ожа  всем  телом,  снова  подбегали,  их   красные   языки
часто-часто шлепали по белому камню Из  кустов  нерешительно  приближались
олени. Большие глаза тревожно следили за  людьми,  но  уши  повернулись  в
сторону соляного столба.
     Томас оглянулся, хлопнул себя по лбу:
     -- А как же... откуда взялся этот столб? Вчера вечером его ж не было.
Я запомнил место. Стоит на той же ямке!
     Калика шел, задумавшись. Томас  дернул  за  локоть,  спросил  громче,
прямо в ухо, как глухому. Калика удивился:
     -- Разве я не сказал?.. В прошлое  нельзя  оглядываться,  сэр  Томас.
Особенно, когда сжигаешь все мосты за собой. Надо смотреть только  вперед,
думать о грядущем. А эта дура оглянулась! Вот  и  превратилась  в  соляной
столб. Уже и пламя там погасло, и городов тех нет,  но  она  все  стоит  и
смотрит. Посланцы Сатаны, козы, слизывают до основания, то ли из  жалости,
то ли он  не  хочет,  чтобы  люди  вняли  предостережению...  Ну,  а  твой
бородатый не хочет, чтобы жертва была напрасной. Вот и вырастает  за  ночь
соляной столб снова и снова.
     Томас перестал оглядываться, только много спустя сказал с потрясением
в голосе:
     -- Это ж сколько веков стоит и смотрит! А вокруг -- пустыня.
     Калика равнодушно буркнул:
     -- Кто знает, что она зрит? Может, все еще видит, как с неба сыплется
огонь, как горят дома, люди, скот, вся прошлая жизнь идет  голубым  дымом.
Потому никак не опомнится в прежнюю бабу.
     Томас окинул статую жены Лота сожалеющим взором:
     -- Как жаль, что тупые скоты еще  до  обеда  залижут  это  прекрасное
произведение до неузнаваемости!
     -- Со скотами так всегда,-- согласился Олег.-- Либо  растопчут,  либо
забодают, либо в слюнях утопят. Но настоящее  искусство,  как  видишь,  не
гибнет. Возрождается.
     Говорил чересчур серьезно, надувал щеки как епископ, Томас на  всякий
случай нахмурился и пораздувал ноздри. У язычников нет в душе святого, над
чем только не глумятся! Потому и должна  святая  церковь  железной  дланью
искоренить все не свое, истребить, а что не удастся  сжечь  и  пустить  по
ветру, то растащить по камешку. Чтобы даже соблазна не осталось.

     Пот заливал глаза, Томас смахивал его горстью. Случайно вскинул лицо,
взгляд зацепился за нечто блеснувшее в небе, от чего по всему телу  прошла
странная волна свежести и  непонятного  возбуждения.  В  то  же  время  он
чувствовал, как страх вздыбил волосы на руках  и  по  всему  телу.  Кто-то
могучий и властный смотрел на него, как ему показалось,  с  недоумением  и
насмешливой жалостью. Томас ощетинился, ладонь метнулась к рукояти меча.
     Ощущение чужого взгляда пропало, но Томас чувствовал, что неизвестный
гигант  просто  потерял  к  нему  интерес,  как  он,  Томас,  не   слишком
интересуется  заботами  муравьев,  через  которых  перешагивает  ежечасно.
Калика шел неторопливо, давал ему поспевать в его железе.
     -- Ты видел? -- спросил Томас.
     -- Чего?
     -- Кто-то смотрел на нас.
     Калика повел плечами:
     -- А что? Мы мужики видные.
     Томас рассердился:
     -- Кто-то огромный! И сильный, как... как ураган, как землетрясение.
     -- Да ну,-- сказал калика спокойно, и на Томаса сразу пахнуло ледяным
ветром Гипербореи. Калика отвел глаза, но Томас уже знал  отшельника,  тот
наверняка ощутил опасность много раньше. И сейчас держится так, будто  уже
давно заметил, как кто-то поглядывает на них время от времени.
     -- Кто это? -- спросил он сдавленным голосом.
     Калика не замедлил шага:
     -- Не знаю.
     Томас  благочестиво  перекрестился,  даже  испустил  глубокий   вздох
облегчения:
     -- Славе  тебе,  Господи!..  Хвала  Пресвятой  Деве!..  Виват  сорока
мученикам!..
     -- Что с тобой,-- буркнул Олег удивленно.-- Такой прилив благочестия!
Хоть сейчас в монастырь. Опять воздух колыхнул?
     -- Да нет, я уж боялся, что все на свете знаешь. А с таким  спутником
от тоски удавиться разве что. Да и всякое знание от Сатаны, всяк знает!
     Ноги все труднее отрывались от земли, подошвы шаркали, как у старика.
Калика остановился лишь на короткую трапезу, снова безжалостно  поднял,  и
так навстречу заходящему солнцу, распухшему и багровому, уже небо запылало
как сарацинская крепость, а они все шли,  даже  когда  на  темнеющем  небе
высыпали  звезды.  Томас  стискивал  зубы,  молчал,  калика  в   языческих
размышлениях перепутал день с ночью, но пусть дьявол придет за его  душой,
если калика услышит мольбу об отдыхе!
     Луна поднялась по-южному крупная, сразу залила мир серебряным светом,
мертвым и призрачным, в котором все знакомое стало непривычным,  пугающим,
но вместе с тем загадочно красочным. Даже калика, что все  так  же  шагает
впереди, выглядит не человеком, а существом из другого мира, где живут  по
своим законам, странным и причудливым, но привычным для тех людей...  если
они люди.
     Он зябко повел плечами, хотя все  еще  не  остыл  от  дневного  жара.
Сейчас некогда, а когда все закончится, он сядет и  все  вспомнит,  о  чем
говорил и что делал калика. Да и дядя Эдвин, жадный  на  странности  мира,
вытащит подробности как клещами.
     От шагающего калики внезапно упали  две  тени.  Одна  полупрозрачная,
другая чернее самой ночи. Где она двигалась, там  исчезало  все,  а  потом
выныривало как будто из бездны. Бесшумно  носились  летучие  мыши,  и  чем
дальше  продвигались  в  ночи,  тем  луна  становилась  огромнее,  а  мыши
пролетали как летающие кабаны, волна воздуха едва не сбивала Томаса с ног.
     Он догадывался, что калика неспроста не остановился на ночь, и что  с
каждым шагом вторгаются в странные земли, где  ночью  совсем  другой  мир,
другие звери, другие законы, и куда  свет  христовой  веры  не  проник  и,
возможно, никогда не проникнет.
     На всякий случай перекрестился, пробормотал  хвалу  Пречистой.  Пусть
летают, хоть головы себе поразбивают о его железные плечи. Все-таки  ущерб
нечистой силе, а христианскому воинству меньше махать  топорами,  когда  и
сюда придут с огнем, мечом и крестом.

     Глава 13

     За ночь дважды останавливались на отдых, поспали по очереди, а  когда
звезды  начали  блекнуть,  уже  шагали  по  утренней  свежести  быстро   и
напористо. Когда начала приближаться полоска деревьев, что  растут  обычно
по берегам рек, Томас уже мог примерно сказать, что за река, хоть и меньше
калики скитался по белу свету.
     Однако, когда нетерпеливо взбежал на берег, то замер, будто наткнулся
на стену. Олег поднялся неторопливо, без охоты.
     Река катила волны крупные, светлые, а лучи полуночного солнца  упырей
и мертвых пронизывали до самого дна. Подводные  камешки  и  снующие  рыбки
видны не только возле берега, но и дальше по реке. Томас,  присмотревшись,
готов был поклясться, что видит всю реку насквозь от берега до берега.
     -- Какая чистая вода,-- сказал он  с  восторгом,  что  смешивался  со
страхом.--  Так  именно  эта  река  совсем  близко  к   царству   мертвых?
Невероятно...
     -- Придется поверить,-- сказал Олег угрюмо.-- Оно на том берегу.
     Томасу померещилось, что  на  том  берегу  реют  в  клочьях  грязного
тумана, странные уродливые птицы.
     -- Наконец-то,-- прошептал Томас. Сердце его  застучало  чаще.--  Как
переправимся? Вплавь или найдем лодку?
     Калика спустился к самой воде. Томас шел следом, глаза не  отрывались
от рук  калики.  Олег  подобрал  сухой  прутик,  зачем-то  понюхал.  Томас
проследил за ним настороженным взглядом, когда калика вдруг бросил в реку.
     К удивлению Томаса, легчайший прутик  плюхнулся  как  будто  его  сто
тысяч кузнецов ковали из железа. Калика вопросительно осмотрел на  Томаса.
Тот хмыкнул, мало ли какое колдовство прицепил к  несчастной  хворостинке,
подобрал другой сам, небрежно бросил. Он чувствовал легкость, это даже  не
прутик,  а  высохший  стебель  чертополоха,  пустой  внутри,   наполненный
воздухом... но его хворостинка пошла ко дну с  такой  поспешностью,  будто
пыталась догнать и удушить прутик калики.
     -- Ничего не понимаю,-- пробормотал Томас.
     -- Жошуй,-- ответил Олег.
     -- Что-что?
     -- Оглох, сэр рыцарь? Жошуй, говорю. Придется поискать мост.
     Томас смотрел то на прут, что просвечивал со дна, то на калику:
     -- Жошуй?.. А... гм... да. Если Жошуй, то тогда конечно...  Жошуй  --
это понятно, раз уж Жошуй... Никуда не деться. А  ты  уверен,  что  где-то
есть мост?
     Калика буркнул:
     -- Человек такая тварь, что обязательно постарается перебраться на ту
сторону. Надо или не надо. Особенно, если не надо.
     Томас побрел за ним следом, на бегущие волны  косился  недоверчиво  и
зло. Теперь видно, что чересчур быстро несутся,  слишком  легко  плещутся,
брызги взлетают и падают очень медленно. А потом у самого берега над водой
пролетела птица, Томас понаблюдал за ней, вздрогнул, догнал калику:
     -- Сэр Олег! Я зрел, как  легкокрылая  птица,  изящная,  как  молодая
лань, изронила перышко...
     -- Из хвоста? -- спросил калика, не оборачиваясь.
     -- Не из хвоста, в том все и дело! Если бы из хвоста или  крыла,  где
перья толстые, грубые... Нет, изронила с  груди,  где  не  перья  даже,  а
нежнейший пух. И этот пух упав на воду...
     -- Пошел ко дну как каменюка,-- закончил калика.
     -- Вот-вот. Ты как это объяснишь? Или это гарпия? Я слыхивал,  у  тех
перья вовсе из булата.  Один  показывал  нож,  клялся,  что  перековал  из
гарпячьего пера, но я засомневался, ибо  враль  отменный,  хоть  и  рыцарь
отважный и полных всяческих достоинств...
     Калика покосился с некоторым недоумением:
     -- Аль запамятовал? Или я не сказал, забыл? Это ж Жошуй. Тот самый.
     -- Ага,-- пробормотал Томас несчастливо.-- Жошуй, эта  река  мертвых,
чьи  воды  так  легки,  что  не  держат  даже  перышка...  А  как  же  нам
перебраться, ежели...
     Калика подумал, хлопнул себя по лбу:
     -- Я ж не говорил, забыл! А ты молодец, сам допер... Не выпала б тебе
нелегкая в рыцари, даже в короли... бедолага... мог бы в самом деле  стать
каликой.
     Томас проговорил сквозь зубы:
     -- Сэр калика, что это за нестерпимый блеск впереди?
     Калика повернулся в ту сторону, куда указывал  Томас.  Клочья  тумана
разъехались  как  пьяные  простолюдины  с  ярмарки,  на   краю   видимости
заблистала яркая полоска. Калика с досадой прищурился, посмотрел в кулак:
     -- Час от часу не легче! Это Сират.
     Томас кивнул, уже не спорил:
     -- Сират? Тот самый, верно?.. Ну, который... Который...
     -- Который тонок, как  паутинка,  и  остер,  как  бритва,--  закончил
калика.-- Думаю, ты тоже догадался. По этому мосту  могут  перейти  на  ту
сторону только праведники. А грешники...  Только  тебе  чего  тревожиться?
Праведнее тебя не найти на всем белом свете! Недаром же Дева за  тебя  вон
как хлопочет.
     Томас сказал дрогнувшим голосом:
     -- Конечно-конечно... Но чего нам переть по такому высокому мосту?  Я
уверен, есть дороги и короче.
     -- А как же Дева? -- удивился Олег.
     -- Что Дева,-- пробормотал Томас,-- по своей доброте за какую  только
дрянь не заступалась! Подумать противно. Даже за разбойника,  который  тря
дня в петле провисел...
     Олег развел руками:
     -- Ну, как скажешь, как скажешь. Я хотел как  лучше.  Что  ж,  поищем
другую дорогу.
     Томас спустился к самой воде,  зачерпнул  в  обе  ладони  воды.  Олег
смотрел с интересом. Рыцарь не сушит голову над последствиями. Если жаждет
пить, то пьет. А что будет дальше, пусть епископ думает, а то и его боевой
конь, у того голова еще больше, никакая тиара не налезет.
     Томас пил изысканно, с лучшими манерами благородных: стоя на коленях,
зачерпывал обеими ладонями и хлебал из такого ковшика.  Не  так,  как  его
пращур Англ, который падал у ручья на четвереньки, припадал алчущим  ртом,
лакал как дикий зверь, не выпуская из рук меча и щита. А тех, кто пил  вот
так, как его дальний потомок Томас Мальтон, велел гнать из своей  дружины,
как недостаточно свирепых и быстрых.
     А Томас вдруг замер. Вода медленно струилась между пальцами.
     -- Корзина! -- воскликнул он.-- Корзина плывет по течению!
     -- Ну и что?
     -- А почему не тонет?
     -- Ну... должно быть приток впадает с водой потяжелее...
     -- Клянусь, я слышал... кряхтение или плач. Там ребенок!
     Олег сказал тоскливо:
     -- Опять? Гильгамеш, Гвидон... нет, Гвидон был в бочке... Брось,  сэр
Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам  десятками  тысяч.  Всех  не
переловишь.
     -- Но ребенок же...
     -- Без нас выловят,-- сказал Олег, но  Томас  уже  вошел  в  воду  по
колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкая корзина.  Олег
недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенка вместе с
тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.
     Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег,  Олег  спросил
саркастически:
     -- Ну и что с ним делать?
     -- Не знаю,-- ответил Томас, он неуклюже укутывал младенца в  тряпки,
тот негодующе дрыгал крохотными ножками.--  Встретим  село,  отдам  людям.
Кто-нибудь да воспитает.
     Калика буркнул:
     -- Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, который зальет кровью
полмира?
     -- А вдруг второй  Моисей?  --  отпарировал  Томас.--  Да  и  этих...
основателей Рима тоже  в  корзинке  сплавили  с  глаз  долой...  Мне  дядя
рассказывал, как  их  мать  была  непорочной  жрицей,  обряд  безбрачия  и
невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил... Ты  чего  засмущался?
Не опускай глазки. Так что, если бы  этих  рекоплавателей  не  вылавливали
добрые люди, кто знает в каком бы мире теперь жили?
     Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, а простейшими
чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он,  Олег,  приходил  после
многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает  нечаянно  найденные
истины,  на  другой  день  опять  дурак  дураком,  а  еще  не  простым,  а
меднолобым, что еще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки
в таких озарениях что-то есть...
     Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где и  людьми,  как
животными, правят чувства. А он, единственный,  пытается  строить  все  по
уму, по разуму, исходит  из  правила,  что  дважды  два  должно  равняться
четырем и днем и вечером, зимой и летом, в дождь и вьюгу,  и  даже  тогда,
когда у тебя трещит голова, когда изменила любимая женщина,  когда  вокруг
только гады и сволочи...
     Томас  пошел  вдоль  берега,  спотыкался,  ибо  заглядывал  в  личико
ребенка. Тот плакал тише, крохотной ручонкой пытался  ухватить  рыцаря  за
железную  грудь.  Олег  потащился  сзади,  в  затылке  стало  холодно.  Не
оглядывался, но жестокий взгляд чувствовал всей  кожей,  сердце  застучало
чаще, кровь вскипела, но не для драки, драк не  любил  и  избегал  всегда,
просто при виде опасности мысли бегут как испуганные  олени,  мечутся  как
искры в костре, и в такие  минуты  успеваешь  передумать  больше,  чем  за
предыдущие дни...
     Томас со смесью негодования и жалости подумал, что отшельник  слишком
много видел жестокости, крови, бессмысленной гибели не  то,  что  невинных
детей, целых народов, потому сердце покрылось корой потолще, чем на старом
дубе, что растет в их старом саду во дворе родового замка.
     -- А как орет,--  сказал  он  с  неудовольствием.--  Томас,  дай  ему
что-нибудь.
     -- Что?
     -- Ну хоть покажи. Козу сделай...
     Томас сделал пальцами козу, ребенок  заревел  громче.  Томас  сердито
посмотрел на калику, но смолчал. Сам дурак, что послушал.  Откуда  тому  в
пещерах знать как обращаться с детьми? Морда  такая  равнодушная,  идет  и
света не видит, весь не то в возвышенных мыслях,  не  то  вовсе  где-то  в
другом мире...
     Он сглотнул комок в горле. Калика и так делает для него столько,  что
скажи кому -- не поверят, а если поверят, то заподозрят невесть  что.  Так
просто даже благороднейший из  рыцарей  не  пойдет  в  страшную  и  жуткую
преисподнюю.
     -- Сэр калика,-- сказал он торопливо,-- Олег! Я  же  вижу,  как  тебе
трудно. Ты скажи как, я сам опущусь в  преисподнюю!  А  тебе  надо  искать
эту... великую Истину.
     Калика сгорбился еще больше.  Глаза  ввалились,  а  голос  сел,  стал
хриплый от душевной муки:
     -- Сэр Томас... Я просто не хочу в прошлое.
     Томас вскинул брови, ребенок  беспокойно  кряхтел  и  хватал  его  за
железо.
     -- Как это?
     -- Сейчас другой мир, сэр Томас. Я счастлив...  или  почти  счастлив.
Чудеса исчезают, вместо колдунов все больше шарлатаны. Мир --  наконец-то!
-- предсказуем, вычисляем, понятен. Почти  предсказуем.  Еще  сотня-другая
лет... ну, тысячонка-две, пусть даже три-пять, и о колдовстве  забудут.  А
прошлый мир темен... Не в том смысле, что  солнце  не  блистало.  Еще  как
блистало, но по земле бродили чудовища, маги делили мир, герои  истребляли
друг друга чаще, чем драконов, сын убивал родителей, брат жил  с  сестрой,
мать спала со взрослыми сыновьями и  рожала  от  них  детей,  правая  рука
человека не знала, что  делает  левая,  потому  что  жили  не  разумом,  а
чувствами. Да не так, как ты, а сиеминутными. Простыми! Как  у  червя  или
хищного зверя, что одно и то  же.  Тот  мир  загнан  вглубь,  но  он  жив,
напоминает в жутких снах о своей мощи.
     Томас заторопился, мало что поняв из глубокой речи, разве что там,  в
преисподней, встретят всех этих чудищ, магов, что делят мир,  драконов,  и
людей, что не отличают правую руку от  левой,  хотя  для  этого  можно  не
покидать родную Британию.
     -- Ты только пальцем укажи. А я сам. Это же моя война, не твоя.  Хоть
ты и  язычник,  но  что  тебе  христианские  черти?..  Правда,  твоих  уже
перебили...
     -- Да нет, благородный Томас,-- ответил калика тяжело.-- Хочется  или
не хочется, а делать надо  то,  что  надо.  Иначе  уподоблюсь  тем...  что
остались там, внизу. Я пойду  с  тобой.  В  свое  прошлое,  страшное  и...
стыдное. Только не остаться бы там...
     Томас вздрогнул, озноб пробежал по всему  телу,  ушел  через  ноги  в
землю, и он увидел, как на пять футов вокруг выступил иней.
     -- Если я останусь,-- заявил он, чувствуя в сердце сладкую боль,-- то
буду с нею... Это бесчестно, что она в  царстве  Тьмы,  а  я,  здоровый  и
сильный мужчина, остался жить и наслаждаться божьим светом!
     -- Пойдем. Надо пристроить байстрюка.
     Томас брезгливо держал ребенка на вытянутых руках. Тряпки намокли, от
них гадостно пахло, капало желтым.
     -- Героем будет,-- утешил Олег хладнокровно.-- Вишь, как воняет.
     Томас покачал головой:
     -- Это девочка.
     -- Тогда красивой,-- решил калика.-- Пойдем, ниже по  течению  должно
быть селение.
     Томас потянул носом:
     -- Дымом пахнет. Близко люди.
     -- Либо костер  забыли  охотники,--  проворчал  Олег,--  либо  сожгли
чей-то дом...
     Томас торопливо взбежал на  пригорок,  впереди  открылось  за  леском
распаханное поле, а дальше под солнцем блестели оранжевым соломенные крыши
десятка бедных хаток. Слева на лугу паслось стадо коров, а по берегу важно
шли белые гуси.
     -- Туда,-- сказал Томас с облегчением.
     --  Туда  так  туда,--  равнодушно  согласился  Олег.  Он  о   чем-то
напряженно думал, за Томасом шел как во сне.-- Так они и  примут...  Будто
своих голодных ртов не хватает.
     Томас чувствовал правоту отшельника,  но  лишь  стиснул  зубы  и  шел
дальше. Тряпки намокли и потеплели, даже стали горячими, а запах усилился.
Калика издевательски хмыкал, приотставал, отодвигался, наконец брякнул:
     -- Как воняет, а?..
     По тропке из деревушки брела, загребая  стоптанными  башмаками  пыль,
закутанная в тряпье нищенка. За плечами виднелась  старая  котомка,  голые
ноги в ссадинах, расчесанные до  крови.  Когда  сблизились,  Томас  сперва
рассмотрел над ее головой колышущееся облачко, а еще  чуть  погодя  понял,
что это стая кровожадных комаров. От устало