чем, зато погреться -- вволю.
     -- Сэр калика, -- прошептал Томас, -- звери боятся огня!
     -- А люди нет? -- удивился калика.
     -- А это кто?
     К огню вышло первое страшилище,  а  за  ним  пошли-потянулись  лесные
жители, страшнее которых Томас ничего не видел. Некоторые, правда, не были
страшными, скорее наоборот, но Томас был тверд в вере: мера прекрасного --
христианин. Все, что отличается от христианина, к ногтю, будь это  Аполлон
или Венера Милосская. Все равно это демоны, черти, нечистая сила, ведьмы.
     Он уже занес было руку, чтобы перекреститься, а то и перекрестить эту
нечисть, но спину осыпало холодом. Это же нечисть вытащила их  из  пожара!
Перекрести, а что стрясется?.. Но, с другой  стороны,  отсюда  уже  и  без
всякой помощи могут найти дорогу. Утра бы только дождаться.
     Он потрогал мешок с чашей. Нет, молчит. Пока не испепелила, а ведь он
уже запятнан. Может быть, дает время искупить грех?
     Они  подходили  к   костру,   рассаживались.   Без   боязни,   скорее
по-хозяйски, но так, чтобы не тыкать в глаза, что они здесь владыки,  а  с
любыми пришельцами поступят, как изволят.
     Напротив Олега сидел Велес, все такой же огромный и  мохнатый,  каким
Олег его помнил всегда. Черные волосы росли даже на  лице,  только  вокруг
глаз оставалось место. Глаза были голубые, у всех, как помнил  Олег,  были
голубые, кто пришел в эти места сразу вслед за отступающим Льдом. У  Даны,
Леля, Овсеня.
     На плечах Велеса была мохнатая шкура.  Мог  бы  и  без  чужой  шкуры,
подумал Томас невольно, своя не хуже, но, видно, так положено.  Справа  на
поясе  Велеса  висела   дубина   с   кремневой   головкой,   крест-накрест
прихваченной ремнями. Не дубина, а скорее помесь каменного молота с боевым
топором.
     -- Приветствую, -- сказал Олег, -- А что слышно о Перуне? Явится?
     Голос Велеса был густым и мощным, словно шел из глубокого дупла:
     -- Эт раньше не приходил... А теперь придет точно.
     -- Почему? -- насторожился Олег.
     -- В мир явились новые боги. Сперва Перун не замечал, но они вошли  в
силу быстрее, чем он думал. Начинает тревожиться.
     Олег скривился:
     -- Только сейчас? Самоуверенный дурак. Поражение от  Таргитая  ничему
не научило.
     -- От Сварога? Тот и не посягал на власть  Перуна.  Своих  халупников
защищал, как мог, ничем другим не интересовался. И не интересуется. А  эти
новые... Они пришли с мечами. И оба неотступно завоевывают новые народы.
     Загремел гром в безоблачном небе, блеснула молния.  В  центре  поляны
вспыхнул огонь. Из дыма и пламени шагнул рослый старик с седой бородой  до
пояса, а огонь за его спиной исчез.
     Старик был в кольчуге поверх белой  рубашки,  белых  портках,  сапоги
красные, на двойной подошве и с железными подковками. Седые волосы красиво
ниспадали на плечи. На поясе висел короткий меч.
     Голубые глаза быстро оглядели всех, вычленили Олега.
     -- Ты?
     Олег развел руками.
     -- Признал?
     Перун сделал было движение то ли обнять волхва,  то  ли  ухватить  за
горло. Выражение глаз ежесекундно менялось, а лицо  дергалось.  Голос  его
был хриплый, полный боли:
     -- Какие люди были... Какие люди!
     -- Мы повзрослели, -- возразил Олег. -- И в самом деле стали  людьми.
Или... подошли к ним ближе.
     Перун безнадежно махнул рукой, отвернулся. Они  обнялись  с  Велесом,
затем он хлопал по плечам и обнимался с другими демонами. Томас  заставлял
себя помнить, что  это  безобразные  и  богопротивные  демоны,  какими  бы
благообразными стариками ни прикидывались. Еще Перун  произносил  какие-то
грохочущие слова, и в небе блистали ветвистые,  как  рога  оленя,  молнии,
грохотало, пролетали огненные птицы.
     Томас с удивлением и неприязнью поглядывал  на  Яру.  Она  сидела  на
торчащем корне, толстом и покрытом мягким мхом, рядом с нею  расположились
по кругу демоны в женских личинах. Они  хватали  с  пня,  что  появился  в
середке круга, яства и питье, жадно ели, пили,  орали  песни,  хвастались,
вцеплялись друг другу в волосы.
     Яра тоже, к его ужасу, протянула руку, взяла  с  пня  мелкую  жареную
птичку. Томас широко шагнул, ухватил за руку.
     -- Не смей!
     Ее огромные лиловые глаза, в полутьме темные, холодно смерили  его  с
головы до ног. Она сделала попытку высвободить руку, но Томас удержал.
     -- Почему?
     -- Это нечистое!
     Она оглядела еду на столе.
     -- Да, это пеклось не в печи. Но разве мы уже не ели печеное в  углях
костра?
     -- Это другое, -- пытался объяснить Томас.
     Она  снова  сделала  движение  освободить   руку,   но   не   слишком
настойчивое. Ее глаза встретились с его синими, полыхающими тревогой.
     -- А... Надо, чтобы чужак в темной хламиде побрызгал на это водой?
     -- Где его взять, -- возразил Томас. -- Но если ты будешь есть эту...
это, то ты погубить свою душу.
     -- Душу? А на что она мне?
     Томас отшатнулся, но руки не выпустил.
     -- На что бессмертная душа?.. Да у нас нет  ничего,  кроме  души!  Ты
погубишь себя навеки!
     На него стали обращать внимание. Велес услышал, подсел к ним ближе.
     -- Что говоришь? Нельзя есть? Почему?
     Томас сказал гордо:
     -- Я -- христианин! И она христианка. Я верую в бога Христа!
     Он изготовился к мученической смерти, грохоту, вспышкам  молний.  Эти
мерзкие чудища, сбросив благолепные личины, должны напасть, разорвать...
     Велес отхлебнул из братины, пробасил:
     -- Христа?.. Что-то слышал... Новый бог?
     -- Новый,  --  заявил  Томас,  он  дрожал  от  напряжения.  --  Самый
справедливый и добрый!
     Велес похлопал ему по плечу.
     -- Тогда не оставляй его, коли хороший... А чо?  Давай  и  ему  столб
поставим среди наших. Хороших надо  чтить,  понял?  У  них  от  этого  сил
прибывает. Чем больше о боге думаешь, говоришь, идешь его  путем,  тем  он
сильнее. А нехороший и без помощи на небеса взберется...
     Она погубила себя навеки, понял Томас обреченно. Она пьет  их  зелье,
ест их дичь, даже пляшет с ними.  А  нигде  так  полно  не  отдается  душа
дьяволу, как в бесовских танцах. А танцы -- все бесовские... От них  кровь
становится горячей даже у  него,  который  только  смотрит,  а  ноги  сами
дергаются, пытаются идти в богозапретный пляс. Угодные богу  танцы  только
те, когда  не  касаешься  в  танце  женщины,  когда  двигаешься  плавно  и
величаво, когда все мысли о высоком, аж скулы воротит от зевоты...
     С тоской, понимая, что губит себя  навек,  он  взял  кубок  с  вином,
залпом опорожнил. Вино было не лучше, чем сарацинское, но не сказать,  что
хуже. А мясо было как мясо, какое постоянно ел в походах: грубо  спеченное
на углях и плоских камнях. Правда, на редкость сочное, тает во рту.
     На миг встретился взглядом с Ярой. Оба, словно  испугавшись  чего-то,
одновременно отвели взгляды.
     Он ощутил чье-то присутствие. Резко  оглянулся  --  к  нему  неслышно
подходила, словно плыла, женщина неслыханной красоты. У Томаса перехватило
дыхание, а во рту сразу стало сухо и горячо. Дьяволица, но теперь понятно,
почему многие славные рыцари отдали душу дьяволу.
     -- Ты пил нашу воду и ел нашу соль, -- произнесла она медленно, голос
был красивый и низкий. -- Почему вдруг?
     Томас старался держать голос ровным, полным достоинства:
     -- Да просто так. А что?
     -- А не потому ли, что твоя спутница...
     -- С чего ради? -- возмутился Томас очень горячо, даже  не  дослушав.
-- Ради нее я не  пошевельну  пальцем!  А  уж  гореть  в  геенне  огненной
вместе...  Да  если  она  даже  в  раю  окажется,  чего  Господь  в  своей
справедливости не допустит, то я чтобы не встречаться с нею, сам попрошусь
в ад!
     Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть  тронула  губы.
Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с  тайной
насмешкой.
     -- Мир не меняется, -- сказала она негромко, -- Он только сбрасывает,
как ящерица, старую шкуру. Но сердце  все  то  же.  Сильное  и  горячее!..
Спасибо тебе, боец чужого бога.
     Томас не понял.
     -- За что?
     В руках женщины с легким хлопком возник  длинный  изогнутый  рог.  По
тому, как  держала,  Томас  понял,  что  рог  полон  до  краев.  Он  хотел
отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли  языческое
питье будто сами по себе.
     Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:
     -- Если отказывается Перун, если Велес против... то все же  я,  Леля,
беру их под защиту!
     Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его
     расширились, он непонимающе смотрел то на  языческую  богиню,  то  на
железного рыцаря. Томас подсел к калике,  тот  был  занят  куриной  ногой,
жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.
     -- Кто эта демонша?
     -- Леля, -- буркнул Олег. -- Богиня, дурень... Неужто так боишься?
     -- Боюсь, -- признался Томас. -- Не гибели, а  искушения.  Что  тело,
оно бренно, а вот душу бы не запятнать.
     -- Не путай душу с совестью.
     -- Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.
     Пока они были заняты  богословским  диспутом,  Леля  увела  Ярославу,
что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались  Томасу  похожими,  как
сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.
     Томас провожал их  взглядом,  пока  они  не  скрылись  за  деревьями.
Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:
     -- Ну-ка, баба-яга, чем потешишь нас на этом раз?
     Баба-яга подобрала беззубый рот, прошамкала:
     -- Чем вас тешить, когда нового зреть не  желаете,  а  старое  уже  в
печенках?.. Ну, разве что наши гости на этот раз помогут?
     Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:
     -- Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да  я...  Да  ни
за...
     Резкий хлопок прервал его жаркую  речь.  Костер  внезапно  взметнулся
жарким пламенем. Багровый огонь поднялся  на  высоту  в  два  человеческих
роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если
даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя  в  самый  раз,
смотрел на бабу-ягу с подозрением.
     Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:
     -- О благословенная Табити!.. В этот день  всеобщего  примирения  яви
нам согласие, дай знак!..
     Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар  не  снизился,  тут  же
взметнулось еще выше, чем раньше. Баба-яга сказала еще громче:
     -- Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не  враждуем
и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о  каком  думают
наши гости. А мы поглядим, потешимся!
     В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то  фигуры.
Наконец на красноватом пламени все увидели  раскидистые  деревья,  поляну,
жаркий костер.
     Перун недовольно покрутил головой.
     -- Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.
     Баба-яга бросила злой взгляд на волхва.
     -- А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?..  Погоди,
давай другого гостя поглядим.
     В пламени очистилось, некоторое время мелькали  смутные  тени.  Затем
пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех  пор,  пока  злой  голос
Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:
     -- Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!
     Баба-яга заторопилась:
     -- Погодь-погодь! Я ж не виновата, что  его  мысли  блуждают  черт-те
где! Табити!
     Из пламени донесся голос, щелкающий и шипящий:
     -- Я могу смотреть лишь через пламя.
     Олег толкнул Томаса локтем.
     -- У вас в замках чем теперь светят: масляными светильниками или  еще
факелами?
     -- И тем и другим, -- ответил Томас, вздрогнув, -- Только светильники
теперь называют лампадами.
     -- В твоем замке есть эти... лампады?
     Томас представил себе внутренние покои барона Стоуна, где светильники
были даже в коридорах. Видение как наяву встало перед  глазами,  он  почти
услышал запах подгоревшего масла, увидел высокие  своды  залов,  массивные
поперечные балки... и тут вдруг обратил внимание, что в пламени происходят
изменения!
     Картинка возникла сперва мутная, потом налилась светом.  Похоже,  они
смотрели через один из светильников в замке барона  Стоуна.  Томас  увидел
внутренние  покои,  коридоры,  потом,  словно  чуя  его   стремление,   их
неудержимо повлекло вдоль коридоров наверх,  замелькали  крутые  лестницы,
ступени бежали по винту, загибались внутри тесной башни.
     А потом возникло бледное лицо молодой женщины,  совсем  еще  ребенка.
Она была в дорогом платье, ниспадающем до самого пола, светлые волосы были
убраны под чепец, искусно вышитый серебром и жемчугом.
     Она держалась гордо выпрямленной, глаза сверкали. Голос был чистый  и
звонкий:
     -- Оставьте эти напрасные попытки, любезный брат! Вам это  ничего  не
даст!
     Изображение  сдвинулось,  видно,  Табити   взглянула   через   другой
светильник или факел. Теперь комнату было видно целиком. Томас застонал  и
не глядя похлопал по траве, разыскивая свой меч.
     В покоях Крижаны были еще двое. Сэр Гульд и сэр  Фулк,  оба  заклятые
враги Томаса. Он постоянно сбрасывал их с коней на турнирах, и хотя  коней
и вооружение, по правилам принадлежащие  ему,  возвращал  побежденным,  их
ненависть к Томасу почему-то только увеличивалась.
     -- Сними! --  проревел  Гульд.  Он  был  похож  на  огромного  вепря,
которого Томас заколол на прошлой неделе. Даже волосы на голове напоминали
щетину. -- Сними, не позорь наш род!
     Томас наконец увидел, из-за чего Гульд готов ударить младшую  сестру.
На решетке узкого окошка ветром трепало белый платок. Крижана  махала  им,
когда он ехал мимо замка, потом ее оттащили, но  она  привязала  платок  к
решетке. Неужели все три года он висит там и ветром его треплет?
     -- Этот платок останется до возвращения сэра Томаса!
     -- У тебя свадьба через две недели!
     Ее голос был тверд, как камни Стоунхенджа:
     -- Я дала обет ждать сэра Томаса три года. Я не нарушу. Когда истечет
последний день... да, я смирюсь с судьбой. И тогда не  думаю,  что  захочу
сказать "да" сэру Мелоуну, но я скажу. Для меня тогда будет уже все равно.
     Уже сэр Мелоун, подумал Томас с  отвращением.  Редкостный  трус,  что
умер бы от ужаса, возьми его в  доблестный  поход  против  сарацин.  Когда
король набирал молодых рыцарей, этот откупился,  а  соседям  объявил,  что
король оставил  его  защищать  земли  от  врагов,  что  могут  напасть  на
Британию. Такие трусы после любой войны объявляют себя героями, твердят  о
своих подвигах так усердно, что сами начинают верить!
     Фулк, который помалкивал, сказал примирительно:
     -- Сэр Томас -- доблестный рыцарь, кто спорит? Но Господу нашему тоже
нужны такие рыцари для битв и переворотов там, наверху... Не  случайно  же
герои гибнут быстрее, чем простые воины. А никчемные йомены вовсе живут до
глубокой старости. Так  что  сэр  Томас  давно  уже  поглядывает  на  нашу
Британию сверху... Или  поглядывал  первые  год-два...  я  хотел  сказать,
день-два.
     Голос Крижаны был холодным, как лед:
     -- Объяснитесь, доблестный сэр. Я не поняла ваших намеков.
     -- Борьба за истинную веру идет как на земле, так и наверху. Небесное
воинство Христово,  под  предводительством  доблестных  рыцарей  архангела
Михаила и архангела Гавриила неустанно бьется с сарацинами и там, наверху.
Наши войска вторгаются в их магометанский рай, жгут  и  грабят,  повергают
наземь  идолов,  берут   богатую   добычу...   Но,   как   бы   выразиться
поделикатнее... в магометанском раю к каждому  праведнику  приставлено  по
десять тысяч гурий. Гурия -- эта сладкотелая дева, обученная всем  утехам,
способная дать мужчине намного больше, чем может  даже  вообразить  земная
женщина... да еще из  холодной  Британии...  да  еще  обученная  читать  и
писать...
     Томас задвигался нервно. Мерзавец говорит  правду,  тем  опаснее  его
речи. Сарацинские женщины  в  самом  деле...  Вспомнишь  иной  раз,  спина
краснеет от стыда, а чресла переполняет языческая мощь.  А  уж  в  их  раю
должны быть вовсе волшебницы по этой нечестивой, но губительной части...
     Изображение  начало  меркнуть,  словно  в  светильнике  заканчивалось
масло. Баба-яга подвигала руками, Табити что-то пробормотала,  потом  свет
стал ярче.
     Покои Крижаны были видны с другой стороны. Она стояла  теперь  слева,
Томас хорошо рассмотрело красное от  вечного  пьянства  лицо  Гульда,  его
вздутый живот, короткие заплывшие жиром руки. Фулк посматривал  хитро,  он
всегда умел добиться больше языком, чем мечом.
     -- Мы все знаем сэра Амальрика, -- сказал он вдруг. -- Он  клялся  на
Библии, что Томас упал с башни Давида. Он своими глазами  видел,  как  сэр
Томас рухнул на каменные плиты у подножья. А ведь башня Давида лишь на три
пальца ниже, чем Вавилонская!
     -- Не верю, -- отрезала Крижана. -- Разве что сэр  Амальрик  его  сам
подтолкнул...
     -- Упаси Господи!
     -- Но об этом он клясться не станет, не так ли?
     Фулку надоело препираться, отрезал, как отрубил топором:
     -- Через две недели. К свадьбе начинаем готовиться сейчас. Я не  верю
в возвращение в последнюю минуту. Если бы мог,  он  бы  вернулся  еще  год
назад. А то и два.
     Гульд добавил смиренно:
     -- А то и не уезжал бы вовсе.
     Лицо Крижаны было белым, как мел, сердце Томаса разрывалось от  горя.
Но голос ее был так же резок, как и голос старшего брата:
     -- Я верю в возвращение сэра Томаса так же,  как  верую  в  Христа  и
Пречистую Деву. Он не бросает слов на ветер. Он вернется вовремя.
     Пламя взметнулось выше, взревело, и  картины  замка  погасли.  Вокруг
костра сидели молча, даже кикиморы притихли, а мавки  перестали  хихикать,
смотрели на печального рыцаря с горячим сочувствием.
     Баба-яга молчала, и без  того  видно  --  потешила.  Ведьмы  вытирали
слезы, жалостливо хлюпали носами. Одна из мавок, размазывая слезы по  всей
морде, смотрела на молодого рыцаря покрасневшими глазами.
     -- Ба-а-атюшка!... Надо-о-о помочь...
     Велес огрызнулся:
     -- Через неделю смогем. А сейчас -- сама знаешь.
     -- Ему всего две недели осталось!
     Велес пожал плечами.
     -- На одной девке свет  клином  не  сходится.  Другую  найдет....  Ну
ладно-ладно, сходится свет! Но мы в неделю  примирения  не  можем  вредить
другим.
     Олег кашлянул, сказал негромко:
     -- Вы придерживаетесь таких правил. А противник?
     Велес сказал грозно:
     -- А что противник? Разве правила не для всех?
     -- Правила лишь для равных, -- сказал Олег внятно. -- А в мир  пришел
молодой и очень злой бог... и  болезненно  ревнивый.  Он  боится  честного
поединка. Потому он  только  себя  объявил  богом,  а  всех  остальных  --
грязными и подлыми демонами. А раз так, то  какие  могут  быть  правила  с
демонами, исчадиями тьмы? Их  надо  просто  истреблять  всеми  средствами.
Честными и нечестными. Особенно нечестными, ибо они, то бишь вы, --  враги
всего рода человеческого!
     Велес от удивления раскрыл рот.
     -- Мы?
     -- Не нравится?
     -- Но это ж брехня!
     -- Зато какая. В большую брехню верят лучше. А грандиозную  --  сразу
принимают. Так вы все просто вне правил, вне законов. Вы все -- силы тьмы,
так объявлено. И вы  еще  собираетесь  придерживаться  каких-то  правил  в
борьбе с таким противником!
     Красные сполохи костра играли на его лице. Оно  выглядело  еще  более
жестоким,  чем  их  нечеловеческие  лица.  Красные  волосы  сами  казались
пламенем. А зеленые глаза блестели, как  два  изумруда,  всегда  холодные,
бесчувственные.
     Перун двинул плечами, смотрел хмуро.
     -- Не пойму, в чем твоя сила. То, что я вижу, одни твои  поражения...
С  треском,  сокрушительные!  Но  твоя  мощь  растет.  Когда  мы  с  тобой
встретились впервые, я был самый могучий  бог  на  свете.  Помнишь?  Самый
молодой, сильный, красивый. Мне поклон