тым
лицом. Он хромал, его  жилистые  руки  болтались  у  колен,  а  в  корявых
пальцах,  похожих  на  корни  старого  дерева,  звякали  цепи  и  железные
браслеты.  Молча  он  опустился  возле  Томаса,  хрустя  суставами,  надел
приготовленное железо на руки и ноги, начал заклепывать. Томас  выругался,
дурак сослепу сразу промахнулся в темноте,  ударил  молотком  по  лодыжке.
Распухшие от веревок ноги уже онемели, но тупая боль в кости отозвалась по
всему телу.
     Калика застонал, повернулся на бок. Томас  увидел  его  лицо,  плотно
зажмурился, зная что и под опущенными веками будет  гореть  обезображенное
окровавленное лицо калики, которого он по своей оплошности  отдал  в  руки
врага!
     В темноте раздался сиплый голос:
     -- Коршун, пошли за хозяином! Пусть выплатит остальное, да уедем. Мне
здесь не нравится. С другой стороны долетел хриплый смешок, злой голос:
     -- Стельма уже помчался!.. Спешит. За радостную весть ему пару лишних
золотых кинут на лапу.
     -- Черт с ним... Выбирать не приходится. Двоих этот зверь уложил  уже
в веревках, одного железный дьявол задавил... Еще малость, у нас бы никого
не осталось!
     Я задавил, понял Томас. Когда бы это? Вроде бы  сразу  провалился  во
тьму. Должно быть, падая, все же дотянулся до  противника,  подмял,  успел
стиснуть. Странно, оставили в доспехах,  а  с  калики  содрали  подчистую.
Всего час побыл в панцире Муромца. Кому не суждено носить  броню,  тот  не
носит!
     В ночной тиши послышался приближающийся конский топот. Кто-то  мчался
во весь опор, конь испуганно заржал,  схваченный  внезапно  в  темноте  за
удила.
     В костер услужливо подбросили сухих  веток,  огонь  затрещал,  озарил
полянку. Послышались шаги, затем -- хриплый голос, сдавленный от ярости  и
жгучей страсти:
     -- Они!.. Наконец-то!
     Над Томасом стоял, широко расставив ноги, рыцарь в легком  кольчужном
доспехе, в кожаных брюках, легких сапогах, лишь шлем у  него  был  тяжелый
рыцарский, полностью закрывающий лицо, для глаз оставалась узкая  щель,  а
на уровне рта виднелись крохотные дырочки, просверленные в металле.
     Томас вздрогнул, холод проник в члены, налил их свинцом. Он в  страхе
всматривался в узкую щель шлема, пытаясь увидеть глаза. Рыцарь наклонился,
покачал головой. Голос был хриплый, страшный:
     -- Не узнаешь, сэр Томас?
     -- Сэр Горвель? -- прошептал Томас. Голос прервался,  в  горле  стоял
тугой комок.
     Рыцарь  взялся  обеими  руками  за  шлем,  медленно   поднял.   Томас
вскрикнул, закусил губу. Перед ним был труп: желтое  обезображенное  лицо,
жуткие шрамы наползали один на другой, а с левой стороны сквозь узкую щель
в щеке виднелись красные десны и ряд зубов, а справа  из  стесанной  скулы
выглядывала белая сухая кость, какие Томас  видел  лишь  на  скелетах,  на
которых попировали вороны. Правая глазница,  пустая  и  багровая  как  зев
адской  печи,  уже  не  так  бросалась  в  глаза   на   полностью   теперь
обезображенном лице.
     Горвель с трудом растянул белые как подземные черви губы в  нехорошей
улыбке:
     -- Узнал... И понял, как вижу, что ждет на этот раз тебя... до  того,
как отрежу голову и брошу в котел с кипящей водой!
     -- Зачем? -- прошептал Томас прерывающимся голосом.
     Горвель  медленно,  двигаясь  рывками,  словно  у   него   повреждены
сухожилия, надел шлем. Голос  прозвучал  глухо,  но  с  той  же  неистовой
злобой:
     -- Чтобы отделилось мясо. Сделаю из твоего черепа плевательницу!
     -- Ты  был  когда-то  цивилизованным...  --  прошептал  Томас.--  Сэр
Горвель, я содрогнулся не от страха, не льсти себе. От жалости!
     Горвель молча пнул его сапогом в лицо. Томас плюнул, кровавый сгусток
повис на мягком голенище. Горвель снова ударил, целя в разбитые  губы,  но
попал по скуле, кровь побежала косой струйкой.
     -- В сарай, -- распорядился он. Голос дрожал, как  у  припадочного.--
Там  за  садом  есть  надежный,  бревенчатый.  Приеду  через  пару  часов,
расправимся. Я хочу сперва убедиться, что в мешке чаша та самая!
     Плосколицый, которого называли Коршуном, возразил горячо:
     -- В сарай? Мы не сможем продержать их там два часа даже  связанными.
Такая пара разнесет сарай, будь тот из самых толстых глыб, не  то  что  из
бревен. Мы  так  не  договаривались!  За  этими  надо  наблюдать  даже  за
связанными, даже в кандалах. По десять человек на каждого. Да и то...
     Горвель резко повернулся, единственный  глаз  люто  сверкал  в  узкой
щели. Минуту смотрели друг  на  друга,  не  роняя  взоров,  вдруг  Горвель
сказал:
     -- Ты прав, подлец! Я забыл, как они  ушли  в  прошлый  раз,  сколько
народу перебили... Ты прав. Бери на коней, вези  к  водопаду.  Там  срежем
головы, остальное сбросим рыбам. А  я  пока  что  съезжу  с  чашей,  отдам
хозяину.
     Двое грубо вздернули Томаса,  сняли  веревку  с  ног,  захлестнув  на
горле, и в таком виде усадили на коня. Второй  конец  веревки  захлестнули
петлей еще и на горле калики -- его усадили на другого  коня.  Если  Томас
свалится, конь потащит его, быстро удушая, к  тому  же  стащит  с  коня  и
удушит Олега. Томас похолодел, спросил поспешно:
     -- Разве не видишь, что чаша та самая? Горвель мотнул головой,  голос
был злой:
     -- Думаешь, я заглядывал прошлый раз в мешок?..  Я  не  суеверен,  но
прогрессисты зря не  рискуют.  Бывает  от  нее  порча  или  нет  --  пусть
проверяют другие.
     Коршун и еще один наемник помогли взобраться в  седло,  Горвель  люто
поднял коня на дыбы, словно беря  реванш  за  явную  слабость  от  увечья,
рявкнул, и оба исчезли в темноте, лишь прогремел дробный стук копыт.
     -- Петр, Павел, -- бросил Коршун резко, -- поехали! Не спускать глаз.
Я им не доверяю даже с петлями на шеях.
     Два наемника, которых Коршун приставил к пленникам, тронули коней,  и
маленький караван медленно поплелся через  ночь.  Коршун  заезжал  вперед,
смотрел дорогу, суетливо возвращался, проверял веревки на руках пленников,
щупал волосяные петли на шеях.
     Свернули налево от  дороги,  ехали  довольно  долго.  Наконец  Коршун
остановил коня, Томас увидел как  хищно  блеснули  в  лунном  свете  глаза
вожака наемников:
     -- Прибыли! Взгляни на белый свет, рыцарь!
     -- Какой же он белый? -- спросил Томас надменно.-- Ты  ослеп,  дурак.
Сейчас ночь.
     Улыбка Коршуна стала шире:
     -- Люблю отважных людей.
     Они стояли вблизи темной стены леса, в стороне  слышался  глухой  рев
водопада. С той стороны тянуло холодом, в серебристом лунном свете  смутно
вырисовывался скалистый обрыв, где висело облачко водяной пыли.
     Их стащили с коней, калика  выглядел  все  еще  оглушенным,  а  Томас
отчаянным взором обвел местность, замечая роскошную дубраву, старые дубы с
раскидистыми ветками. Слева березняк, а по другую сторону  поляны  темнеют
густые заросли орешника. Привыкшие к лунному свету глаза Томаса разглядели
созревшие орехи. Почему-то это больнее всего ужалило сердце -- не  щелкать
их больше, а вот разбойники, эта грязь человеческая, еще  погрызут  сочные
ядрышки!
     -- Здесь кончается твоя жизнь, -- объяснил  Коршун.--  Красивый  вид,
редкий в этих краях водопад!.. Жаль, что ты  не  язычник.  Христианам  все
едино, а язычники любят умирать в красивых местах и в красивых  позах.  Мы
сперва срубим ваши головы, тебе и твоему дикому  другу,  а  потом  швырнем
рыбам. Если на берег что и выбросит, то не крупнее мизинца!
     Другой наемник, Павел, напомнил предостерегающе:
     -- У хозяина могут быть другие пожелания...
     Третий, Петр, глупо захохотал, а Коршун сожалеюще покачал головой:
     -- Здорово, видать, досадили... Не вы покарябали?..  Ладно,  не  наше
дело.
     Он толкнул Томаса,  тот  упал  навзничь  на  связанные  руки,  больно
хрустнули затекшие пальцы. Петр тут же  встал  над  рыцарем,  держа  саблю
обнаженной, но голос его был успокаивающий:
     -- Мы бы прикончили сразу, да не велено. Но ты не опасайся.  Сами  мы
убить убьем, но мучить не станем.
     Томас с трудом сел, проговорил надменно:
     -- Не виню. Вы  --  простолюдины,  разбойники.  А  вот  сэру  Горвелю
непростительно,  что   связался   с   вами.   Все-таки   он   благородного
происхождения!
     Коршун переглянулся с наемниками, расхохотался:
     -- Благородного происхождения? Да  мы  перед  ним  невинные  ягнятки.
Когда твой сэр Горвель идет через  пустыню,  змеи  расползаются  в  страхе
перед его ядом. Стервятники улетают, а шакалы разбегаются, ибо где Горвель
-- им делать нечего!.. Разве вы знали его другим? Хоть сомневаюсь, что  он
мог быть другим. Ладно, рыцарь, отдыхай.
     Томас уперся спиной в крупный валун, сказал высокомерно:
     -- Благодарю. Пречистая Дева в своей милости  сотворила  этот  камень
заранее, чтобы мне было легче сидеть.
     Коршун весело предложил:
     -- Прекрасно! А ты, чужестранный паломник, сядь рядом.
     Олег в трех  шагах  от  них  привалился  спиной  к  гранитной  скале,
составленной из торчащих камней, выступов. Его голова бессильно висела  на
груди, кровь медленно  капала  на  колени.  Услышав  Коршуна,  он  вскинул
голову, посмотрел мутным взором:
     -- Благодарю, Мне тут удобнее.
     -- Чем же? -- спросил Коршун подозрительно.
     -- Непонятно? Я две ночи не спал, а так засну. Если это мои последние
минуты, то я хочу посмотреть на мир. Сэр рыцарь подтвердит, что я как  раз
язычник.
     Коршун вопросительно посмотрел на Петра, тот кивнул:
     -- Креста на нем не было!
     Коршун небрежно махнул рукой:
     -- Перед смертью  не  надышишься...  Ладно,  сиди  там,  если  оттуда
виднее... Эй, Павел и Петр! Не спускайте глаз, ясно?
     Петр пробурчал недовольно:
     -- Куда уж больше? Прямо за ноги держим.
     Оба сели перед Томасом, мечи лежали на  коленях.  Посматривали  и  на
Олега, тот оказался  почти  за  их  спинами,  но  варвар  выглядел  вконец
изможденным, залитый кровью, а веревка на его скрученных за  спиной  руках
сдержала бы слона. Вдобавок Коршун, который помнил о троих погибших, велел
потуже стянуть варвару ноги. Томас  сидел,  упираясь  в  валун,  выпрямлял
спину -- не желая чтобы подумали, будто скис перед смертью. Глаза надменно
смотрели поверх голов наемников, и Павел в конце-концов сказал нервно:
     -- Коршун, этот железнобокий чересчур спокоен. У меня от его  ровного
сопения прожигаются дырки в желудке. Давайте  их  прикончим  и  сбросим  в
водопад.
     -- А хозяин?
     -- Скажем правду. Думаешь, не отдаст остальные деньги?
     -- Заявит, что снова убежали. Похоже, его когда-то здорово напугали.
     Павел опустился на корточки перед  Томасом,  покачал  кончиком  сабли
перед глазами высокомерного рыцаря:
     -- Перестань скалить зубы!
     Коршун сказал резко, с презрением в голосе:
     -- Прекрати трястись! Он благородный рыцарь, голубая  кровь!  Трусит,
но держит гонор. Так у них, благородных, принято. А ты, дурень, принимаешь
за чистую монету.
     Павел поерзал, подозрительно покосился на коршуна:
     -- А зачем притворяться?
     -- Не знаю, -- ответил Коршун с ядовитой усмешкой, --  у  благородных
так принято. Но если поджилки трясутся, наблюдай за ними повнимательнее. И
ты, Петр!
     -- Наблюдаю, -- заверил Петр хмуро.-- Я видел, как этот  железнобокий
схватил Тетерю. Один раз давнул, а  ни  одной  целой  кости  не  осталось!
Сердце вовсе через горло выскользнуло...
     Коршун и Павел нервно переглянулись, уставились на Томаса. Молодец я,
подумал Томас, уже сознание потерял, а рыцарской хватки не лишился.  Жаль,
не помнил как было дело.
     Перед ним сидел Коршун, черные глаза на плоском лице блестели, в  них
отражались холодные звезды. Саблю  не  выпускал,  трогал  ногтем  большого
пальца острие, как проверял совсем недавно сам Томас.
     Стыд снова погнал горячую кровь к лицу  рыцаря,  он  глухо  застонал,
заставил себя надменно вскинуть голову и смотреть поверх голов  презренных
наемников. Калика сидит всего в трех-четырех шагах за  спинами  Коршуна  и
Павла, лицо было несчастное, с темными полосками засохшей крови.  Он  чуть
свел плечи, с трудом приподнялся, начал нервно ерзать, словно чесал  спину
о камни. Томас смотрел непонимающе, ибо  калика  вроде  бы  не  трус,  уже
доказал, но сейчас явно нервничает, дергается от страха, все-таки не воин,
а всего лишь очень сильный мужчина, которому просто везло...
     Вдруг Томас ощутил, как новая волна горячей крови хлынула к щекам, от
стыда замигал, едва  не  вскрикнул.  Позор  для  благородного  рыцаря  так
подумать о мужественном паломнике, наверняка тот выбрал плохое место  лишь
потому,  что  сразу  решил  попытаться  перетереть  стягивающую  его  руки
веревку!
     -- Вы все трусы, -- проговорил Томас как можно загадочнее, -- у  меня
все равно осталась возможность вас уничтожить...
     Пальцы Коршуна крепче сжались  на  рукояти  сабли,  а  Петр  и  Павел
шарахнулись головами так, что  искры  вспыхнули  в  ночи,  когда  кинулись
ощупывать веревки на его ногах.
     -- Какая возможность? -- потребовал Коршун.
     -- Ты узнаешь, -- проговорил Томас медленно, не сводя с него глаз. Он
посмотрел на свои связанные ноги, и все трое наемников уставились на  них.
Павел побледнел. Петр отпрянул.  Коршун  сцепил  зубы,  с  размаха  ударил
Томаса по лицу:
     -- Ну?.. Пугай этих дураков, но я не таков!
     -- Так ли? -- проговорил Томас. Из разбитых губ  побежала  кровь,  но
все трое зато не отрывали глаз от его лица,  не  видели  отчаянных  усилий
калики. Тот смотрел угрюмо, отупело,  лицо  большей  частью  находилось  в
тени, но что-то давало Томасу надежду.
     Калика ерзал вверх-вниз, словно  очень  глубоко  дышал.  Вдруг  Томас
замер, в страхе закусил губу, ощутив соленую кровь -- из-под спины  калики
показались темная полоска, поползла вниз! Она была чуть темнее,  чем  сама
скала и сухая земля,  Томас  разглядел  ее  лишь  потому,  что  напряженно
всматривался.
     Сердце Томаса заныло в страхе и жалости: калика жестоко изрезал  руки
о выступ, пытаясь перетереть веревку. Темная лужа  ширилась,  растекалась,
словно калика перерезал себе важные кровеносные жилы!
     На миг Томас подумал, что калика решил погибнуть сам  --  это  лучше,
чем от рук презренных убийц. Но ведь  он  не  благородного  происхождения,
язычник и варвар, а те бьются за жизнь до последнего вздоха, до  последней
капли крови, да и потом наверняка, когда дьявол тащит их души  в  ад,  они
кусаются как только могут...
     -- Я знаю, что говорю, -- сказал Томас значительно. Он повысил голос,
не давая отвести от него глаза.-- Думаете, я ничему не  научился?  За  всю
длинную дорогу от своей  северной  страны  за  двумя  морями  до  знойного
Иерусалима? Пока брал штурмом башню Давида, освобождая от неверных?  Когда
карабкался на высокие стены Иерусалима?.. А внезапные  налеты  сарацинской
конницы на быстрых как пустынный самум конях?..  А  их  наемные  ассасины,
перед которыми вы просто слепые котята?
     Громким голосом он начал  рассказывать  случаи  из  победного  похода
Христова воинства, и наемники слушали, не отрывая  глаз:  профессиональные
убийцы, они однако не покидали своего края, не видели ни жарких стран,  ни
северных, не видели даже моря -- работы  в  неспокойное  время  для  убийц
больше, чем для землевладельцев или плотников.
     Внезапно Павел, самый подозрительный из троих, беспокойно  завозился,
сказал дрогнувшим голосом:
     -- Мне кажется, он болтает не просто так!
     Петр беспечно хохотнул:
     -- Еще бы! Старается не думать, что его ждет.
     -- Нет, у него что-то созревает в котелке...
     -- Скоро котелок расколется, и ты все увидишь,  --  успокоил  Петр.--
Давай, железнобокий, продолжай!
     Томас раскрыл было рот, но в темноте послышался конский топот. Коршун
взял лук и стрелы, Петр и Павел -- сабли, все  трое  вытянули  шеи,  глядя
через голову Томаса. Наконец Коршун сказал с облегчением:
     -- Конь хозяина!.. Ну, рыцарь, ждать недолго.
     На фоне звездного неба, со странно блестящими в лунном свете  плечами
и головой словно посыпан инеем  возник  всадник.  Конь  фыркнул,  заслышав
других коней, тихонько заржал. Коршун подобострастно  бросился  навстречу,
помог Горвелю сойти с коня. Следом появился на низком  лохматом  коне  еще
всадник: Стельма, как понял Томас.
     Горвель быстро доковылял до места, где сидел связанный  Томас,  одним
коротким взглядом сквозь узкую прорезь наградил неподвижного  калику,  что
сидел в забытьи, уронив голову на залитую кровью грудь, тут же  повернулся
к блестящему рыцарю:
     -- Все на месте?..  Я  несся  как  джин!  Вдруг  стало  страшно,  что
какая-то пакость вмешается, все испортит. Это сам дьявол, а не рыцарь!
     -- Мы справлялись и с дьяволами, -- заверил Коршун.
     Горвель,  прихрамывая,  остановился  перед  Томасом.  Сквозь  прорезь
единственный глаз блистал как льдинка в лунном  свете,  а  вместо  другого
глаза Томас отчетливо видел красную впадину, похожую  на  адскую  печь,  в
которой  суждено  вечно  гореть  этому  человеку.  Томас  ответил   прямым
взглядом, в котором была незапятнанная рыцарская гордость,  высокомерие  и
благородная надменность. Горвель произнес медленно,  все  еще  часто  дыша
после стремительной скачки:
     -- Что скажешь теперь, сэр Томас?
     -- Что я поеду дальше, а ты  останешься,  --  ответил  Томас  голосом
высокорожденного, как говорил бы с конюхом.
     Горвель  отшатнулся,  рука  ухватилась  за  меч.   Он   подозрительно
оглянулся на  Коршуна  и  его  компаньонов.  Коршун  протестующе  выставил
ладони:
     -- Все в порядке!  Рыцари  все  твердолобые.  Его  можно  образумить,
только вогнав копье в сердце. Или расплескав мозги боевым топором.
     Горвель сказал глухим голосом:
     -- Тогда образумим!.. Или расплескаем?
     Он вытащил меч, уже не рыцарский,  как  заметил  Томас,  а  короткий,
легкий -- прежний тяжелый меч уже не удержал бы в искалеченной руке. Томас
смотрел не мигая в нависшую над ним  стальную  маску.  Чувство  жалости  к
получеловеку испарилось. Взгляд его синих глаз, сейчас  темных  при  свете
луны, был прям и чист как всегда.
     Голос Горвеля забился в железной коробке шлема, похожий  на  страшную
летучую мышь, что ищет выхода, метаясь от стенки к стенке, царапая  железо
острыми коготками.
     -- Ты герой штурма башни  Давида,  ты  освобождал  Гроб  Господень!..
Знаешь, как молиться, должен знать. Я, правда, никогда не слышал  от  тебя
ничего, кроме имени Пречистой Девы да ругани  с  церковными  словцами.  Но
сейчас хочу услышать настоящую молитву!
     -- Настоящая молитва ввергнет  тебя  в  ад  еще  глубже,  --  ответил
Томас.-- Не страшит кара Господня?
     -- Нам всем гореть в аду, -- отрезал Горвель.-- Я там буду не один.
     Томас видел, как в темноте на теле калики внезапно ослабела  веревка.
Натянута была так туго, что лопнула со страшным треском,  хлопком,  словно
ударил пастушеский кнут. Все должны были развернуться, броситься с саблями
--  сердце  Томаса  облило  кровью,  --  однако  все  пятеро,  включая   и
подошедшего Стельму, напряженно всматривались в яростное лицо Томаса -- он
понял, что остальные слышат из посторонних  шумов  только  неумолчный  рев
близкого водопада да тяжелое дыхание Горвеля.
     -- Добавлю, -- проревел голос Горвеля в стальной башне шлема, --  что
проживешь ровно столько,  сколько  продлится  твоя  молитва!..  Но  только
молись громко, чтобы мы разобрали каждое слово.
     Калика за их спинами медленно выдвинул из-за спины руки  с  обрывками
веревок, на  землю  капала  темная  кровь.  Лицо  калики  было  перекошено
страданием, вместо глаз зияли темные провалы.
     -- Ну? -- Потребовал Горвель люто. Он чуть  нажал  на  рукоять  меча,
острие пропороло кожу на  горле.  Томас  ощутил,  как  побежала  тоненькая
горячая струйка. Странно, даже обрадовался, ощутил облегчение:  не  только
калика теряет кровь!
     Коршун сказал досадливо:
     -- Это ж рыц