ь Золя, Марсель  Пруст.  Согласно  студенческой  прокламации,
огню предавалась любая книга, "которая подрывает наше  будущее  или  наносит
удар по основам немецкой мысли,  немецкой  семьи  и  движущим  силам  нашего
народа". В то время как книги превращались в пепел, к студентам обратился  с
речью новый министр пропаганды д-р Геббельс, который считал  своей  основной
задачей надеть на немецкую культуру нацистскую смирительную  рубашку.  "Душа
немецкого народа вновь сумеет выразить себя, - провозгласил он. - Этот огонь
призван осветить не только окончательный закат старой эры. Он высвечивает  и
наступление эры новой".
     Начало новой, нацистской эры немецкой культуры ознаменовалось не только
кострами из книг и более эффективной, хотя  и  менее  символичной,  мерой  -
запретом на продажу и выдачу в библиотеках сотен  книг,  на  издание  многих
новых книг, но и  регламентацией  всей  культурной  жизни  в  масштабах,  не
известных до той поры ни одному из западных государств. Еще 22 сентября 1933
года была законодательно учреждена Палата культуры рейха во  главе  с  д-ром
Геббельсом.  Ее  назначение  закон  определил  следующим  образом  "С  целью
осуществления немецкой культурной  политики  необходимо  собрать  творческих
работников во всех сферах в единую организацию под руководством рейха.  Рейх
должен  не  только  определить  направление  интеллектуального  и  духовного
прогресса, но и организовать деятельность работников различных сфер культуры
и руководить ею".

     Для руководства и контроля  за  каждой  сферой  культурной  жизни  было
создано семь палат: изобразительных искусств,  музыки,  театра,  литературы,
прессы, радиовещания и кино.  Все  лица,  работавшие  в  этих  сферах,  были
обязаны вступить в соответствующие палаты, решения и указания которых  имели
силу закона. Кроме иных прав палатам было предоставлено право  исключать  из
своего состава лиц ввиду их политической неблагонадежности или не  принимать
их туда.  Это  означало,  что  те,  кто  без  особого  восторга  воспринимал
национал-социализм, могли лишиться права заниматься  своей  профессиональной
деятельностью в искусстве и тем самым лишиться средств существования.  Среди
тех, кто в 30-е годы проживал в Германии и искренне беспокоился о судьбах ее
культуры, не нашлось ни одного деятеля, который не отметил бы ее  ужасающего
упадка. Естественно, этот  упадок  стал  неизбежен,  как  только  нацистские
главари решили, что изобразительное  искусство,  литература,  радио  и  кино
должны служить исключительно целям пропаганды нового режима  и  его  нелепой
философии.  Ни  один  из  здравствовавших  тогда  немецких   писателей,   за
исключением  Эрнста  Юнгера  и  раннего  Эрнста  Вихерта,  не  был  издан  в
нацистской  Германии.  Почти  все  писатели  во  главе  с   Томасом   Манном
эмигрировали, а те немногие, кто остался, молчали или их вынуждали  молчать.
Рукопись любой книги или пьесы необходимо было представлять  в  министерство
пропаганды, чтобы получить разрешение на публикацию или постановку.
     Музыка находилась в более выгодном положении, поскольку  это  искусство
наиболее далекое от политики да и  немецкая  музыкальная  сокровищница  была
наполнена выдающимися  произведениями,  от  Баха,  Бетховена  и  Моцарта  до
Брамса. Но исполнять музыку  Мендельсона,  еврея  по  национальности,  было,
например, запрещено, так же как и  музыку  ведущего  современного  немецкого
композитора Пауля Хиндемита. Евреев быстро отстранили от  работы  в  ведущих
симфонических  оркестрах  и  оперных  театрах.  В   отличие   от   писателей
большинство выдающихся  деятелей  немецкого  музыкального  искусства  решили
остаться в нацистской Германии и по существу отдать свои имена и свой талант
на службу "новому порядку". Не покинул страну и  один  из  самых  выдающихся
дирижеров века Вильгельм Фуртвенглер. Около года он находился в опале за то,
что выступил в защиту Хиндемита, но затем вернулся  к  активной  музыкальной
деятельности, которую вел  все  последующие  годы  гитлеровского  правления.
Остался и Рихард  Штраус,  ведущий  из  современных  немецких  композиторов.
Некоторое время он являлся президентом музыкальной палаты, связав свое имя с
геббельсовским  проституированием  культуры.   Известный   пианист   Вальтер
Гизекинг с одобрения Геббельса  гастролировал  преимущественно  за  рубежом,
пропагандируя  немецкую  культуру.  Благодаря   тому,   что   музыканты   не
эмигрировали, а также благодаря  огромному  классическому  наследию  в  годы
третьего рейха можно было наслаждаться превосходным  исполнением  оперной  и
симфонической музыки. Непревзойденными  в  этом  смысле  считались  оркестры
берлинской  филармонии  и  берлинской  государственной  оперы.  Великолепная
музыка помогала людям забывать об упадке других искусств и о многих  тяготах
жизни при нацизме.
     Следует  отметить,  что  и  театр  сохранял  традиции,  однако  лишь  в
постановках классического репертуара. Конечно, Макс  Рейнхардт  эмигрировал,
как и другие режиссеры, директора театров и актеры еврейской национальности.
Пьесы нацистских драматургов были  до  смешного  слабы,  и  широкая  публика
старалась их не посещать. Сценическая жизнь таких  пьес  оказывалась  весьма
недолговечной. Президентом  театральной  палаты  являлся  некто  Ганс  Йост,
драматург-неудачник,  который  однажды  публично  прихвастнул,   что   когда
кто-нибудь употребляет при нем  слово  "культура",  его  рука  непроизвольно
тянется к пистолету. Но даже  Йост  и  Геббельс,  определявшие,  кто  должен
играть и  кто  ставить,  были  не  в  состоянии  помешать  немецким  театрам
осуществлять постановку драматических произведений Гете, Шиллера, Шекспира.
     Как ни странно, в нацистской  Германии  разрешалось  ставить  некоторые
пьесы Бернарда Шоу - вероятно, потому, что он высмеивал в них нравы англичан
и язвительно отзывался о демократии, а также потому,  что  его  остроумие  и
левые политические высказывания не доходили до сознания нацистов.
     Еще более  странной  оказалась  судьба  великого  немецкого  драматурга
Герхарда Гауптмана. Во времена кайзера Вильгельма II его пьесы запрещались к
постановке в имперских театрах, поскольку он являлся ревностным  сторонником
социализма.  В  период  Веймарской  республики  он  стал  самым   популярным
драматургом Германии и сумел сохранить это положение в  третьем  рейхе,  где
его пьесы  продолжали  ставиться.  Никогда  не  забуду  сцену  по  окончании
премьеры его последней пьесы "Дочь собора", когда Гауптман, почтенный старец
с развевающимися седыми волосами, ниспадавшими на его черную накидку,  вышел
из театра под руку с  д-ром  Геббельсом  и  Йостом.  Подобно  многим  другим
известным людям Германии, он  смирился  с  гитлеровским  режимом,  а  хитрый
Геббельс извлек из этого  пропагандистский  эффект,  не  уставая  напоминать
немецкому  народу  и  всему  миру,  что  крупнейший   современный   немецкий
драматург, бывший социалист и защитник простых тружеников, не только остался
в третьем рейхе, но и  продолжает  писать  пьесы,  которые  идут  на  сценах
театров.
     Насколько искренним или приспосабливающимся или просто непостоянным был
этот престарелый драматург, можно заключить  и  того,  что  произошло  после
войны. Американские власти, считая,
что Гауптман слишком ревностно служил нацистам, запретили его пьесы в своем секторе Западного Берлина. Русские же пригласили его в Восточный Берлин и устроили ему прием как герою, организовав фестиваль его пьес. А в октябре 1945 года Гауптман направил письмо в возглавляемый коммунистами "Союз культуры во имя демократического возрождения Германии", пожелав ему успеха и выразив
надежду, что союз сумеет обеспечить "духовное возрождение" немецкого народа.
     Германия, давшая миру Дюрера и Кранаха, не смогла выдвинуть  ни  одного
выдающегося мастера в области современного изобразительного искусства,  хотя
немецкий экспрессионизм в живописи и мюнхенская  градостроительная  школа  в
архитектуре представляли собой  интересные  и  оригинальные  направления,  а
немецкие художники отразили  в  своем  творчестве  все  эволюции  и  взлеты,
которые были характерны для импрессионизма, кубизма и дадаизма.
     Для Гитлера, считавшего себя настоящим художником, несмотря на то,  что
в Вене его так и не признали, все современное искусство несло на себе печать
вырождения и бессмысленности. В "Майн кампф"  он  разразился  на  этот  счет
длинной тирадой, а после прихода к власти одной  из  его  первых  мер  стало
"очищение" Германии от декадентского искусства и попытка заменить его  новым
искусством. Почти 6500 полотен современных художников, таких, как Кокошка  и
Грос, а также Сезанн, Ван Гог, Гоген, Матисс, Пикассо и многие другие,  были
изъяты из немецких музеев.
     То, что пришло им на смену, было показано летом 1937 года, когда Гитлер
официально открыл "Дом немецкого искусства" в  Мюнхене,  в  желто-коричневом
здании, построенном в псевдоклассическом стиле. Он сам помогал проектировать
это здание и назвал его  "бесподобным  и  непревзойденным".  На  эту  первую
выставку нацистского искусства втиснули около 900 работ,  отобранных  из  15
000 представленных. Более нелепого подбора автору этих строк не  приводилось
видеть ни в одной стране. Гитлер лично произвел окончательный отбор  и,  как
свидетельствовали его товарищи по партии, присутствовавшие при  этом,  вышел
из себя при виде некоторых картин, отобранных для показа нацистским жюри под
председательством   посредственного   живописца   Адольфа   Циглера   {Своим
положением Циглер был обязан тому счастливому обстоятельству, что написал  в
свое время портрет Гели  Раубал.  -  Прим.  авт.}.  Он  не  только  приказал
немедленно  их  вышвырнуть,  но  и  ударом  армейского  ботинка   продырявил
несколько из них.
     "Я всегда был  настроен,  -  заявил  он  в  длинной  речи  на  открытии
выставки, - если судьба приведет нас к власти,  не  вдаваться  в  обсуждение
этих  вопросов  (оценка  произведений  искусства),  а  действовать".  Он   и
действовал.
     В речи, произнесенной 18 июля 1937  года,  он  так  изложил  нацистскую
линию в отношении немецкого искусства:
     "Произведения искусства, которые невозможно понять  и  которые  требуют
целого ряда пояснений, чтобы доказать свое право на  существование  и  найти
свой путь к неврастеникам, воспринимающим такую глупую и наглую чушь, отныне
не будут находиться в открытом доступе.  И  пусть  ни  у  кого  не  остается
иллюзий на этот  счет!  Национал-социализм  преисполнен  решимости  очистить
германский  рейх  и  наш  народ  от  всех  этих  влияний,   угрожающих   его
существованию и духу...  С  открытием  этой  выставки  безумию  в  искусстве
положен конец,  а  вместе  с  ним  и  развращению  таким  искусством  нашего
народа..."
     И все же некоторые  немцы,  особенно  в  таком  центре  искусства,  как
Мюнхен,   предпочитали   оставаться   художественно    "развращенными".    В
противоположном конце города, в ветхой галерее, попасть в которую можно было
лишь по узкой лестнице, размещалась  выставка  "вырожденческого"  искусства,
которую д-р Геббельс организовал, чтобы показать народу, от чего Гитлер  его
спасает. На ней была представлена блестящая коллекция современной живописи -
Кокошка, Шагал, работы экспрессионистов и импрессионистов. В день,  когда  я
побывал  там,  предварительно  обойдя  бесчисленные  залы  "Дома   немецкого
искусства", галерея была полна народу.  Длинная  очередь,  выстроившаяся  по
скрипучей лестнице, заканчивалась на улице. Осаждавшие галерею  толпы  стали
столь многочисленны, что д-р  Геббельс,  разгневанный  и  смущенный,  вскоре
закрыл выставку.

       Контроль над прессой, радио и кино

     Каждое утро  издатели  ежедневных  берлинских  газет  и  корреспонденты
газет, издававшихся  в  других  городах  рейха,  собирались  в  министерстве
пропаганды, чтобы выслушать наставления д-ра Геббельса  или  одного  из  его
заместителей, какие новости печатать, а какие нет, как подавать  материал  и
озаглавливать его, какие кампании свернуть, а какие  развернуть,  каковы  на
сегодняшний день  наиболее  актуальные  темы  для  передовиц.  Во  избежание
каких-либо недоразумений издавалась письменная директива на  день,  а  также
давались устные указания.  Для  небольших  сельских  газет  и  периодических
изданий директивы передавались по телеграфу или отправлялись по почте.
     Для того чтобы быть издателем в третьем рейхе, надлежало  прежде  всего
иметь чистую в политическом и расовом отношении анкету. Закон рейха о прессе
от 4 октября 1933 года провозгласил журналистику общественной профессией;  в
соответствии с этим предусматривалось, что издатели  должны  иметь  немецкое
гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с лицами еврейской
национальности.  Раздел  14  закона  о  прессе  предписывал  издателям   "не
публиковать в газетах того, что так или иначе вводит в заблуждение читателя,
смешивает эгоистические цели с  общественными  и  ведет  к  ослаблению  мощи
немецкого рейха изнутри или извне, к подрыву воли немецкого народа,  обороны
Германии, ее культуры и экономики- а также всего того, что оскорбляет  честь
и достоинство Германии". Подобный закон, будь он введен в действие  до  1933
года,  означал  бы  запрещение  деятельности  всех  нацистских  издателей  и
публикации в стране всех изданий нацистского толка. Теперь же  он  привел  к
закрытию тех журналов и изгнанию с работы тех журналистов которые не  желали
находиться в услужении у нацистов.
     Одной из первых была вынуждена  прекратить  свое  существование  газета
"Фоссише цайтунг". Основанная в 1704 году и гордившаяся в прошлом поддержкой
таких людей, как Фридрих Великий,  Лессинг  и  Ратенау,  она  стала  ведущей
газетой Германии, сопоставимо с такими изданиями, как английская "Таймс" или
американская, "Нью-Йорк  таймс".  Но  она  была  либеральной  и  владело  ею
семейств Ульштейн, евреи по происхождению. Закрылась она 1 апреля 1934  года
после  230  лет  непрерывного  существования.  Другая   всемирно   известная
либеральная газета "Берлинер тагеблатт" продержалась  несколько  дольше,  до
1937 года, хотя ее владелец Ганс Лакмага Моссе,  тоже  еврей,  был  вынужден
отказаться от своей доли капитала еще  весной  1933  года.  Третья  немецкая
либеральная газета, выходившая большим тиражом, "Франкфуртер цайтунг"  также
продолжала  выходить  после  того,  как  рассталась  со   своим   владельцем
издателями, евреями по национальности.  Ее  издателем  стал  Рудоль  Кирхер.
Подобно Карлу Зилексу, издателю консервативной "Доиче  альгемайне  цайтунг",
издававшейся в Берлине, он  был  корреспондентом  своей  газеты  в  Лондоне.
Последователь Родса, страстный  англофил  и  либерал,  Кирхер  верно  служил
нацистам. При этом по словам Отто Дитриха, шефа  прессы  рейха,  он,  как  и
бывшие  "оппозиционные"  газеты,  был  "большим  католиком,  чем  сам   папа
римский".
     Тот  факт,  что  указанные   газеты   уцелели,   частично   объясняется
вмешательством германского министерства  иностранных  дел,  которое  хотело,
чтобы эти известные во  всем  мире  газеты  являлись  чем-то  вроде  витрины
нацистской Германии за рубежом и в то же время служили средством пропаганды.
Поскольку все газеты Германии  получали  указания,  что  публиковать  и  как
преподносить эти публикации, немецкая пресса неминуемо  оказалась  в  тисках
удушающего  конформизма.  Даже  у  народа,  привыкшего  к  регламентации   и
приученного подчиняться властям, газеты стали вызывать скуку.  В  результате
даже ведущие нацистские газеты, такие, как утренняя "Фелькишер беобахтер"  и
вечерняя "Дер Ангрифф", были вынуждены сократить тираж. Падал и общий  тираж
немецких газет по  мере  усиления  контроля  над  ними  и  перехода  в  руки
нацистских издателей. За первые четыре  года  существования  третьего  рейха
число ежедневных газет сократилось с 3607 до 2671.
     Однако  утрата  страной  свободной  и  разнообразной  прессы   ущемляла
финансовые интересы партии. Начальник Гитлера в годы первой  мировой  войны,
бывший сержант Макс Аманн, теперь  глава  партийного  издательства  нацистов
"Эйер Ферлаг",  превратился  в  финансового  диктатора  немецкой  прессы.  В
качестве главного руководителя прессы рейха и президента  палаты  печати  он
имел право  запретить  по  своему  усмотрению  любое  издание,  чтобы  затем
приобрести его за бесценок. За короткое время "Эйер Ферлаг"  превратилось  в
гигантскую издательскую империю, пожалуй, самую обширную и  богатую  в  мире
{Личный  доход  Аманна  подскочил  со  108  тысяч  марок  в  1934  году   до
баснословной цифры 3 миллиона 800 тысяч - в 1942-м. (Из письма,  полученного
автором от профессора Орона Дж. Нейла, который  изучал  уцелевшие  документы
нацистского издательского треста.) - Прим. авт.}. Несмотря на падение спроса
на  многие  нацистские   издания,   тираж   ежедневных   газет,   являвшихся
собственностью партии или находившихся  под  контролем  партии  и  отдельных
нацистов, накануне второй мировой  войны  составлял  две  трети  ежедневного
общего тиража - 25 миллионов экземпляров. В своих  показаниях  Нюрнбергскому
трибуналу Аманн рассказал, как он действовал: "После того как партия  пришла
в 1933 году к власти, владельцы многих издательских  концернов,  таких,  как
издательство семейства Ульштейн, или тех, которые находились  под  контролем
евреев и служили политическим и религиозным интересам, враждебным нацистской
партии, сочли целесообразным продать свои газеты или активы концерну "Эйер".
Свободного рынка для продажи таких  видов  собственности  не  было,  поэтому
"Эйер Ферлаг", как правило,  оказывался  единственным  покупателем.  В  этих
условиях "Эйер Ферлаг" совместно с  издательскими  концернами,  которыми  он
владел или которые контролировал, превратился в монопольный  газетный  трест
Германии. Вложения партии в эти  издательские  предприятия  оказались  очень
доходными в финансовом отношении. Будет справедливо упомянуть, что  основная
цель нацистской программы в области прессы состояла в том, чтобы  упразднить
любую прессу, стоявшую в оппозиции к партии".
     В 1934 году Аманн и Геббельс обратились с  просьбой  к  раболепствующим
издателям  сделать  свои  газеты  менее  однообразными.  Аманн  заявил,  что
сожалеет о поразившем  нынешнюю  прессу  однообразии,  которое  не  является
итогом  государственных  мер  и  не  отвечает   воле   правительства.   Один
опрометчивый издатель, Эм Вель-ке из еженедельника  "Грюне  пост",  допустил
просчет,  всерьез  восприняв  заявление  Аманна  и  Геббельса.  Он  упрекнул
министра пропаганды в ущемлении свободы  прессы  и  в  давлении  на  нее,  в
результате чего она и стала такой нудной. Издание "Грюне пост" сразу же было
закрыто на три месяца, а самого издателя Геббельс распорядился  отправить  в
концлагерь.
     Радио  и  кино,  как  и  пресса,  были  быстро  поставлены  на   службу
нацистскому государству. Геббельс всегда рассматривал радио  (телевидения  в
то время еще не было) как главное орудие пропаганды в современном  обществе.
Через отдел  радио  своего  министерства  и  через  палату  радиовещания  он
установил полный контроль за радиопередачами, приспосабливая  их  содержание
для  достижения  собственных  целей.  Его  задача  облегчалась  тем,  что  в
Германии, как и в других странах Европы,  радиовещание  являлось  монополией
государства.  В  1933  году  нацистское  правительство  автоматически  стало
владельцем Радиовещательной корпорации рейха.
     Кино оставалось в руках частных компаний, но министерство пропаганды  и
палата  кино  контролировали  все  стороны  кинопроизводства.   Их   задачей
являлось, как это было официально объявлено "вывести киноиндустрию из  сферы
либерально-экономических идей и тем самым позволить ей осуществлять  задачи,
возложенные на нее национал-социалистским государством".
     В обои