя бы  с  троллем,  сел  прямо  на  землю.  Томас
протянул прут с ломтиками жареного мяса.
     -- А чего ж уходил так далеко?
     -- Да так... Подумать надо было.
     Томас фыркнул:
     -- А здесь?
     -- А здесь то ты, то кони. А там  тишь,  животного  тепла  не  чуешь.
Мыслится лучше, чуется, вчувствывается...
     -- И что... начуял?
     Олег долго жевал, а когда в руках остался только голый прутик  с  еще
горячими капельками жира, хладнокровно ответил:
     -- А ничего.
     Томас взвыл от разочарования:
     -- Стоило ли ходить так далеко? Ничего не чуять можно и здесь.
     Олег взглянул коротко, легкая усмешка коснулась губ и сразу исчезла.
     -- Ты прав, герой. Но я схожу позже. Не все птицы заснули,  крот  шел
под землей слишком близко, какой-то дурной барсук вышел  из  норы,  что-то
копал. Когда все утихнет, пойду пощупаю что и как течет по свету
     Когда за ним снова без звука сомкнулись кусты, Томас поспешно отогнал
мысли о колдовских деяниях, с обнаженным  мечом  на  коленях  приготовился
бдить до его возвращения. Костер полыхал жарко,  оранжевые  языки  пламени
плясали над багровыми углями, что еще сохраняли очертания поленьев, но уже
жутко и багрово светились насквозь,  Томас  вздрогнул,  когда  из  пламени
внезапно выглянула перекошенная харя, взгляд был ненавидящий, тут  же  все
исчезло. Томас сидел с бешено бьющимся сердцем, приходил в себя,  а  языки
огня стали багровыми, угли трескались и выбрасывали искры, те зло  шипели,
затем в пламени снова промелькнуло чужое лицо. Томас начал  всматриваться,
подавив дрожь, лица сменяли друг друга с такой быстротой, что  не  успевал
рассмотреть, это не  то,  когда  смотришь  в  облака  и  видишь  неспешных
чудовищ, замки, подъемные мосты, верблюдов, сарацинские шатры -- в пламени
метались злобные твари, толкались, спеша рассмотреть его, запомнить, а  то
и дотянуться прямо оттуда... и Томас с жутким холодком осознал, что сквозь
этот костер он зрит пламя ада, а  там  видят  его,  сидящего  на  земле  у
простого честного костра!
     Он отодвинулся, пробормотал молитву Пречистой. Руки  вздрагивали,  по
спине поползла струйка пота. Губы похолодели,  едва  выговаривали  трудные
слова молитвы, хотя этих слов было всего  три,  дальше  Томас  всякий  раз
забывал.
     Красное полено, с треском рассыпалось  на  горку  светящихся  изнутри
камней, оглушительно хлопнуло, багровые  угольки  как  рассерженные  пчелы
метнулись со злым шипением. Вспышка ослепила, он на миг закрыл глаза, даже
под опущенными веками  плавали  широкие  красные  пятна.  Поспешно  протер
глаза, не  подожгли  бы  разлетевшиеся  искры  траву,  как  вдруг  услыхал
негромкое покашливание.
     В двух шагах стоял не то горбун, не то  гном.  Лохматый,  грязный,  с
грубым лицом простолюдина, он пытался выглядеть доброжелательным, но Томас
ясно видел подлость во взгляде и низость в перекошенной  роже.  Даже  одет
странно: кожаные портки,  добротные  сапоги,  но  жилет  из  толстой  кожи
наброшен прямо на голое тело. Грудь настолько  заросла  черными  волосами,
что в ней наполовину затерялся амулет, явно нечестивый. Уши острые,  почти
нечеловеческие, глаза навыкате смотрят нагло, а в шапке черных, как смоль,
волос можно свить гнездо. Или спрятать рога. Томас с  отвращением  смотрел
на длинный горбатый нос, что нависал  над  верхней  губой,  а  та  в  свою
очередь карнизом нависала над нижней, ибо подбородка почти не было.
     -- Хороший костер, сэр Томас,-- проговорил горбун осторожненько.
     Томас рассматривал его хмуро, отвечать не спешил. То, что его  знают,
не удивительно: не так уж и далеко отъехал. К тому же  простолюдин  должен
знать знатных рыцарей. А если это черт, все  равно  раздражение  при  виде
наглой хари подавляет чувство беспокойства. Никто не  смеет  смотреть  так
нагло, с затаенной усмешечкой, как будто знает, что у  собеседника  что-то
расстегнуто, но сообщить не спешит, пусть увидят и другие.
     -- Неплохой,-- буркнул он.
     Синие глаза смотрели холодно, к костру не приглашал: сам  напросится,
по роже видно. Из земли ли вылез, или же из костра: уж больно вспыхнуло...
Томас потянул ноздрями, от горбуна попахивало серой.
     Горбун переступил с ноги на ногу:
     -- Сэр Томас, когда под рукой нет  меча  --  рыцарь  хватается  и  за
простую палку! Я мог бы подсказать то, что ищет и не находит твой  друг...
довольно знающий, надо признать.
     Сердце Томаса подпрыгнуло. Он быстро взглянул в ту сторону, куда ушел
Олег. Вот бы в самом деле поднести подарочек этому зануде: возвращается, а
Томас спокойно так указывает дорогу, по которой можно пробраться  в  глубь
преисподней!
     -- И что взамен? -- спросил он сдержанно.-- Душу, конечно?
     Горбун всплеснул руками:
     -- О, зохен вей, зачем так сразу? Игру начинают по маленькой.
     Томас огрызнулся:
     -- Сам знаю. Но что у вас, чертей, считается маленькой?
     -- О, сэр Томас...
     -- Ну-ну, говори.
     -- Я ставлю дорогу против вон того великолепного коня...
     -- То чужой конь,--  предупредил  Томас.--  Можно  играть  только  на
белого.
     -- Тем лучше,--  приятно  изумился  горбун.--  Настоящий  королевский
конь. Я о таком даже помыслить не смел...
     Он  умолк,  глаза  выжидательно  следили  за  Томасом.  Томас   после
минутного колебания указал место у костра в двух шагах от себя, где  ветер
дул от него. Горбун, часто кланяясь, разом потеряв  наглый  вид,  смиренно
приблизился, осторожно сел.
     -- Доставай костяшки,-- велел Томас.
     Горбун послушно сунул руку под полу жилета, а когда  вытащил,  пальцы
сжимали такую огромную кружку, выточенную из  слоновой  кости,  что  Томас
невольно изумился, как там помещалась, и почему не оттопыривалось.  Горбун
потряс стакан, собирался выбросить содержимое на землю, но  Томас  властно
протянул ладонь:
     -- Дай-ка сюда!
     -- Как будет угодно рыцарю...
     Стакан оказался тяжел, как только его и поднимает этот с  пейсами,  а
кости, которые высыпал себе на ладонь, были горячие и  тяжелые,  будто  их
недавно выхватили из адского  горна.  Грани  светились  оранжевым  светом.
Томасу  почудились  смутно  просвечивающие  колдовские  знаки.  Он  трижды
перекрестил эти гнусные сарацинские штучки, которые немало  головной  боли
доставили крестоносцам, прошептал  начало  молитвы  Пресвятой  Деве,  лишь
тогда ссыпал обратно, потряс, глядя на странного горбуна,  рывком  высыпал
на каменную плиту.
     Костяшки с сухим пощелкиванием  разбежались  по  всему  камню.  Томас
удовлетворенно улыбнулся. Он знал, что верная рука не подведет и  на  этот
раз, как не подвела в день жаркой и кровавой битвы за Антиохию,  когда  за
час до сражения он выиграл коня у сэра Дугласа,  доспехи  у  сэра  Тревера
Болотного,  золотую  уздечку  у  сэра  Триптонома,   а   доблестного,   но
неудачливого сэра Крис де Бурга оставил вовсе голым.
     -- Две пятерки и шестерка,-- заявил он.-- Что значит  верная  рука  и
верность Пресвятой Деве. А что покажет твоя сторона?
     Горбун угрюмо собрал кубики в стакан, долго тряс. Глаза его  тревожно
поблескивали. Томасу почудились страх и колебание.  Наконец  ночной  гость
решился, кубики с прежним веселым стуком разбежались  по  камню,  замерли,
уставившись в звездное небо белыми боками с черными точками.
     -- Две пятерки.... И шестерка,-- проговорил он с облегчением.-- Фу...
Выходит, удача тоже может помочь бедному иудею.
     Томас уязвлено нахмурился. Удача существует лишь для слабых,  ленивых
и неумных. А сильные презирают удачу, предпочитают  успех,  что  достойнее
мужчин.
     Он  метнул  кости.  Две  шестерки  и  пятерки!  Улыбаясь,  он  жестом
пригласил черта, а это наверняка он, вон какие пейсы,  повторить  попытку.
Хмурясь, горбун нервно жевал губу, длинный нос подергивался как у суслика.
Наконец решился, осторожно высыпал кости на середину камня.
     У Томаса дернулось сердце. Две шестерки и пятерка!
     -- Ну,-- сказал он,-- трижды такое чудо не повторяется. Поглядим, что
даст судьба в этот раз...
     Но на душе было холодно,  он  чувствовал  ледяное  дыхание  беды.  На
всякий случай перекрестил кости,  перекрестил  стаканчик,  еще  бы  святой
водой сбрызнуть, на всякий случай подержал над рукоятью своего  меча,  где
был гвоздь из креста Господня... когда-то был, и, под пристальным взглядом
незнакомца -- держись, нечисть! -- со стуком опрокинул кружку  на  камень.
Звонко  щелкнуло,  мелкий  осколок  просвистел  по  воздуху.  Горбун  даже
отпрянул, слышно было, как во тьме щелкнуло о дерево.
     Томас не успел поймать  взглядом  раскатившиеся  кубики,  как  горбун
просветлел лицом, уже окрепнувшим голосом сказал укоризненно:
     -- Ты великий воин, но зачем же стаканчик ломать?.. Вот и  выпало  по
силе, а не по...
     Томас застыл. Все три кости замерли, на белых  квадратиках  сиротливо
чернело по одной черной точке. Уже  обречено  смотрел  как  черт  небрежно
встряхнул костяшки, неспешно высыпал, с гадкой улыбкой превосходства глядя
рыцарю в глаза. Какая бы мелочь не выпала, все равно будет больше...
     Челюсти Томаса стиснулись так, что превратились в одно  целое.  Черту
мало победы, еще и поглумился напоследок: все три шестерки!
     Горбун поднялся, стаканчик и кости  мгновенно  исчезли.  Томас  успел
подумать в бессильной ярости, что наплевать бы на все условности, схватить
эту мразь за тонкую шею, давануть так, чтобы сладко захрустели кости, а то
и шмякнуть с размаха о дерево...
     ...но лишь вздохнул, только эти условности делают человека человеком,
как повторяет калика, а горбун тем временем отступил  к  коням,  в  глазах
было все еще опасливое выражение, явно читал  рыцаря  по  глазам,  и  даже
когда нащупал уздечку коня, лицо еще дергалось от страха.
     -- Какая удача,-- сказал он торопливо,-- теперь я поскачу вперед...
     -- Скачи,-- сказал Томас с ненавистью,-- скажи, я иду.
     -- Да уж... предупрежу. Чтобы встретили...
     Из-под ног горбуна вспыхнул адский огонь. На Томаса  пахнуло  запахом
горящей смолы и серы, и чужак вместе с конем исчез в этом  пламени.  Томас
успел услышать жалобный крик коня, только сейчас понявшего, что хозяин его
предал, подло проиграл в презренные кости.
     Когда огонь исчез, Томас тупо уставился на черное  обугленное  место.
Чувство вины сдавило грудь, дыхание остановилось. В середине круга  лежали
обугленные кости, конский череп. Пустые глазницы смотрели с немым укором.
     Он не знал, сколько так простоял  в  оцепенении,  очнулся  только  от
треска кустов. Олег ломился напролом, как сытый медведь. Его  конь,  ломая
кусты, ломанулся навстречу, слышно были сочные хлопки  в  темноте,  калика
что-то бормотал, успокаивая, а конь, похоже, жаловался на знатного рыцаря.
     Олег вышел в слабо освещенный круг, лицо было сумрачное. Покосился на
груду костей:
     -- Да, перед дорогой надо набить требуху... Неизвестно,  покормят  ли
там, куда лезем... Но все-таки коня зря сожрал.
     Томас съежился, чувствуя  себя  распоследним  подлецом  на  свете.  С
трудом  удержался  от  желания   опустить   забрало,   чтобы   не   видеть
пронизывающих  зеленых  глаз.  Калика   свистнул,   его   конь   осторожно
приблизился, обойдя Томаса по большой дуге. На его железную фигуру косился
с опаской и осуждением.
     -- Это был черт,--  проговорил  Томас  глухо.--  Заморочил,  напустил
искушение, ввел в... э-э... искус. И выиграл нечестно.
     Калика потянул носом, прислушался, веки опустились, отгораживая глаза
от мира. Проговорил медленно:
     -- Не чую магии... И колдовства нет...  Увы,  сэр  Томас.  Нечестивые
чары ты бы рассеял своими молитвами.  Тот,  кто  с  тобой  играл,  выиграл
честно.
     Томас вспыхнул:
     -- Это был старый такой иудей! Они все к старости чертями становятся.
     -- Пусть черт. Но играл без колдовства. Обидно, да?
     Зубы скрипнули, с такой силой Томас стиснул челюсти.  Лучше  бы  черт
выиграл колдовством, не так унизительно. Нет стыда честному игроку продуть
обманщику. А так... И слабое утешение, что черт мог обучаться игре  больше
лет, чем жили все Мальтоны вместе взятые.
     Он все еще ожидал занудной  проповеди  о  пагубности  игры  в  кости,
осужденной даже церковью, но калика лишь сдвинул плечами:
     -- Ладно. Легко пришло, легко ушло. Пора двигаться, уже рассветает.
     -- Почему легко,-- проворчал Томас.-- Я за этого коня заплатил...
     -- Разве короли платят?
     С  той  же  неспешностью  он  взгромоздился  на  коня,  спокойный   и
отрешенный, конь тряхнул гривой и  мерным  шагом  двинулся  через  поляну,
будто знал дорогу. Томас остолбенело смотрел вслед. Не то, что ожидал, что
калика уступит коня, но все-таки как-то должно было иначе.  Даже  то,  что
приходит легко,  уходит  довольно  тяжко,  а  за  своего  коня  он  платил
настоящими золотыми  монетами,  ибо  боевому  коню  цены  нет,  ему  жизнь
вверяешь в бою!
     Однако калика не  оглядывался,  конь  равнодушно  помахивал  хвостом,
словно заметал след, и Томас, сцепив зубы, двинулся  следом.  Он  заставил
себя забыть, что на нем добротные доспехи, выкованные лучшими оружейниками
Британии, что его меч не каждый мужчина поднимет и двумя руками, что спину
трет треугольный щит, окованный широкими и тяжелыми пластинами железа.
     Деревья смутно серели  в  рассветном  полумраке,  коня  калики  Томас
слышал по стуку копыт и всхрапыванию, да еще пару  раз  растоптал  конские
каштаны, еще теплые, судя по  запаху.  Потом  стволы  вырисовались  четко,
дальше был свет, и когда Томас поравнялся с последними деревьями, прямо от
его подошв разостлалось как ковер чистое от деревьев поле. Земля еще  была
черной, как смола в аду, но восток светился ровным матовым светом, а самый
краешек виднокрая осторожно алел, робко наливаясь красками.
     Калика не оглядывался, а Томасу самолюбие не позволяло спросить,  что
он начуял за ночное бдение. Если в самом деле чуял, а не спал,  забравшись
в дупло как филин. Еще подумает, что он заискивает, просит уступить коня.
     Воздух посвежел, а  когда  впереди  показалась  ровная  линия  густых
кустов, Томас уже почуял, хоть и не колдун, что впереди. Дорога пошла чуть
вверх, потом конь калики вломился в кусты.  Запах  реки  стал  сильнее,  а
когда кустарник кончился, впереди  расстилалась  водная  ширь  знаменитого
Дона, на берегах которого пикты некогда разгромили кельтов,  потом  бритты
побили пиктов, а затем англы вчистую истребили самих бриттов. Ученый  дядя
говаривал, что и норманны именно здесь разбили наголову англов, по