кого  посла  в  Берлине  о  необходимости  сообщить
правительству Германии, что, если оно имеет какие-либо предложения, он готов
передать их своему правительству,  чтобы  оно  могло  рассмотреть  и  внести
предложение по скорейшему открытию переговоров".
     Однако незадолго до того, как эта телеграмма  была  отправлена,  Бек  в
ответ на демарш, предпринятый в полночь, письменно информировал  британского
посла,  что  правительство  Польши  "подтверждает  свою  готовность  принять
участие в прямом обмене мнениями  с  правительством  Германии".  Он  сообщил
также (устно), что дал Липскому указание искать  встречи  с  Риббентропом  и
передать последнему, что  "Польша  приняла  британское  предложение".  Когда
Кеннард спросил Бека, что станет делать Липский, если Риббентроп вручит  ему
предложения Германии, министр иностранных дел ответил, что польский посол  в
Берлине не уполномочен принять их, "так как опыт  прошлого  показывает,  что
они могут оказаться ультимативными". Важно возобновить контакт, считал  Бек,
а позднее будет установлено, кто, с кем и на какой основе начнет переговоры.
В свете "опыта прошлого", о котором говорил некогда пронацистски настроенный
министр  иностранных  дел,  такая  позиция  была  не  лишена   смысла.   Как
телеграфировал в Лондон Кеннард, Бек заявил, что "если он будет приглашен  в
Берлин, то конечно не поедет, потому что не желает пережить то, что  пережил
президент Гаха".
     В действительности Бек отправил Липскому не  совсем  такую  инструкцию.
Липскому было приказано сказать немцам,  что  в  Польше  предложения  Англии
встретили  "благоприятное  отношение",  вместо  того,  чтобы  сказать,   что
правительство  Польши  эти  предложения  "приняло".  Ему   также   надлежало
сообщить, что официальный ответ польского правительства будет дан в  течение
нескольких часов.
     Инструкция  Бека  Липскому  содержала  и  другие   пункты,   и   немцы,
расшифровавшие код поляков, об этом узнали.
     По ряду причин, которые вскоре станут ясны, немцы  не  спешили  принять
польского посла в Берлине.  Было  уже  слишком  поздно.  В  час  дня,  через
несколько минут после получения по телеграфу инструкций из Варшавы,  Липский
попросил  встречи  с  Риббентропом,  чтобы  вручить  ему   послание   своего
правительства. Последовало напряженное ожидание в течение двух часов,  после
чего  раздался  телефонный  звонок.  Звонил  Вайцзекер.  От  имени  министра
иностранных  дел  он  спрашивал,  прибудет  ли   Липский   как   полномочный
представитель или в другом качестве.
     "Я ответил, - сообщал Липский в докладе, -  что  прошу  о  встрече  как
посол, чтобы передать послание своего правительства".
     Опять последовало долгое ожидание. В пять вечера  Риббентропу  позвонил
Аттолико  и  сообщил,  что  дуче  просил  фюрера  принять  Липского,   чтобы
"установить  хотя  бы  минимальный  контакт,   который   позволит   избежать
окончательного разрыва". Министр иностранных дел  Германии  обещал  передать
фюреру пожелание дуче.
     В последний день августа это была не первая попытка итальянского  посла
уведомить Вильгельмштрассе о своем желании сохранить мир. Еще в девять  утра
Аттолико звонил в Рим и сообщал, что ситуация "отчаянная" и что "если ничего
нового не произойдет, то через  несколько  часов  начнется  война".  В  Риме
Муссолини и Чиано пытались найти выход. В результате сначала Чиано  позвонил
Галифаксу и сказал, что Муссолини не вмешается, если не  будет  уверен,  что
сможет обеспечить Гитлеру  "лакомый  кусок  -  Данциг".  Английский  министр
иностранных дел не попался на эту приманку. Он ответил  Чиано,  что  вначале
надо установить прямой контакт между немцами и поляками через Липского.
     В 11.30 Аттолико встретился с Вайцзекером  в  министерстве  иностранных
дел и сообщил ему, что Муссолини вошел в  контакт  с  Лондоном  и  предложил
считать возврат Данцига первым шагом  в  урегулировании  польско-германского
конфликта. Он добавил также, что  дуче  необходимо  некоторое  время,  чтобы
довести до конца свой план сохранения мира, и поинтересовался, не сможет  ли
правительство Германии до тех пор принять Липского.
     Риббентроп принял Липского в 18.15, то есть более чем через пять  часов
после того, как Липский просил  о  встрече.  Продолжалась  встреча  недолго.
Посол, несмотря на крайнюю усталость и нервное  перенапряжение,  держался  с
достоинством. Он зачитал министру иностранных дел текст послания:
     "Прошлой  ночью  правительство  Великобритании  сообщило  правительству
Польши, что имело с  правительством  Германии  обмен  мнениями  относительно
возможности  ведения  прямых   переговоров   между   польским   и   немецким
правительством.
     Правительство Польши  намерено  положительно  отнестись  к  предложению
Великобритании и направит  официальный  ответ  по  этому  поводу  в  течение
нескольких часов".
     "Я добавил, - сообщал  позже  Липский,  -  что  старался  передать  это
послание начиная с часа дня". Когда  Риббентроп  уточнил,  прибыл  ли  он  в
качестве полномочного представителя для ведения переговоров, посол  ответил,
что пока имеет лишь поручение передать  министру  иностранных  дел  послание
своего правительства, что он и выполняет. Риббентроп сказал, будто надеялся,
что Липский прибыл в качестве "делегата, имеющего  полномочия".  После  того
как посол еще раз заверил, что не наделен  такими  полномочиями,  Риббентроп
отпустил его, пообещав сообщить обо всем фюреру.
     "Вернувшись в посольство, - рассказывал позднее Липский, - я обнаружил,
что не могу связаться с Варшавой, так как немцы отключили мой телефон".
     Вопросы Вайцзекера и  Риббентропа  относительно  статуса  посла  носили
чисто формальный характер - для протокола. С полудня, с того времени,  когда
Липский получил телеграмму из Варшавы, немцы уже  знали,  что  он  не  будет
выступать, как они того требовали,  полномочным  представителем.  Телеграмма
была  немедленно  ими  расшифрована.  Копию  телеграммы  отправили  Герингу,
который показал ее Далерусу. Фельдмаршал немедленно направил шведа с текстом
телеграммы к  Гендерсону,  чтобы,  как  он  позднее  объяснял  в  Нюрнберге,
английское правительство "как можно скорее  поняло,  насколько  непримиримую
позицию  занимали  поляки".  Геринг  зачитал  суду   секретную   инструкцию,
направленную  Липскому,   в   которой   ему   предписывалось   ""при   любых
обстоятельствах" воздерживаться от официальных переговоров и  настаивать  на
том, что он "не наделен подобными полномочиями"  и  что  ему  поручено  лишь
передать послание своего правительства. В Нюрнберге Геринг  приводил  немало
подобных доводов, тщетно пытаясь  убедить  суд,  что  Польша  "саботировала"
предложения Гитлера спасти мир в последний момент. Геринг утверждал, что сам
он войны не хотел и делал все, чтобы ее избежать. Такая правдивость немногим
отличалась от правдивости  Риббентропа.  Примером  тому  может  служить  его
утверждение, что только после встречи с Липским на Вильгельм-штрассе в 18.15
31 августа Гитлер принял решение "на следующий день начать вторжение".
     В  действительности  все  обстояло  совершенно  не  так.  Все   попытки
измотанных до предела дипломатов  и  тех,  кто  направлял  их  деятельность,
сохранить мир в последний момент, 31 августа 1939 года свелись к  сотрясанию
воздуха, а со стороны немцев являлись к тому же сплошным обманом.
     Дело в том, что в половине первого дня 31 августа,  еще  до  того,  как
лорд Галифакс настаивал, чтобы поляки стали более сговорчивыми, до того, как
Липский позвонил Риббентропу, до того, как немцы публично объявили  о  своих
"великодушных"  предложениях  Польше,  до  того,   как   пытался   вмешаться
Муссолини, Адольф  Гитлер  принял  окончательное  решение  и  издал  приказ,
который вверг планету в самую кровопролитную в ее истории войну.

ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ

                                               Берлин, 31 августа 1939 года
                                                        СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

     Директива э 1 на ведение войны

     1. Теперь, когда исчерпаны все политические  возможности  урегулировать
мирным путем положение на восточной границе, которое стало  невыносимым  для
Германии, я решил добиться этого силой.
     2.  Нападение  на  Польшу  должно  быть  проведено  в  соответствии   с
приготовлениями, сделанными по плану  "Вайс",  учитывая  изменения,  которые
произошли  в  результате  почти   полностью   завершенного   стратегического
сосредоточения развертывания сухопутных войск.
     Распределение задач и оперативная цель остаются без изменений.
     Дата наступления: 1 сентября 1939 года.
     Начало наступления: 04.45.
     Это же время распространяется на операции против Гдыни и  в  Данцигской
бухте и на захват моста у Диршау.
     3. Н а Западе  ответственность  за  открытие  боевых  действий  следует
возложить исключительно на Англию и Францию. Незначительные нарушения  наших
границ следует вначале ликвидировать чисто местным порядком.
     Строго соблюдать нейтралитет, гарантированный нами Голландии,  Бельгии,
Люксембургу и Швейцарии.
     Германская сухопутная граница на западе не должна быть пересечена ни  в
одном пункте без моего специального разрешения. То  же  самое  относится  ко
всем военно-морским операциям, а также к другим действиям на  море,  которые
могут  расцениваться  как  военные  операции  {Заметки  на  полях  директивы
проясняют этот пункт, который можно толковать двояко: "Таким образом, силы в
Атлантике некоторое время будут занимать  выжидательную  позицию".  -  Прим.
авт.}.
     ...4. Если Англия и Франция начнут военные действия против Германии, то
задача действующих на западе войск будет состоять в том, чтобы,  максимально
экономя силы, создать  предпосылки  для  победоносного  завершения  операции
против Польши.  В  соответствии  с  этими  задачами  необходимо  нанести  по
возможности   больший   урон   вооруженным   силам    противника    и    его
военно-экономическому потенциалу. Приказ о начале  наступления  будет  отдан
мною.
     Сухопутные силы удерживают Западный вал и  готовятся  к  предотвращению
его обхода с севера  в  случае  вступления  западных  держав  на  территорию
Бельгии и Голландии...
     Военно-морской флот ведет борьбу с торговым флотом противника,  главным
образом с английским...
     Военно-воздушные  силы   имеют   своей   задачей   в   первую   очередь
воспрепятствовать  действиям  французской  и   английской   авиации   против
германских сухопутных войск и жизненного пространства Германии.
     В войне против Англии военно-воздушные силы  должны  быть  использованы
для воздействия на морские коммуникации  Англии,  для  нанесения  ударов  по
военно-промышленным  объектам  и   уничтожения   транспортов   с   войсками,
отправляемых во Францию.
     Необходимо  использовать  благоприятные   возможности   для   нанесения
эффективных  ударов  по  скоплениям   английских   военно-морских   сил,   в
особенности по  линейным  кораблям  и  авианосцам.  Приказ  о  бомбардировке
Лондона будет отдан мною.
     Налеты на  английскую  метрополию  должны  быть  подготовлены  с  таким
расчетом, чтобы по возможности избежать  незначительных  успехов  вследствие
нанесения удара ограниченными силами.

     Адольф Гитлер

     Итак, 31 августа, вскоре после полудня, Гитлер отдал письменный  приказ
о нападении на Польшу на рассвете следующего дня. Из  его  первой  директивы
видно, что он не был уверен, как поведут себя Англия и Франция. Он не  хотел
нападать на них первым. Если они начнут военные действия, то он будет  готов
им противостоять. Вероятно, писал  Гальдер  в  своем  дневнике  28  августа,
англичане, учитывая их обязательства  перед  Польшей,  будут  "вести  мнимую
войну". Если так случится, фюрер "не обидится".
     Скорее всего, нацистский диктатор принял роковое решение  даже  раньше,
чем в первой половине дня  31  августа.  В  18.40  предыдущего  дня  Гальдер
записал в дневнике сообщение подполковника Курта Зиверта, адъютанта генерала
Браухича: "Подготовку осуществить таким образом,  чтобы  можно  было  начать
наступление  1.9  в  4.30.  В  случае  если  переговоры  в  Лондоне  вызовут
необходимость отсрочки, начало наступления будет перенесено  на  2.9.  Тогда
нам будет сообщено об этом завтра до 15.00... Фюрер: (Приказ о  наступлении)
либо 1.9, либо 2.9. После 2.9 уже ничего не  будет".  Из-за  осенних  дождей
наступление надо было начинать немедленно или совсем его отменить.
     Рано утром 31 августа, когда Гитлер все  еще  заявлял,  что  он  ожидал
польского представителя, германская армия уже получила приказ. В  6.30  утра
Гальдер записал: "Хаузер сообщает, что из имперской канцелярии отдан  приказ
выступать 1.9... В 11.30:
     Штюльпнагель доложил по вопросу урегулирования срока начала наступления
- 4.45. Избежать выступления западных держав, по-видимому,  нельзя.  Тем  не
менее фюрер принял  решение  начать  наступление".  Через  час  была  издана
официальная Директива э 1.
     Я помню, какой  напряженной  была  атмосфера  в  Берлине  в  тот  день.
Казалось, все пребывали в каком-то трансе. В 7.25  утра  Вайцзекер  позвонил
Ульриху фон Хасселю, одному из заговорщиков,  и  попросил  приехать  к  нему
немедленно. Статс-секретарь видел последнюю надежду в том,  чтобы  Гендерсон
убедил  Липского  и  его  правительство  немедленно  прислать   полномочного
представителя или по крайней мере объявить  о  таком  намерении.  По  мнению
статс-секретаря,  Хассель  в  этой  связи  мог  бы  навестить  своего  друга
Гендер-сона, а заодно и Геринга. И Хассель постарался. Он дважды  встретился
с Гендерсоном и один  раз  с  Герингом.  Казалось,  ветеран  дипломатической
службы и антинацист не понимает, что развитие событий зашло так далеко,  что
его жалкие усилия ничего не дадут.  Не  понял  он  и  степени  растерянности
Вайцзекера, как и других "хороших" немцев, которые, конечно, хотели мира  на
немецких условиях, хотя 31 августа всем было ясно, что война неизбежна, если
Гитлер или поляки не уступят, а об этом  не  шло  и  речи.  И  все  же,  как
явствует из дневниковой записи, сделанной в этот день Хасселем, он  полагал,
что поляки уступят и пойдут по  тому  же  гибельному  пути,  что  Австрия  и
Чехословакия.
     Когда Гендерсон пытался указать Хасселю на то, что основной  трудностью
в этом деле являются методы немцев, которые "хотят командовать поляками, как
маленькими глупыми  мальчиками",  Хассель  отвечал,  что  "упорное  молчание
поляков тоже вызывает возражения". Он говорил, что все зависит от  Липского,
"который  должен  не  задавать  вопросы,  а  заявить  о   готовности   вести
переговоры". Даже Хассель считал, что поляки, над  которыми  нависла  угроза
вторжения отмобилизованной армии, не должны  задавать  вопросов.  Суммировав
свою "окончательную точку зрения" по поводу начала войны,  бывший  посол  не
только обвинил в этом Гитлера и Риббентропа,  которые  "сознательно  шли  на
развязывание войны с  западными  державами",  но  и  возложил  большую  долю
ответственности на поляков, а вместе с ними на французов и англичан. "В свою
очередь  поляки,  -  писал  он,  -  с  их  польским  чванством,   славянской
праздностью, уверенностью в помощи со  стороны  Англии  и  Франции  упустили
последний шанс избежать войны". Может  возникнуть  вопрос:  какой  шанс  они
упустили, кроме как подчиниться всем требованиям Гитлера?  "Правительство  в
Лондоне, - пишет далее Хассель, - прекратило свои попытки в последние дни  и
беззаботно взирало на развитие событий со стороны. Франция  проделала  такой
же путь, но с большими колебаниями. Муссолини делал  все,  что  было  в  его
силах, чтобы избежать войны".  Если  так  заблуждался  высокообразованный  и
опытный дипломат Хассель, то совсем неудивительно, что Гитлеру легко удалось
одурачить большинство немецкого народа.
     В  тревожный  вечер  последних  мирных  суток   вплетается   гротескная
интерлюдия. Зная о решениях, принятых в течение  дня,  можно  подумать,  что
главнокомандующий люфтваффе, которому назавтра "  предстояло  проводить  все
воздушные операции против Польши, был занят  необычайно.  Напротив,  Далерус
пригласил его в отель "Эспланада",  где  был  организован  шикарный  стол  с
коньяком. Коньяк был настолько хорош, что Геринг, уходя, прихватил  с  собой
две бутылки; Далерус, доведя фельдмаршала до нужного ему расположения  духа,
предложил пригласить  для  беседы  Гендерсона.  Получив  на  это  разрешение
Гитлера, Геринг так и сделал - пригласил Гендерсона и Форбса к себе на чашку
чая к пяти часам. Далерус, о присутствии которого Гендерсон не упоминает  ни
в своем последнем докладе, ни в своей  книге,  предложил,  чтобы  Геринг  от
имени Германии встретился с представителем  Польши  в  Голландии.  Гендерсон
обещал передать это предложение в Лондон. По  версии  английского  посла  во
время  беседы  за  чашкой  чая  Геринг  "в  течение  двух  часов  говорил  о
прегрешениях Польши и о желании герра Гитлера и  самого  Геринга  дружить  с
Англией. Это был разговор, который не мог к  чему-либо  привести...  У  меня
сложилось впечатление, что это была последняя  попытка  отколоть  Англию  от
Польши...  Я  догадался  о  самом  худшем  из  того  факта,  что   в   столь
ответственный момент он смог уделить нам так много времени... Вряд ли он мог
бы потратить на нас столько времени, тем более в такой сложный момент,  если
бы все до мельчайших деталей не было подготовлено..."
     Третье описание  этого  странного  чаепития  было  сделано  Форбсом  по
просьбе адвоката Геринга.
     "Атмосфера была безнадежной, но вместе с тем дружественной.
     ...Геринг довел до сведения английского посла следующее: если поляки не
сдадутся, Германия передавит их, как блох, а если Британия объявит  Германии
войну, то он будет очень сожалеть об  этом,  потому  что  это  будет  крайне
неразумно со стороны Британии".
     Вечером  же  Гендерсон  направил  в  Лондон   телеграмму,   в   которой
говорилось: "Бесполезно будет с моей стороны делать дальнейшие  предложения,
поскольку события все равно обгонят их.  Для  нас  остается  один  путь:  мы
должны со всей решительностью показать, что силе противопоставим силу"  {Он,
возможно, составил проект доклада в тот же вечер, но отправил его  в  Лондон
только а 15.45 на следующий день,  то  есть  через  двенадцать  часов  после
нападения Германии на Польшу. Этому предшествовал ряд телеграмм и телефонных
звонков,  в  которых  он  сообщал  о  начале  военных  действий.  В  докладе
говорилось;
     "Взаимное недоверие между немцами и поляками настолько велико, что я не
думаю, что могу с пользой и против своей воли согласиться  с  любыми  новыми
предложениями, поскольку  они  окажутся  опрокинуты  дальнейшими  событиями.
Последней надеждой остается наша непримиримая позиция силе  противопоставить
силу". - Прим. авт.}.
     Иллюзии  сэра  Невилла  Гендерсона,  похоже,  окончательно  рассеялись.
Несмотря на свои многолетние попытки  умиротворить  ненасытного  нацистского
диктатора, его миссия в Германии, по его  собственным  словам,  провалилась.
Этот недальновидный англичанин, чью дипломатическую деятельность  в  Берлине
можно охарактеризовать как деятельность вслепую, вдруг  трезво  взглянул  на
свои разрушенные надежды и невыполненные планы. И хотя на следующий день,  в
первый день войны, он испытал еще один сокрушительный удар, накануне  ему  в
голову пришла древняя как мир истина: иногда силе надлежит  противопоставить
силу {Так как некоторые мои друзья, прочитав  этот  отрывок,  поставили  под
сомнение мою объективность, вероятно, имеет смысл  привести  иное  мнение  о
британском  после  в  Берлине.  Сэр  Л.  Б.   Нэмир,   английский   историк,
характеризует Гендерсона следующим образом: "Самодовольный  и  высокомерный,
тщеславный, не  признающий  чужого  мнения,  строго  приде